Текст книги "Стреляй, я уже мертв (ЛП)"
Автор книги: Хулия Наварро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 55 страниц)
Перевод: группа «Исторический роман», 2016 год.
Над переводом работали: passiflora, gojungle, barahtan, happynaranja и Sam1980 .
Домашняя страница группы В Контакте: http://vk.com/translators_historicalnovel
Поддержите нас: подписывайтесь на нашу группу В Контакте!
Алексу, который всегда дарит мне радость
И как всегда Фермину
1. Иерусалим, наши дни
«Бывают в жизни мгновения, когда единственный способ спастись – это умереть или убить». Эти слова Мухаммеда Зияда мучили ее с той самой секунды, когда она услышала их из уст его сына – Вади Зияда. Она не могла не думать об этих словах, пока вела машину под неумолимым солнцем, золотящим камни на пути. Дома, сгрудившиеся в новом квартале Иерусалима, были того же золотистого цвета, построенные из этого обманчиво мягкого камня, но на самом деле твердого, как скалы в тех каменоломнях, на которых его добыли.
Она вела машину медленно, скользя взглядом по горизонту, где казались такими близкими Иудейские горы.
Да, она ехала медленно, хотя и торопилась, просто ей нужно было прочувствовать эти мгновения тишины, чтобы совладать с охватившими ее эмоциями.
Еще два часа назад она не знала, куда приведет ее этот путь. Не то чтобы она не была готова, нет. Но ее, тщательно планирующую каждую деталь собственной жизни, удивила та легкость, с которой Жоэль устроил встречу. Хватило всего десятка слов.
– Готово, он тебя примет в полдень.
– Так скоро?
– Сейчас десять, времени хватит с избытком, это недалеко. Я покажу на карте, добраться несложно.
– Ты хорошо знаешь это место?
– Да, и их тоже знаю. В последний раз я был там три недели назад с Миссией во имя мира.
– Даже не знаю, почему они тебе доверяют.
– А почему бы им мне не доверять? Я француз, у меня хорошие связи, а невинные души неправительственных организаций нуждаются в том, кто бы сориентировал их в бюрократических хитросплетениях Израиля, человеке, который взял бы на себя хлопоты по получению пропусков в Сектор Газа и Западный берег реки Иордан, который добился бы встречи с министром, где они могли бы выразить протест по поводу условий проживания палестинцев, кто добывал бы для них грузовики по сходной цене, чтобы перевозить гуманитарную помощь с одного места на другое... Моя организация делает большую работу. Уж в это можешь поверить.
– Ага, ты живешь за счет добрых чувств всего остального человечества.
– Я живу, оказывая услуги тем, кто живет за счет угрызений совести остальных. Не жалуйся, вы не провели без нас ни единого месяца, и за это время я устроил тебе встречи с двумя министрами, с депутатами парламента из всех фракций, с секретарем гистадрута [1]1
Гистадрут – израильский профсоюз. В 1959 году разрешён приём в Гистадрут неевреев.
[Закрыть], помог добраться на оккупированные территории, устроил интервью с кучей палестинцев... Ты здесь четыре дня, а уже выполнила половину предусмотренной программы.
Жоэль раздраженно посмотрел на женщину. Она ему не нравилась. С тех самых пор, как он забрал ее в аэропорту четыре дня назад, он заметил, как она напряжена и чувствует себя не в своей тарелке. Раздражала его и дистанция, на которой она предпочитала держаться, попросив называть себя госпожой Миллер.
Она выдержала взгляд. Ведь он прав. Я выполнила свою программу, а его услугами пользовались и другие неправительственные организации. Не существовало ничего, чего Жоэль не мог бы добиться из своего офиса с видом на старый Иерусалим вдалеке. Вместе с ним работала жена, израильтянка, и еще четверо молодых людей. Он руководил компанией, наиболее ценной для всех НКО [2]2
НКО – некоммерческая организация.
[Закрыть].
– Я расскажу тебе кое-что об этом человеке. Это настоящая легенда, – сказал Жоэль.
– Я бы предпочла поговорить с его сыном, именно об этом я тебя просила.
– Но он сейчас в США по приглашению Колумбийского университета, участвует в семинаре, а когда вернется, ты уже уедешь. У тебя не будет сына, но будет отец, поверь мне, от этого ты только выиграешь. Это потрясающий старик. У него есть своя история...
– Ты так хорошо его знаешь?
– Временами работники министерства отправляют людей вроде тебя. По сравнению со своим сыном он что-то вроде голубя мира.
– Именно по этой причине я и хотела поговорить с Аароном Цукером, он один из основных приверженцев политики израильских поселений [3]3
Израильские поселения в Иудее и Самарии (на Западном берегу реки Иордан) и в секторе Газа – это населенные пункты, созданные после 1967 года на территориях, занятых Израилем в ходе Шестидневной войны. Ряд источников считает, что существование израильских поселений на оккупированных территориях противоречит Женевской конвенции.
[Закрыть].
– Да, но его отец гораздо интересней, – настаивал Жоэль.
Они замолчали, чтобы избежать очередного дурацкого спора, которые они время от времени вели. Они плохо ладили. Жоэль видел в ней лишь требовательность, она же – лишь его цинизм.
И сейчас она уже на пути к цели, с каждой минутой ощущая всё большее напряжение. Она прикурила сигарету и, нахмурившись, вдыхала дым, сосредоточив взгляд на волнистой поверхности земли, которая вздымалась по обеим сторонам шоссе, словно специально для того, чтобы взгромоздить повыше несколько современных и функциональных зданий. А коз нет, подумала она, увлекшись библейским образом, да и с какой стати им здесь быть? У этих громад из стекла и стали не было места для коз, они были знаком процветания современного Израиля.
Еще через несколько минут она свернула с шоссе на дорогу, ведущую к группе расположенных на холме домов, припарковала машину у каменного трехэтажного здания, идентичного остальным, возвышавшимся на каменистой земле. Отсюда в ясный день можно было увидеть стены старого города.
Она потушила сигарету в пепельнице и сделала глубокий вздох.
Это место казалось зажиточным кварталом, как и многие другие. Дома в несколько этажей, окруженные садами с качелями и горками для детей, а вдоль чистейших тротуаров выстроились в линию машины. Она дышала спокойно и уверенно. Не трудно было вообразить живущие в этих домах семьи, хотя она знала, как выглядело это место несколько десятилетий назад, старые палестинцы с затуманенным от воспоминаний взглядом рассказали ей о тех временах, когда они жили на этом клочке земли, потому что те, другие, еще не явились. Евреи.
Она поднялась по лестнице и только прикоснулась к звонку, как дверь открылась. Молодая женщина не старше тридцати приняла ее с улыбкой. Она была одета в свободном стиле – в джинсы, широкую футболку и спортивные туфли, и походила на многих других девушек, но ее можно было узнать среди тысяч других по искренней улыбке и приветливому взгляду.
– Проходите, мы вас ждем. Вы ведь госпожа Миллер?
– Да.
– А я Ханна, дочь Аарона Цукера. Сожалею, что отец в отъезде, но поскольку министр так настаивал, дедушка вас примет.
Из крошечной прихожей они прошли в широкую и светлую гостиную.
– Садитесь, я сообщу дедушке.
– В этом нет необходимости, я уже здесь. Я Изекииль Цукер, – раздался голос из глубины дома. Секундой спустя показался и сам говоривший.
Госпожа Миллер впилась в него взглядом. Он был высоким, с седыми волосами и серыми глазами, несмотря на возраст, выглядел очень бодрым.
Он с силой пожал руку и пригласил ее сесть.
– Так значит, вы хотели увидеться с моим сыном...
– Вообще-то я хотела познакомиться с вами обоими, хотя в особенности с вашим сыном, поскольку он является одним из основных зачинщиков политики расселения...
– Да, причем он настолько умеет убеждать, что министерство присылает к нему самых критически настроенных посетителей, чтобы он объяснил им политику расселения. Что ж, слушаю вас, госпожа Миллер.
– Дедушка, – вмешалась Ханна, – если я не нужна, то я пойду. У меня собрание в университете. Йонас тоже собирается уйти.
– Не волнуйся, я и сам справлюсь.
– Сколько вам нужно времени? – спросила Ханна госпожу Миллер.
– Постараюсь его не утомлять... Час, может, чуть больше... – ответила та.
– Нет нужды спешить, – заверил старик, – в моем возрасте время уже не имеет значения.
Они остались одни, и он почувствовал напряжение. Он предложил чай, но гостья отказалась.
– Так значит, вы работаете на одну из этих НКО, которые субсидирует Европейский Союз.
– Я работаю в организации по делам беженцев, мы на месте изучаем проблемы, от которых страдают перемещенные лица в результате военных конфликтов и природных катастроф... Мы пытаемся оценить их состояние, как и причины, вызвавшие конфликт и пути к их решению, сколько продлится эта ситуация, мы также призываем международные организации принять меры для уменьшения страданий беженцев. Мы проводим очень тщательные исследования, и потому получаем помощь от общественных институтов.
– Да, я знаком с отчетами вашей организации относительно Израиля. Всегда критические.
– Речь идет не о точке зрения, а о реальности, а реальность в том, что с 1948 года палестинцам пришлось покинуть свои дома, они были лишены своей земли. Наша работа – оценить политику израильских поселений, по причине которой сейчас в основном и возникают беженцы. Там, где мы находимся сейчас, на этом самом холме, когда-то была палестинская деревня, от которой ничего не осталось. Вы в курсе, какая судьба ожидала ее обитателей? Где они сейчас? Как выживают? Смогут ли однажды вернуться в то место, где родились? Что вы знаете об их страданиях?
Она тут же пожалела о своих словах, это неверный путь. Нельзя так открыто демонстрировать собственные чувства. Нужно постараться вести себя как можно нейтральнее. Никакой уступчивости, но и без враждебности.
В ожидании ответа она прикусила губу.
– Как вас зовут? – спросил старик.
– Что-что?
– Я спросил ваше имя. Слишком неуютно называть вас госпожой Миллер. А меня можете звать Изекиилем.
– Что ж, не уверена, что это правильно... мы стараемся обходиться без фамильярности во время работы.
– Я и не собираюсь с вами брататься, просто давайте обращаться друг к другу по имени. Мы же не в Букингемском дворце в конце концов! Вы в моем доме, моя гостья, и я прошу вас называть меня Изекииль.
Этот человек сбил ее с толку. Она хотела было отказаться называть его по имени, поскольку не собиралась позволить ему поступать так же, но если он решит закончить на этом разговор... Тогда она пропустит лучшую возможность добиться того, что ее так мучило.
– Мариан.
– Мариан? Ну надо же...
– Распространенное имя.
– Не извиняйтесь за то, что вас зовут Мариан.
Ее охватил гнев. Он был прав, она извинялась за свое имя, хотя не могла понять, почему.
– Если вас это устроит, я приготовила список вопросов, которые станут основой для моего доклада.
– Полагаю, вы поговорите и с другими людьми...
– Да, у меня длинный список для интервью: чиновники, депутаты, дипломаты, члены других НКО, религиозные деятели, журналисты...
– И палестинцы. Полагаю, что вы и с ними поговорите.
– Кстати, я это уже сделала, они – причина моей работы. Перед тем как приехать в Израиль, я побывала в Иордании и имела возможность поговорить со многими палестинцами, которым пришлось бежать после каждой войны.
– Вы спрашивали меня о страданиях беженцев... Что ж, я мог бы говорить об этом много часов, дней и недель.
Трудно было поверить, что этот высокий и сильный мужчина, несмотря на возраст излучающий уверенность, с этим взглядом стальных серых глаз, отмечающих внутреннюю умиротворенность, и правда знает, что такое страдание. Она не собиралась отрицать, что он страдал, но это не означало, что он мог почувствовать боль других.
– Откуда вы знаете, что здесь была арабская деревня? – спросил старик, быстро уловив ее недоверие.
– В нашей организации есть детальная информация обо всех палестинских деревнях и городках, включая те, которые перестали существовать со времен оккупации.
– Оккупации?
– Да, с тех пор как прибыли первые еврейские иммигранты и до провозглашения государства Израиль, а в особенности всего того, что произошло потом.
– И что же вы хотите узнать?
– Хочу, чтобы вы мне рассказали о политике оккупационных властей, о нелегальных поселениях, об условиях жизни палестинцев, дома которых разрушены в качестве мести... почему по-прежнему продолжают возводить поселения на не принадлежащих им территориях... Обо всём этом я собиралась поговорить с вашим сыном. Я знаю, что Аарон Цукер – один из самых рьяных защитников политики расселения, его статьи и конференции сделали его знаменитым.
– Мой сын – честный человек, храбрый военный в те времена, когда служил в армии, и всегда был известен тем, что громко говорит то, что думает, не заботясь о последствиях. Проще всего жаловаться на политику расселения или просто молчать, но тайно ее поддерживать. У нас в семье мы предпочитаем говорить в лицо, что думаем.
– Потому я и здесь, потому министерство иностранных дел и прислало меня поговорить с вашим сыном. Он – один из лидеров общественного мнения Израиля.
– Вы считаете, что те, кто защищают политику расселения, почти что чудовища...
Мариан пожала плечами. Она не собиралась говорить, что именно так и думает. Интервью пошло не по тому пути, который она планировала.
– Скажу вам, что думаю я: я не сторонник создания новых поселений. Я защищаю право палестинцев иметь собственное государство.
– Да, но ваш сын Аарон считает по-другому.
– Но вы ведь со мной разговариваете. И не смотрите на меня, как на старого деда, я вовсе не наивен.
Дверь гостиной открылась, и появился высокий молодой человек в военной форме, на его плече висел автомат. Мариан вздрогнула.
– Это мой внук Йонас.
– Так это вы из НКО... Простите, но я невольно подслушал последние слова. Я бы тоже хотел высказать свое мнение, если дедушка позволит.
– Йонас – сын Аарона, – объяснил Иезекииль Цукер.
– Политика расселения – это не просто какой-то каприз, речь идет о нашей безопасности. Взгляните на карту Израиля, посмотрите на наши границы... Поселения составляют часть того фронта, за который нам приходится бороться, – убежденно произнес Йонас, вызвав у Мариан приступ раздражения. Этот молодой человек инстинктивно вызывал у нее неприязнь.
– Бороться с женщинами и детьми? Какая слава в том, чтобы разрушать дома, где еле сводят концы с концами палестинские семьи? – спросила Мариан.
– Может, нам стоить позволить, чтобы нас убили? Камни причиняют боль. А в этих деревнях, где, как вам кажется, живут мирные семьи, есть и террористы.
– Террористы? Вы называете террористом того, кто защищает свое право жить в том месте, где родился? И вообще, политика расселения – это лишь попытка оставить за собой чужую территорию. Резолюции ООН относительно границ Израиля кристально ясные. Но ваша страна ведет политику, настаивая на свершившемся факте. Вы строите поселения в тех зонах, где живут палестинцы, окружаете их, делаете их жизнь невыносимой, пока не добиваетесь их отъезда.
– Вы такая страстная натура, не понимаю, зачем вы вообще пришли сюда для написания вашего доклада. Вам же всё уже ясно, это очевидно, и никакие слова моего отца или дедушки не изменили бы ваше мнение, я прав?
– Я обязана выслушать все стороны.
– Это просто для отвода глаз, ничего больше.
– Хватит, Йонас, госпожа Миллер делает свою работу, – голос Иезекииля Цукера ясно давал понять, что не стоит ждать новой реплики от его внука.
– Ладно, ухожу.
И молодой человек исчез, не попрощавшись.
Мариан прочитала в серых глазах Иезекииля Цукера, что он готов закончить этот разговор, с которым она не справилась. Но она не могла уйти. Еще не время.
– Пожалуй, я выпью предложенный вами чай.
Теперь ошарашенным выглядел он. Цукер не хотел продолжать разговор с этой женщиной, но и не желал проявлять грубость.
Когда он вернулся с чаем, она смотрела в окно. Она была привлекательна, хотя и не красавица. Среднего роста, стройная, с уложенными черными волосами. Он посчитал, что ей уже перевалило за сорок, вероятно, ближе к пятидесяти. Он ощутил ее беспокойство, и это беспокойство, казалось было заразным.
– В том направлении – Иерусалим, – сказал он, поставив поднос с чаем на низкий столик.
– Я знаю, – отозвалась Мариан.
Она выдавила из себя улыбку, но старик, похоже, не был расположен разговаривать.
– Вы сказали, что могли бы неделями разговаривать о страданиях...
– Мог бы, – сухо ответил он.
– Откуда вы родом, Иезекииль? Из какой страны?
– Я израильтянин. Это моя родина.
– Могу себе представить, что для еврея нет ничего более важного, чем чувствовать, что у него есть родина, – сказала она, не обращая внимания на отстраненный тон собеседника.
– Наша родина, да. Никто ее нам не дарил. У нас она по праву. И я ниоткуда не приезжал, я здесь родился.
– В Палестине?
– Да, в Израиле. Удивлены?
– Нет...
– Вообще-то мои родители были из России, а их родители – из Польши. В России много людей польского происхождения, как вы знаете, Польша всегда находилась под пристальным вниманием русских, и каждый раз, когда им доставался кусок польской территории, польские евреи пытались прикинуться русскими. Жизнь евреев в России была непростой, как, впрочем, и в любом другом месте Европы, хотя французская революция облегчила наше положение. Войска Наполеона распространяли идеи свободы везде, куда бы ни приходили, но эти идеи были задушены в царской России. Если в Западной Европе условия нашей жизни изменились, многие евреи превратились в выдающихся граждан и ведущих политиков, в России этого не произошло.
– Почему?
– Русский император и его правительство были крайне реакционными и боялись всего, что казалось им чуждым. Так что евреи жили в районах, называемых «чертой оседлости», расположенных в городах юга России, в Польше и Литве, на Украине, которые тогда составляли часть Российской империи. Даже верность евреев в то время, когда Наполеон вторгся в страну, не изменила настроения при императорском дворе.
Екатерина нас не любила, хотя трудно найти царя или царицу, которые бы желали видеть нас в качестве подданных.
– Вы говорите о Екатерине Великой.
– Именно. Она сделала всё возможное, чтобы нас изгнать.
– Но у нее не вышло...
– Не вышло, пришлось удовлетвориться тем, чтобы ограничить деятельность евреев. В те времена немногие евреи жили достойно: некоторые купцы, процентщики, врачи... Да, им выдавали специальные разрешения, так что они могли жить почти как обычные граждане. Вы слышали о погромах?
– Конечно, я знаю про погромы.
– В 1881 году на царя Александра II совершили покушение, и среди участников заговора оказалась одна еврейка, Геся Гельфман. На самом деле она практически и не участвовала, но послужила спусковым крючком для разразившегося по всей империи насилия против евреев. Погром начался в Елизаветграде, а потом перекинулся на Минск, Одессу, Бельцы... были убиты тысячи евреев. Год спустя многим выжившим пришлось бросить всё свое имущество, потому что новый царь, Александр III, подписал указ об их изгнании.
– Ваша семья пострадала от погромов?
– Вам это интересно?
– Да, – пробормотала она. Она хотела, чтобы Цукер расслабился. Да и ей самой не помешало бы.
– Если у вас есть время, чтобы услышать эту историю...
– Возможно, так я лучше всё пойму.
2. Санкт-Петербург – Париж
Мой дед по отцовской линии торговал шкурами, как и его отец Симон. Они разъезжали по Европе, продавая русские меха скорнякам, которые шили из них роскошные шубы для богатых дам. Лучшие клиенты жили во Франции. В Париже у Симона был друг скорняк, месье Элиас. Когда Симон скончался, мой дедушка Исаак продолжил и расширил его дело. Он вложил часть средств в изготовление шуб и продавал их придворным в Санкт-Петербурге. Шубы понравились приезжающим в Париж русским аристократам.
Моя бабушка Эстер была из Франции, дочь месье Элиаса, который не смог, как ни старался, помешать своей дочери уехать с юным Исааком. Месье Элиас остался вдовцом, а Эстер была его единственной дочерью. Исаак и Эстер поженились в Париже и оттуда отправились в городок неподалеку от Варшавы, в тот дом, где Исаак жил со своей овдовевшей матерью Софией. У них родилось трое детей – Самуэль, Анна и самый младший, Фриде. Все родились с разницей в год. Месье Элиас всегда жаловался, что дочь с внуками живут так далеко, и когда моему отцу Самуэлю исполнилось десять, дедушка Исаак решил послать его во Францию, чтобы познакомить с дедом. Самуэль не отличался отменным здоровьем, и мать расставалась с ним с тревогой. Она знала, что для месье Элиаса будет настоящим праздником познакомиться со старшим внуком, но спрашивала себя, способен ли Самуэль перенести неудобства такого длинного путешествия.
– Не волнуйся, наш Самуэль уже почти мужчина, – утешала ее свекровь, София, – а Исаак знает, как о нем позаботиться.
– В особенности я беспокоюсь, как бы он не простыл, а если простудится, то остановитесь в какой-нибудь гостинице и дай ему эту микстуру, – настаивала Эстер.
– Я знаю, как позаботиться о нашем сыне, займись лучше остальными, не выпускай их из вида, в особенности Фриде, младший уж слишком большой шалун. Мне будет спокойней, если я буду уверен, что вы не одни, что вы под присмотром моей матери.
Для Исаака было большим облегчением, что Эстер хорошо ладила с его матерью. София была женщиной с характером, но не могла не сдаться перед добротой Эстер. Свекровь с невесткой больше походили на мать с дочерью.
Через несколько недель путешествия Исаак и Самуэль прибыли в Париж, там они получили известия о беспорядках, охвативших всю Россию.
– Убили царя. Я слышал, что в заговоре винят евреев, – сообщил месье Элиас.
– Не может быть! Царь улучшил условия жизни нашего народа. Что выиграют евреи от его исчезновения? – ответил Исаак.
– Похоже, что некоторые решили взять правосудие в свои руки и напали на еврейские поселения в черте оседлости, – добавил месье Элиас.
– Это просто предлог для тех, кто недоволен политикой царя в отношении евреев! Надеюсь, их вразумят, и правда восторжествует.
– Просто ужасно, что в России евреям не разрешают покидать черту оседлости, – посетовал Элиас. – Во Франции мы по меньшей мере можем жить в городах, даже прямо здесь, в сердце Парижа.
– Идеей проклятой черты оседлости мы обязаны императрице Екатерине. Ее советники хотели подрезать крылья нашим ремесленникам и купцам. Но теперь многие евреи живут в самом Санкт-Петербурге. Необходимо получить специальное разрешение, но этого можно добиться, – объяснил Исаак.
– Да, но это не для всех, – отозвался месье Элиас. – Хорошо хоть вы живете недалеко от Варшавы. Если бы вы жили в Москве или Санкт-Петербурге, я бы сильно о вас беспокоился.
Они не могли скрыть свою тревогу. Новости из России были столь спутанными, что они начали опасаться за судьбу своей семьи.
– Мы с Самуэлем немедленно возвращаемся. Я не успокоюсь, пока не увижу жену и детей. Я знаю, что матушка о них позаботится, но больше не могу оставить их одних.
– Я тоже не найду покоя, пока не узнаю о вашем прибытии и не получу от тебя весточку с сообщением о том, что всё в порядке. Поезжай как можно скорее.
Два дня спустя их посетил старый друг месье Элиаса, человек с хорошими связями при российском дворе.
– Вы не можете вернуться. Убили сотни евреев. Погромы начались в Елизаветграде, но распространились по всей России, – объяснил гость.
Месье Элиас терзался из-за этой ситуации.
– Возможно, вам опасно возвращаться... – сказал он без особой убежденности, поскольку в глубине души жаждал как можно скорее узнать, что с его обожаемой Эстер и внуками, не в опасности ли они.
– Мы не можем остаться здесь, нужно вернуться. Жена и дети во мне нуждаются, – без колебаний ответил Исаак.
– Возможно, тебе следует оставить Самуэля со мной. Он не прекращает кашлять, а иногда у него жар, и он весь день лежит в постели.
– Знаю, но не могу его здесь оставить. Эстер мне этого не простит. Она хочет, чтобы все дети были в одинаковом положении, но очень переживает за Самуэля из-за его хрупкого здоровья. Если мы вернемся не вместе, то она решил, что произошло что-то плохое.
– Я знаю свою дочь, знаю, что она предпочла бы, чтобы Самуэль остался здесь в безопасности.
Месье Элиас так и не смог убедить моего дедушку Исаака, который тут же отправился в путь. Они с Самуэлем ехали в почтовой карете, с хорошими лошадьми, вместе с двумя другими торговцами, следующими в Варшаву, которые, столь же встревоженные, возвращались домой.
– Отец, с мамой всё хорошо? А с Фриде и Анной? С ними ведь ничего не произошло? – Самуэль не переставал спрашивать отца о судьбе матери и других детей.
Поездка показалась им вечностью. Они едва могли сомкнуть глаза во время остановок на постоялых дворах, где евреев не всегда принимали дружелюбно. В некоторых случаях даже пришлось спать под открытым небом, потому что им отказывались предоставить ночлег.
– В чем мы отличаемся от других? – спросил Самуэль однажды вечером, когда они отдыхали рядом друг с другом на узкой кровати жалкого пансиона в Германии.
– А почему ты думаешь, что мы отличаемся? – добродушно отозвался Исаак.
– Себе я кажусь таким же, как все остальные, но я знаю, что они смотрят на нас, как на чужаков, и не знаю, по какой причине. Я не знаю, почему некоторые ребята не хотят с нами играть, почему мы редко ездим в город, а когда едем, то вы с мамой, похоже, чего-то боитесь. Мы всегда ходим с опущенной головой, словно не хотим, чтобы нас заметили или побеспокоили. Вот потому я и думаю, что мы другие, в нас есть что-то такое, что не нравится остальным, но я не знаю, что именно, вот и спрашиваю.
– Мы ничем не отличаемся, Самуэль, это другие хотят нас такими видеть.
– Но они думают, что быть евреем – это что-то плохое... – осмелился сказать Самуэль. – говорят, что мы убили Иисуса.
– Иисус был евреем.
– И почему мы его убили?
– Мы его не убивали, и не волнуйся, нет ничего плохого в том, чтобы быть евреем, как быть христианином или мусульманином. Не стоит думать о таких вещах. Когда подрастешь, ты поймешь. А теперь спи, завтра нам рано уезжать.
– Когда мы прибудем в Варшаву?
– Если повезет, то через пять или шесть дней. Варшава тебе нравится больше Парижа?
– Я просто хочу знать, сколько времени понадобится, чтобы вернуться домой, я скучаю по маме.
Когда они прибыли в Варшаву, то остановились в доме Габриэля, дальнего родственника Исаака. Самуэль кашлял, у него была температура и припадки, вызванные утомлением от столь долгого путешествия.
Отцу пришлось пролежать несколько дней в постели, несмотря на нетерпение дедушки Исаака.
– Сохраняй спокойствие, твой сын не в состоянии путешествовать. Можешь оставить его с нами, моя супруга о нем позаботится, а потом заедешь за ним, когда будешь уверен, что с твоей семьей всё в порядке, это всего лишь день пути, – настаивал родственник.
Но дедушка и слышать не хотел о том, чтобы оставить сына в Варшаве, в особенности когда они были так близко от дома.
Наконец, несмотря на слабость Самуэля, кашель которого всё никак не прекращался, они тронулись в путь.
– Быть евреем – это наверняка дурно, – настаивал Самуэль, боровшийся с жаром.
– Вовсе нет, сынок, вовсе нет. Ты должен гордиться тем, кто ты. Зло не в нас, а лишь в тех, кто не считает нас человеческими существами.
Дедушка Исаак был человеком образованным, последователем учения Мозеса Мендельсона – немецкого философа, который столетием ранее стал зачинщиком движения «Хаскала» («Просвещение»), призывающего евреев влиться в европейскую культуру.
Мендельсон перевел Тору на немецкий и противостоял наиболее радикальным течениям иудаизма. Он утверждал, что можно быть одновременно евреем и немцем, и предлагал своему народу полностью интегрироваться в местное сообщество. Под влиянием этих идей дедушка пытался убедить свое окружение, что можно быть евреем и глубоко русским. Хотя некоторые ортодоксы и отвергали подобную ассимиляцию, они не переставали ощущать себя русскими и не смогли бы жить в любом другом месте кроме России. Мой дед говорил, что нельзя замыкаться в себе, нужно открыть себя другим, узнать их и дать познать себя. Так он воспитывал и детей, так хотел жить, но Россия, которую он обнаружил по возвращении из Парижа, еще больше отвергала евреев.
Они добрались уже затемно, дорожная пыль покрывала их одежду и кожу. Штетл [4]4
Штетл – небольшое, как правило, поселение полугородского типа, с преобладающим еврейским населением в Восточной Европе в исторический период до Холокоста. Находились в областях, составлявших с конца XVIII века черту оседлости в Российской империи.
[Закрыть] со временем разросся и находился неподалеку от другого поселения, и совместное существование евреев и людей другой веры всегда было проникнуто недоверием и бессильной ненавистью, которая время от времени прорывалась в форме ярости. Виновника любого происшествия всегда находили среди евреев, и невозможно было объяснить, что причина их несчастий – в жадности и царской политике, изгнавшей их со своей земли.
Когда они прибыли с свой квартал на окраине городка, то испытали потрясение. Похоже, что здесь бушевал пожар. Следы пламени превратились в измазанные сажей стены домов. Как ни боялся дедушка увидеть свой дом, он всё равно попросил извозчика, чтобы поторопился.
Окна в доме были разбиты, а в ноздри ударил густой запах гари и трагедии, еще до того, как они сошли с экипажа.
– Подождать вас? – спросил извозчик.
– Нет, поезжай, – ответил Исаак.
По пути им попались соседи, их мрачные лица предсказывали худшее.
– Исаак, друг мой... – Мойша, опирающийся на трость, вцепился в Исаака, чтобы тот не входил туда, что еще недавно было его домом.
– Что произошло? Где моя жена? Мои дети? Мать? Что случилось с домом?
– Это было ужасно... ужасно... – пробормотала с ног до головы замотанная в одеяло женщина.
– Что произошло? – повторил Исаак.
– Твоя жена и дети... они погибли... Их убили. Как и твою мать. И не только их, толпа набросилась на всех. Мне жаль... – объяснил сосед, пытаясь задержать Исаака, порывавшегося войти в остатки дома.
Исаак вырвался из рук соседа.
– Идите к нам домой, там я расскажу, что случилось, и вы сможете отдохнуть. Жена приготовит вам что-нибудь поесть.
Но Исаак и Самуэль побежали к дому, не желая ничего слушать. Они толкнули дверь, надеясь обнаружить свою семью. Эстер раскроет им обьятья, Анна спросит, не привезли ли ей подарок из Парижа, маленький Фриде запрыгает от радости, а София поспешит на кухню, чтобы приготовить поесть. Но дом был погружен в тишину. Зловещую тишину, прерываемую лишь далеким завыванием кота и треском, который издавала валяющаяся на полу посуда, когда на нее наступали. Кто-то вывернул наружу буфет, а кресло, где Исаак обычно курил после длинного дня, было распорото, пружины торчали наружу. Его книги, те, что он унаследовал от отца и деда, книги, которые покупал сам в каждой поездке, вытащили из шкафа, а вырванные страницы разлетелись по углам.
Комната, которую он столько лет делил с Эстер, где родились их дети, походила на поле битвы, где враг разбил всю мебель и прочую утварь.
Самуэль вошел в комнату, которую занимал вместе с маленьким Фриде, и увидел, что всё превращено в руины. «А где же деревянная лошадка?» – подумал мальчик, вдруг заскучавший по игрушке, которую его дед изготовил собственными руками, а Фриде так любил на ней кататься.
Исаак обхватил сына и прижал его к себе, пытаясь облегчить отчаяние, отражающееся на лице мальчика.
Комната, которую занимали маленькая Анна с бабушкой Софией, тоже не избежала кошмарного разгрома. Некоторые платья девочки оказались порванными в клочья, а другие исчезли.
