Текст книги "Стреляй, я уже мертв (ЛП)"
Автор книги: Хулия Наварро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 55 страниц)
– Повсюду сотни раненых – арабы, евреи, христиане. Говорят, что погром был спровоцирован членом семьи Хусейни, братом градоначальника. Англичане ничего не смогли поделать. Неподалеку изнасиловали дочку одного моего хорошего друга... – при этих словах мужчина разрыдался, не в силах вынести весь груз свалившихся на него несчастий.
С помощью хозяина дома Даниэль смог дохромать до угла, где лежал Самуэль. Раненая нога невыносимо болела: сабля рассекла ее почти до кости. Самуэль, казалось, спал и выглядел совершенно отрешенным, так что им пока не удалось сказать друг другу слова утешения; но, по крайней мере, они были вместе. Затем хозяин спросил, есть ли у Даниэля родные и где их найти, чтобы сообщить, что они с Самуэлем живы. Даниэль попросил найти свою мать и дядю Йосси.
– Мой дядя – врач, он живет недалеко отсюда, всего в двух кварталах, – объяснил он.
– А, так ты племянник Йосси Йонаха! Как же я сразу не догадался? Абрам Йонах был моим другом, и с Йосси мы тоже хорошо знакомы. Тебя я тоже знаю: ты ведь сын Мириам.
– Да, это так.
Затем он узнал, что его нового знакомого зовут Барак, а его жену – Дебора, и оба делают все возможное, чтобы помочь тем, кто нашел приют в их доме.
Едва увидев дядю Йосси, Даниэль разрыдался.
– А мама? Где моя мама? – повторял он.
– С ней все в порядке, не волнуйся, – ответил Йосси. – Я пришел один, потому что не хочу подвергать ее опасности. Барак поможет перенести тебя к нам, и ты ее увидишь, – сказал он, наскоро осмотрев мальчика.
– Ты меня не обманываешь? – беспокоился Даниэль. – С мамой точно все в порядке?
– Разумеется. Поверь, я бы не стал тебя обманывать.
Йосси с Бараком наскоро соорудили носилки, чтобы перенести Даниэля: ходить он по-прежнему не мог. Что же касается Самуэля, то он потерял слишком много крови и теперь был почти без сознания. К тому же у него начался жар, и Йосси беспокоился о его состоянии.
– Я бы посоветовал ему оставаться здесь, – сказал Йосси Бараку. – Можете уложить его в постель?
Так и сделали, но прежде Йосси пришлось дать Самуэлю сильное снотворное, чтобы извлечь пулю, застрявшую в плече, возле ключицы.
Сражение закончилось, и город понемногу пытался вернуться к нормальной жизни. Но тот апрельский день 1920 года развязал долгую войну между арабами и евреями.
В течение нескольких дней и ночей Самуэль боролся за свою жизнь. Йосси уже совсем было потерял надежду, что его друг выживет. Дом Йосси тоже был переполнен ранеными, и лишь благодаря помощи Мириам он успевал ухаживать за всеми. Лишь на третий день Самуэль открыл глаза и увидел рядом Йосси и Мириам. Оба выглядели озабоченными, их лица выражали безграничную усталость и боль.
– Что случилось? – еле выговорил он, слова, казалось, застревали в глотке.
– Ты жив, и это главное, – ответил Йосси, но в его голосе звучала печаль.
– Что случилось? – спросил Самуэль, ожидая услышать нечто страшное.
– Успокойся, тебе надо отдохнуть, – сказал Михаил, у которого дрожал голос.
– Это ты... Ты здесь... – облегченно вздохнул Самуэль, почувствовав наконец себя в безопасности.
– Я приехал в день Пасхи, рано утром, – объяснил Михаил. – Ясмин сказала, что Дина устраивает праздничный обед по случаю Наби-Муса и что ждет нас всех в гости. Я хотел сделать вам сюрприз, но Ясмин сказала, что вы и так наверняка знаете, что я приеду на Пасху.
– Тише, ему нельзя утомляться, – прервал его Йосси. – Потом мы все ему расскажем.
– Я должен знать, что произошло... – в голосе Самуэля зазвучала мольба.
– Тебе нельзя волноваться, – повторял Йосси.
– Он все равно будет волноваться, – послышался рядом чей-то очень знакомый голос. – Он не сможет успокоиться, пока не узнает обо всем, – с этими словами из тени выступил Луи.
– Луи... – только и смог вымолвить Самуэль, сам не свой от радости.
– Амин аль-Хусейни воистину открыл ворота ада. Он встал перед толпой с портретом Фейсала в руках. Люди стали кричать: «Палестина – это наша земля!» Казалось, все просто посходили с ума... Потом они отправились громить еврейские кварталы, круша все на своем пути, – начал рассказывать Луи.
– На самом деле не все так просто, – прервал его Михаил. – Понятно, что Амин аль-Хусейни хотел спровоцировать беспорядки. Но как могло случиться, что на улицах вдруг оказалось столько людей, вооруженных палками, ножами и ружьями? Все было подстроено заранее, а наш новый бездарный губернатор, сэр Рональд Сторрз, не смог справиться с ситуацией.
– А как он мог с ней справиться, если в его распоряжении было всего чуть больше сотни полицейских? – возразила Мириам. – Он укрылся в своей штаб-квартире, в Австрийском приюте.
– Он должен был прислушаться к советам доктора Вейцмана, – ответил Луи. – Тот с самого начала предупреждал, что это опасная идея – пустить процессию через Старый город. И что еще хуже, британцев заботила безопасность одних лишь христиан, которые праздновали день Гроба Господня и проводили церемонию Священного Огня, но в итоге там тоже начался ад кромешный. По всей видимости., там случилась какая-то заварушка между сирийцами и коптами... Не спрашивайте, из-за чего, я все равно не знаю. Нам известно только, что Жаботинский на свой страх и риск взял на себя ответственность и вместе с несколькими друзьями вышел на улицу, чтобы попытаться остановить арабов и защитить еврейские кварталы. Но это оказалось большой ошибкой; попытка сопротивления лишь усугубила ситуацию и еще больше раззадорила арабов. Все они погибли – застрелены в упор. Пятеро евреев и четверо арабов были убиты, еще сотни – ранены, но хуже всех пришлось нам, поскольку большинство пострадавших – евреи.
– Теперь Сторрз ищет козла отпущения. Уже арестованы некоторые зачинщики беспорядков. Амин аль-Хусейни бежал из Иерусалима, а Жаботинский попал в тюрьму, – добавил Йосси.
– Надо же, до чего дошло! – в ярости выкрикнул Михаил. – Люди Сторрза теперь во всем винят большевиков.
Самуэль прикрыл глаза, пытаясь как-то переварить услышанное. Он очень устал, у него кружилась голова и совсем не хотелось жить.
– А Кася, Руфь? – спросил он в тревоге. – Они были в городе вместе с Натаниэлем.
– Руфь серьезно ранена, ее ударили ножом, как и Натаниэля, который пытался ее защитить. Кася более-менее в порядке, только рука сломана да несколько синяков.
– Марина... Марина ранена, а Игорь и вовсе при смерти, – сообщил Михаил.
– А мою сестру сбили с ног, когда она пыталась помочь каким-то старикам добраться до убежища, – Мириам не смогла сдержать слезы. – Швырнули ее на землю, ударили по голове и стали избивать...
Самуэль изо всех сил старался сосредоточиться на словах Мириам. Что она сказала? Кажется, она сказала, что Руфь и Кася ранены, но, может быть, он просто чего-то не понял? И Марина... Она еще что-то сказала про Марину...
Он увидел, как исказилось гневом лицо Йосси, как Мириам отирает слезы рукой.
– Юдифь! Что с Юдифью?
– Она потеряла зрение, – ответил Йосси, сам не свой от ярости. – Даже не знаю, сможет ли она когда-нибудь снова видеть.
Самуэль снова закрыл глаза. Он не хотел ни о чем больше слышать, предпочитая вновь погрузиться в свои грезы и ничего больше не чувствовать.
– Ему нужно отдыхать, – сказал Йосси, видя, как исказились от боли губы Самуэля. От боли не телесной, а душевной, той же боли, что разрывала и его самого.
Но вореки собственной воле Самуэль большую часть времени бодрствовал. Он наслаждался сумраком бессознательного, хотя Йосси делать всё возможное, чтобы вернуть друга к жизни, а Мириам ему в этом помогала.
Самуэлю нравилось ощущать ее теплые руки у лба. Она грустно улыбалась и приносила еду в надежде, что Самуэль скоро поправится.
В действительности же Мириам не было никакой нужды находиться у Барака и Деборы, поскольку те и сами заботились о Самуэле. Они приняли его в своем доме и обращались как с членом семьи.
Дебора рассказала ему, что в Галилее у нее живет сын, который переехал туда после того, как влюбился в одну социалистку из России. Эта сильная и смелая женщина чуть не плакала, говоря о своей невестке, разбившей ей сердце, отняв единственного сына, который оставил отчий дом, чтобы сражаться с пустынными ветрами и ковырять бесплодную землю, пытаясь превратить ее в цветущий сад, вместе с другими такими же мечтателями, как она сама.
Самуэль не знал, сколько времени он провел в доме Барака и Деборы; несмотря на всю благодарность, которую он испытывал к этим людям, ему не терпелось вернуться в Сад Надежды. Он хотел своими глазами посмотреть на разрушения, которые остались после Наби-Муса.
Сколько ни просил он Йосси отвезти его в Сад Надежды, друг был непреклонен.
– Подожди немного, ты еще слишком слаб, – говорил тот. – К тому же существует угроза новых беспорядков, я прочитал в газетах, что на конференции в Сан-Ремо решили отдать Палестину Великобритании. Премьер-министр Джордж Ллойд подписал мандат.
– Это плохо? – устало спросил Самуэль.
Йосси не знал, что ответить; он и сам не мог сказать, плохо это или нет.
Однажды вечером в комнату Самуэля вошла обеспокоенная Дебора. Приблизившись к кровати Самуэля, она прошептала:
– Тебя хочет видеть какой-то араб, говорит, что он твой друг. Там с ним еще женщина.
– Пусть войдут, – разрешил он, даже не задумываясь, кто бы это мог быть.
Дебора удивилась, увидев, какой радостью осветилось его лицо при виде молодого араба, что робко переминался, стоя в дверях и не решаясь войти, в то время как пришедшая вместе с ним женщина решительно направилась прямо к кровати Самуэля.
– Мухаммед! Дина! – воскликнул он, и из его глаз потоком хлынули слезы, копившиеся все эти дни.
Мухаммед положил руку на плечо Самуэля, слегка сжав. Он изо всех сил старался сдерживать слезы, но его глаза блестели соленой влагой. Зато Дина плакала навзрыд.
– Мы не приходили раньше, потому что в Иерусалиме еще слишком опасно, – сказал Мухаммед. – Я бы и сегодня не решился прийти, но ты же знаешь маму: она заявила, что если я сегодня не пойду вместе с ней, она пойдет к тебе одна. И потом... я не был уверен, захочешь ли ты нас видеть...
Самуэль сжал руку Дины в ладонях. Это была рука сильной женщины, знакомой с тяжелой работой, но также умевшей дарить друзьям тепло.
– Дина... спасибо... Я увидел вас, и мне сразу стало лучше, – улыбнулся Самуэль.
– А я тебе что говорила? – торжествующе заявила Дина, обращаясь к Мухаммеду. – Я же говорила, что никакие погромы и несчастья не смогут погубить нашу дружбу! Ничто на свете не может ее погубить! Уж поверь, я знаю Самуэля намного лучше, чем ты.
В словах Дины звучала истинная гордость – гордость человека, неопровержимо уверенного в своей правоте, а также безмерная любовь к этому человеку, которого так любил и уважал ее муж Ахмед и который лежал сейчас перед ней, жестоко избитый и почти беспомощный.
– Мне очень жаль, что так случилось, – Мухаммед, как мог, пытался объяснить другу, что произошло в день Наби-Муса. – Этого не должно было случиться...
– Мы тоже пострадали, – сказала Дина. – Хасан был ранен и чуть не умер, но сейчас уже поправляется, как и мой племянник Халед. Но кто пострадал больше всех – так это Лейла. Мало того, что в ней снова проснулась та боль, которую принесла гибель первенца, так теперь на нее еще и свалились все заботы по дому! Вот уж воистину несчастье излечило ее от лени: ведь ее муж и сын не в состоянии двигаться. Хасан так и вовсе потерял полноги, и теперь навсегда останется хромым, – в голосе Дины звучали печаль и тревога.
– Не волнуйся за Сад Надежды, – заверил Самуэля Мухаммед. – Мама, Айша и Сальма по-прежнему ухаживают за Касей и Мариной. Игорь еще очень плох, как и Руфь. Бедняга Натаниэль понемногу поправляется, но все еще не может двигаться. Анастасия навещает их каждый день, а Иеремия ухаживает за вашими оливами и фруктовыми деревьями.
– Мы с Айшой и Сальмой совсем сбились с ног, разрываемся между Садом Надежды и домом Хасана, – продолжала Дина. – Но ты не волнуйся, мы справимся.
Самуэль, который не молился со времен детства, теперь вознес Всевышнему благодарственную молитву, что в разгар неистовой бури сохранил в целости все те ниточки, что связывали его с Садом Надежды.
– Йосси говорит, что ты уже завтра можешь вернуться домой. Иеремия собирался за тобой приехать, а я вас провожу, – пообещал Мухаммед.
В эту ночь Самуэль впервые спокойно уснул. Визит Дины и Мухаммеда помог ему примириться с самим собой.
Все утро следующего дня ему казалось, что часы и минуты тянутся с несвойственной им медлительностью. Самуэлю не терпелось вернуться в Сад Надежды, и он попросил Барака помочь ему одеться, чтобы в любую минуту быть готовым к переезду. Вскоре Мириам пришла его проведать.
– Нога у Даниэля почти зажила, и он собирается завтра вернуться в Сад Надежды, – объявила она.
– Он не должен этого делать: рана может загноиться, – ответил Самуэль.
– Йосси говорит, что он скоро поправится.
– А Юдифь?
Глаза Мириам наполнились слезами. Юдифь совершенно ослепла и почти не могла говорить. Она так и не отошла от потрясения, пережитого во время погрома. Она ничего не видела, молчала и почти не двигалась.
Ясмин дни и ночи проводила у постели матери; Йосси не мог уделять ей должного внимания, ведь ему приходилось оказывать помощь множеству пострадавших, толпившихся за дверями дома. Сначала арабы не решались к нему идти, опасаясь, что врач-еврей может их не принять. Но Йосси был сыном Абрама и коренным иерусалимцем, это был его город, а эти люди – его соседи, и он никогда не смотрел на них как на врагов из-за различия вероисповеданий. Даже теперь он не испытывал к ним ненависти, как ни горевал из-за несчастья, постигшего Юдифь и друзей.
Мириам трудилась, не покладая рук, помогая зятю. Она стала замечательной медсестрой, почти такой же, какой была Юдифь. Работа помогала ей успокоиться, заставляла забывать о собственных бедах в заботе о других. Она благодарила Бога, что с ее сыном все обошлось, но вновь начинала роптать, видя пустые глаза Юдифи и отчаяние Ясмин, которая, как могла, старалась утешить мать. Теперь не могло быть и речи о том, чтобы Ясмин сопровождала Михаила в Тель-Авив, ей пришлось поставить крест на своих мечтах выйти замуж за этого дерзкого молодого человека, чья скрипка пела так пронзительно и печально.
В Саду Надежды пахло печалью; по крайней мере, если печаль имеет запах, то она должна пахнуть именно так. Во всяком случае, это ощутил Самуэль, когда с помощью Иеремии и Мухаммеда переступил порог своего дома. Кася со слезами бросилась его обнимать; одна рука у нее висела на перевязи; вслед за ней в объятия Самуэлю бросилась Айша. Дина тоже была здесь: готовила обед.
Самуэль настоял, чтобы ему помогли добраться до постели Руфи. На лице женщины виднелось несколько еще не заживших порезов, но гораздо хуже была ножевая рана – нож бандита пронзил верхнюю часть правого легкого. Йосси до сих пор удивлялся, каким чудом Руфи удалось выжить.
Марина потеряла ребенка, которого носила под сердцем. Самуэль даже не знал, что она беременна, об этом ему сказала Кася. Он любил эту девушку, как родную дочь, и ему тяжко было видеть ее лицо, обезображенное синяками – один из негодяев ударил ее ногой; но еще больнее ему было видеть на этом лице выражение безнадежности.
Игорь, как шепнул ему на ухо Иеремия, был скорее мертв, чем жив. Он пытался заслонить Марину своим телом, но в итоге нападавшие все равно ранили обоих. Игорю, конечно, досталось больше, и теперь трудно было признать в этом изуродованном лице его благородные черты.
Состояние Натаниэля оказалось лучше, чем ожидал Самуэль. Натаниэлю сломали ногу и ударили ножом в лицо, и теперь у него навсегда останется шрам, тянущийся от правого глаза до самого подбородка.
К Самуэлю подошла Анастасия, глядя на него с мукой в глазах, и Самуэль увидел в этих глазах отголосок прежней любви, в которой она когда-то ему призналась.
– Ни о чем не беспокойся, – сказала она. – Мы содержим ваш дом в порядке. Дина взяла на себя все заботы, Айша и Сальма тоже очень нам помогли, несмотря на протесты детей. Как ни кричал Рами, требуя внимания матери, она ни на минуту не оставляла Руфь и Марину. Она и за Касей старалась ухаживать, а ты ведь знаешь Касю: никому не позволяет о себе заботиться, все хочет делать сама. Моя дочь тоже приходит каждый день и помогает, чем может.
– Мне уже намного лучше, и сломанная рука ничуть мне не мешает, – заверила Кася.
– Я не позволю тебе испытывать ее на прочность, – заявила Дина. – Имей в виду, я не отстану, пока не буду совершенно уверена, что твоя рука зажила.
Они очень привязались друг к другу. Обе были примерно одного возраста, последние двадцать лет прожили бок о бок, и знали друг друга, как никто.
Самуэль понимал, что без Дины и ее семьи они бы никак не справились. Ему было неловко, что Айша и Сальма целые дни проводят у них в доме, помогая всеми силами. Айша, как правило, появлялась у них в доме с самого утра, а Сальма отправлялась в дом Хасана и Лейлы, чтобы ухаживать за ним и его семьей. Дина наблюдала за обеими семьями, а Самуэль просто диву давался, как женщина ее возраста может быть столь неутомимой, глядя, как она стремится помогать всем, кто нуждается в помощи.
И Айша, и Сальма старались не брать детей в дом соседей. Им не хотелось еще больше расстраивать Марину, напоминая о потерянном ребенке.
Жизнь понемногу налаживалась. Самуэль шел на поправку, как и Натаниэль. Московскому аптекарю не терпелось поскорее вернуться к работе, невзирая на то, что он еще не успел оправиться от полученных травм. Мириам во время одного из своих визитов также сообщила, что ее сын Даниэль уже почти поправился и вполне готов вновь приступить к исполнению своих обязанностей в лаборатории.
– Как только Йосси позволит, он тут же приступит к работе, пусть даже на костылях.
Больше остальных Самуэля тревожила Руфь: не столько даже из-за ран, сколько из-за того, что она впала в глубокую депрессию, из которой вывести ее оказалось крайне трудно. Кася, как могла, старалась ее развеселить, но Руфь, казалось, совершенно утратила волю к жизни. Она ничего не говорила и ни на что не жаловалась, хотя глубокие порезы на руках и лице все никак не заживали. Она просто молчала, и это было хуже всего.
Когда однажды вечером Дина принесла им ужин, Самуэль попросил ее сказать Мухаммеду, что он хочет с ним поговорить.
– Я должен понять, Дина. Мне очень нужно, чтобы Мухаммед рассказал, почему же произошла эта трагедия.
Дина взглянула на него с некоторым сомнением, но все же кивнула. Она и сама старалась допытаться у сына, как могло произойти подобное безумие. Как и Самуэль, она стремилась понять, как такое могло случиться.
Она призналась Самуэлю, что, если бы не кровожадность Кемаля-паши, отнявшего жизнь у ее Ахмеда, она бы почти тосковала по былым временам, когда они жили под властью османского султана. Самуэль в ответ признался, что и он испытывает почти то же самое.
Мухаммед пришел к нему на следующий день после работы. Он выглядел усталым и обеспокоенным.
– Как дела в карьере? Всё хорошо?
– Да, все идет своим чередом, хотя люди и ропщут. После Наби-Муса у всех остались шрамы – у одних на лицах, у других – в душах.
– Мы не были бы людьми, если бы не испытывали боли и гнева, – ответил Самуэль. – Мы все пострадали.
– Да, среди нас тоже немало раненых.
– Мы... вы... Зачем ты так говоришь, Мухаммед? Кто такие «мы»? И кто такие «вы»? Разве мы и вы – не одно и то же? Чем мы так уж отличаемся друг от друга?
– Мы – арабы, вы – евреи, а те – христиане...
– Ну и что? Кому какое дело, кто как молится Богу, и молится ли вообще? – Самуэль неотрывно смотрел в глаза Мухаммеда.
– Когда я слушаю тебя, то думаю так же, – признался Мухаммед. – Но потом, выйдя на улицу, вижу, что на самом деле все по-другому, и что люди все разные.
– Разные? И в чем же заключается эта разница? У всех по две руки, по две ноги, одна голова... Всех нас родила мать... Всем свойственно чувствовать страх, любовь, ненависть, ревность, неблагодарность... Так как же можно говорить, что все мы разные? Никто не лучше и не хуже, чем остальные.
– А вот здесь ты ошибаешься, Самуэль. Есть люди хорошие, а есть и не очень. Мой отец был одним из лучших.
– Да, пожалуй, ты прав, некоторые лучше, чем другие.
– Например, ты, так говорил отец, – взгляд Мухаммеда был совершенно искренним.
– Твой отец мне польстил. На самом деле я совсем не такой, каким был он, хотя и не думаю, что меня можно назвать злодеем. Я просто человек, Мухаммед, такой же человек, как любой другой. Долгие годы я жил с клеймом еврея. В университете на меня смотрели косо – не потому, что я делал что-то не так, а потому что еврей. Одного этого было достаточно, чтобы на меня смотрели, как на прокаженного. Достаточно им было услышать одно только слово «еврей», как они начинали видеть во мне чуть ли не преступника. Кое-кто из друзей пытался меня утешать: не волнуйся, мол, для нас совершенно неважно, еврей ты или нет, но даже в этих словах отчетливо звучала снисходительность. И вот сейчас между нами легла непреодолимая пропасть лишь потому, что ты – араб, а я – еврей. Что за глупость! – в этом возгласе Самуэля прозвучала безмерная горечь.
Мухаммед понурил голову, совершенно обескураженный.
– Мы хотим получить ту же землю, – ответил он наконец.
– Мы делим эту землю с вами, – сказал Самуэль.
– Эта земля была нашей задолго до вашего прихода.
– До нашего прихода эта земля принадлежала туркам, которые правили здесь на протяжении четырех веков. Но, невзирая на это, Палестина все равно останется землей ваших предков – равно как и моих. Сам я не считаю эту землю своей, но здесь наши корни, поэтому мы сюда вернулись.
– А нам что прикажешь делать? – Мухаммед неотрывно смотрел ему в глаза. – Стоять и смотреть, как вы потихонечку подгребаете под себя наши земли?
– Разве мы захватываем ваши земли? Мы честно купили этот участок у семьи Абан, разве ты не помнишь? Евреи, которые приезжали сюда, честно покупали землю у тех, кто сам хотел ее продать; насколько мне известно, никто из них ее не украл. И мне очень не нравится, Мухаммед, что ты опять стал говорить «мы» и «вы». Разве мы не можем жить рядом? Разве мы не были добрыми соседями все эти годы? Твоя мать ухаживает за нами вот уже несколько недель; не проходит и дня, чтобы она не появилась в нашем доме с каким-нибудь своим кушаньем. Твоя сестра Айша не только помогает Касе делать самую тяжелую работу, но еще и ухаживает за Мариной. Они проводят вместе целые часы – иногда болтают, иногда молчат, но присутствие Айши действует на нее благотворно. В Саду Надежды нет никаких «нас» и «вас», здесь мы все равны. А если не согласен, то скажи: в чем ты видишь отличия между нами?
– Тебе надо было стать поэтом. Когда я слышу твои слова, то поневоле готов признать твою правоту. Но я уже сказал: есть вещи, которые невозможно совместить, и никакие твои мудрые слова и благие намерения не изменят реальность.
– Реальность такова, какой мы сами хотим ее видеть, – заявил Самуэль.
– Мне жаль, Самуэль, мне очень жаль, но на самом деле все не так просто. Среди моих соотечественников немало таких, кто видит в вас угрозу для наших интересов и будущего. Они весьма обеспокоены тем, что в Палестину с каждым годом приезжает все больше евреев, но прежде всего, оскорблены поведением британцев. Британцы обещают предоставить вам дом на земле, которая им не принадлежит. Многие наши проклинают министра Бальфура за его декларацию.
– Помоги мне встать, я хочу выйти на улицу, – попросил Самуэль. – Я чувствую, уже наступил вечер, в этот час жасмин пахнет особенно сладко. Я люблю запах жасмина. Когда мы только приехали в Сад Надежды, твоя мама подарила Касе саженец.
Мухаммед помог ему подняться, подивившись, как исхудал Самуэль за эти дни. Они вышли из дома, медленно дошли до ворот и сели на каменную скамью. Самуэль вынул кисет с табаком и свернул пару самокруток. Они молча закурили.
Им было хорошо вдвоем, и не нужны были никакие слова в эти минуты, когда солнце скрывалось за горизонтом, оставляя за собой полыхающее алое зарево.
Они уже почти докурили самокрутки, когда вдруг увидели идущего к ним Луи. Самуэль улыбнулся другу. Луи как всегда очень переживал за Сад Надежды. Каждую ночь он долго не мог уснуть, изнывая от тревоги, всё ли в порядке дома, оправились ли домашние от травм, полученных во время Наби-Муса.
– Тебе не следовало выходить, – сказал он Самуэлю вместо приветствия и дружески обнял Мухаммеда.
– Мне всегда был на пользу вечерний воздух, – ответил Самуэль, снова доставая кисет и предложив Луи закурить. Тот охотно согласился, улыбаясь.
– Как себя чувствует Руфь? – обеспокоенно спросил он.
– Уже лучше. Она даже смогла поблагодарить Дину за фисташковый торт, который та для нее приготовила.
– Не понимаю, почему она чувствует себя такой несчастной, – в голосе Луи прозвучал упрек.
– Мы с Мухаммедом как раз говорили о том, почему это случилось, – сказал Самуэль, переводя разговор на другую тему.
– Не так уж сложно это понять – просто у тебя романтический взгляд на мир, и ты отказываешься смотреть на происходящее через призму реальности, – сказал Луи, похлопав Самуэля по плечу.
– Вот и я ему все время об этом твержу, – вмешался Мухаммед.
– Реальность – не что иное, как отражение наших действий, – ответил Самуэль, не желающий сдавать позиций. – Так что в наших силах ее изменить.
– Мир меняется, – голос Луи прозвучал очень важно, даже торжественно. – Согласен, что эти изменения происходят благодаря действиям людей, иначе и быть не может; но правда в том, что порой оказывается – мы не в состоянии повлиять на эти перемены. Вот, например, сейчас в Севре, во Франции, великие державы решили поделить между собой земли Ближнего Востока; договорились об этом между собой и теперь хотят навязать свое решение нам; кое-кто из нас готов это принять, другие же не согласны. Но в любом случае, это отразится на всех нас – на всех палестинцах, неважно, арабы они или евреи.
– Да, времена меняются, – согласился Мухаммед. – Теперь Палестиной правят британцы. С дня на день мы ждем прибытия Верховного Комиссара.
– Да, ты прав. Сэр Герберт Сэмюэл уже прибыл, и уверяю тебя, это было незабываемое зрелище. Британцы питают большую слабость к театральным эффектам. Его встретили залпом из семнадцати орудий. Насколько мне известно, его разместили в цитадели Августа, и теперь он собирается встретиться с городскими старейшинами, – сообщил Луи.
– Он – еврей, – заявил Мухаммед, и эти два слова касались не только вероисповедания Верховного Комиссара.
– Да, он еврей, но это не делает его ни лучше, ни хуже, – ответил Луи. – Возможно, тот факт, что сэр Герберт – еврей, для палестинцев только осложнит положение, поскольку он полон решимости доказать всем свою беспристрастность, а потому вполне может повести себя несправедливо по отношению к нам.
– Что-то жарко становится, – пожаловался Самуэль, отгоняя комара, который вился вокруг него, только и дожидаясь, когда сможет вонзить в него жало.
– Ну еще бы, – улыбнулся Луи. – Сегодня как-никак 30 июня, чего же ты хочешь? Кстати, не лучше ли нам пойти под крышу и продолжить беседу там, а не отвлекаться на комаров?
– Пойду я, пожалуй, домой, – заявил Мухаммед. – Мать и так уже будет сердиться, что я задержался. Может, мой маленький Вади еще не спит. Сальма знает, как я люблю играть с сыном после возвращения из карьера.
Распрощавшись с соседями, Мухаммед облегченно вздохнул. Он чувствовал себя слишком усталым, чтобы продолжать эти бесконечные разговоры о политике, к тому же он прекрасно знал, что толку от них все равно не будет. И он сказал чистую правду, когда заявил, что хочет поскорее увидеть Вади. Он и в самом деле жаждал увидеть сына и обнять его.
Самуэль тоже поднялся и, опираясь на Луи, медленно направился к дому. Он был еще слишком слаб, хотя прошло уже два месяца с того дня, как в него угодила шальная пуля.
Когда они вернулись в дом, Кася читала книгу. Игорь и Марина находились в своей комнате, Руфь дремала.
– Ужин на столе, – сказала Кася. – Дина принесла хумус, а я приготовила салат. А я собираюсь пойти отдохнуть, завтра много дел. Я отнесла ужин Натаниэлю и увидела, что лаборатория нуждается в хорошей уборке. Там нужно помыть пол и окна.
– Все в свое время, Кася, – ответил Самуэль. – Мы и так уже две недели работаем, не покладая рук.
– Этому надо положить конец, – заявила она. – Наша ферма и без того уже превратилась в больницу. Если так будет продолжаться, лаборатория мхом зарастет. Уж что случилось – то случилось, слезами горю не поможешь. Самое главное, мы живы, а все остальное не так и важно.
– Ты-то еще легко отделалась, – возразил Самуэль. – Тебе всего лишь сломали руку и поставили несколько синяков. Зато другим пришлось куда как хуже.
– Благодари Бога, что та пуля тебя на убила, – ответила Кася. – Хуже всего нашей Марине: она все никак не может оправиться после потери ребенка, а бедняжка Юдифь... она совсем потеряла рассудок. Что касается остальных, то они отделались несколькими царапинами. Прошло уже два месяца, пора бы и перестать хныкать. Ты уже вполне способен снова работать в лаборатории. Натаниэль уже вернулся к работе, хотя он намного старше тебя. Я же не могу делать все сама. А Игорь уже вернулся в карьер, но в саду работать еще не может. Кстати, я уже давно собиралась кое о чем с тобой поговорить; думаю, что сейчас самое время.
Кася вздохнула, собираясь с духом, и пристально взглянула на Самуэля, а затем на Луи, отметив, как напряглись оба, ожидая, что она скажет.
– Нам нужны новые рабочие руки для работы в поле. В противном случае мы не успеем убрать урожай, и он сгниет на корню. Мириам сказала, что знает каких-то евреев, которые ищут работу. Мы вполне можем дать им и работу, и крышу над головой. Почему бы вам завтра не отправиться в город, чтобы познакомиться с ними?
Даже по прошествии многих лет голос Каси в общине по-прежнему был решающим.
– Так ты хочешь превратить Сад Надежды в кибуц? – спросил Луи.
– Но по сути Сад Надежды и есть кибуц, – ответила Кася.
– Вовсе нет, – возразил Луи.
– Даже не уверен, смогу ли я жить с незнакомыми людьми, – запротестовал Самуэль.
– Ну, мы ведь тоже были для тебя незнакомыми людьми, когда мы впервые встретились? К тому же мы можем построить еще один дом для новых соседей. Игорь работает в карьере, Марина – в лаборатории, а вы...
– Все мы работаем на земле, никто нас от этого не освобождал, – возразил Самуэль.
– Ты и сам знаешь, что раньше всю тяжелую работу в Саду Надежды делали Ариэль и Яков. Кроме того, мы все стареем, и нам нужны новые люди, полные надежды – той самой надежды, какой были преисполнены мы, когда приехали сюда, – заявила Кася не терпящим возражений тоном.
