Текст книги "Стреляй, я уже мертв (ЛП)"

Автор книги: Хулия Наварро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 55 страниц)

– Думаю, они вон там, в том сундуке, – сказала она. – Моя мать, должно быть, убрала их туда. Помню, что портреты ей не нравились, и она все ворчала, что они только место в доме занимают.

С помощью Самуэля она открыла сундук и извлекла из него с полдюжины аккуратно свернутых холстов.

Нагруженные этими холстами, Самуэль и Мириам вернулись в гостиную.

– Положите их на этот большой стол – так вам удобнее будет их рассматривать, – посоветовала старуха.

Портреты оказались не слишком большими – всего полметра в длину и столько же в ширину. Казалось, люди, изображенные на этих холстах, пристально смотрят на своих потомков.

– Я не знаю, кто они такие; знаю лишь, что из семьи Эспиноса, – сказала женщина. – Если хотите, можете забрать.

Мириам благодарно улыбнулась. Словно наяву, видела она дивные картины прошлого, благодаря великодушию этих стариков, которые с такой сердечностью приняли их у себя дома и даже отдали Мириам картины, на которых она смогла увидеть лица неведомых прежде предков. К тому же она с удивлением обнаружила, что эти испанцы понимают старокастильский диалект, на котором жители Толедо говорили в те времена, когда ее предков изгнали из Сефарада. Мириам прилагала немало усилий, чтобы Изекииль и Далида тоже выучили этот язык; несмотря на то, что дети упорно сопротивлялись, она все же смогла добиться, чтобы они понимали язык своих предков.

Супруги настояли, чтобы гости разделили с ними обед.

– Мы уже слишком стары, и наша жизнь лишена сюрпризов, так что ваш приход для нас – настоящее приключение, – сказал хозяин дома.

Мария попросила гостей посидеть в гостиной, а сама отправилась на кухню, чтобы приготовить для них что-нибудь особенное.

Хосе Гомес считал себя чистокровным кастильцем и даже слегка подшучивал над приверженностью супруги к еврейским корням. Он сказал, что по профессии он – врач, и в далекие годы молодости даже побывал в Париже, где у него имелся родственник, служивший в испанском посольстве.

В то время как Мириам завороженно внимала рассказам Марии о сефардских евреях, Самуэль столь же внимательно слушал Хосе, излагавшего причины их изгнания.

Далида и Изекииль совершенно измучились. Они явно скучали. К тому же они едва понимали странный язык, на котором с ними иногда пыталась говорить мать, и тот примитивный французский, на котором объяснялся сеньор Гомес, с трудом подбирая нужные слова и то и дело запинаясь.

Все последующие дни они продолжали знакомиться с Толедо, в сопровождении Гомеса, гордым неожиданно выпавшей ему ролью гостеприимного хозяина. Он даже настоял, чтобы они выехали из гостиницы и поселились в его доме. Мириам с радостью согласилась, хотя Самуэль был не в восторге.

– Что ни говори, но это все же не твой дом; мы будем чувствовать себя неловко.

– Когда я думаю, что здесь жили мои предки, что я происхожу из этой высохшей земли, из этого города, полного тайн...

– Тайн? – переспросил Самуэль. – И где же они, эти тайны? Брось, Мириам, у тебя слишком разыгралось воображение. Прошлое принадлежит прошлому. Я рад, что тебе нравится поездка, но не забывай, что ты палестинка, и с испанцами у тебя не так много общего.

– Я испанка и палестинка! – воскликнула она в гневе.

– Разумеется, а еще турчанка и гречанка, если вспомнить, что твои предки нашли приют в Салониках, – пошутил Самуэль.

– Ты же считаешь себя русским. Так почему же я не могу испытывать подобные чувства, ступая по этой земле?

– Я никогда не позволял ни земле, ни религии оказывать влияние на мою личность. Я просто человек, который хочет жить в мире со всеми, независимо от того, где живет.

Но в душе Самуэля Толедо тоже оставил свой след, как ни старался он это скрыть.

На исходе недели он сказал Мириам, что пора возвращаться в Мадрид, где он собирается подписать договор с Мануэлем Кастельсом. Мариам попросила позволить ей остаться в Толедо вместе с детьми.

– Там мы тебе не нужны, будем только мешать. Так что нам лучше подождать тебя здесь.

– Неужели тебе еще не надоел Толедо? – спросил Самуэль.

– А ты, Самуэль, разве не тоскуешь по Санкт-Петербургу? – спросила Мириам, глядя мужу в глаза.

Он ничего не ответил и согласился, чтобы Мириам и дети остались в Толедо. Пока Самуэль не уехал в Мадрид, Мириам не понимала, насколько свободнее чувствует себя без него.

Далида с Изекиилем, конечно, предпочли бы вернуться в Мадрид вместе с отцом. Здесь им было скучно, их утомляли бесконечные разговоры матери с четой стариков, им надоело целыми днями слоняться по городу, что так величественно раскинулся над рекой, протекающей у его подножия.

А Мириам жаждала узнать как можно больше об этом городе, понять его душу, и Хосе Гомес с женой терпеливо отвечали на все ее вопросы. Старая Мария даже уговорила Мириам сопровождать ее в собор к мессе.

– Но ведь я иудейка! – возразила Мириам.

– Ну и чем же это тебе мешает посетить такую красивую церемонию, которой христиане почитают Всевышнего? – ответила Мария. – Разве так важно, где мы молимся и как это делаем, если мы все почитаем единого Бога?

– А разве тебе никогда не хотелось вернуться к вере своих предков – к иудаизму? – поинтересовалась Мириам.

– Как я уже говорила, моя семья крестилась вынужденно, потому что не в силах была расстаться с Толедо, но думаю, что в конце концов мы все же стали искренними католиками. Прошлое потому и прошлое, что его больше нет. Я родилась католичкой, католичкой и умру. А с тобой ничего страшного не случится, если ты послушаешь мессу. Сегодня как раз ее служат – тебе понравится церемония.

Хосе Гомес предложил Мириам, пока она будет в соборе, прогуляться вместе с Далидой и Изекиилем. Мириам была благодарна ему за это, понимая, что детям едва ли хочется сидеть несколько часов в соборе, слушая непонятное богослужение, и предпочла не ругаться с ними по этому поводу.

Толедский собор ее просто поразил. Если снаружи он казался огромным и величественным, то внутри был исполнен божественной благодати. Мириам была настолько очарована, что теперь испытывала настоящую благодарность к Марии, которая привела ее сюда.

Но все же намного милее ее сердцу оказалась старая синагога, которая теперь называлась церковью святой Марии-ла-Бланка, и куда Мириам заходила всякий раз, когда шла на прогулку. Здесь она чувствовала себя как дома. Она закрывала глаза и представляла, будто перенеслась в далекое прошлое, на много веков назад. Здесь, в бывшей синагоге, она ощущала себя одной из тех Эспиноса, вернувшейся в этот уголок Сефарада, в старый город, с первой минуты ставший для нее родным.

Иногда она плакала по ночам, вспоминая свою сестру Юдифь. Ах, если бы она могла вместе с ней бродить по Толедо! Но, увы, это невозможно. Юдифь так и не поправилась после рокового Наби-Муса.

К тому же Мириам угнетало, что местные евреи приняли христианство, изменив вере предков, но Мария напомнила ей, что во все времена победители навязывали побежденным свои законы и свою веру.

– Все это в прошлом, – говорила она. – В конце концов, когда-то люди поклонялись языческим идолам, а теперь чтут единого Бога.

Когда через несколько дней вернулся Самуэль, Мириам ощутила в душе пустоту. Она знала, что не может остаться в Толедо, но одна лишь мысль о том, что придется покинуть этот город, наводила необъяснимую тоску. Она знала, что никогда сюда не вернется.

Со слезами на глазах прощалась она с четой Гомесов, заклиная их заботиться о доме, который так много для нее значил.

– После нашей смерти все имущество перейдет к сыну, он работает врачом в Барселоне. И он его продаст. В Барселоне у него своя жизнь, там он женился, там родились его дети. Он лишь изредка приезжает к нам в Толедо, – сказала Мария.

– Но ведь его может купить кто угодно! – запротестовала Мириам, чуть не плача.

– Когда-нибудь все мы умрем, так устроен мир, – ответил Хосе. – А ты не должна убиваться по этому поводу: ты живешь в другой стране, носишь другую фамилию, и у тебя своя жизнь. Ты при всем желании не сможешь изменить прошлое.

По дороге в Париж Мириам словно не замечала ничего вокруг. Тщетно Самуэль пытался занять ее разговорами – она по-прежнему оставалась безучастной. И уж менее всего ее сейчас волновали беспорядки в Германии. Обычно Мириам очень внимательно слушала, когда он ей что-то рассказывал, высказывала свою точку зрения и давала советы; теперь же она молча смотрела в одну точку, и Самуэль видел, что душа ее пребывает где-то далеко.

Когда они вернулись в Париж, жизнь постепенно вошла в обычную колею – во всяком случае, Самуэлю хотелось так думать. Он по-прежнему целыми днями пропадал в своей лаборатории и снова начал регулярно наведываться в Лондон, чтобы встречаться с Константином. Мириам же сидела дома, присматривала за детьми и много думала, благо, у нее было для этого достаточно времени. Казалось, ей удалось наконец создать тот домашний уют, который так нравился Самуэлю. Но теперь в их жизнь прочно вошла Катя. Даже если бы Самуэль и захотел теперь с ней расстаться, едва ли у него хватило бы на это сил – ведь рядом с Катей он словно возвращался в прошлое и хотя бы ненадолго становился собой прежним.

Но всё же он изо всех сил боролся с самим собой, разрываясь между верностью Мириам и неотразимым обаянием Кати, которому был не в силах противиться. Поэтому он старался не брать с собой Мириам детей во время поездок в Лондон. Но в конце концов Константин все же настоял, чтобы Самуэль их привез.

Константин и его супруга Вера делали все возможное, чтобы Мириам чувствовала себя как дома. Даже Густав, казалось, очень рад был видеть Далиду и Изекииля.

Вера, будучи безупречной хозяйкой дома, очень старалась, чтобы Мириам получила от пребывания в Лондоне как можно больше удовольствия. Они вместе ходили по магазинам, вместе с детьми посещали музеи; принимали участие в пикниках и вечеринках в домах друзей и даже поверяли друг другу маленькие тайны. Однако присутствие Кати по-прежнему угнетало Мириам, нависая над ней, словно черная грозовая туча.

Катя, такая красивая, такая утонченная... Однажды они все вместе отправились в Оперу, и Мириам заметила, как нервничает Самуэль, видя, какие взгляды бросают на Катю мужчины.

«Он ревнует», – подумала она и вдруг поняла, что ее Самуэль никогда и ни к кому не ревновал. Еще бы, ведь как бы она ни старалась, ей никогда не сравниться с Катей.

В последний вечер перед возвращением в Париж Мириам случайно услышала разговор Кати и Веры. Самуэль и Константин отправились на встречу с клиентами, а дети вместе с Густавом играли в детской. Мириам как раз спустилась в библиотеку, чтобы поставить на место книгу, которую брала почитать. Она уже собралась войти, но остановилась у двери, услышав, как Катя произнесла ее имя.

– Право, мне жаль Самуэля: как ему только в голову пришло жениться на этой особе?

– Как ты можешь так говорить? – упрекнула ее Вера. – Мириам – хорошая женщина.

– Я не хочу сказать, что она плохая... – возразила Катя. – Не знаю, как тебе объяснить... Мне она кажется не слишком привлекательной. Ведь должна же она была перенять хоть толику французского шика. Она совершенно не заботится о своем гардеробе, да и стриженые волосы совсем ее не украшают... Хотя, может быть, все палестинки такие...

– А мне она кажется привлекательной, – ответила Вера. – Во всяком случае, в ней есть индивидуальность.

– То же самое говорит и мой брат! Так что не стоит повторять слова Константина, Вера.

– Константину очень нравится Мириам, – сказала Вера.

– Моему брату понравится кто угодно, он ведь у нас такой душка! Он вполне может найти что-то привлекательное даже в такой неказистой особе, как Мириам. Ты никогда не замечала, как неуклюже она ходит на каблуках? А уж когда она начесывает этот свой чуб... Бедняжка, ничто ей не к лицу.

– Ты меня удивляешь, Катя. Ты же никогда не была сплетницей. Хотя я уже поняла, что тебе не нравится Мириам. Но почему?

– Да не то чтобы она мне так уж не нравилась. Просто обидно, что Самуэль связал свою жизнь с такой женщиной. Он заслуживает лучшего.

Вера озадаченно посмотрела на золовку. Она знала, что Катя с детства влюблена в Самуэля и ей давно пора перестать его преследовать, однако не смела сказать об этом вслух. Она не хотела ссориться с Катей, поскольку это могло огорчить Константина.

– Я с этим не согласна, Катя, – произнесла она вслух. – Мириам – женщина больших достоинств, и Самуэлю очень повезло жениться на ней. А теперь – как ты думаешь, не попросить ли подать чаю?

Этим вечером во время ужина Катя превзошла самое себя, стараясь очаровать Самуэля, который выглядел слегка ошеломленным. С болью в сердце Мириам смотрела, какие взгляды бросает Катя на Самуэля, слушала ее серебристый смех. Ей подумалось, что поездка в Толедо была лишь отсрочкой, прощальным подарком. Катя права: ей здесь не место. Ее дом – в Палестине.

Тем не менее, она ничего не сказала Самуэлю, пока они не вернулись в Париж. В день приезда Мириам даже не потрудилась распаковать чемоданы.

– Я уезжаю, Самуэль, – сказала она. – Возвращаюсь в Палестину. Ты не хуже меня знаешь, что здесь мне не место.

Самуэль начал было возражать, уговаривал жену не бросать его, пытался убедить, насколько лучше для Далиды и Изекииля жить в Париже, просил дать ему еще один шанс.

– Я все время только и делаю, Самуэль, что даю тебе шансы, – ответила Мириам. – Мы оба заслуживаем иной жизни, в которой будет любовь, радость и смысл. Так имей ко мне хотя бы уважение, Самуэль, и не пытайся привязать к себе детьми. У меня есть право на собственную жизнь. Я хочу жить, Самуэль. Поэтому возвращаюсь домой вместе с детьми.

Самуэль так и не смог убедить ее изменить решение. При этом в глубине души он чувствовал какое-то постыдное облегчение. Он убеждал себя, что разлука не будет долгой, что скоро он вернется в Иерусалим, или Мириам приедет в Париж, но в душе знал, что обманывает себя. Единственное, в чем он был непреклонен – это в том, чтобы проводить их до Марселя и убедиться, что Мириам и дети благополучно сели на пароход, отплывающий в Иерусалим.

Изекииль и Далида, стоя на палубе, махали ему рукой. Дети плакали, расставаясь с отцом, и Самуэль тоже едва сдерживал слезы. Он искал взглядом Мириам, но она не захотела его видеть и отошла от бортика. В этот миг Самуэль понял, что Мириам исчезла из его жизни и больше никогда не вернется.

12. Палестина, 30-е годы

Изекииль вздохнул. Он словно видел самого себя на палубе того корабля, на котором вернулся в Палестину. Мариан смотрела на него молча, дав время вернуться из прошлого к настоящему. Потом тоже пристально посмотрел на нее и улыбнулся.

– Что ж, я рассказал вам очередную главу этой истории.

– Знаете, что? Я удивлена, что вы говорите о самом себе в третьем лице. Вы говорите «Изекииль», словно это другой человек.

– На самом деле тот Изекииль и есть другой человек. Что могло во мне остаться от того мальчика? А кроме того, мне хотелось бы посмотреть на события со стороны.

– Это невозможно, – возразила Мариан.

– Возможно, возможно. Когда я думаю о том дне, когда мы с Далидой и моей матерью вернулись в Палестину, то вижу двух испуганных детей на палубе корабля, плачущих оттого, что пришлось покинуть землю отца. Меня так трогает эта сцена, но я не чувствую себя ее частью. В общем, – добавил он устало, – теперь ваша очередь продолжать.

Мариан не могла сдержать улыбку, а когда это осознала, то разозлилась на саму себя. Ей хотелось бы сохранять дистанцию с этим человеком, так поступил бы профессионал, не принимая близко к сердцу его рассказ.

– Продолжим в другой раз. Завтра у меня встречи на Западном берегу реки Иордан. Я посещу пару еврейских поселений и хочу заглянуть в Рамаллу.

– Так что завтра у меня выходной, – пошутил Изекииль.

– Я договорилась об этих встречах гораздо раньше, – извинилась Мариан.

– Не извиняйтесь, я не прошу вас давать объяснения! Я лишь старик, развлекающийся тем, что рассказывает истории, которые, уж не знаю почему, вас интересуют, хотя не имеют никакого отношения к вашей работе.

Она прикусила губу, ничего не ответив, пока не нашла правильные слова.

– Для меня все ваши рассказы важны, иначе я бы не смогла выполнить свою задачу.

– Думаю, что в семье Зиядов тоже обнаружился болтун вроде меня.

– Зачем вы так говорите? – от заявления Изекииля Мариан почувствовала себя неловко.

– Очевидно ведь – то, что вы мне рассказали, не просто голые факты.

– Ну да, мне помогли понять, что означает для палестинцев потеря домов, земли, будущего. И да, мне повезло найти щедрого рассказчика, открывшего сердце и рассказавшего про всё, что выстрадал.

Они распрощались. Мариан сказала, что позвонит через пару дней, чтобы снова встретиться, «если позволит ваша внучка».

– Ханна чувствует ответственность за меня.

– Вам повезло иметь внуков.

– Вы еще молоды, чтобы их иметь, но всё еще впереди.

Добравшись до отеля, Мариан рухнула на кровать и закрыла глаза. Она чувствовала себя истощенной от стольких эмоций, которые пробудили в ней эти беседы со стариком. Она не хотела ему сопереживать, хотя с каждым днем дистанция между ними всё сокращалась, дистанция, необходимая для того, чтобы она могла выполнить свою миссию.

Ее разбудил звонок телефона. Она удивилась, услышав голос Мишеля, директора ее организации.

– Похоже, ты хочешь, что я тебя уволил, – сказал он вместо приветствия.

– Мишель, я еще не закончила работу.

– Вот как? Ты что, собираешься единолично решить все проблемы Ближнего Востока? Да ладно тебе, Мариан! Тебе просто нужно написать доклад о перемещенных лицах, опросить несколько семей, повидаться с несколькими министрами, и работа завершена.

– Не всё так просто.

– То есть как это? Ты делала это уже много раз, напомню тебе о Бирме, Шри-Ланке, Лагосе...

– Это совсем другое.

– Ничего подобного, и боюсь, что ты слишком во всё это влезла, и это плохо, нам за такое не платят. Я именно об этом первым делом тебя предупредил, когда ты начала у нас работать, но вы, американцы, такие сентиментальные. Ладно, хватит уже трепаться, я хочу, чтобы ты завтра же вернулась, если собранного материала окажется недостаточно, отправлю еще кого-нибудь закончить работу.

– Да что ты такое говоришь! Я сама ее закончу и никому не позволю вмешиваться.

– Пока еще я директор, и только потому, что я тебе сочувствую, приказываю тебе завтра же вернуться в Брюссель, если к вечеру тебя не будет в моем кабинете, ты уволена, мы пошлем израильским властям письмо с заявлением, что ты нас больше не представляешь.

Мариан поняла, что проиграла эту битву и у нее не остается другого выбора, как вернуться в Брюссель. Она позвонила администратору и попросила забронировать ей билет на ближайший рейс в Бельгию. Ей повезло – как раз был один рейс в семь утра, и там оставалось два места.

Когда она вошла в кабинет директора, он не был дружелюбен.

– Ты уже большая девочка для таких глупостей, – сказал он, жестом предложив сесть.

– Ты же знаешь, что я просто хотела всё сделать как следует, а в Палестине это непросто.

– Мариан, я знаю, что для тебя это что-то личное, знаю, что ты не называешь мне причину, но я всё замечаю. Ходят слухи, что ты расходишься с мужем и используешь поездки как способ сбежать от всего. Может, тебе стоит взять отпуск или просто посмотреть проблемам в глаза. Я уже дважды разводился, и знаю, что это непросто. Не заставляй меня жалеть о том, что послал тебя в Палестину, думаю, тамошняя ситуация выбила тебя из колеи, возможно, тебе следовало сделать перерыв после Бирмы. Я же предупреждал, что эта работа требует хладнокровия врача – каждый день они сталкиваются со смертью, а мы с трагедией, но ни они, ни мы не можем принимать это слишком близко к сердцу, иначе не сможем сделать свое дело.

Она выслушала его, как послушная ученица. Мариан не хотела делиться подробностями личной жизни, а тем более рассказывать о том, что уже несколько месяцев как развелась. В конце концов, он видел Фрэнка лишь пару раз. Как только она получила эту работу благодаря связям своего мужа, их брак начал разваливаться, и временное расставание казалось хороших выходом. Фрэнк остался в Нью-Йорке, а она устроилась в Брюсселе. В итоге они все-таки решили развестись, хотя и поддерживали дружеские отношения. «На самом деле я знала, что Фрэнк навсегда останется там», – подумала она.

Мариан вручила Мишелю упаковку фиников, которую купила в аэропорту, и решила воспользоваться своим даром убеждения, чтобы он позволил ей вернуться. Час спустя она этого добилась, но при одном условии: шеф потребовал, чтобы она составила письменный отчет. Ей ничего не оставалось, как согласиться.

Дни до возвращения в Палестину показались ей вечностью. Она позвонила Изекиилю, чтобы назначить следующую встречу. Мариан отметила его усталый голос и забеспокоилась, услышав, как тяжело он дышит.

Когда она наконец-то приземлилась в Тель-Авиве, то почувствовала облегчение. Она вернулась. Мариан взяла в аренду машину, чтобы вернуться в Иерусалим, в «Американский квартал». Этот отель уже казался ей домом. На следующий день она возобновит беседы с Изекиилем. Прибыв к дому из золотистого камня, она удивилась, что никто не открыл дверь. И встревожилась. Неужели он не хочет ее видеть? Сосед объяснил, что стучать не стоит, у старика ночью был приступ, и его увезли в больницу. Нет, он не знает, что именно произошло.

Она вела машину, не замечая, что превышает скорость. Когда Мариан добралась до больницы, медсестра сказала ей, в какой палате лежит больной. Она даже не дождалась лифта и нетерпеливо поднялась по лестнице, шагая через ступеньку, побежала по коридору, пока не нашла дверь палаты. Она уже собиралась войти, но вздрогнула от голоса Ханны.

– Это вы, Мариан? Что вы здесь делаете?

– Сегодня я должна была встретиться с вашим дедушкой, приехала к вам домой, и мне сказали, что он в больнице. Это серьезно?

– В его возрасте всё серьезно. У него поднялось давление и из-за аллергии воспалились бронхи, я уже вам говорила, что у него больное сердце, он перенес два инфаркта. Проходите, он будет рад вас видеть, думаю, что он по вам скучал.

Мариан и Изекииль пожали друг другу руки, и она заметила, что его рука очень слаба, хотя он и рад ее видеть.

– Ну вот, теперь Ханна может идти по своим делам и не беспокоиться обо мне. Хотя скоро зайдет мой внук Йонас.

Когда они остались одни, он попросил ее придвинуть стул поближе к кровати.

– Так я вас лучше услышу, ведь сейчас ваша очередь рассказывать.

***

Дина помогала Айше складывать простыни, которые потом они прятали в огромные коробки, разбросанные по всей комнате, некоторые уже переполняла одежда и всякие бытовые мелочи.

– Вся моя жизнь – в этих коробках, – произнесла Айша, сдерживая всхлип.

– Не останавливайся, у нас еще много дел, – ответила ей мать, тоже пытаясь не раслакаться.

Обеим расставание давалось нелегко, но они знали, что дальше откладывать нельзя. Юсуф повел себя как любящий муж, но дни его сражений и миссий для Фейсала закончились, и настало время начать семейную жизнь. Он согласился лишь с тем, что дом будет в Иерусалиме, а не на другой стороне реки Иордан, где его ждало куда более безрадостное будущее на службе у Абдаллы.

Но Юсуф знал, что его мать не выносит Айшу, и совместная жизнь превратится в бесконечные жалобы и стычки между двумя женщинами, и потому он решил принять предложение Омара, семья которого по-прежнему была одной из самых известных в Иерусалиме. Юсуф помогал ему с торговыми сделками в Аммане, где мог рассчитывать на поддержку былых товарищей по оружию, оставшихся верными эмиру Абдалле. Омар был доволен, что на него работает Юсуф, обладающий такими связями, он был на короткой ноге даже с самим шарифом Хусейном и сражался рядом с его сыном Фейсалом, к сожалению, теперь уже покойным.

Омар чувствовал себя в долгу перед Юсуфом и семьей Айши и всячески им помогал. В конце концов, именно он уговорил Ахмеда Зияда присоединиться к их делу, к борьбе против турков, и Ахмед заплатил за это своей жизнью. Но Мухаммед не хотел на него работать, предпочитая остаться в карьере с Иеремией.

Юсуф купил дом и приличный участок земли в Дейр-Ясине, тихой деревушке, расположенной в пяти километрах к западу от Иерусалима.

Он не дал Айше возможности отказаться. Просто повел посмотреть на новый дом и велел подготовиться к переезду.

– Твой брат был с нами очень щедр, но пришло время иметь собственный дом. Ты будешь жить недалеко от матери, – сказал он в качестве утешения.

И вот теперь они с Диной укладывали в коробки то, что для Айши было всей ее жизнью.

– А где Рами? – спросила Дина. – Он должен помочь нам с этими коробками, мы сами не справимся.

– Он там, с Вади и Беном. Они уже давно вернулись из школы.

Айша гордилась тем, что сын ходит в британскую школу святого Георгия в Шейх-Джарахе, где обучались дети из влиятельных иерусалимских семей. Это Омар убедил их отправить Рами в эту школу, там учились двое его внуков. Поначалу Юсуф отказывался, но Айша убедила его в том, что они не должны отвергать возможность дать сыну лучшее образование.

– Мы не так богаты, как Омар, не живем в одной из вилл в Шейх-Джарахе. Я не хочу, чтобы нашего сына принимали за того, кем он не является, – возражал Юсуф, он не доверял тем влиятельным арабам, которые жили в элегантных кварталах города. Но в конце концов он сдался, ведь какой отец не хочет для сына самого лучшего?

– Ладно, мы закончили, – сказала Дина, сложив в коробку последнюю простыню.

Айша вздохнула и посмотрела в окно.

– Рами, Вади и Бен неразлучны, они будут скучать друг без друга. Вади не просто кузен, он для моих детей как брат, как и Бен. Конечно, Марину я люблю как родную сестру, – сказала Айша, не сдержав слезы.

– Аллах был милостив ко мне и подарил внуков, Рами и Нур дали мне столько радости, как и дети Мухаммеда, Вади и Найма. Ты права, они как родные братья и сестры, и у каждого доброе сердце. Что касается Бена, сына Марины, он тоже для меня как внук.

В 1935 году Рами исполнилось шестнадцать, его сестре Нур – одиннадцать, а Вади и Найме – пятнадцать и двенадцать. Бену только что исполнилось четырнадцать, а Далиде, дочери Мириам и Самуэля – тринадцать. Изекииль был самым младшим – десяти лет. Они все росли вместе в Саду Надежды, делили друг с другом игры и вместе устраивали первые шалости, а теперь, вступив в подростковый возраст, стали больше, чем просто друзьями. Как когда-то влюбились друг в друга Марина и Мухаммед, теперь уже сын Мухаммеда Вади не мог отвести глаз от Далиды, дочери Мириам и Самуэля. Взрослые ничего не говорили по этому поводу, хотя все были встревожены.

Дина считала удачей, что дружба между семьями Сада Надежды так и осталась нерушимой, несмотря на участившиеся стычки между арабами и евреями. Поначалу она не придавала значения тому, что всё больше евреев прибывает на палестинскую землю, и даже журила Мухаммеда за то, что это волновало его, но теперь она не могла отрицать, что их исконные земли всё больше превращаются в еврейские.

«Мы сами виноваты в том, что продали им наши земли», – сетовал Мухаммед. И он был прав. Если бы им не продавали землю, поток иммигрантов в Палестину быстро бы иссяк.

Когда они закрыли последние коробки, женщины в тревоге переглянулись. У Айши уже было двое детей, но для Дины она всегда оставалась малышкой.

Они сели у двери дома, дожидаясь, пока мужчины унесут коробки. На следующий день Айша с детьми переехали в Дейр-Ясин, но в тот вечер Кася устроила большой прощальный ужин. Они с Руфью весь день готовили и пригласили также Хасана с Лейлой, Иеремию и Анастасию. Присутствовал и старый Натаниэль, который со своим помощником Даниэлем, сыном Мириам, продолжал работать в импровизированной лаборатории. Не присутствовал только Йосси.

Он почти не выходил из дома, ухаживая за больными и своей женой Юдьфью. Но пришла его дочь Ясмин с Михаилом. Дина улыбнулась при мысли о том, что Ясмин сделала Михаила мягче. При появлении девушки сердитое выражение его лица тут же менялось. Все веселились, ели и болтали до позднего вечера, как и всегда в подобных случаях. Единственное, что беспокоило Дину, так это присутствие Мойши и Эвы. Эти евреи ей не нравились – они так отличались от ее друзей из Сада Надежды.

Она знала, что Марине они тоже не особо нравятся, она призналась в этом Айше. Но всё же они были поселенцами, которым Самуэль выделил участок в Саду Надежды. Антипатия была взаимной, потому что Мойша и Эва тоже не скрывали свой дискомфорт, когда сталкивались с Диной, Айшей, Сальмой или Мухаммедом. Дину раздражало высокомерие, с которым Мойша обращался с арабами, Кася не раз заставляла его замолчать, когда он заявлял, что Палестина не принадлежит арабам, и однажды евреи будут биться за нее не на жизнь, а на смерть.

Настал вечер, и Марина пришла к Дине домой.

– Ты всех задерживаешь, мама уже нервничает, – сказала она, взяв Айшу за руку.

– Дело в том, что Юсуф и Мухмаммед только что прибыли, мы еще не готовы. Рами с вами? – спросила Айша.

– Дети уже давно нам помогают. Заканчивают развешивать на деревьях гирлянды.

Кася и Руфь наготовили всего вдоволь. Еврейские и арабские блюда были расставлены на большом деревянном столе, который много лет назад собственными руками сделали Яков и Ариэль. Мириам приготовила шоколадный мусс, который научилась готовить в Париже.

Михаил присматривал за бараниной, медленно томившейся в печи.

Женщины сидели в доме, наслаждаясь проникающим через окна весенним ветерком, мужчины предпочли сад, где могли курить в свое удовольствие, чтобы Кася не читала им по этому поводу нотаций.

Иеремия принес для всех тонкие ароматизированные сигары, которые купил у египетского торговца.

– Как только мы устроимся, приходите в гости, – сказала женщинам Айша.

– Я приду еще раньше, чтобы тебе помочь. Ты не сможешь обустроить дом одна, – ответила Марина.

– Мы можем поехать вместе, – предложила Сальма.

– А кто же тогда позаботится о твоих детях? – спросила Дина у невестки.

– Вади и Найма вполне могут обедать вместе с нами, – сказала Кася. – Ведь наш дом всего в двухстах метрах от вашего.

– Пойду попрошу у Иеремии сигару, – сказала Мириам, собираясь выйти в сад.

– Смотри, потом опять будешь кашлять, – упрекнула ее Кася.

– Я знаю. Но мне нравится курить, и я не собираюсь бросать.

С минуту они помолчали. Все здесь любили Мириам и остро переживали ее страдания. Даже Дина, при всей своей преданности Самуэлю, не могла его не упрекать, что он оставил жену и детей.

Вернувшись из Парижа, Мириам объяснила, что Самуэлю пришлось остаться в Европе, чтобы уладить какие-то дела; этой же версии она придерживалась и спустя два года, а Самуэль за это время ни разу так и не наведался в Палестину, даже чтобы повидаться с женой и детьми. Дина не сомневалась, что в жизни Самуэля появилась другая женщина.