Текст книги "Стреляй, я уже мертв (ЛП)"
Автор книги: Хулия Наварро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 55 страниц)
– Что ты такое говоришь? – воскликнул изумленный Самуэль.
– Да ладно. не трусь! Жизнь этого чиновника, конечно, важна, как и миллионов несчастных, которые нынешней зимой, как и в прежние зимы, погибнут от холода и голода. Или их жизни тебе кажутся менее важными? Наверняка эта жидкость, которую собирается опробовать Богданов, будет иметь успех, тебе не на что жаловаться.
– Я не понимаю тебя, Андрей. Ты же знаешь, сколько я учился, и как мне повезло, что удалось сразу найти такую работу. Я никак не могу пренебречь своими обязанностями.
Однако Андрей не отставал.
– Увидимся в доме Федора Волкова. Тебе известно, что он уже немолод и неважно себя чувствует, поэтому Дмитрий Соколов не возражает, чтобы мы провели собрание на его территории. Главное, что вы, евреи, готовы взять на себя ответственность за дело революции.
– А я-то считал, что наша группа – это не просто кучка евреев, ты ведь и сам – пример того, что мы хотим того же самого, что и другие социалисты. Я прошу меня извинить, ты сможешь рассказать мне о принятых решениях позже.
– У тебя есть обязательства, Самуэль; ты не можешь бросить нас в беде.
– Я не собираюсь бросать никого в беде; я лишь делаю то что должен, а завтра я должен сопровождать Олега Богданова.
В тот день они впервые поссорились. Прежде Самуэль никогда не вступал в споры с Андреем, поскольку знал его с детства. До этой минуты мнение ботаника значило для Самуэля даже больше, чем мнение его родного отца. Дело в том, что Самуэля весьма уязвляло, когда его считали ребенком; Андрей же относился к нему, как к равному.
В доме Волкова было холодно, несмотря на исходящий от потрескивающих в камине дров жар, так что все протянули руки к огню.
Собравшиеся с жаром отстаивали необходимость революции. Десять мужчин и три женщины горячо обсуждали судьбу России.
И Соколов, и Волков неоднократно справлялись о Самуэле, поскольку Андрей много раз повторял, что тот придет.
– Главное, чтобы он был здесь, когда придет время действовать.
Но они так и не пришли к согласию относительно того. в чем будут заключаться эти действия. Некоторые последователи профессора Волкова склонялись к поддержке других ячеек, выступающих за насильственные методы, но Соколов возражал против этого.
– Не стоит вступать на кровавый путь, это ошибка, народ нас не простит, наоборот, станет бояться. Нет, это не выход.
Профессор Волков, похоже, заколебался, заявив, что, возможно, пришло время для чего-то большего.
Они решили собраться в последний вечер года. Каждая ячейка представит свой план действий, его обсудят и решат, как поступить, хотя библиотекарь Соколов четко объявил, что ни под каким предлогом не станет принимать участие в насилии.
– Мы, евреи, и так уже достаточно натерпелись от насилия, так что сами в нем принимать участия не будем. Рабочие и крестьяне не последуют за теми, кто не способен победить только с помощью слова. Речь идет об убеждении, а не об уничтожении противников, в этом случае мы сами превратимся в подобных им. К насилию прибегают лишь те, кто недостаточно уверен в своих идеях.
Позднее Юрий Васильев пересказал Ирине подробности этой встречи, отметив при этом, что Соколов так и не перестал думать, как еврей.
– Но ты же не хочешь, чтобы пострадали невинные люди! – воскликнула Ирина, не на шутку испугавшись, что Юрий решит примкнуть к сторонникам радикальных мер.
– Да, я не считаю, что в этом есть необходимость – по крайней мере, сейчас, – ответил Юрий. – Но при этом не думаю, что их следует полностью отвергнуть. Тем не менее, Соколову противна сама мысль о том, чтобы участвовать в каких-либо действиях, которые могут обернуться кровопролитием. Он считает, что именно это и роднит его с другими социалистами, но на самом деле он думает и говорит, как еврей. Ах, дорогая моя Ирина, боюсь, что ты не поймешь, о чем я говорю: ведь ты не еврейка.
– Но ты...
– В течение долгих лет я был не более, чем просто человеком, извлекающим звуки из скрипичных струн. Человеком, который всего-то и хотел жить в мире с другими людьми, и единственным моим желанием было стереть все различия между ними. Мы, евреи, резко отличаемся от остальных уже тем, что мы – евреи. Однако Соколов считает, что вполне возможно построить такое общество, где все люди будут равны, и каждый сможет молиться, кому захочет, это станет личным делом каждого. Я же лишь хочу раз и навсегда покончить с идеей единого Бога, который заставляет людей воевать друг с другом лишь потому, что кто-то привык молиться и совершать обряды иначе, чем они сами. Соколов хочет отменить в стране официальную религию; я же хочу запретить вообще любую религию.
– Боюсь, у вас это не получится, – прервала Ирина. – Крестьяне не отрекутся от Бога, ведь это единственное, что у них есть, что помогает им оставаться людьми.
– Вот именно, Ирина – единственное. И с этим мы тоже должны бороться. Религия – это не более чем суеверия. Свободный человек – это, прежде всего, человек образованный, и не имеет значения, крестьянин он или ремесленник. Так что мы должны изгнать из жизни устаревшие обряды и прочие библейские сказки. Люди должны научиться думать и обрести чувство собственного достоинства.
– Но... я... – растерялась Ирина. – Ты уж меня прости, но я не верю, что такое в принципе возможно: запретить людям верить в Бога. К тому же... это и само по себе просто ужасно: запретить Бога.
– Я не сказал «запретить Бога». Я сказал «отменить религию», а это разные вещи. Понимаешь, Ирина? Нет, боюсь, тебе никогда не стать настоящей революционеркой. У тебя слишком доброе сердце, это мешает мыслить логически.
Несколько секунд они хранили молчание. Ирина не хотела ему противоречить, чтобы не потерять завоеванное доверие. Временами она спрашивала себя, почему Юрий больше не приглашает ее на собрания вроде того, на котором она была в доме профессора Волкова, но не осмеливалась задать этот вопрос. Тишину, в которой они оба начали чувствовать себя неловко, первым нарушил Юрий.
– Вот если бы я попросил твоей руки – по какому обряду прикажете нам венчаться? Я – еврей и должен сочетаться браком согласно требованиям моей религии. Но раввин потребует, чтобы ты отреклась от своей веры и перешла в мою. Но беда в том, что потребуется несколько месяцев, а может быть, и лет, чтобы тебя признали настоящей иудейкой. Подойдем к делу с другой стороны. Ты – православная, и должна венчаться по законам твоей веры. И что же, думаешь, патриарх даст свое благословение на такой брак? Да он придет в ярость от одной мысли, что православная девушка может выйти замуж за еврея. Он потребует, чтобы я отрекся от своей веры и перешел в православие. Именно поэтому мы не можем пожениться, и единственный оставшийся для нас путь – стать любовниками. Но я считаю, что наше желание быть вместе не касается ни раввина, ни патриарха, а только нас с тобой, и никто не вправе решать за нас. И однажды наступит день, когда для брака между мужчиной и женщиной будет достаточно одной лишь их доброй воли.
Ирина покраснела от этих слов; кровь застучала у нее в висках, ладони вспотели. Она невольно отшатнулась от Юрия; тот посмотрел на нее и понимающе улыбнулся.
– Не волнуйся, я не стану принуждать тебя стать моей любовницей. Это я так сказал, для примера.
– Я так это и поняла, – ответила Ирина, стараясь вести себя так, чтобы Юрий не заметил ее волнения.
– А вот если бы я не был иудеем, а ты – православной, вот тогда, быть может, я и попросил бы тебя выйти за меня замуж, – продолжал он. – Михаил любит тебя, как родную мать; ты и есть единственная мать, которую он знал. И я боюсь, что однажды настанет день. когда ты захочешь нас покинуть.
Она не ответила. Этот разговор был ей неприятен, если бы Ирине хватило смелости, она тут же бы ушла.
– Я хочу попросить тебя об одном одолжении: если когда-нибудь со мной что-то произойдет, обещаешь, что позаботишься о Михаиле? Ценностей у меня немного, и все хранятся в этой шкатулке. Я дам тебе ключ, чтобы ты могла ее открыть, если...
Ирина не дала ему продолжить. Слова Юрия ее чрезвычайно смутили.
– Я понимаю, что прошу от тебя огромной жертвы, но ты – мой единственный друг в этом мире, и единственный человек, которому я могу доверять. Я знаю тебя и могу быть спокойным, зная, что ты не оставишь Михаила, если что-то вдруг со мной случится. Я знаю, что не вправе требовать от тебя такой жертвы, но всё же...
– Хватит, Юрий! – крикнула она. – Хватит уже!
– Обещай мне, что позаботишься о Михаиле, – голос Юрия звучал умоляюще.
– С тобой ничего не случится. Ты – его отец, и ты ему нужен.
– Но если со мной всё же что-нибудь случится...
– Хорошо, я даю тебе слово, что позабочусь о Михаиле. В конце концов, я тоже его люблю.
Юрия обещание Ирины, похоже, удовлетворило.
Тем временем Соколов и профессор Волков всё свободное время посвящали написанию планов будущих действий. Андрей передавал их предложения своим товарищам и даже предложил Самуэлю тоже написать свои идеи.
– У меня нет времени, к тому же я не очень-то уверен, что следует предпринять, – объяснил Самуэль.
– По крайней мере, приходи на собрание в последний день года. Выпьем водки и поговорим. Мы должны проголосовать за план действий.
– Не уверен, смогу ли прийти, я обещал присутствовать на празднике по случаю окончания года, который устраивают графиня Екатерина и мой друг Константин.
– Похоже, ты предпочитаешь проводить время со своими друзьями-богатеями, а не с нами. Ты меня разочаровываешь, Самуэль. Что с тобой происходит? Ты изменился.
В конце концов, Самуэль обещал зайти на собрание к профессору Волкову.
В тот год 31 декабря Санкт-Петербург завалило снегом. Снег шел с самого раннего утра и продолжался до тех пор, когда город стали окутывать сумерки.
Самуэль тревожился. Он плохо спал, и у него болела голова. В полдень зашел Ёзя, чтобы поздравить вдову Карлову.
Раиса предложила ему чашку горячего бульона и кусок миндального пирога, который Ёзя тут же съел.
– Что такого случилось, что нынче вечером ты не собираешься приходить к Константину? Наш друг устроил в честь проводов года бал-маскарад. Моя мама несколько дней шила костюм Арлекина, хотя из-за мороза я бы скорее попросил твоего отца что-нибудь из его мехов, чтобы нарядиться медведем.
– Я пойду, но надолго не останусь.
– Что у тебя за важные дела? Ты, случаем, не свиданье ли скрываешь?
– Нет, уверяю тебя, что это не нечто столь приятное, как бал или любовное свидание. Не спрашивай, Ёзя, тебе лучше не знать.
– Не могу поверить, что твои друзья социалисты устроили собрание в этот вечер!
В своем ответе Самуэль дал волю охватившему его раздражению, от которого даже свело живот.
– Мои друзья, как ты их называешь, принимают будущее России близко к сердцу. Вы с Константином много говорите, но что вы делаете для того, чтобы изменить положение? Ничего, вы не делаете ничего. Только всё болтаете и болтаете... Константин – аристократ, а ты – внук раввина, и это служит вам предлогом, чтобы сидеть сложа руки. Как же вы можете запачкаться? Конечно же нет, пока народ в России мрет от голода и нищеты, вы сытно обедаете, пьете шампанское, которое подает прислуга, кланяющаяся при вашем приближении.
Эти слова задели Ёзю, он и не представлял, что друг полон негодования.
– В чем ты винишь Константина? Что он аристократ? Что он богат? Он не выбирал, где ему родиться. Как, по-твоему, он должен был поступить? Подложить бомбу в собственный сад? У него есть обязательства, и они священны, например, оберегать бабушку и сестру. А я что, по-твоему, должен сделать? Хочешь, чтобы я вошел в синагогу с криком, что не верю в Бога? Это будет ложью. Да, временами религия меня тяготит, это правда, но я не уверен, что мир без Бога будет лучше нынешнего.
– Что же вы за люди? – зло буркнул Самуэль.
– А ты, что ты за социалист такой?
– Я не живу во дворце и не устраиваю бал-маскарад, чтобы, держа в одной руке бокал с шампанским, разглагольствовать между глотками о мягкосердечии новой России.
– Да как ты можешь высмеивать нашего друга? Ты описываешь его, как легкомысленного и лишенного морали человека. Констаинтин – лучший из нас, он щедрый, заботливый, всегда приходит на помощь слабым и пользуется положением семьи, чтобы помогать нуждающимся, ты же знаешь, сколько людей он вырвал из лап охранки. Как ты можешь его осуждать?
Ёзя был зол и разочарован словами Самуэля.
– Что случилось? – в гостиную вошла вдова Карлова, встревоженная тоном голосов молодых людей.
– Ничего... ничего... простите, госпожа Карлова. Ёзя уже уходит, правда ведь?
– Ухожу. Зайти к тебе было неудачной мыслью, ты в дурном расположении духа, тебя что-то взбудоражило, и поэтому ты ополчился на друзей. Я ничего не скажу Константину, он всё равно не воспримет упреков, граничащих с предательством. Думаю, ты просто забыл, что семья Гольданских сделала для тебя и твоего отца. Хотя бы по этой причине ты не должен позволять себе критику в их адрес. Но чтобы не причинять ему боль, я ему об этом не расскажу.
Самуэль почувствовал себя мерзавцем, но не знал, как взять свои слова обратно и задержать друга, чтобы попросить у него прощения. Он рассердился на самого себя и понимал, что должен попросить у всех прощения. Завтра он поговорит с отцом, который расстроился, что сын не пойдет на прием к Гольданским. Сейчас он обидел Ёзю и Константина, и чуть не поступил так же с Раисой Карловой, которая смотрела на него, прищурив глаза, в готовности устроить хороший нагоняй.
– Это не мое дело, но то, что я только что услышала, меня удивило. Что ты такого сказал, что твой друг настолько обиделся, что вот так уходит? И в чем ты винишь семью Гольданских, которая столько сделала для тебя и твоего отца, да, кстати, и для меня? Неблагодарные не попадают в царство божие.
Самуэль не ответил. Он развернулся в надежде укрыться в комнате, которую по-прежнему делил с отцом.
Исаак вышел за дровами, поскольку вдова Карлова беспокоилась, что их не хватит при таком морозе, который, по ее словам, проникал сквозь кожу до самых косточек.
В прошлую ночь Андрей вручил Самуэлю бумаги с предложениями от товарищей.
– Вот, почитай. В конце концов, ты должен знать, что предлагают наши друзья.
Самуэль нашел бумаги, спрятанные среди страниц старой книги по ботанике, подарку графини Екатерины. Она напомнила о том дне, когда он, переполненный чувствами, взял книгу из рук графини, сопровождаемый веселым взглядом Константина. Томик принадлежал профессору Гольданскому. Как он мог обвинять в чем-то Константина? Он его лучший друг, такой же щедрый, каким был его дедушка, всегда готовый отдавать, не ожидая ничего взамен, а он объявил его легкомысленным аристократом. Ему стало стыдно за себя. Он лишь надеялся, что Ёзя ничего не скажет Константину.
Он был в таком плохом настроении, что несмотря на уговоры отца и Раисы, не стал есть мясное рагу с картошкой и приготовленный вдовой яблочный пирог.
– Ты собираешься провожать старый год на пустой желудок? Это ничего хорошего тебе не сулит. Знаю, что с тобой происходит, ты встревожен спором со своим другом Ёзей. Вы молоды, и нет ничего такого, что невозможно было бы уладить, хотя мне и не понравились слова Ёзи о том, что ты попрекал в чем-то семью Гольданских, – сказала Раиса.
– Сынок... Что ты такое сказал? – воскликнул отец.
– Не волнуйся, папа, мы с Ёзей поспорили по глупости.
– Но ты что-то сказал о Гольданских? Ведь мы обязаны им всем, мы должны быть им благодарны по гроб жизни...
– Я знаю, папа, я знаю... Не волнуйся.
К облегчению Самуэля, неприятный разговор был прерван появлением Андрея. Он вошел в столовую, всё еще поеживаясь от холода.
– Простите за позднее возвращение, но там такой снегопад, что я еле добрался до дома, – извинился он.
– Хочешь есть? – спросила хозяйка. – Я надеюсь, что хотя бы ты попробуешь мое рагу. А то Самуэль так и не съел ни ложечки, – пожаловалась вдова.
– Я голоден, как волк, а ваше рагу пахнет просто восхитительно. Что еще нужно для того, чтобы встретить Новый год после утомительного рабочего дня! А тебе повезло, – кивнул он Самэлю, – у тебя сегодня выходной.
– Но ведь я работал всю неделю, – оправдывался Самуэль.
Отдав должное несравненному рагу Раисы, Андрей поманил Самуэля в свою комнату. Заперев дверь, он с беспокойством взглянул на него.
– Что с тобой случилось? Ты весь на нервах, и даже есть не хочешь. Право, это глупо. Я сказал библиотекарю Соколову, что мы с тобой договорились, и ты придешь сегодня вечером.
– Я уже сказал тебе, что приду. А теперь прости, я должен идти к отцу, он хочет сыграть со мной в шахматы, – нашел он предлог, чтобы поскорее убраться из комнаты Андрея.
Около десяти вечера Самуэль распрощался с отцом. Андрей ушел несколько раньше – не простившись, чем вызвал огромное недовольство Раисы.
– Можно было бы, по крайней мере, пожелать нам спокойной ночи и поблагодарить за ужин, – бросила женщина.
Исаак между тем начал уговаривать Самуэля отправиться в дом графини.
– Сынок, ты должен сегодня быть у Гольданских; не обязательно сидеть весь вечер, но хотя бы ради приличия ты должен там появиться.
– Я уже тебе сказал, что на сегодня у меня другие планы, но я непременно поздравлю их с Новым годом.
– Мы не можем обидеть графиню. Сам я неважно себя чувствую, но ты должен пойти, мы слишком многим обязаны этой семье.
– Прошу тебя, папа, не настаивай, я и сам понимаю, что должен к ним пойти. Но имей в виду, я не смогу задержаться там надолго.
– Сынок, мне не нравится, как ты выглядишь... Я... даже не знаю, что и сказать... Может быть, тебе стоит мне объяснить, что случилось?
– Нет, папа, ничего такого не случилось. Не жди меня, я приду поздно.
– Я буду болтать с Раисой, пока не погаснут последние дрова в камине.
Самуэль уже собирался выйти из комнаты, но развернулся и обнял отца. Исаак обнял его в ответ, но посмотрел на сына с тенью удивления.
– Папа, ты же знаешь, как я тебя люблю, ведь правда?
– Как же мне этого не знать! Больше у нас никого нет, с тех пор как...
– С тех пор как убили маму и брата с сестрой... Да, с тех пор мы с тобой не разлучались. Ты – лучший отец на свете.
Слова Самуэля заставили Исаака крепче обнять сына. Он чувствовал – что-то произошло, и эти объятия наполнили его не столько радостью, сколько беспокойством.
Самуэль вышел из дома, поцеловав на прощание Раису. Для нее он по-прежнему оставался всё тем же мальчиком, который много лет назад поселился в их доме.
На улице было холодно. Даже слишком, подумал Самуэль. Ему не хотелось никуда идти. Он бы с удовольствием провел вечер с Исааком и Раисой. Отец был прав, он раздражен и злится на себя самого, не понимая причины. Ему не нравился повелительный тон Андрея. И хотя Самуэль не хотел этого признавать, он устал от этих долгих собраний с библиотекарем Соколовым, где они всё говорили и говорили об утопическом будущем.
Возможно, он был эгоистом, и поэтому в это время его больше беспокоило, как правильно выполнить задания его учителя Олега Богданова. Самуэлю повезло, что тот принял его в помощники, и он не хотел упустить такую возможность чему-то научиться и чего-то добиться. Самуэль сказал себе, что если станет хорошим химиком, то Санкт-Петербург его примет как своего. Этот город сурово обходился с теми, кто ничего не добился, но стать кем-то значительным означало и получить признание, пусть даже ты не выходец из семей аристократов или богачей.
Он находился уже у самых дверей особняка Гольданских, когда, выступив из тени, перед ним возникла Ирина. На голове у нее была шляпка, полностью скрывавшая волосы, и, хотя на ее лице была вуаль, Самуэль разглядел застывший в ее глазах ужас.
– Самуэль... – прошептала она.
– Что ты здесь делаешь? – воскликнул он. – Ты должна быть дома, со своими родными...
– Юрий просил меня присмотреть за Михаилом, потому что он... Он собирается что-то сделать сегодня ночью. Что-то очень важное... Мы с ним договорились, что мальчик переночует у меня дома, а завтра он его заберет, но с ним что-то случилось...
Голос Ирины задрожал. Самуэль не на шутку встревожился.
– Скажи мне, что случилось?..
– Как мы и договорились, я забрала Михаила и повела его к себе домой.. Юрий хотел поужинать вместе с сыном, так что нам удалось выйти из дома лишь в восемь вечера. Я не знаю, в чем тут дело, но сдается мне, он что-то затевал... На полпути я вдруг вспомнила, что не взяла никаких вещей для Михаила, даже пижаму. Мы вернулись обратно и вдруг увидели возле подъезда толпу народа. Я... хорошо, что я не бросилась сразу в подъезд, а сначала решила присмотреться, что же происходит. Это... это было ужасно! Я увидела, как какие-то люди выводят Юрия из подъезда. Один из них ударил его, и он вскрикнул. Михаил заплакал, начал звать отца... Мне пришлось зажать ему рот. Юрий увидел нас, но сделал вид, будто знать нас не знает. Я ждала, когда они уйдут... И теперь я не знаю, что мне делать, я боюсь туда возвращаться... Михаила я оставила с матерью – мне пришлось рассказать ей о случившемся. Думаю, что Юрия забрала охранка.
– О Боже! – воскликнул напуганный Самуэль.
– Я не осмелилась беспокоить Константина, но я вспомнила, что тебя пригласили к ним на праздник, и решила дождаться тебя здесь.
Самуэль молчал, не зная, что и сказать. Он был напуган не меньше Ирины: ведь если полиция забрала Юрия – значит, они напали на след группы профессора Федора Волкова. И, скорее всего, им известно и о подпольном собрании, которое должно состояться сегодня вечером и на котором он должен присутствовать. Он подумал об Андрее, который хранил у себя часть бумаг группы Соколова. Дрожь охватывала его при мысли, что охранка могла задержать Андрея. Он взглянул на Ирину, которая всё ждала от него совета, но он был настолько охвачен паникой, что и сам не знал, что ей сказать и что теперь делать.
– Ты должна вернуться домой и присмотреть за Михаилом, – произнес он наконец.
– Ах, нет! Я должна предупредить друзей Юрия!
– А что будет с Михаилом, случись что с тобой? Так и останется – висеть на шее у твоей матери? Ты не можешь взвалить на нее такую ответственность.
– Нет... Конечно же, нет, но... Боже, я не знаю, что мне делать!
– Я тоже не знаю... Право, я даже не знаю, чем можно тебе помочь, хотя... Ирина, а ты точно уверена, что это охранка?
– Поверь мне, Самуэль, ради Бога! – воскликнула она. – Я знаю, что ты, как и Юрий, принадлежишь к тем людям, которые считают, что Россия нуждается в реформах; я знаю, что сегодня у вас было собрание.
– Это он тебе об этом сказал?
– Да. Юрий мне доверяет, он знает, что я разделяю его убеждения, и однажды я даже была вместе с ним в доме профессора Волкова... Ну, придумай же что-нибудь, надо же что-то делать!
– Ты не должна лезть в это дело; хватит с тебя и того, что ты прячешь у себя в доме сына Юрия.
– Я не хочу возвращаться домой! – голос Ирины поднялся до визга.
– Я должен подумать... Мне нужно вернуться домой.
– Тебе нельзя возвращаться домой; если вас разоблачили, охранка придет и за тобой тоже.
– Но я же ни в чем не виноват! – запротестовал Самуэль.
– А Юрий? По-твоему, он в чем-то виноват?
Они не успели сделать и нескольких шагов, когда ночную тишину внезапно разорвали чьи-то крики и неистовый топот копыт.
Они попытались укрыться в тени, опасаясь, что их схватит полиция. Казалось, весь Санкт-Петербург встрепенулся, несмотря на поздний час.
Внезапно Самуэля осенила блестящая мысль.
– Скорее в дом Константина! Это единственное место, где мы будем в безопасности.
Ирина заколебалась. Да, Самуэль был прав, особняк Гольданских – и в самом деле единственное место, где они могли укрыться; но ее беспокоило, что же скажет графиня.
Они не решились войти через парадную дверь, а пробрались в дом через черный ход, которым пользовались слуги, когда им нужно было пройти в кухню или в людскую. Дверь была приоткрыта, и они скользнули в темный коридор, по которому добрались до освещенной передней. Из кухни доносились упоительный запахи жаркого, свежего хлеба и сладостей; слышался гул голосов многочисленной прислуги.
Из передней они неторопливо направились в бальный зал.
Константин обхаживал какую-то красивую женщину, которую Самуэль видел и прежде на балах и вечерах. Ёзя не отставал от него, угощая шампанским очаровательную брюнетку.
Ирина и Самуэль так и не успели подойти к друзьям: снизу послышались бесцеремонные удары в дверь и испуганные крики слуг.
Какой-то лакей ворвался с зал с криком: «Охранка!»
Самуэль бросил на Константина умоляющий взгляд.
– Боюсь, они ищут нас, – прошептал он, кивнув в сторону Ирины, стоявшей чуть поодаль.
На миг его друг, казалось, растерялся, но сразу взял себя в руки, велел оркестру исполнять вальс, а сам приказал лакею, чтобы он как можно дольше задержал в передней этих ужасных полицейских.
– Я знаю, куда вас спрятать! – прошептал Константин. – Самуэль, ты помнишь, где мы всегда прятались в детстве, когда играли в прятки?
Самуэль кивнул в ответ и бросился прочь из зала, таща за собой Ирину. Они спустились в подвал, где он открыл маленькую дверцу, ведущую в подсобку, где хранился уголь. В детстве они с Константином частенько прятались здесь то от Кати, которая без конца ныла и канючила, требуя поиграть с ней, то от старших, с интересом предвкушая, как их станут искать по всему дому.
Самуэль втолкнул Ирину внутрь; притаившись за кучей угля, они прижались друг к другу, затаив дыхание.
Время на часах, казалось, застыло. Самуэль воображал, как полицейские проверяют гостей Константина, а потом обыскивают дом, пока не наткнутся на них.
Дверь распахнулась, явив их взорам фигуру Константина и двух незнакомых людей с перекошенными от ярости лицами.
– Я вам еще раз говорю, в этом помещении мы держим уголь! – сказал Константин. – А впрочем – ищите, если хотите! Даже интересно, что вы тут найдете... Ищите!..
Совсем рядом послышались грозные мужские голоса и смех Константина, они не решались вздохнуть, пока дверь снова не закрылась.
Вместе с полицейскими Константин вернулся в бальный зал, и в его голосе зазвучал праведный гнев:
– Имейте в виду, я подам жалобу министру, где подробно изложу, как вы вели себя в моем доме.
– Будь вы хоть трижды граф Гольданский, однако среди ваших знакомых есть личности, замешанные в весьма опасных делах, и не исключено, что они проникли в дом под видом гостей. Кроме того, я знавал многих дворян, слишком заигравшихся в революционные игры, – произнес полицейский тем же тоном, каким привык отдавать приказы подчиненным.
– Да как вы смеете! – чуть не задохнулся Константин. – Я не потерплю подобных заявлений ни в свой адрес, ни в адрес моих предков, которые на поле боя доказали свою преданность царю.
И тут появилась графиня Екатерина. После ужина она удалилась в свои покои, однако, услышав, что в доме полиция, поспешила вернуться в бальный зал. Гости в недоумении молчали. Полицейские велели им встать к стене. Музыканты в ужасе застыли, боясь даже представить, что может их ожидать.
Графиня деликатно отстранила внука и попыталась прояснить ситуацию:
– Господа, потрудитесь объяснить, что здесь происходит и по какому праву вы нарушаете наш покой в такой час?
Полицейский собрался было ей возразить, но под ледяным и уверенным взглядом графини ответил, попытавшись сдержать гнев.
– Сегодня вечером должна состояться встреча группы революционеров, где они собираются обсудить свои преступные планы. Эта группа замышляет государственный переворот против царя.
– Революционеры? – удивилась графиня. – Господа, вы ошиблись. Ни я, ни члены моей семьи не имеют никакого отношения к революционерам.
– У нас везде есть глаза и уши, так что нам известно, что сегодня должна состояться встреча, где будут обсуждаться преступные замыслы, – ответил старший из полицейских.
– Но почему вы ищете их здесь, в моем доме?
– Мы подозреваем, что кто-то из них может оказаться среди ваших гостей.
– Как вы смеете в чем-то обвинять моих гостей! – воскликнула графиня. – Все они – почтенные и достойные люди, и даже сами их имена говорят о том, что все они – верные подданные царя.
– Разумеется, – согласился полицейский. – Но не может ли статься, что среди этих бесспорно достойных людей затесался кто-то еще?
– Я подам жалобу в министерство, – пригрозила графиня. – И лично уведомлю царя об этом безобразии.
– Можете жаловаться, кому хотите. А мы должны обеспечивать мир и порядок в Империи, – глаза полицейского вспыхнули откровенной ненавистью.
– Так ли уж необходимо вести подобные разговоры на глазах у всех? – спросил Константин.
– То есть, вы хотите сказать, что вам есть что скрывать от ваших гостей? – ехидно поинтересовался полицейский.
– Полагаю, что вам это сложно понять.
Офицер закатился громовым хохотом, чем вконец перепугал бедных гостей.
– Я вам уже сказал: у нас везде есть глаза и уши. Сегодня вечером все заговорщики будут наши. Собственно, они уже наши, мы уже арестовали почти всех... и они заплатят за измену, никто им не поможет. Так что будьте осторожны. Якшаться с людьми, замешанными в делах, недостойных дворянина – то же самое, что самим быть в них замешанными. Особенно это касается вас; ведь вы лишь наполовину дворянин, а на другую половину – еврей.
– Вон из моего дома, и немедленно! – графиня побледнела, как мел, но голос ее звучал по-прежнему властно. – Будьте уверены, я обо всем доложу царю.
– И царь, конечно, будет в восторге, что у вашей полуеврейской семейки есть друзья, которые замышляют против него всякие контры, – усмехнулся полицейский. – Россия всегда была чересчур милосердна к своим врагам. Но теперь мы наконец уничтожим эту заразу. Евреи – вот корень всех бед, и мы должны вырвать этот корень, как злостный сорняк.
– Я прошу вас покинуть мой дом, – повторила графиня уже спокойнее. – Вас уже попросил об этом мой внук, а теперь прошу я.
Полицейские ушли. Ёзя и Константин даже удивились, как легко они послушались.
– Продолжайте танцевать, – произнесла графиня Екатерина, обращаясь к гостям. – Или давайте еще выпьем по бокалу шампанского.
Праздник был безнадежно испорчен. Тем не менее, никому не хотелось навлекать на себя подозрения, покинув особняк в такую минуту, так что большинство гостей решили остаться.
Графиня поманила за собой Константина и Ёзю, чтобы поговорить с ними подальше от посторонних глаз.
– А теперь вы расскажете мне правду, – потребовала она.
– Бабушка, уверяю тебя, я и сам не вполне понимаю, что происходит... – замялся Константин. – Хотя... Незадолго до прихода охранки к нам явились Ирина и Самуэль, донельзя перепуганные. Сожалею, что втянул нас всех в неприятности, но я спрятал их в подсобке, где хранится уголь.
