Текст книги "Стреляй, я уже мертв (ЛП)"
Автор книги: Хулия Наварро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 55 страниц)
– Как ты можешь так говорить? Они никогда на это не согласятся, – заявил его дядя Хасан.
– Согласен, они будут протестовать, обижаться, кричать, что никогда не отдадут Иерусалима, но в конце концов согласятся. Поверь мне, они это сделают, поскольку в конечном счете это им выгодно. Раздел даст им намного больше, чем они могли рассчитывать. Юсуф прав, они тоже не дураки, – заключил Мухаммед.
Они еще долго спорили. Всех очень беспокоило, сможет ли Англия добиться раздела Палестины.
Омар упрямо стоял на своем.
– Муфтий никогда на это не пойдет, да и знатные палестинцы не позволят себя одурачить.
Затем он повернулся к Мухаммеду.
– Если уж у тебя такие замечательные отношения с вашими еврейскими соседями, ты должен с ними поговорить и выяснить, что они думают по поводу действий правительства. Быть может, твой дядя Хасан прав, и они не согласны на раздел. Не удивлюсь, если твои друзья окажутся столь амбициозными, что не захотят довольствоваться лишь третьей частью Палестины.
Конечно, Омар Салем мог узнать и из других источников, что говорят об этом в еврейской общине, однако привык собирать информацию отовсюду. Он целиком и полностью разделял требования шарифа Хусейна, и при этом считал, что для того, чтобы одолеть противника, необходимо знать все его побуждения. Юсуф прекрасно понимал, что Омар раскинул обширную сеть информаторов, которая накрыла не только всю Палестину, но и Трансиорданию, Сирию и даже Ирак. К своей коллекции сведений он допускал лишь самых преданных муфтию людей, в чьей верности ни минуты не сомневался; это были люди, стремящиеся к одной с ним цели: изгнать британцев и сделать Палестину свободной страной.
На этот раз уже Мухаммед отправился в Сад Надежды на поиски Луи. Он не решился обратиться прямо к Самуэлю, но отважился поговорить с Луи. Он знал, что у палестинских евреев неоднократно возникали разногласия с их зарубежными лидерами, а потому надеялся услышать от Луи, что палестинские евреи не позволят решать свою судьбу и судьбу Палестины каким-то чиновникам Еврейского агентства, сидящим где-нибудь в Лондоне или Цюрихе. В конце концов, Бен Гурион был с этим не согласен, а Луи по-прежнему оставался верным последователем этого человека – пусть несколько грубоватого и угрюмого, но при этом любимого и уважаемого всеми евреями, что прибывали в Палестину из границ более не существующей Российской империи.
Луи, казалось, нисколько не удивился, увидев его здесь в столь поздний час. Они устроились под пологом виноградной лозы и закурили египетские сигары, любимые обоими.
– Что вы думаете о докладе Пила? – напрямую спросил Мухаммед.
Луи долго молчал, важно попыхивая сигарой; казалось, он подбирал слова для ответа. В конце концов, он пожал плечами.
– Прямо скажем, негусто: всего двадцать процентов земли и море головной боли. Вот представь: согласно этому плану, все евреи, живущие сейчас в той зоне, которая должна стать вашей, обязаны будут перебраться на наши двадцать процентов, а араба, живущим в нашей зоне, придется оставить дома, чтобы поселиться на своей земле, пусть даже ее и более семидесяти процентов. Не думаю, что это многим понравится. Что же касается Иерусалима, то скажи начистоту: готов ли ты отдать его британцам?
– В таком случае, что вы намерены делать? – допытывался Мухаммед.
– А вы? – спросил в свою очередь Луи. – Что вы намерены делать? Что говорят по этому поводу Омар Салем и ваши друзья?
– Думаю, ты знаешь ответ.
– Конечно, знаю. Не сомневаюсь, вы посчитали, что Пил в своем докладе оскорбил вас, так что вы решительно настроены против него, но все же... – тут Луи замолчал; взгляд его какое-то время задумчиво блуждал вокруг.
– Ты хочешь, чтобы англичане рвали на куски нашу землю, да еще и указывали, где нам можно жить, а где нельзя? Считаешь, мы можем на это согласиться? – в голосе Мухаммеда отчетливо прозвучал гнев, смешанный с глубокой усталостью.
– Палестина находится под британским Мандатом, нравится нам это или нет; из этого следует, что условия диктуют именно они. Граф Пил принял почти что соломоново решение; помнишь, в Библии сказано: дайте половину одной и половину – другой. К тому же вы получили не половину, а намного больше. Сам посуди, Мухаммед: две тысячи лет назад римляне лишили нас родины, сделали евреев париями. Париями мы и оставались – до последнего времени. Главная цель сионистского движения – помочь евреям обрести место, где они могли бы жить. Таким местом может быть лишь Палестина – земля наших предков. Быть может, эти двадцать процентов земель, которые нам выделили – самое большее, на что мы можем рассчитывать. Это будет наше собственное государство. Пусть маленькое – но наше. В этом вся дилемма.
– А что об этом думает Бен Гурион?
– О, Бен Гурион! Великий мечтатель и великий практик...
Мухаммед не видел смысла расспрашивать дальше: он уже и так знал ответ. Евреям тоже не нравилась идея раздела, но, в конечном итоге, они готовы были согласиться на этот вариант. Когда он рассказал о своем разговоре с Луи Юсуфу и Омару Салему. Омар стал настаивать, чтобы Мухаммед поговорил еще и с Самуэлем.
– Ты, помнится, говорил, что Самуэль знаком с графом Пилом, что он оказывает помощь Еврейскому агентству и имеет в британском правительстве крепкие связи; однако не лишним было бы знать, что он сам обовсем этом думает.
Юсуф понимал, что Мухаммеду не слишком удобно обращаться к Самуэлю. Ему, как и самому Юсуфу, были совсем не по душе те перемены, которые оба они наблюдали в душе своего старого друга. Казалось, в нем не осталось ничего от того прежнего Самуэля, что ухаживал за оливковыми деревьями, собирал фрукты, помогал Касе подвязывать помидоры и проводил нескончаемые часы в лаборатории в компании старого Натаниэля. Мухаммед еще помнил, как когда-то давно спросил у него: как это он, законный владелец Сада Надежды, позволяет всем остальным там распоряжаться.
Самуэль тогда лишь рассмеялся в ответ.
– Я вовсе не владелец Сада Надежды. Сад Надежды принадлежит всем, кто в нем живет. Ты же сам понимаешь: есть вещи, в которых Кася разбирается намного лучше меня, а в чем-то гораздо больше понимают Яков или Ариэль. Что уж говорить о Натаниэле, от которого я каждый день узнаю что-то новое: ведь я – всего лишь химик, а он в совершенстве изучил свойства лечебных трав и может творить настоящие чудеса.
Теперь Мухаммед задавался вопросом, много ли осталось от того, прежнего Самуэля в этом блестящем элегантном джентльмене, появившемся под руку с графиней, чья красота сражала наповал каждого, кто ее видел.
Дина не скрывала своей неприязни к Кате; и даже благоразумная Сальма, жена Мухаммеда, тоже решилась выказать свое недовольство в присутствии этой аристократки, смотревшей на них с превосходством – во всяком случае, Сальме с Диной так показалось. Однако Мухаммед не разделял их предубеждения и понимал, что Самуэль действительно любит Катю, и это чувство намного сильнее, чем та спокойная, хоть и искренняя привязанность, которую он питал к Мириам.
Именно это он и сказал Юсуфу по дороге в отель «Царь Давид», где их ждал Самуэль.
Когда они прибыли, Самуэль в нетерпеливом ожидании расхаживал по открытой террасе с видом на Старый город. В этот вечерний час солнце уже клонилось к закату и приобрело кирпично-красный оттенок древнего обожженного камня. Едва завидев гостей, Самуэль со всех ног бросился к ним.
– Как же ваш муфтий со своими людьми может лобызать руки германскому консулу! – заявил он вместо приветствия.
Мухаммед озадаченно взглянул на Юсуфа. Он не мог взять в толк, что хочет сказать Самуэль, но был уверен, что его зять понимает, о чем идет речь.
Юсуф нервно откашлялся и принялся оглядываться в поисках укромного местечка, где они могли бы спокойно поговорить, не рискуя быть услышанными. Самуэль провел их в дальний угол террасы, где в этот час никого не было.
– А почему бы нам и не иметь хороших отношений с представителями немецкой власти? – спросил Юсуф у Самуэля.
– Разве ты не знаешь, что Гитлер развязал кампанию против евреев? Вы вот жалуетесь, что немецкие евреи сотнями бегут из своей страны и едут сюда. Но заметь, они ведь едут сюда не в поисках Земли Обетованной, они именно бегут. Бегут потому, что в Германии их лишают имущества и не считают полноценными гражданами только потому, что они евреи. Так о чем думает муфтий, похваляясь своей дружбой с Гитлером?
– У нас нет никаких претензий к Германии, – возразил Юсуф. – А вот к Великобритании – есть. Британцы неоднократно нас обманывали. Разве я не рассказывал, как страдаем мы, палестинские арабы? Так почему ты считаешь, что вы, евреи, вправе выбирать себе друзей, исходя лишь из своих интересов и совершенно не учитывая наших?
– Как ты можешь так говорить? Да, британцы с нами не посчитались. Но Гитлер... Этот человек поистине одержим дьяволом...
Мухаммед решил положить конец спору, спросив у Самуэля, что он думает о докладе Пила, и добавив, что Омар Салем тоже очень хочет знать его мнение на этот счет.
– Ты такой же бесхитростный, как и твой отец, – улыбнулся Самуэль. – Луи мне сказал, что ты уже говорил с ним и спрашивал о том же самом, не забыв при этом упомянуть, что Омар Салем интересуется нашим мнением по этому вопросу.
Самуэль не стал лукавить и напускать тумана: он тоже не любил полуправду.
– Конечно, план Пила – совсем не то, чего ожидали здешние лидеры, и он им совсем не нравится; но при этом они считают, что лучше уж раздел, чем совсем ничего. Руководители Еврейского агентства считают это вполне приемлемым решением; а Вейцман так и вовсе считает, что на более мы не можем рассчитывать, и призывает согласиться на раздел.
– Итак, вы готовы на все, лишь бы выжить нас с нашей земли, – в голосе Мухаммеда прозвучало разочарование.
– Выжить вас? Да разве об этом речь? Разве мы не можем мирно жить на этой земле? Пил предлагает, чтобы нам предоставили лишь двадцать процентов территорий, и ни процентом более. Остальные семьдесят отойдут арабам, это не считая Трансиордании, королевства Абдаллы. Мы никак не можем согласиться на меньшее.
– Ты говоришь, будто у вас есть какие-то права на нашу землю, – Юсуф не скрывал своего раздражения.
– А ты считаешь, что лучше продолжать распри? Каждый день – то погром, то стрельба, то кибуц сожгли... Все это может привести лишь к тому, что арабы и евреи станут непримиримыми врагами.
– Да мы уже враги, Самуэль! Мы уже давно враги, нравится тебе это или нет. Кем еще для нас могут быть те, что пытаются выжить нас собственного дома? Вот представь: если кто-то вдруг заявится к тебе домой и, едва переступив порог, попытается вышвырнуть тебя на улицу – кем ты будешь его считать: другом?
– Разумеется, нет; но это не значит, что я стану нападать на мирных крестьян, убивая женщин и детей.
В конце концов, все так устали от бесконечных упреков, что спор сам собой сошел на нет.
– Сколько времени ты еще здесь пробудешь? – спросил Мухаммед перед уходом.
– Думаю, не слишком долго. Правда, у меня еще есть здесь кое-какие дела. Для Константина наладить связи с Еврейским агентством оказалось труднее, чем для меня, и он настоял, чтобы я сопровождал его на встречи с нашими лидерами в Палестине. Ты знаешь, с ними действительно сложно иметь дело: они столь же бескомпромиссны, как и ты, хотя, в отличие от тебя, все-таки ближе к реальности. В любом случае, они ни желают, чтобы кто-то указывал им, что делать. Они даже критикуют некоторые положения Вейцмана, забывая при этом, скольким мы обязаны этому человеку. Вейцман – реалист и, главное, миротворец. Бен Гурион все-таки более несгибаем. Уверяю тебя, эти встречи до крайности меня изматывают. Я хочу поскорее вернуться в Лондон, мы и так слишком долго пробыли в Палестине; не стану скрывать, что и Катя тоже хочет поскорее вернуться домой. Ей здесь очень нелегко приходится. Тем более, ты и сам видишь – ей здесь никто не рад. Так что, если Мириам не станет слишком возражать против того, чтобы Изекииль и Далида поехали со мной в Лондон...
До конца жизни не смог забыть Мухаммед этот день 26 сентября 1937 года. И дело было вовсе не в том, что в этот день Льюис Эндрюс, британский комиссар в Галилее, был убит группой арабских патриотов.
В этот день умерла Дина.
Это случилось вскоре после восхода солнца, когда Сальма, обеспокоенная, что свекровь слишком долго не выходит из своей комнаты, решилась постучать в ее дверь. Вади и Найма уже ушли в школу, и в доме царила гнетущая тишина. Сальма легонько постучала в дверь, но никто не откликнулся. Сальма встревожилась, что Дина, возможно, заболела, и решилась войти в спальню свекрови, где царил мрак.
Дина лежала в постели – неподвижная, с закрытыми глазами. Сальма окликнула ее – и не получила ответа.
Сальма присела к ней на кровать и взяла за руку – пальцы были твердыми и холодными, как лед. Не было сомнений, что Дина мертва. Сальма была настолько потрясена; что не могла даже плакать, не то что крикнуть. В полной прострации она продолжала сидеть на кровати, сжимая в ладонях холодную руку Дины. Потом тихонько погладила ее по щеке, по волосам и прошептала, что всегда ее любила и всей душой благодарна за то, что та всегда относилась к ней как к родной дочери, а не как к невестке. Наконец, она нашла в себе силы подняться и отправилась на поиски Каси. Она нашла ее в саду – нагнувшись над грядкой, Кася старательно выдирала с корнем сорняки.
– Кася, Дина умерла. Можешь послать кого-нибудь, чтобы известить Мухаммеда?
Потрясенная Кася застыла на месте. Может быть, она ослышалась? Что там сказала Сальма насчет Дины?
Сальма повторила свои горькие слова и тут же поспешно обняла Касю, не сумевшую сдержать рыданий.
Она помогла Касе дойти до дома; в гостиной возле окна сидела Руфь и что-то шила. Этот новый дом не слишком отличался от прежнего, который они когда-то построили своими руками – такой же простой сельский дом без каких-либо излишеств.
Руфь тревожно взглянула на них. Она была тяжело больна и едва могла передвигаться. У нее было больное сердце, и Кася не допускала ее ни до какой тяжелой работы, ей позволяли только шить да иногда помогать на кухне.
Известие о смерти Дины повергло Руфь в такой шок, что Кася не решилась выпустить ее из дома, а вместо этого отправилась в сарай, где спал старый Натаниэль. Разбуженный старик вызвался сам сходить в карьер и передать Мухаммеду печальную весть о том, что его мать умерла во сне.
Последующие дни Мухаммед помнил смутно: боль потери вытеснила все остальные чувства. Он помнил, как Сальма с Наймой, заливаясь слезами, накрыли простыней тело его матери, как их дом наполнился рыданиями: это друзья и соседи пришли проститься с Диной. Но больше всего Мухаммед был благодарен Самуэлю – прежде всего за то, что тот проявил тактичность и пришел без Кати. Присутствие графини было бы совершенно неуместным, да и сама Дина не хотела бы видеть ее на своих похоронах.
Самуэль горько плакал, не стесняясь чужих людей. Вместе с Диной ушла часть его собственной жизни, часть его самого. Мухаммед считал, что если Самуэль кого и любил в жизни, кроме погибших в России родных, то это Ахмеда и Дину. Он сам удивлялся, особенно в детстве, что мужчину и женщину может связывать столь искренняя и чистая дружба, как у Самуэля и Дины. Да и его отец, добрый Ахмед, относился к дружбе своей жены с этим иностранцем так же спокойно, как если бы они были кровными родственниками. А для Айши и Мухаммеда Самуэль всегда был таким же родным, как их собственный дядя Хасан.
Мухаммеда беспокоила его сестра. После смерти матери Айша впала в отчаяние и во всем винила своего мужа: ведь именно из-за устроенного им переезда последние дни матери прошли в разлуке с Айшой.
– Лучше бы нам не переезжать в Дейр-Ясин! – рыдала она в объятиях Марины, которая не могла найти слов, чтобы ее утешить.
Омар Салем и другие знатные иерусалимцы пришли на похороны Дины, чтобы почтить ее память.
– Я разделяю твое горе и скорблю вместе с тобой, – сказал Омар Мухаммеду. – Но ты должен взять себя в руки: наступают трудные времена. После того, как в Галилее убили английского эмиссара, британцы словно с цепи сорвались. По всей Палестине идет стрельба, и мы в любую минуту должны быть готовы дать отпор. Муфтий укрылся в Куполе Скалы, но там ему долго не просидеть, поэтому мы собираемся переправить его в Ливан, откуда он сможет добраться до Багдада.
– Так уж было необходимо убивать этого человека? – спросил Мухаммед, и его вопрос вверг Омара Салема в замешательство.
– О чем ты говоришь? Это война, Мухаммед; пусть тайная, не объявленная, однако война, а на войне люди убивают и гибнут сами. Разве не ты однажды сказал, что порой единственный способ спастись – это убить или умереть? Так вот, ты был прав, именно так мы и поступим, будем убивать и умирать, чтобы спастись.
Мухаммед с вызовом посмотрел на Омара.
– Арабы тоже гибнут, и не только от рук британцев, – напомнил он. – Любому, кого заподозрят в подстрекательстве против англичан или в симпатиях к евреям, приходится опасаться за свою жизнь.
Неприятный разговор был прерван появлением Вади. Присутствие сына утешило Мухаммеда – несмотря на юный возраст, Вади обладал такой выдержкой и самообладанием, какими мог бы похвастать далеко не каждый взрослый мужчина.
Настал час последнего прощания с Диной. Мужчины подняли на плечи гроб с ее телом, а женщины должны были оставаться дома, покуда тело усопшей не будет предано земле.
– Прежде чем мы расстанемся, я должен сказать тебе еще одну вещь, – произнес Омар, опустив руку на плечо Мухаммеда.
– Говори.
– Ты должен вести себя осторожнее со своими еврейскими соседями. Ты должен понимать, что в нынешних условиях просто неразумно слишком тесно общаться с этими людьми... Нужно соблюдать осторожность, среди нас есть предатели.
– Ты же знаешь Самуэля и Луи... Знаешь, что я работаю в карьере Иеремии, и что наш мастер – Игорь... А Йосси всегда был нашим врачом, как прежде – его отец, наш добрый Абрам... И Кася была для моей матери почти сестрой, как теперь для меня Марина. И Руфь тоже славная женщина...
– Замолчи! Я и сам все прекрасно понимаю, но такая тесная дружба... Не думаю, что она доведет тебя до добра... Когда-нибудь ты и сам поймешь, что с этим надо кончать.
– Кончать? – воскликнул Мухаммед, едва сдерживая рвавшуюся из груди ярость, вызванную словами Омара. – Почему это я должен с этим кончать?
Ярость его была настолько беспредельной, что, казалось, его совершенно не волновало, что их могут услышать.
– Британцы, евреи... И те, и другие – наши враги, Мухаммед, – ответил Омар. – Либо они, либо мы. Разве ты сам этого не видишь? Или ты нарочно закрываешь на это глаза? Среди моих знакомых тоже были евреи, и в былые времена я с ними дружил, вел торговые дела; иных до сих пор ценю и уважаю, но сейчас речь не о моих чувствах и давнишних привязанностях. Я говорю о том, что евреи при помощи англичан пытаются захватить нашу страну, и именно это делает их врагами. Либо они, либо мы – третьего не дано. А теперь пора похоронить твою мать, и пусть Аллах не покинет ее в раю, ибо она была достойной женщиной.
Иеремия предложил Мухаммеду пару дней отпуска, чтобы тот смог заняться похоронами. Позднее Мухаммед не мог толком вспомнить, что происходило в те дни; помнил лишь, что мать все время стояла у него перед глазами. Было невыносимо знать, что он выйдет на кухню и не увидит, как она готовит чай; заглянет в кладовую – и не обнаружит там матери, отмеряющей продукты на день. Весь дом, казалось, умер вместе с Диной.
С помощью дочери Сальма разобрала вещи Дины, большую часть которых спрятала, отобрав кое-что из одежды, чтобы раздать друзьям и родным. Так, любимый Динин платок отдали Касе, а серебряные браслеты – Айше. Айша, со своей стороны, настояла, чтобы Сальма оставила себе несколько колец, которые та надевала по праздникам. Найма и Нур тоже получили кое-какие украшения на память о бабушке. А Мухаммеду достался Коран, который мать берегла, как святыню, потому что получила его из рук своего отца в подарок на свадьбу.
Со временем Мухаммеда жизнь вошла в обычную колею – и в карьере, и дома. Однако, несмотря на все старания Сальмы сделать жизнь приятной, в ее обществе он чувствовал себя одиноким. Он смотрел, как жена хлопочет по хозяйству, а она, замечая, что он за ней наблюдает, одаривала его робкой улыбкой. Ему не в чем было упрекнуть Сальму, она всегда была верной женой и любящей матерью, но он не любил ее, и даже ее красота совершенно его не волновала. Мухаммед казнил себя за это, понимая, что не заслуживает любви такой женщины, как Сальма, которая так и не дала ему счастья.
Любой другой на его месте не уставал бы благодарить Аллаха, пославшего ему такую жену. Хотя бы тот же Игорь... Мухаммед старался гнать прочь подобные мысли, осуждая себя за неуместную ревность, но в глубине души знал, что это так. Уже не однажды он замечал, какими глазами смотрит Игорь на Сальму. В его глазах не было ни дерзости, ни похоти – лишь глубокая задумчивость, как будто, глядя на нее, Игорь видел нечто, недоступное другим. И в те редкие дни, когда они на праздники собирались в их доме или в Саду Надежды, Мухаммед замечал, как внимателен и предупредителен Игорь к его жене, с каким почтением он с ней держится, как следит за тем, полна ли ее тарелка, не опустел ли стакан с гранатовым соком. А Сальма, казалось, даже не подозревала, что кроется за этими знаками внимания.
Однако, как ни коробила Мухаммеда влюбленность Игоря, он понимал, что ему не в чем упрекнуть соседа, ибо тот вел себя хоть и галантно, но при том безупречно. Да и вообще, возможно ли, чтобы Игорь действительно положил глаз на Сальму? Ведь он женат на Марине – на той самой женщине, красивее которой нет на всем белом свете – именно так, во всяком случае, считал Мухаммед. Любовь к Марине сжигала его душу, сводила с ума, не давала покоя ни днем ни ночью; он знал, что и сама она чувствует то же самое, он читал это в ее глазах. Он тяжело вздохнул, пытаясь сбросить морок, и на душе стало совсем тоскливо.
Разговор с Юсуфом не развеял этой тоски.
– Так дальше продолжаться не может, – возмущался Юсуф. – Ты хоть понимаешь, что происходит?
– Разумеется, понимаю, – неохотно ответил Мухаммед. – Англичане посылают наших людей на смерть.
– А также ввели смертную казнь за ношение оружия, – добавил Юсуф.
– Тебя это удивляет? – усмехнулся Мухаммед. – Они твердо намерены здесь остаться, нравится нам это или не нравится.
– Евреи продолжают вооружаться, – заметил Юсуф.
– У них свои счеты с англичанами. Но нас они не трогают, лишь пытаются защититься от разбойных нападений. Главная задача «Хаганы» – обеспечить защиту колонистов из кибуцев, но они ни разу не тронули ни одну арабскую деревню.
– Зато об этом позаботились англичане, издав закон, позволяющий сносить дома тех, кого подозревают в причастности к бунту, – голос Юсуфа дрожал от гнева. – Тебе известно, сколько арабов уже лишились крыши над головой?
– Знаешь, что меня больше всего беспокоит, Юсуф? То, что у нас нет достаточно сильного лидера, способного покончить с этими сварами, а также то, что иные из нас считают себя вправе обвинять людей лишь на том основании, что они не поддерживают эти свары. Арабы убивают арабов – вот до чего мы дожили:..
– Они судят предателей – разве это несправедливо? Я вовсе не хочу тебя обидеть, мы об этом уже говорили, но кто-то донес Омару Салему, что ты якобы от нас откололся. Они не понимают, как ты можешь по-прежнему якшаться с евреями и продолжать работать в каменоломне, когда все твои друзья-арабы бастуют,– Юсуф испытал несомненное облегчение, после того как высказал шурину в лицо свои тревоги.
– Многие из тех, кто меня сейчас осуждает, даже пальцем не шевельнули, когда мы сражались с турками, – ответил Мухаммед. – А ты можешь сказать Омару, чтобы передал своим друзьям, что я убью каждого, кто посмеет назвать меня предателем. Но при этом я считаю, что вправе сам выбирать себе друзей, как бы ни возмущались по этому поводу иные мои единоверцы.
– Боюсь, ты ведешь себя неразумно, Мухаммед. Подумай о своей семье: о жене, детях, о сестре и племянниках... Твой дядя Хасан стоит за тебя горой на каждом собрании, и можно лишь догадываться, чего ему это стоит. А недавно твой племянник Халед полез в драку с одним человеком, который заявил, что совершенно не уверен в твоей надежности.
– Полагаю, в ближайшие дни мне захочет нанести визит один из тех трусов, что имеют привычку под покровом ночи нападать на чужие дома. На днях обстреляли дом Рариба аль-Нашашиби, чья семья является одной из знатнейших в Палестине. Так вот, даже он, несомненный патриот, не избежал гнева экстремистов.
– Но ведь он перестал поддерживать муфтия, – возразил Юсуф.
– Разве патриотом может быть только тот, кто поддерживает муфтия? Насколько мне известно, Нашашиби сначала были на стороне восставших, однако им не понравились методы муфтия – как, впрочем, и мне.
– Поэтому ты и не носишь куфию?
– Предпочитаю феску.
– Ту самую, что носят сторонники Нашашиби...
Мухаммед не упустил случая напомнить Юсуфу, что эмир Абдалла не очень-то возражал против раздела Палестины, предложенного Комиссией Пила. Юсуфа до крайности огорчало, что многие арабы считают Абдаллу лакеем британцев. Сам он тоже не был согласен с той политикой, которую вел эмир, но в то же время понимал, что у того не было другого способа удержаться на троне Трансиордании. Эмир прекрасно знал, что без поддержки британцев потеряет свое королевство, так что теперь он вел собственную игру. От великой мечты его отца, шарифа Хусейна, остался жалкий клочок земли, словно в насмешку названный королевством. Уже не говоря о том, что британцы ввели в Трансиорданию войска и ежегодно выдаивали ее казну почти досуха.
– Абдалла не может открыто выступить против британцев, – вступился Юсуф за эмира.
– Он защищает свои интересы, и приходится признать, что эти интересы далеко не всегда совпадают с нашими, – ответил Мухаммед.
– Мы вместе с хашемитами боремся за великое арабское государство, – напомнил Юсуф. – Ты и сам служил в войсках Фейсала.
– Да, и тем самым невольно открыл ворота британцам.
В пятницу, вернувшись из Купола Скалы, Мухаммед неожиданно застал в своем доме Игоря, который о чем-то непринужденно беседовал с Сальмой. Здесь же были Вади и Найма, а также Бен с Изекиилем, но Мухаммед все равно был весьма недоволен, что Игорь посмел войти в его дом во время отсутствия хозяина.
– Я искал Бена с Изекиилем: Марина очень волновалась, что они до сих пор не вернулись. Но я-то знаю, что, когда Бен с Изекилем исчезают так надолго, искать их следует здесь, – с улыбкой объяснил Игорь, крепко сжимая руку сына.
Мухаммед с подозрением взглянул на Сальму, однако не заметил в лице жены ничего, кроме обычной кроткой безмятежности.
– О чем вы с ним говорили? – спросил он чуть позже.
– О всяких пустяках, – ответила Сальма. – Так, поболтали немного о детских проказах. Мне кажется, Изекииль очень переживает, что Далида уезжает с Самуэлем, и всеми силами старается привлечь внимание, устраивая разные шалости. Игорь рассказал, что Изекииль несколько раз убегал из школы, и Мириам просто не знает, что с ним делать.
В глазах Сальмы промелькнуло что-то вроде любопытства; казалось, она заметила недовольство мужа и тут же попыталась заговорить ему зубы какими-то пустяками.
– Ему не следует приходить, когда меня нет дома, – сказал Мухаммед.
Сальма удивленно посмотрела и прикусила губу, задумавшись над ответом. Наконец, подобрав нужные слова, она решилась высказаться.
– Они же твои друзья, Мухаммед. И всегда радушно принимали тебя в своем доме. Но если тебе это неприятно, я постараюсь пореже с ними встречаться.
– Да нет, не то чтобы неприятно... Просто ему не следует приходить сюда одному.
– Сегодня он в первый раз пришел один, – ответила Сальма, спокойно глядя на мужа. – Но если это повторится, не беспокойся, я его не приму.
– Омар Салем прав, отношения между арабами и евреями с каждым днем становятся все напряженнее, – заметил Мухаммед.
Сальма ничего не ответила.
Дождливым ноябрьским днем Мухаммеда навестил Самуэль. За два дня до этого Иерусалим был потрясен грандиозным терактом, устроенным международной сионистской группировкой под названием «Иргун».
– Я пришел попрощаться, возвращаюсь в Англию, – сказал Самуэль. – Сожалею о том, что произошло в Иерусалиме.
– С чего это ты сожалеешь? Разве не ты кричал громче всех, что арабы не только выступают против англичан, но еще и нападают на еврейские колонии? Ну так теперь ты видишь, что твои друзья ничуть не хуже умеют бросать бомбы в кафе, где мирные безоружные люди собрались поговорить о своих делах.
– Думаешь, я их одобряю? Но могу сказать, что ни Бен Гурион, ни Еврейское агентство не имеют никакого отношения ко всем этим зверствам... Среди нас тоже есть экстремисты, и мне они так же отвратительны, как и ваши. Знаешь, вчера меня познакомили с Юдахом Магнесом, ректором Еврейского университета; так вот, если и есть на свете человек, с которым я полностью согласен, так это Магнес. Он выступает за единое арабско-еврейское государство с двухпалатным парламентом... Все вместе, все едины, я и сам всегда ратовал именно за это.
– Боюсь, такое просто неосуществимо. Мечтающие об этом заведомо обречены на неудачу. А кроме того, позволь усомниться в том, что Бен Гурион и Еврейское агентство действительно осуждают действия ваших террористов. С какой стати мы должны им верить?
Некоторое время они молча курили. Мухаммед знал, что Самуэль обеспокоен политической обстановкой в стране, но при этом ждет, когда Мухаммед сам о ней заговорит.
– Ты знаешь, сейчас мне особенно не хватает твоей матери, – признался Самуэль. – Она всегда знала, что посоветовать, когда нужно было в чем-то убедить Михаила. Нам с ним трудно друг друга понять. Я надеялся, что женитьба на Ясмин хоть немного смягчит его характер, но, к сожалению, этого не случилось.
– Михаил тебя любит, – заметил Мухаммед, которому стало немного не по себе от этой исповеди.
– То же самое говорила и твоя мать... Я не знаю, вернусь ли я сюда когда-нибудь... Я уже потерял стольких друзей – Ахмеда, Ариэля, Якова, Абрама, а теперь еще и твою мать, нашу милую Дину... Она очень много значила для меня, всегда была мне добрым и верным другом. Единственная женщина, которая могла пожурить меня, как ребенка... Даже когда я был далеко, Дина оставалась одной из главных опор в моей жизни.
Мухаммед молча слушал исповедь Самуэля. Вообще-то ему не нужны были никакие слова, он и сам знал все, о чем говорил Самуэль. Но в то же время понимал, что Самуэлю нужно хоть как-то высказать ту бесконечную любовь, которую он питал к Дине. Ему необходимо было выговориться, но кому? Всю жизнь он чувствовал себя одиноким, ибо вся его жизнь была отмечена печатью сиротства. Отец был его небом, мать – землей, и, когда он потерял обоих, он почувствовал, что вся жизнь покатилась кубарем, а сам он как будто завис в безвоздушном пространстве, лишенный тех незримых нитей, что связывали его с миром.
