Текст книги "Стреляй, я уже мертв (ЛП)"

Автор книги: Хулия Наварро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 55 страниц)

Вера простилась с нами, заверив, что ее дом всегда открыт для нас, а Густав пообещал, что они непременно навестят нас в Палестине.

У меня был британский паспорт. После службы в британской армии я испытывал к этому народу двойственное чувство. Я восхищался их мужеством и дисциплиной, но при этом по-прежнему не верил в их добрые намерения. Я прекрасно знал, что для британцев на первом месте всегда собственные интересы, и только потом чьи-то еще, и Палестина для них – не более, чем пешка на шахматной доске геополитики.

Мама встречала меня в порту Хайфы. А с ней – Игорь и Луи. Едва корабль вошел в порт, я различил их на пристани среди других встречающих. Они нетерпеливо расхаживали по пирсу, не в силах справиться с волнением. В своем письме я сообщил лишь о нашем с Сарой приезде, но ничего не сказал о смерти отца и Далиды, так что мама до сих пор не знала, что ее муж и дочь погибли в лагере смерти под названием Освенцим.

Едва я сошел на берег, она бросилась мне навстречу и с такой силой сжала в объятиях, что чуть не сломала ребра. Потом я обнял Луи и Игоря. Луи постарел, его волосы стали совсем седыми, но рука была по-прежнему теплой и крепкой. А Игорь теперь стал еще печальнее, чем я помнил, хотя очень мне обрадовался.

Вдруг я почувствовал, как на плечо легла чья-то рука.

– Вади! – воскликнул я.

Да, это была его рука, рука моего друга, и если от объятий мамы меня охватило волнение, то при виде Вади я не смог сдержать слез. Все вокруг застыли в немом удивлении, глядя, как обнимаются араб и еврей, словно родные братья. По недоумению в их глазах я понял, что Палестина необратимо изменилась, и пропасть между арабами и евреями стала только шире. Но я отогнал прочь горькие мысли, желая насладиться радостью от встречи с моими близкими.

Сара молчала; в эту минуту она казалась еще более хрупкой и неуверенной.

– Мама, это Сара... Я писал тебе о ней...

Мама горячо обняла ее и представила остальным. Мужчины несколько растерялись, видя, как смутилась Сара во время рукопожатия.

– Я гляжу, ты процветаешь, – заметил я, когда Луи сел за руль нового грузовика – более современного, чем тот, который он водил, когда я уезжал.

Марина встретила нас у ворот Сада Надежды вместе с Сальмой и Айшой. Здесь же была и Нур, дочка Айши, однако я не увидел ни Рами, ни Наймы.

Айша и Марина сжали меня в объятиях, а Нур очень стеснялась, никак не решаясь наградить меня робким поцелуем. Она стала очень красивой девушкой и, как мне сказали, собиралась выйти замуж.

Мы с Сарой не были голодны, но не смогли устоять перед роскошным блюдами, которые наготовили мама с Мариной. Саре больше всего понравился фисташковый торт, приготовленный Сальмой по рецепту нашей милой Дины. Отец всегда восторгался тортом Дины, и я с тоской подумал о той крепкой дружбе, что их связывала.

«Как же они все постарели!» – подумал я, когда чуть позже пришли Мухаммед и Юсуф. Волосы Мухаммеда совсем поседели; Юсуф, как всегда галантный, теперь начал сутулиться, а в его глазах, прежде таких живых, угас былой огонек.

Лишь глубокой ночью, когда все уже разошлись по домам, мама решилась поговорить со мной наедине.

Марина помогала Саре обустроиться, а Луи и Игорь курили, стоя в дверях.

Мама посмотрела на меня в упор, и в ее глазах я прочел заветный вопрос: нашел ли я отца и сестру?

Трудно передать, чего мне стоило взять себя в руки, прежде чем я смог рассказать, что обоих убили нацисты, что Самуэль умер в тот же день, когда его привезли в Освенцим, а Далида... Я плакал, рассказывая, как эти подонки заставили сестру заниматься проституцией; что им было мало растоптать ее душу, надо было еще и надругаться над телом, подвергнув его стерилизации, по методу, разработанному обезумевшим мерзавцем – иного определения доктор Йозеф Менгеле просто не заслуживал. Я также рассказал, как они сражались в рядах Сопротивления, как спасли множество жизней, жизни многих евреев, которые благодаря их мужеству избежали гибели в газовых камерах.

И тут мама задрожала всем телом. Даже не представляю, чего ей стоило дослушать до конца мой рассказ, я не жалел красок, описывая каждую деталь. Она имела право знать правду.

Я обнял ее, пытаясь сдержать рыдания, но в конце концов мы оба заплакали, не думая о том, что в любую минуту в комнату могут войти Луи или Игорь.

На следующий день за завтраком я рассказал о судьбе Самуэля и Далиды остальным. Я как раз описывал ужасы Освенцима, когда на кухне появилась Сара. Я тут же замолчал. Однако, к моему удивлению, Сара продолжила разговор и стала описывать, как она, Далида и многие другие жили в этом аду.

Марина не выдержала и заплакала. Луи и Игорь, казалось, онемели от ужаса. До Палестины, конечно, доходили слухи об ужасах Холокоста, однако ужас возрастал стократ, когда люди слышали рассказы очевидцев, которым посчастливилось выжить. Сара обнажила предплечье, показав выжженный на нем номер.

Мы стояли, обнявшись, и долго плакали, сраженные этой трагедией, безмерным злом, переполнившим мир. Потом Луи вдруг поднялся на ноги и ударил кулаком по столу. Затем посмотрел на нас и сказал:

– Никогда больше! Никогда больше мы, евреи, не позволим преследовать нас, убивать, мучить, относиться к нам хуже, чем к скотине! Никто и ничто больше не заставит нас дрожать от страха, что нас в любую минуту могут выгнать из дома, из нашей страны. Никогда больше этого не будет, потому что теперь у нас есть пусть маленькая, но собственная родина, и теперь все евреи в мире знают, что есть на свете место, где они смогут спокойно жить, растить детей, стареть и умирать. Мы больше не допустим никаких погромов и холокостов. Все эти ужасы закончились навсегда.

Выслушав историю Сары, никто не осмелился возражать против моего желания жениться на ней. Даже если мама и сожалела о том, что у нас не будет детей, она ничего не сказала. Мы выжили, и это для нее было главным. Потому что она просто не перенесла бы еще одной потери. Ведь она потеряла не только мужа и дочь, но также и Даниэля, своего первенца.

Мама рассказала, что мой брат внезапно почувствовал себя плохо. Он ощущал усталость и упадок сил, старейшины кибуца послали за мамой. Несмотря на все возражения Даниэля, мама и дядя Йосси перевезли его в Иерусалим. Диагноз оказался суровым: лейкемия. Это слово означало смертный приговор. После этого Даниэль прожил всего шесть месяцев.

Мама плакала, рассказывая о страданиях Даниэля, а я казнил себя за то, что даже не потрудился толком узнать его, хотя мы искренне любили друг друга. В иные ночи, стоя на карауле, я думал о своем брате, которого никогда по-настоящему не ценил. Он был в нашей жизни чем-то вроде инородного тела; наверное, он тоже это чувствовал. Он так и не смог примириться с тем, что мама снова вышла замуж, разделив свою жизнь с другим мужчиной, родила от него детей и заставила Даниэля переселиться в новый дом, битком набитый чужими людьми. Думаю, Даниэль почувствовал себя по-настоящему счастливым только в кибуце, где был самим собой, где все его любили и уважали. Наверное, я должен был терзаться вопросом, почему Даниэль умер именно сейчас, когда наконец нашел свое счастье? Но я даже не подумал об этом, потому что сам побывал на краю гибели, и Даниэль стал для меня лишь одной потерей среди многих других.

Я сказал маме, что стану терпеливо ждать, когда Сара будет готова выйти за меня замуж, а тем временем буду учиться в университете и работать в Саду Надежды, как до меня отец. Мама не возражала. Я решил, что стану агрономом. Ничего другого мне не пришло в голову.

14. Первая катастрофа

Изекииль пристально посмотрел на Мариан, и та вздрогнула. Она слушала его так внимательно, что почти не шевелилась. Тени уже давно стали удлиняться – наступил вечер.

– Я устал, – проворчал Изекииль.

– Простите, мне давно уже пора было уйти. Ваши внуки на меня рассердятся и будут правы, я заставляю вас говорить без перерыва... а вы еще не поправились.

– Но мы еще не закончили, хотя осталось немного, ведь так?

Мариан не могла сдержать улыбку. Этот старик был упрямым и твердым как сталь.

– У меня назначены и другие встречи. Если не возражаете, мы могли бы встретиться через два или три дня.

– Хорошо, позвоните мне. Теперь ваша очередь рассказывать. Думаю, ваши друзья палестинцы рассказали вам остальную часть истории.

Она напряглась. Мариан не знала, как понять слова Изекииля. Да, она знала остальную часть истории. Рассказчики не поскупились на детали.

– Я расскажу всё, что знаю. Но сейчас вам нужно отдохнуть, я позвоню. Завтра у меня пара встреч в Рамалле, а также в Вифлееме.

– Я подожду.

Когда она добралась до своего номера в «Американском квартале», ей захотелось позвонить бывшему мужу. В Израиле было восемь вечера, и два часа дня в Нью-Йорке, в это время Фрэнс находился у себя в кабинете.

Он всё еще был ей нужен. Лишь звук его голоса возвращал ей спокойствие. Он всегда выказывал готовность отложить все дела, чтобы решить ее проблемы. А Мариан нужно было лишь выговориться, сказать вслух то, что крутилось в голове.

Секретарша Фрэнка, казалось, даже не узнала ее.

– Мистер Миллер очень занят. Желаете оставить сообщение?

– Это миссис Миллер, – сухо ответила Мариан.

– Ах, миссис Миллер, я вас не узнала... Я посмотрю, может ли мистер Миллер ответить.

Секунду спустя она услышала голос Фрэнка и вздохнула с облегчением.

– Как там твои изыскания? – поинтересовался он.

Мариан рассказала ему о последнем визите в Амман и обо всем, что рассказал ей сегодня Изекииль.

– А ты не думаешь, что пора уже закончить с этой историей? Напиши доклад и возвращайся домой. Ты злоупотребляешь терпением Мишеля, а он, должен тебе напомнить, твой босс.

– Я не могу написать доклад, если не выслушаю обе стороны, – возразила она.

– Мариан, ты ведь со мной говоришь, и мы оба знаем, что для тебя значит эта поездка. Палестина стала твоей навязчивой идеей, и в этом нет ничего хорошего ни для тебя, ни для твоей работы. Возвращайся, Мариан. Если хочешь, можем встретиться в Париже. Я буду там через пару дней.

Она колебалась. Мариан нужно было знать, что он ее поддержит, что она всегда может рассчитывать на его понимание.

– Не могу, Фрэнк, пока еще не могу уехать.

Поговорив с Фрэнком, она позвонила начальнику, поймав его по мобильному.

– Мишель?

– Ну надо же, хорошо хоть ты удостоила меня звонком! Я отправил тебе два письма и оставил четыре сообщения на автоответчике мобильного...

– Прости, я была занята, переезжаю с одного места на другое...

– Мариан, я не смогу тебя покрывать и дальше. Никто не поймет, если ты останешься в Палестине. Слушай, ведь со всеми такое происходило – приезжаешь куда-нибудь, чтобы написать отчет, и не знаешь, как это откликнется... Такое случается, когда мы теряем из вида общую картину. Здесь, в офисе, именно я могу тебе сказать, что твой отчет ни к чему не приведет.

– Полагаю, это тебе сказала Элеонора. Вполне в ее стиле заявить такое про чужую работу, – зло ответила она.

– Когда ты вернешься?

– Я уже почти закончила. Думаю, что вернусь в Брюссель на следующей неделе.

– На следующей неделе! Да ты рехнулась!

– Нет, Мишель, я делаю свою работу, и это непросто, уверяю тебя.

– А я считаю, что просто. Тебе просто нужно констатировать то, что мы уже и так знаем: политика еврейских поселений – это дерьмо. Израильтяне забирают себе и те немногие земли, что остались у палестинцев. Эта политика ведет в тупик. Они приезжают в какое-либо место, строят, отправляют туда поселенцев и считают, что тем самым земля переходит во владение Израиля. Мне продолжать?

– Не все так просто.

– Ах вот как? Надеюсь, что евреи не задурили тебе мозги. Они умеют заниматься пропагандой. А если они смогут привлечь тебя на свою сторону, то всё пропало.

– Я собираюсь быть объективной и действовать как профессионал. И никто не привлечет меня на свою сторону. Я лишь пытаюсь описать действительность и осветить в своем докладе точку зрения обеих сторон. Так ведь и нужно, верно?

– Что нужно, так это сделать работу в отведенное время и не растрачивая деньги спонсоров. Мы не можем себе позволить, чтобы ты оставалась там. Все сроки уже прошли. Кстати, и администрация интересовалась твоим пребыванием в «Американском квартале». Что, в Израиле нет отелей подешевле?

– «Американский квартал» находится в палестинской зоне, там собираются палестинские лидеры и именно там, кстати, останавливаются переговорщики от Европейского Союза во процессе мирных переговоров.

– Ага, только у них-то никто не просит счетов, в отличие от нас. Ладно, Мариан, возвращайся, я больше не буду тебя покрывать. Неделя и ни дня больше, это точно.

Два последующих дня она посвятила запланированным визитам в Рамалле и Вифлееме. Она чувствовала разочарование после разговоров с палестинскими лидерами. Ту же досаду она ощущала и слушая израильских лидеров.

Любой беспристрастный наблюдатель сказал бы, что единственное решение – это совместное существование двух государств. Другого выхода нет.

Она не могла не восхищаться палестинцами. Для этого у нее были веские причины, но главная из них – их твердость и готовность пожертвовать собой, защищая попранные права. Их не победили, они по-прежнему ждали справедливости.

В дом Изекииля она вернулась лишь через три дня. Ханна, его внучка, приняла ее с широкой улыбкой. Девушка преодолела свое недоверие и вела себя дружелюбно.

– Я оставила еду на случай, если ваш разговор затянется.

– Не стоило так беспокоиться.

– Это всего лишь салат, немного хумуса и тушеная курица, так что это вам не придется ни о чем беспокоиться, только разговаривать.

Когда девушка оставила их вдвоем, Мариан почувствовала на себе изучающий взгляд Изекииля.

– Что ж, теперь ваша очередь, – сказал он.

– Это будет непросто, в конце концов, речь одет о финале истории, которая принадлежит и вам. Там есть события, в которых вы принимали участие.

– Мне очень важно услышать версию Зиядов. Думаю, вы понимаете, какое значение имеет для меня эта семья. Уверен, что вы не отклонитесь от истины ни на йоту. Но истина иногда бывает многоликой.

– Истина – всегда истина, – ответила Мариан, стараясь справиться с дурными предчувствиями.

– Это не так. Истину окружают другие элементы – сущность каждого из нас, наши жизни и события текущего момента. К примеру, Иерусалим – священный город для христиан и мусульман, это истина. Но за много столетий до того, как он стал таковым для тех и других, он также был столицей нашего царства, святым городом для иудеев. А теперь это оспаривают. Моя истина так же осязаема, как и истина Зиядов. Но не будем спорить. Я вас слушаю.

***

Вади Зияд не сомневался, что хочет стать учителем. Он мечтал об этом каждую минуту, пока сражался в песках Египта против Африканского корпуса Роммеля.

Он ненавидел насилие – и, тем не менее, шел в бой с оружием в руках. «Я знаю, за что сражаюсь,» – говорил он себе в минуты отчаяния. Бывали времена, когда ему приходилось повторять это несколько раз, чтобы решиться снова открыть стрельбу.

Он долго не мог прийти в себя, когда впервые увидел трупы таких же солдат, как он сам, только одетых в немецкую форму, и долго не мог избавиться от мысли, что, возможно, некоторые пали от его руки.

Он сам удивлялся, что выжил во всех сражениях и перестрелках, в которых ему довелось участвовать. Он знал, что в любую минуту может погибнуть сам, как сегодня от его руки погиб немецкий солдат. Так он прошел всю войну, ожидая той неотвратимой минуты, когда вражеская пуля пробьет его грудь и отнимет жизнь. Но этого так и не случилось, и теперь он может вернуться в Палестину после теплого прощания с командиром, наградившим его медалью за отвагу.

За время войны он хорошо узнал британцев. Трудно не узнать людей, вместе с которыми рисковал жизнью. Он восхищался их решимостью и отвагой; они знали, чего хотели и за что боролись. «Если бы арабы могли действовать столь же слаженно...», – думал он про себя. Однако, когда он вернулся домой, многие из его друзей стали упрекать его за то, что воевал на стороне британцев, которые, по их мнению, не более чем захватчики, защищающие исключительно свои интересы.

На войне всё было по-другому. Вади ни секунды не колебался, чью сторону выбрать. Гитлер виделся ему настоящим злодеем. Он ни за что не стал бы рисковать жизнью ради такого человека. Он не сомневался, что истинная цель Гитлера – превратить Палестину в немецкую колонию. И уж конечно Вади не разделял его ненависти к евреям.

Среди друзей Вади было немало евреев. Он вырос рядом с Садом Надежды и питал искреннюю привязанность ко всем его обитателям. С теплой улыбкой вспоминал он Изекииля – мальчика, что всей душой был ему благодарен за спасение жизни. Вади старался никогда не вспоминать о шрамах, оставшихся лице после пожара, но прекрасно знал, какое впечатление они производят на окружающих.

Он не известил отца о своем возвращении. Подходя к дому, он издали увидел, как мать в саду поливает цветы, и улыбнулся. Сальма с нежностью ухаживала за садом, который считала только своим и где, помимо лекарственных трав, разводила много прекрасных цветов. Вади не удивился, когда мать вдруг выпрямилась и, подняв руку к глазам, стала вглядываться вдаль, за горизонт. Сальма еще не видела сына, но уже почувствовала, что он возвращается. Прошло еще несколько минут, пока она наконец его разглядела и бросилась навстречу, повторяя на бегу его имя.

Какой странной была эта встреча! Сколько думал он о матери в те тяжелые дни войны, полные боли, страха, отчаяния, представляя себе эту минуту, когда, вернувшись домой, заключит ее в объятия.

При виде сына мать заплакала от радости, а отец, как мог, старался сдержать слезы. Вади ощутил в душе некоторую пустоту, обнаружив, что сестры Наймы больше нет в доме. Он ничего не сказал об этом отцу, но его расстроило известие о том, что Найму выдали замуж. Неужели нельзя было дождаться его возвращения или хотя бы позволить Найме самой выбрать жениха? Он, конечно, знал, что Тарек – хороший человек, иначе отец ни за что не отдал бы за него Найму, но все же... Ему бы хотелось, чтобы Найма тоже встретила его, ему представилось, как она хлопает в ладоши, с интересом расспрашивая, как он жил и воевал. Но теперь у Наймы была своя семья, и уже родился первый ребенок.

– Она придет, как только узнает, что ты вернулся, – сказал отец, заметив, как огорчен Вади отсутствием Наймы.

– Тарек пылинки с нее сдувает, бережет, словно алмаз, – заверила Сальма.

Чуть позже мать рассказала, что у Наймы и Тарека есть собственный дом, в котором его младшая сестра стала полной хозяйкой. А ведь многим женщинам, живущим в доме свекрови, только и остается, что молча страдать. Далеко не всем так везет, как Сальме, которой посчастливилось найти в Дине не свекровь, а вторую мать.

Свою комнату Вади нашел такой же, какой оставил. Его рубашки по-прежнему лежали стопкой в ящиках комода, а простыни пахли лавандой, которую Сальма своими руками выращивала на грядках.

В первую ночь дома он долго не мог заснуть. Мягкая постель казалась ему непривычной после ночевок на голой земле, под открытым небом. Он привык к этим ночевкам, но пока воевал в Египте, не переставал мечтать о собственной постели.

Вместе с матерью он отправился в Сад Надежды и огорчился отсутствием Изекииля и Бена. Мириам выглядела постаревшей, а Марина исхудала так, что ее трудно было узнать. Тем не менее, обе по-прежнему неустанно работали в саду от рассвета до заката. Игорь как всегда добывал камень в карьере и был так занят, что едва нашел время, чтобы поздороваться с Вади и пожать ему руку. Было очень печально видеть, как в этом опустевшем доме поселилась гулкая тишина.

Женщины рассказали, что Луи гораздо больше времени проводит в Тель-Авиве, чем в Иерусалиме, а Изекииль и Бен все еще не вернулись домой, хотя прошло уже несколько месяцев, как закончилась война.

Вади решил, что обязательно поможет женщинам ухаживать за садом; только он не был уверен, что найдет для этого время, поскольку уже твердо решил, что начнет работать учителем. Он начал готовиться к этому поприщу еще до войны.

– Юсуф тебе поможет, – заверил Мухаммед.

– Папа, я не хочу быть никому обязанным, – ответил Вади.

– Это твой дядя, он женат на твоей тете Айше. Если он тебе поможет, ты не будешь никому обязанным, – убеждал его Мухаммед.

– Я бы хотел попытаться сам, – возразил Вади. – Я собираюсь навестить своих старых учителей: может, они мне что посоветуют.

Мухаммед кивнул; он гордился целеустремленностью сына. Тем не менее, он все же сказал Юсуфу, что Вади нужна работа. В тот день как раз была пятница. Сальма пригласила их с Айшой на семейный ужин, пригласили также Хасана и Лейлу, их сына Халедом, Найму и Тарека. «Как же все-таки хорошо иметь семью», – думал Мухаммед. Это и в самом деле замечательно, несмотря на все разногласия, что случались у него с Хасаном и Юсуфом. Его уже давно одолевали сомнения. Во время войны Хасан и Юсуф открыто проявляли свою приверженность муфтию. Он даже упрекал их, напоминая, что его сын сражается против немцев.

Вади с радостью вновь встретился с Рами. Старший сын Айши был старше его всего на год, и с детства они были неразлучны. А кузина Нур стала еще красивее, чем в детстве, но осталась такой же скромной и застенчивой.

– Я рада, что ты вернулся так вовремя, – сказала Айша, обнимая племянника. – Как раз к свадьбе Нур.

Нур застенчиво опустила взгляд. До свадьбы оставалось всего несколько дней, и ей полагалось радоваться, однако радости она не чувствовала. Напротив, ее бросало в дрожь при мысли, что придется оставить свой дом и уехать с почти незнакомым человеком на другой берег Иордана. Айша призналась дочери, что и ей в молодости пришлось пережить то же самое. Правда, Айше повезло, ей не пришлось слишком долго жить в доме свекрови. Здесь же был совершенно иной случай. Человек, которого выбрали ей в мужья, имел в самом центре Аммана собственный дом, а кроме того, был одним из самых преданных слуг эмира Абдаллы.

Юсуф убедил Айшу, что Эмад будет для Нур хорошим мужем. Во время войны его отец был соратником Юсуфа. Он был бедуином, и его семья на протяжении веков хранила верность Хашимитам.

Пока Сальма готовила баранину, а Нур и Айша ей помогали, они не переставали обсуждать предстоящую свадьбу. Неподалеку от них отдыхала Лейла. За последние годы она так располнела, что едва могла двигаться; к тому же с возрастом она приобрела привычку засыпать при любой возможности, не обращая внимания на окружающих.

Мужчины тем временем пили гранатовый сок и курили столь любимые Мухаммедом египетские сигареты, которые Вади привез ему в подарок. Как всегда в такие минуты, они говорили о будущем Палестины.

– Я знаю от Омара, что с тех пор как закончилась война, «Хагана» перестала враждовать с «Иргуном», – рассказывал Юсуф. – Они даже объединили свои силы в борьбе против британцев

– Это хорошо или плохо? – спросил Вади.

– Они пытались убедить британцев помочь европейским евреям, освобожденным из концлагерей, но британцы отказались. Тем не менее, Еврейское агентство не перестает переправлять в Палестину выживших евреев. Кроме того, оно нашло союзника в США – в лице американского президента Гарри Трумана, который надавил на британцев, когда они пытались не пустить в Палестину сто тысяч евреев, – ответил Юсуф племяннику.

– Так ведь Труман – и сам сионист, – произнес Мухаммед, скорее утверждая, чем спрашивая. Его всегда восхищала информированность зятя.

– Говорят, он большой знаток Библии и нисколько не сомневается, что эта земля должна принадлежать евреям, – сказал Юсуф.

– Итак, теперь у нас есть еще одна палестинская комиссия. Одна из тех бесчисленных комиссий, которые так любят создавать европейцы – чтобы решить, что делать с тем, что им не принадлежит, – объяснил Вади Халед. – Британцы согласились на создание этой комиссии, потому что не хотят ссориться с президентом Труманом.

Мухаммед внимательно слушал кузена. Халед был закаленным человеком, как и он сам. Они вместе сражались под знаменами Фейсала в те времена, когда еще верили в возможность единого арабского государства. Мухаммед уважал кузена за верность и мужество, и со временем научился доверять его мнению. Халед старался не вступать в споры с отцом, но Мухаммед прекрасно знал, что его взгляды на ситуацию в Палестине очень отличаются от взглядов его отца Хасана, который всегда был убежденным сторонником муфтия Хусейни, хотя его сын никоим образом не одобрял действий муфтия.

– В любом случае, несмотря на давление со стороны американцев, британцы не собираются облегчать жизнь Еврейскому агентству. Проигрыш Уинстона Черчилля на выборах стал для евреев шагом назад. Нового премьера, лейбориста Клемента Эттли, совершенно не волнуют проблемы евреев, переживших заключение в лагерях. А Эрнест, Бевин, новый министр иностранных дел, на ножах со стариком Вейцманном, – добавил Юсуф.

– Что в очередной раз доказывает: надо думать головой, вместо того чтобы слепо доверять политикам, – рассудил Вади. – Вспомните, как демонстрировали лейбористы свою поддержку евреев, но это не помешало им изменить мнение и свою политику.

– Ты прав, сынок, – сказал Мухаммед. – Вот поэтому я неустанно твержу то же, что всегда говорил мой отец: мы должны жить так, как велит совесть, и что бы ни случилось, не обманывать самих себя. Вот представьте себе, как себя чувствуют евреи, которые поверили обещаниям лейбористов, что они помогут евреям решить их проблемы, а те их предали.

– Евреев они предали, но у нас другой случай, и нам они, несомненно, помогут, – Хасан торжествующе улыбнулся; не желая принимать очевидного.

– Мы будем полными идиотами, если поверим, что британцы будут нас защищать, если это не входит в круг их интересов, – напомнил Рами. – Боюсь, мы совершаем ту же ошибку, которую в свое время совершили евреи.

– Кузен прав, – добавил Вади. – Наше будущее станет таким, каким мы его построим, но построим сами, не рассчитывая на помощь британцев. Я сражался с ним бок о бок и знаю, что они думают и чувствуют. Несмотря на то, что многие британские офицеры питают к нам симпатию, они все как один подчиняются приказам, и на первом месте у них всегда интересы Великобритании.

Они ужинали и болтали до поздней ночи, радуясь, что вся семья снова в сборе и в ней появился новый человек – муж Наймы Тарек.

Вади все никак не мог привыкнуть, что сестра стала женой этого человека, который едва прислушивался к беседе. Он не знал, то ли Тарек по натуре настолько безразличен, то ли у него были свои причины так себя вести, но Вади все же хотелось услышать его мнение.

Найма казалась совершенно спокойной. Вади пристально наблюдал за ней, боясь увидеть тоску в ее глазах, но ничего такого не заметил. Его сестра, казалось, была вполне довольна своей семейной жизнью и с нежностью нянчила сына. Маленький Амр был похож на Найму, и это наполняло радостью ее сердце.

– Лучше мы перехватим у них эстафету, – с улыбкой поддержал Рами.

– Ты прав. Смотрю на свою сестру и с трудом представляю ее в роли жены и матери, что есть то есть.

– А я чувствую то же самое, глядя на Нур. Для меня она навсегда останется маленькой девочкой. Но, как видишь, через несколько дней сестра выходит замуж и скоро будет нянчить собственных детей. Наши родители состарились, теперь пришел наш черед позаботиться о будущем.

Рами прав, подумал Вади, посмотрев на отца. Волосы Мухаммеда поседели, в глазах отражалась усталость прошедших лет. Но он не покорился возрасту. Он был всё так же предан своим идеалам и друзьям, невзирая на последствия.

Отец говорил, что трещина между арабами и евреями с каждым днем становится всё глубже.

– Мне хотелось бы вновь встретиться с Беном и Изекиилем, они наши лучшие друзья, – признался Вади.

– Да, мы с тобой – кузены и выросли вместе, но они для нас тоже почти родные. Думаю, Изекииль в конце концов вернется в Иерусалим; насчет Бена – не знаю; думаю, он расстроится, когда увидит, что Найма вышла замуж, – ответил Рами. – Ты же знаешь, он всегда ее любил.

– Ты тоже об этом догадался? – спросил удивленный Вади.

– Нужно быть слепым, чтобы не догадаться об очевидном, – ответил Рами.

– Да, ты прав.

Они надолго замолчали. Ни один не решился сказать вслух, что задолго до того, как Бен влюбился в Найму, они не раз замечали, какими глазами Мухаммед смотрел на Марину и как она смущенно отворачивалась, встречаясь с ним взглядом.

Рами ничего не сказал, понимая, что это больно ранило бы Вади, и тот оценил деликатность кузена. В детстве он не понимал, что значат все эти взгляды, как не понимал и смущения Игоря, мужа Марины, и почему Сальма так натянуто улыбается. Но при этом он ни разу не слышал, чтобы мать хоть словом упрекнула отца. Он вообще не помнил, чтобы родители когда-либо это обсуждали. Тем не менее, когда он вырос, то понял, что эти взгляды были ничем иным, как эхом прежней любви, которой не суждено было осуществиться.

Мухаммед подошел к Вади и Рами. Он явно гордился тем, что они выросли такими разумными.

Юсуф сообщил, что Омар Салем поставил его сына во главе одной из своих компаний, которая занималась торговлей тканями. За годы работы Рами показал себя непревзойденным руководителем, а со временем его деловые качества лишь возросли.

– Старики всегда скучают, когда молодежь говорит о политике, – заметил Мухаммед.

– Все на свете – политика, отец, – ответил Вади, с любовью глядя на Мухаммеда. – И война, и мир – не что иное, как две стороны одной медали, именуемой политикой.

Они допоздна засиделись за ужином. Было холодно, как всегда в феврале в Иерусалиме. Февраль 1946 года не был исключением из правила.

Вади решил навестить своих бывших учителей из британской школы Сент-Джордж. Они встретили его с большой теплотой, зная, что во время войны он сражался на их стороне. Вади спросил, где он может найти работу учителя. Один из бывших его наставников, суровый мистер Браун, пообещал рекомендовать его одному монаху-францисканцу, открывшему школу для арабских детей, родители которых не имели средств, чтобы дать детям достойное образование.

– Этот монах – хороший человек, – убежденно заявил мистер Браун. – Хотя, конечно, мечтатель. Его школа существует исключительно благодаря пожертвованиям. Вы частенько можете увидеть его на улицах Старого города с жестянкой на шее, в которую он собирает милостыню для своей школы.

Мухаммед не хотел разочаровывать сына, когда тот получил рекомендательное письмо от мистера Брауна, ведь он так гордился. Сам Мухаммед уже был наслышан о безумном монахе, обосновавшемся в нескольких десятках метров от Дамаскских ворот, где оборудовал под школу старый заброшенный склад. Склад принадлежал Омару Салему, тот любезно согласился предоставить его настырному монаху, который твердо вознамерился обучать бедных детей. Омару Салему совсем не нравилось, что христианин будет обучать мусульманских детей, но монах заверил его, что вовсе не собирается обращать детей в христианство, а хочет лишь научить их читать и писать. В итоге Омар Салем успокоился и согласился уступить ему склад.