Текст книги "Стреляй, я уже мертв (ЛП)"
Автор книги: Хулия Наварро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 55 страниц)
– Игорь, ты можешь ненадолго оставить нас вдвоем? – попросила Марина.
В глазах Игоря вспыхнула ярость; просьба Марины его унизила. Мгновение он стоял в нерешительности; потом молча вышел из гостиной, даже не взглянув на них.
– Отец погиб, – чуть слышно произнес Вади.
Марина рухнула на колени, закрыв лицо руками и пытаясь заглушить крик. Вади вспомнил, что точно так же кричала Сальма.
Вади подошел к ней и почти силой поднял на ноги, обняв за плечи, словно родную мать.
– Он всегда любил тебя, – произнес он, протягивая ей фотографию с проступившими пятнами крови.
Марина взяла в руки карточку и судорожно схватилась за Вади, чтобы не упасть снова. На фотографии была она в восемнадцать лет. Когда-то давно она действительно подарила эту карточку Мухаммеду, но даже помыслить не могла, что все эти годы он свято ее хранил, пряча от Сальмы и всех близких.
Вади повернулся и решительно направился в сторону двери. Ему больше нечего было сказать. Он уже дал себе слово, что никогда больше ноги его не будет в Саду Надежды.
Однако самое худшее было еще впереди. В апреле 1949 года Израиль подписал перемирие с пятью арабскими государствами, с которыми прежде воевал. Условия этого перемирия включали и пункт относительно Иерусалима. Старый город отходил под власть Абдаллы, а новому государству оставалась западная его часть и анклав, расположенный на горе Скопус.
В тот день, когда было подписано перемирие, Сальма горько рыдала, чего прежде с ней не случалось. Палестины больше не было; ее дом располагался в западной части Иерусалима, которая отныне принадлежала государству Израиль.
У Вади больше не осталось никаких сомнений относительно того, что делать.
– Мы уезжаем, и уезжаем все вместе, – сказал он. – Мы не можем смириться с тем, что стали чужими в собственном доме. Если мы останемся здесь, то станем гражданами Израиля.
Аниса кивнула. Она тоже не хотела жить в стране, которая ей больше не принадлежала. Она до сих пор не могла взять в толк, как это дом, где родился ее сын, вдруг стал принадлежать другой стране. Получалось, что у них отняли не только будущее, но и прошлое.
Они упаковывали багаж с такой тщательностью, словно хотели забрать с собой не только вещи, но и воспоминания, которые не желали оставлять здесь.
Они как раз грузили вещи в старый грузовик Мухаммеда, когда вдруг увидели идущего к ним Изекииля. Вади встал у него на пути.
– Чего ты хочешь? – спросил он.
– Я вижу, вы уезжаете, и захотел напоследок повидаться с вами. Это ваш дом, ваш сад, вы не должны все это бросать.
– Быть может, вы и привыкли жить на чужой земле и быть чужаками в собственных домах, но для нас это неприемлемо, – ответил Вади. – Мы вернемся, когда эта земля вновь станет нашей и снова будет называться Палестиной и никак иначе.
– Вади, я обязан тебе жизнью и не могу допустить, чтобы мы расстались врагами.
– Тебе достается все мое имущество, и ты же просишь меня не сердиться?
– Этот дом навсегда останется вашим, и только вашим. Клянусь тебе, ничья нога не ступит на эту землю.
– Уходи, Изекииль, – попросил Вади. – Позволь нам проститься со своим домом.
Изекииль не стал настаивать, развернулся и медленно побрел в сторону Сада Надежды. Он знал, что не в его силах предотвратить разрыв с Зиядами, ведь и он, и Вади были всего лишь пешками в чужой игре, и эта игра неизбежно вела к противостоянию.
15. Вторая катастрофа
Марина посмотрела на прикрывшего глаза Изекииля. Ей показалось, что он заснул, однако она вдруг почувствовал на себе его взгляд.
– Таков конец этой истории, – закончила она. – Что произошло дальше, вы и сами знаете. Теперь вы живете на этой земле, где прежде стоял Сад Надежды, а Зияды по-прежнему ведут в Аммане жизнь изгнанников. Та ночь 14 мая стала настоящим бедствием, поистине катастрофой, которая длится и по сей день.
– Вади Зияд больше ничего вам не рассказал? – спросил Изекииль, глядя на Мариан.
– Разумеется, он рассказал мне намного больше, – ответила Мариан. – Но я думаю, что было бы излишним пересказывать во всех подробностях то, что происходило за последние шестьдесят лет. Тысячи палестинцев заполнили лагеря для беженцев, расположенные в тех местах, что прежде были их родиной. Другие оказались в изгнании; кое-кто из них решил начать новую жизнь, обосновавшись в Европе, Соединенных Штатах, странах Персидского залива... Но ни один все эти годы не терял надежды на возвращение, – Мариан, казалось, с трудом подбирала слова.
– Я понимаю, что они не теряли надежды, – произнес Изекиль. На протяжении двух тысячелетий евреи тоже не уставали повторять: «Следующий год мы встретим в Иерусалиме».
– Значит, вы считаете, что палестинцы восстановят справедливость через две тысячи лет? – на этот раз в голосе Мариан прозвучала горькая ирония.
– Итак, мы остановились на 1948 году, когда властители мира впервые пришли к мысли о том, что единственный выход – раздел страны и образование двух государств. Людям пришлось с этим смириться, – в голосе Изекииля прозвучала печаль; казалось, он говорит сам с собой.
– Думаю, что на самом деле ситуация еще хуже, – ответила Мариан. – Слишком много погибших с обеих сторон.
– Мертвые здесь ни при чем. Это живые с обеих сторон делают все, чтобы помешать принять справедливое решение и достичь наконец желанного мира.
– Невозможно найти справедливое решение, учитывая, что Израиль продолжает нарушать все условия и строит свои поселения в местах, которые, согласно решению ООН, принадлежат палестинцам.
– Об этом вы и собираетесь рассказать в своем докладе?
– Да.
– Я надеюсь, что, помимо мнения на этот счет Вади Зияда, вы учтете и мою точку зрения, которую я неоднократно выказывал в наших беседах. Полагаю, будет очень интересно послушать две параллельные версии истории.
Мариан пожала плечами. Она вдруг почувствовала себе усталой и даже подумала, был ли вообще какой-то смысл в том, чтобы провести столько дней и часов, слушая бесконечные рассуждения этого старика. Однако Вади Зияд настоятельно просил ее об этом, и теперь она задавалась вопросом зачем.
– Ты ничего не потеряешь, если его выслушаешь, – убеждал ее Вади, пока она вела долгие беседы с израильтянином.
Да, конечно, Изекииль Цукер много страдал, но ничуть не больше, чем Вади и многие другие палестинцы, обманутые в своих надеждах.
– Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали, что произошло с Зиядами, – попросил Изекииль.
– Ну что ж, думаю, вы и сами можете представить, что их жизнь мало чем отличается от жизни многих других беженцев. 1948 год стал годом катастрофы, и мне кажется, прибавить тут больше нечего.
– Нет, Мариан, еще не время ставить последнюю точку. Вы ведь и сами знаете.
– Полагаю, больше не имеет смысла продолжать эти бесконечные рассказы...
– Пожалуйста, продолжайте, осталось совсем немного...
Мариан хотела сказать, что история закончена и говорить больше не о чем, но передумала и неохотно продолжила рассказ.
***
Вади и Аниса добрались до Иерихона, где остановились на некоторое время в доме Наймы. Сестра Вади была бесконечно рада увидеть их живыми.
Тарек, муж Наймы, предложил ему работать вместе с ним.
– Тебе все равно нужно чем-то зарабатывать на жизнь, а мне нужен человек, которому я мог бы доверять, – сказал он Вади. – Твоя сестра будет счастлива, если мы станем работать вместе.
Тем не менее, Вади отклонил щедрое предложение зятя. Он не хотел быть учителем и мечтал при первой возможности вернуться в Иерусалим. Пребывание в Иерихоне было для него лишь остановкой на этом пути, возможностью залечить душевные раны. Он непременно вернется в Иерусалим, вместе с Анисой и сыном. Он не знал, что сталось с братом Августином, но был по-прежнему преисполнен решимости продолжать обучать детей в импровизированной школе, а также вернуться на работу в типографию мистера Мура, если, конечно, тому не пришлось бежать из Старого города.
Он решил поручить Анису заботам сестры, пока не найдет новое жилье; потом он непременно вернется за ней. Вади не хотел, чтобы с Анисой и маленьким Абдером что-то случилось. У него мало что осталось, но все же достаточно, чтобы начать новую жизнь.
– Палестины больше нет, – сетовала Аниса.
И она была права. Палестины больше не существовало; теперь одна ее часть называлась Трансиорданией, а другая – Израилем. Да, границы еще не установились, они продолжали меняться, но надежды на возрождение Палестины больше не было.
Вади удалось снять скромный домик неподалеку от школы брата Августина, всего в сотне метров от Дамаскских ворот, за которыми начинался Старый город. К счастью, брат Августин был жив и не покинул Иерусалима.
В Иерусалиме родились и выросли четверо сыновей Вади и Анисы; там они и жили вплоть до 1967 года, пока израильтяне не захватили весь город и не отправили их всех в новую ссылку – на сей раз в Амман.
Зияды были всей душой преданы семье Абдаллы, начиная с тех далеких времен, когда Мухаммед сражался бок о бок с Фейсалом и самим Абдаллой, мечтая о рождении большого арабского государства, и до провозглашении Трансиордании, которая вскоре станет называться Иорданским королевством. Зияды любили их так же беззаветно, как и саму Палестину. Однако Аниса не разделяла столь безоглядной любви.
– В этой войне победили евреи и Абдалла, – жаловалась она Вади.
– Король Абдалла – самый разумный из всех арабских правителей, – отвечал Вади. – Он единственный, кто не пытается обманывать своих подданных.
Брат Августин был согласен с Анисой.
– Абдалла построил свое королевство на развалинах Палестины, – говорил он.
– Полно, брат, не злись, – уговаривал его Вади. – Войска короля Абдаллы проявили в этой войне больше мужества, чем все те, кто обещал нас спасти. Кроме того, он отвоевал для арабов Старый город. Благодаря ему Иерусалим – наш.
– Да, Иерусалим – ваш, – отвечал монах, не питавший никакой любви к израильтянам. – Но не забывай, что западная его часть досталась евреям – та часть, где стоял твой дом и сад, где похоронены твои деды и прадеды.
Омар Салем, который тоже выжил в войне, по-прежнему оставался одним из самых влиятельных людей в Иерусалиме. Вади не питал к нему особой приязни, но при этом не мог забыть, что Омар был другом его семьи, и поэтому время от времени принимал приглашения в его дом, чтобы выпить чаю и побеседовать о будущем с другими гостями.
Тем не менее, отчуждение между Вади и Омаром Салемом все нарастало, и главной его причиной был муфтий Хусейни. Вади от всей души презирал Хусейни за его заигрывания с Гитлером во время войны, однако Омар Салем считал, что муфтий всего лишь стремился защитить Палестину от злоумышленников, каковыми были евреи в его глазах. Поэтому для Омара Салема стало настоящим оскорблением, когда король Абдалла назначил новым муфтием Иерусалима шейха Хусама-ад-Дин Яраллаха.
Вади никогда не скрывал своей симпатии к иорданскому королю и не видел ничего плохого в его стремлении сделать палестинцев единой нацией. Поэтому в тот день, когда Абдалла убили, Вади почувствовал, будто потерял члена семьи.
То роковое утро 1951 года пришлось на пятницу, и король решил отправиться в мечеть на Храмовой горе, чтобы помолиться. Его внук Хусейн, ставший впоследствии королем, вспоминал, что в тот день дед, словно предчувству судьбу, сказал, что ему бы хотелось погибнуть от выстрела в голову, и чтобы стрелявший остался неизвестным.
Вади в тот день как раз направлялся к мечети Аль-Акса, когда вдруг раздался глухой хлопок выстрела, а затем послышались крики. Он ускорил шаг, но тут иорданские солдаты преградили ему путь. В нескольких метрах впереди на мостовой распростерлось тело короля. Его убийцей оказался портной; какой-то ничтожный портной отнял жизнь у короля. Никто потом не вспомнит его имени, но звали его Мустафа Шукри Ушо.
Но в эти минуты всеобщего замешательства лишь один человек увидел и запомнил убийцу. Хусейн, внук короля.
Это убийство стало настоящим потрясением для Вади – как и для всех тех, кто питал симпатию к семье Хашимитов.
После этого жизнь вошла в привычную колею – вплоть до 1967 года, когда в результате Шестидневной войны разразилась новая катастрофа. Арабские государства вновь попытались возродить прежнюю Палестину – и потерпели неудачу, разбитые наголову армией Израиля. Война длилась шесть дней, и в итоге израильтяне захватили весь Иерусалим.
Евреи и арабы отчаянно сражались друг с другом за каждый дом, за каждую пядь земли. Вади и его сыновья вместе с другими арабами защищали город. Но все напрасно: очередная война привела лишь к тому, что Израиль получил новые территории, в том числе и Старый город.
Вади Зияду вместе с Анисой и сыновьями пришлось отправиться в новую ссылку; теперь они нашли приют в Аммане.
Найма, сестра Вади, уговаривала их вернуться в Иерихон, но Аниса категорически отказалась.
– Я не хочу быть изгнанницей в собственной стране, – сказала она. – Если мы останемся в Иерихоне, то вынуждены будем подчиняться израильтянам, а они станут указывать, что нам можно, а чего нельзя. Так вот, я предпочитаю жить в таком месте, где никто не назовет меня чужой, где я хотя бы не буду чувствовать себя униженной.
Это были нелегкие годы. Какое-то время они жили в лагере для беженцев, где Вади обрел свое истинное призвание: учить детей. Он помог построить школу и прилагал все усилия, чтобы обеспечить детям хотя бы подобие нормальной жизни.
Они так никогда и не вернулись в Иерусалим. Израиль не дал разрешения. А кроме того, как бы смогли они там жить, чувствуя себя чужими в собственной стране? Для них, как и для большинства палестинцев, все было кончено еще в 1948 году. И это, как я уже сказала, конец истории.
Мариан замолчала. Было видно, что разговор ее утомил, и продолжать не хочется. Ее взгляд рассеянно блуждал по комнате.
– Вы собираетесь вернуться в Амман? – спросил Изекииль, возвращая ее к реальности.
– Да, хочу попрощаться с Зиядами.
– А потом в вернетесь домой, к своей работе, напишите доклад, который потом опубликуют в газетах. Его несколько часов пообсуждают, а потом все останется по-прежнему.
– Да, все останется по-прежнему. Ваш сын по-прежнему будет проводить политику новых поселений, захватывая потихонечку палестинские земли, а тысячи людей будут взывать к справедливости.
– Вади Зияд рассказывал вам о том, как он жил все эти годы?
Вопрос застал ее врасплох. К чему он клонит?
– Да, конечно.
– Вы не могли бы мне рассказать?
– Не понимаю, почему вы так настаиваете... – сказала она. – Вы же знаете лучше меня, что в 1948 году жизнь палестинцев превратилась в настоящий ад. Не думаю, что имеет смысл продолжать.
– А я вам скажу, что, если уж мы говорили о том, что было до 48 года – то должны узнать о том, что стало дальше; кстати, я полагаю, что именно поэтому вы здесь оказались. В конце концов, никому не интересно все то, о чем мы с вами до сих пор говорили; но в тех событиях, которые произошли в ночь на 14 мая 1948 года, как раз и кроется причина вашего появления.
– К сожалению, я не могу больше задержаться в Израиле ни на один день. Босс требует, чтобы я немедленно возвращалась.
– Значит, вас совершенно не интересует, чем все закончилось?
Мариан беспокойно заерзала. Изекииль заставил ее занервничать.
– Ну что ж, тогда я вам расскажу, что было дальше.
– Думаю, вам будет трудно рассказать мне о том, что произошло с Зиядами, – возразила Мариан.
– Вы ошибаетесь, мне это вовсе не трудно. Точно так же, как Вади Зияд может поведать вам во всех подробностях о том, что в эти годы происходило со мной.
– Не понимаю...
– О, разумеется, не понимаете... Вполне может быть, что вы знаете о Зиядах даже меньше, чем знаю я.
– Вы ошибаетесь, ни Вади Зияд, ни его внуки ничего от меня не скрывали... Поверьте, у них не было для этого никаких причин.
– Я понимаю, что вы устали и хотели бы поскорее закончить. Мне бы тоже этого хотелось. Но все же позвольте рассказать окончание этой истории. Уверен, Вади не будет возражать. С того рокового 1948 года мы оба много страдали, и оба понесли тяжкие утраты: мы потеряли своих детей. А самое грустное – то, что его дети, так же, как и мои, погибли, сражаясь за идеи, в которые свято верили.
– Я уже почти закончила доклад. Полагаю, мне больше нечего добавить. К тому же я устала...
– Не волнуйтесь, у вас будет достаточно времени, чтобы хорошенько обо всем подумать. И думаю, уже сегодня вечером для вас начнется новая жизнь.
– Я вас не понимаю...
– Разумеется, понимаете, только боитесь это признать. Так вот, слушайте дальше...
Я ничего не знал о Вади вплоть до 1972 года. Он не желал ничего обо мне слышать, да и я не искал повода с ним увидеться. Война разлучила нас; мы оказались во враждующих лагерях, и на карту было поставлено много больше, чем жизни нескольких тысяч человек, для которых оказалось чрезвычайно важным обладать этим куском земли.
Израильтяне хорошо понимали, за что борются; знали, что если у них отнимут этот кусок земли, им снова придется вести жизнь вечных скитальцев, вручив свою судьбу в чужие руки. Мы не могли этого допустить. На протяжении веков мы томились в гетто, платили неподъемные налоги тем, кто соизволил принять нас в свои государства, терпели неустанные гонения и клевету и постоянно страдали из-за неправедной ненависти всех тех, кто обвинял нас в том, что мы распяли Иисуса.
На протяжении скольких поколений детям твердили одно и то же: евреи убили Иисуса! Это на долгие века сделало нас преступниками и париями, а мы на протяжении этих веков делали все, чтобы не возбуждать лишнего гнева всех, кто ненавидел нас уже за то, что мы живем на свете. Мы страдали от погромов в России, Польше, Германии и еще во многих и многих местах... Нас изгнали из Испании, Португалии... На свете не было ни одного места, которое мы могли бы считать своим; все, что у нас было, что давало нам силы все эти годы и века – неистребимое чувство, что есть на свете место, откуда мы все родом, где кроются наши корни, и это место – голые холмы Иудеи и Самарии.
«Следующий год мы встретим в Иерусалиме», – повторяли многие и многие поколения евреев на протяжении веков – до тех пор, пока в один прекрасный день несколько сотен мужчин и женщин решили туда вернуться. Мой отец, Самуэль Цукер, был одним из этих людей. Затем Германия развернула самую страшную программу массового уничтожения евреев – Холокост. Шесть миллионов человек погибли в газовых камерах концлагерей. И мы это допустили. Мы позволили загонять нас в концлагеря, как наши предки на протяжении веков терпели гонения и погромы, позволяли сжигать свои дома и убивать детей.
Когда палестинские евреи узнали обо всех ужасах, совершенных нацистами во время Второй мировой войны, им стало ясно, что нам нужен собственный дом и что этот дом ждет на земле предков, и нигде больше. Мы поделились своими соображениями с несколькими влиятельными арабскими семьями – такими, как семья Хашимитов, и они, казалось, были готовы пойти нам навстречу – по крайней мере, в этом вопросе. Вы знаете, в чем арабские лидеры на протяжении десятилетий обвиняют иорданскую королевскую семью? В том, что они сохраняли чувство реальности – и в прошлом, и в настоящем, и старались хоть как-то найти с нами общий язык. Этого им так никогда и не простили, несмотря на то, что они храбро сражались за правое дело. Иорданцы – поистине грозные воины.
Я уже говорил, что с того памятного дня 1949 года, когда Вади и Аниса покинули свой дом, мы ничего не знали друг о друге. Я не знал, что Айша умерла в Аммане, а она не знала о смерти Марины и Игоря.
Сказать по правде, Марина ненадолго пережила Мухаммеда. И мне кажется, что душа ее умерла в тот самый вечер, когда Вади принес в Сад Надежды весть о его гибели.
Через несколько дней у Марины случился сердечный приступ. Тогда она поправилась, но ненадолго, и вскоре ее сердце остановилось навсегда. Как Марина не смогла пережить потерю Мухаммеда, так и Игорь не смог перенести потерю Марины. У него случился инсульт, приковавший его к инвалидной коляске.
Таким образом, я внезапно оказался в нашем некогда общем доме почти один, с инвалидом на руках, утратившим смысл жизни и почти беспомощным. Я, конечно, подумывал о том, чтобы поместить его в какую-нибудь клинику, где за ним будет надлежащий уход. Тем не менее, я этого не сделал, понимая, что ни мой отец, ни мать никогда бы мне этого не простили. Мы с Игорем остались последними из тех, вместе с кем отец построил этот дом – в той, прежней жизни, которой не суждено было вернуться. На протяжении нескончаемо долгого года я ухаживал за Игорем, пока однажды утром не обнаружил его в постели, уснувшим вечным сном.
После похорон Игоря я остался совершенно один. В то время я служил в армии. Начальство стало поручать мне различные миссии в странах противников: быть может, потому, что я владел арабским языком так же свободно, как ивритом. Первой из этих миссий была помощь еврейским общинам в Ираке, Сирии, Иране и Египте, они ужасно страдали, как вы, несомненно, знаете или, во всяком случае, должны знать. После 48 года на них объявили настоящую охоту: изгоняли из собственных домов, отнимали землю и имущество; многие просто погибли; другие, благодаря нашей помощи, начали новую жизнь в изгнании. Главная же трагедия в том, что большинство из них даже не были сионистами; их предки испокон веков жили в Каире, Багдаде, Дамаске, Тегеране.
Больше мне нечего рассказать о себе самом, так что дальше в моем рассказе речь пойдет о Вади Зияде, чья судьба неразрывно переплелась с моей еще в те далекие времена детства, когда он спас мне жизнь.
Я продал Сад Надежды, но попытался сохранить дом и маленький садик Зиядов. К сожалению, мне это не удалось: то и другое конфисковали.
Я думал о Вади всякий раз, когда кто-то из евреев, которым я помог перебраться в Израиль из отдаленных уголков Ирака, рассказывал мне со слезами на глазах, что это такое – знать, что никогда не сможешь вернуться к родному очагу. Они рассказывали мне о своих домах, садах, угодьях, о своих воспоминаниях, а я вспоминал о Вади, понимая, что и он испытывает те же горькие чувства.
Я женился во второй раз. Я не верил, что смогу после Сары снова полюбить, но потом снова встретил Паулу. Та девочка, которую я когда-то обучал ивриту в кибуце, выучилась на юриста и теперь работала аналитиком в министерстве обороны. Признаюсь, я был удивлен, потому что в те времена, когда мы познакомилась, я не отдавал должного ее уму и упорству.
Мы совершенно случайно встретились в Иерусалиме. Я бесцельно бродил по Старому городу, который всегда очень любил, и вдруг увидел ее. Она была одна, и я решился к ней подойти. Я не разговаривал с ней с того самого дня, когда позвонил в кибуц, чтобы сообщить ей о женитьбе на Саре. Я боялся, что она прогонит меня, но она этого не сделала. Потом мы долго сидели в кафе, рассказывая друг другу о своей жизни. С этого дня мы больше не разлучались. Мы поженились через три месяца и с тех пор жили вместе, пока десять лет назад она не умерла от рака. У нас было трое детей. Старший, Юваль, погиб на войне в 1973 году. Второго, Аарона, вы знаете: это он привез вас ко мне. Это единственный из моих детей, кто остался в живых, поскольку третий мой сын, Гедеон, погиб во время теракта. Он проходил военную службу. Его джип подорвался на мине; вместе с ним погибли еще трое солдат. Ему было всего девятнадцать лет.
Я рассказываю вам об этом, потому что именно благодаря Пауле я смог воссоединиться с Вади.
Вы знаете, просто не можете не знать о том, что не все палестинцы, которые нашли приют в Иордании, были преданы королю Хусейну. Иордания стала плацдармом, с которой палестинские боевики нападали на Израиль; но этого им показалось мало, и в начале семидесятых годов они предприняли попытку свергнуть короля. Противостояние между королем Хусейном и Ясиром Арафатом вылилось в кровавую бойню. Хусейна даже попытались убить.
В семидесятые годы в ООП и других подобных организациях состояло более ста тысяч человек, это было своего рода государство в государстве. Противостояние стало неизбежным, но главный парадокс заключался в том, что некоторые палестинцы сражались на стороне иорданцев. Летом 1971 года Хусейн одержал победу и принялся наводить в стране порядок. Во время разборок погибли двадцать тысяч палестинцев, в том числе и старший сын Вади. Он погиб в 71 году, а два года спустя погиб мой старший сын... Но вернемся к Иордании, к противостоянию между палестинцами и Хусейном, итогом которой стал печально известный Черный Сентябрь.
Я служил в армии, когда летом 1972 года мне сообщили, что со мной хочет встретиться какой-то монах.
– Говорит, что его зовут брат Августин, и что вы его знаете.
Я был поражен. Это был привет из прошлого – того прошлого, что по-прежнему жило где-то в дальнем уголке моей души.
Я с трудом узнал его. За минувшие годы он постарел и исхудал. Мы не пожали друг другу руки. Мы с ним никогда не были друзьями, и я знал, что он недолюбливает евреев.
– Чего вы хотите? – спросил я.
– У меня для вас сообщение от Вади Зияда.
При этих словах я покрылся холодным потом, но изо всех сил постарался взять себя в руки, чтобы монах не заметил моего замешательства. Я ничего не ответил, предпочитая дождаться, пока он сам выложит, зачем пришел.
– Дело в том, что Латиф, младший сын Вади, попал в тюрьму – здесь, в Израиле. Он еще совсем молод, но очень отважен. Он пробирался в Иерихон, чтобы потом добраться до Иерусалима, но его задержали.
Я продолжал молчать – даже не потому, что хотел позлить монаха, а просто чтобы выиграть время и все обдумать.
– Так вот, Вади хочет, чтобы вы помогли его освободить. Его сыну всего шестнадцать. Он совсем еще мальчик – храбрый, бесстрашный, но мальчик. Он никому не причинил зла.
– Это вы так утверждаете, – ответил я.
– Можете мне поверить, он вовсе не террорист.
– Даже если и так, – ответил я, очень надеясь, что мой голос прозвучал достаточно равнодушно. – Однако он зачем-то пересек границу и попытался добраться до Иерусалима. Наверное, с каким-то сообщением, скорее всего – инструкциями относительно очередного теракта.
– Палестинцы защищаются, как могут, – возразил монах. – То, что вы называете терроризмом – просто один из способов ведения войны.
– Так вы считаете, что угон самолетов и бомбы в гражданских объектах – всего лишь способ ведения войны? – спросил я, уже не скрывая своего раздражения. – Это самый настоящий терроризм, а люди, которые этим занимаются – худшие из мерзавцев.
– Я пришел не для того, чтобы обсуждать войну, мне поручено доставить вам сообщение; вспомните, вы ведь обязаны жизнью Вади Зияду. Он никогда не напоминал вам об этом, потому что не хотел, чтобы вы чувствовали себя его должником, но сейчас настало время вернуть ему долг. Спасите его сына. Он уже потерял двоих сыновей: один погиб, сражаясь против войск Арафата, а другой – на границе, во время перестрелки с израильтянами. Он не хочет потерять еще и этого мальчика.
Брат Агустин повернулся и быстро зашагал прочь, не дав мне времени ответить.
Я рассказал Пауле о случившемся и попросил ее о помощи.
– Ты должна знать, где держат палестинцев, которых ареставали за нарушение границы, – сказал я.
– Единственное, что я могу сделать – это выяснить, что конкретно натворил этот твой Латиф, – ответила она. – Но тогда мне придется сообщить руководству, чем вызван такой интерес к парню.
– Тогда скажи им правду. Правда – самый кратчайший путь, а я всего лишь хочу знать, в чем его обвиняют. Я должен вернуть долг.
– Не смеши меня, Изекииль! Да, Вади спас тебе жизнь, когда ты был ребенком, это весьма похвально, и ты всегда будешь ему за это благодарен, но не должен становиться заложником этой благодарности.
Я не знал, как объяснить Пауле свою позицию, понимая, что она имеет смутное представление о нравах Востока. Я родился в Иерусалиме, вырос среди арабских детей, и мне были хорошо знакомы их обычаи и неписаные законы, один из которых гласит: жизнь за жизнь; это закон столь же свят, как и закон мести: око за око. Но Паула была немкой, она родилась и росла в Берлине, пока ей вместе с родителями не пришлось бежать от нацистской угрозы, и у нее был совершенно другой взгляд на вещи.
– Паула, у меня есть долг, который я должен вернуть, и я прошу тебя мне помочь. Если этот мальчик не совершил никаких преступлений, я должен вернуть его отцу.
– Ты с ума сошел! Это не тебе решать.
В конце концов, Паула все же выяснила обстоятельства дела. Версия брата Августина подтвердилась. Латифа действительно задержали в нескольких метрах от реки Иордан, едва он успел пересечь границу. Ничего криминального при нем не нашли. Парень упорно твердил одно и то же: «Я шел в Иерихон, чтобы навестить тетю, только и всего». Разумеется, ему не поверили. Однако знал правду: брат Августин, сам того не желая, проговорился, что Латиф не просто шел в Иерихон, а собирался добраться до Иерусалима, куда должен был доставить сообщение для одного из членов ООП в Израиле. И как бы он ни утверждал обратное, я догадывался, что он уже далеко не в первый раз пересекал границу.
Я поговорил со своим армейским начальством насчет Латифа и постарался объяснить, что, если мальчик не совершил никаких серьезных преступлений, его нужно отпустить. Однако начальство ответило, что незаконное вторжение в Израиль – уже само по себе преступление, и если он даже не совершил ничего более серьезного, то лишь потому, что его вовремя задержали.
Увы, я не адвокат. У меня диплом агронома, хотя я никогда не работал по специальности, поскольку посвятил свою жизнь военной службе. Я не знал, как быть, но решил сделать все возможное, чтобы вернуть Латифа Вади. Паула посоветовала обратиться за помощью к одному молодому, но уже известному адвокату.
– Этот адвокат – настоящий кошмар для Министерства обороны, – сказала она. – Он берется защищать всех палестинцев подряд, независимо от того, что они натворили, и почти всегда добивается оправдания – если, конечно, речь не идет о кровавых преступлениях.
Кабинет Изахи Баха в Тель-Авиве представлял собой просторное помещение с тремя рабочими сталами, за которыми, кроме самого Баха, работали еще двое молодых людей. Я объяснил им суть проблемы, и они, не колеблясь ни минуты, заявили, что возьмутся за наше дело.
– Это будет нелегко, но мы должны хотя бы попытаться, – заявил Изахи. – Но хорошо уже то, что его обвиняют всего лишь в незаконном переходе через границу.
– Конечно, но постарайтесь, чтобы его не продержали в тюрьме слишком долго, – я почти умолял этих юнцов, самому старшему из которых не исполнилось еще и тридцати лет.
– Видите ли, нам не хотелось бы вас обманывать, – ответил Изахи. – Вам следует знать, как это происходит. Прежде всего необходимо получить разрешение на свидание. Причем желательно, чтобы меня сопровождал тот монах, чтобы Латиф знал, что может мне доверять. Когда мы узнаем, как у него дела и он расскажет нам свою версию случившегося, я начну готовить защиту. Это будет непросто, но все же возможно.
