Текст книги "Внутри, вовне"

Автор книги: Герман Вук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 54 страниц)

* * *

Я не разделял Питерова презрения к нашей сумасшедшей работе. Для меня это было редкое удовольствие в мире грез. Например, однажды к Голдхендлеру пришли Джордж и Айра Гершвины – потолковать о какой-то музыкальной передаче. Голдхендлер заказал из ресторана «Линди» огромное блюдо деликатесов. Когда мы цепочкой спускались по лестнице следом за Голдхендлером, Гершвины заулыбались.

– Раби и его хасиды! – сказал Джордж Гершвин.

И мы вот так, запросто, дообедали в обществе великих Гершвинов.

Голдхендлер был знаком со множеством издателей и редакторов, потому что, помимо сборника собственных рассказов, он «невидимкой» написал за Хенни Хольца несколько юмористических книг, ставших бестселлерами. Он был знаком с банкирами, писателями, драматургами и оперными певцами. Они, один за другим, приходили послушать его фантастические истории, полные грубого юмора. В разговоре он никогда не пользовался старыми анекдотами из картотеки: все остроты были его собственными. Он стоял перед камином и говорил о бродвейских спектаклях, о новых фильмах, о книгах, о радиопередачах и о политике. Гости для зачина задавали ему вопрос-другой, а он в ответ разражался блистательными тирадами, жуя во рту огромную сигару, пока его слушатели катались от смеха.

– Если бы только он все это записал! – говаривал Питер.

Когда мы поздней ночью ужинали в круглосуточном ресторане «Линди», Голдхендлер был королем стола. Мы приходили туда в час или в два ночи и поглощали бифштексы, заправленные чесноком, или сэндвичи с ростбифом, или сливочные торты – все, что нам хотелось. Голдхендлер платил за всех. Мы съедали и выпивали на сумму большую, чем зарабатывали. В эти часы все рестораны обычно бывали забиты участниками бродвейских спектаклей, и наш стол всегда оказывался в центре внимания, словно Голдхендлер был мэром Нью-Йорка, а то и кем повыше; потому что он умел рассказывать увлекательные и смешные истории, а людям всегда хочется посмеяться.

Мне нравился этот человек, и у него я всегда чувствовал себя как дома. В конце концов, ведь оба мы – и шеф и я – были атеистами, любившими идишистскую атмосферу. А миссис Голдхендлер была чем-то вроде плутократической тети Фейги. Ее родители, подобно родственникам Бориса, были очень еврейскими и совершенно не религиозными. Зигмунд и Карл были сорванцы, беспутные и забавные, как их отец. Может быть, все объяснялось тем, что, в отличие от Питера, я не думал о себе всерьез как о писателе. Я охотно готов был на год-другой стать хасидом при этом раблезианском хохмаче. В глубине души у меня все время таилось ощущение, что это всего лишь фантастическая интерлюдия перед юридическим факультетом.

И, во всяком случае в то время, больше всего у меня на уме было не сочинительство и не юриспруденция, а, выражаясь мамиными словами, КОЕ-ЧТО ЕЩЕ, или, выражаясь словами Голдхендлера, нечто природное.

Глава 61
Понимающая женщина

Как-то к Голдхендлеру пришел бродвейский продюсер по имени Билли Воуз, и он обедал вместе с Голдхендлером и его хасидами. В столовую вошла миссис Голдхендлер и сказала, что в холле – молодая женщина, которая спрашивает мистера Роуза. Роуз взглянул на часы:

– Ах, да! Пусть войдет. – Он повернулся к Голдхендлеру. – Это займет всего минуту-другую.

В столовую вошла высокая рыжая девица в сшитом на заказ сером костюме, с лицом, как с обложки модного журнала, и прельстительно изгибающейся фигурой. Сияя широко раскрытыми глазами, она с готовностью отвечала на все вопросы Роуза относительно ее стажа работы в музыкальном театре, глядя на него так, словно он держал в своих руках нити ее жизни и смерти.

– Хорошо, дорогуша, – сказал он. – Покажи свои ноги.

Она обеими руками подхватила свою серую юбку и подняла ее, обнажив колени и верхний край чулок, до нижней оторочки розовых шелковых трусиков. И так она стояла некоторое время, ожидая, что скажет всесильный мистер Роуз. Мне казалось, что у меня сердце остановится, так больно оно расширилось и вжалось в ребра.

– Ладно, спасибо, – сказал Роуз, и юбка опустилась. Девица смотрела на него с жалобной, напряженной улыбкой.

– Очень хорошо, дорогуша, – сказал Роуз. – Возвращайся к Ленни, я с ним поговорю.

– О, спасибо, мистер Роуз! Большое спасибо!

Когда она радостно выбежала из столовой, Роуз потянулся к телефону, стоявшему рядом на столике, и набрал номер. Голова у меня шла кругом, и, как в тумане, я услышал его слова:

– Алло, Ленни? Статистка категории «Б». Скажи Элу, что я ее видел. Да. Если у тебя есть место во втором ряду, возьми ее.

После обеда, вернувшись в кабинет, ни Бойд, ни Питер ни словом об этом не обмолвились. Бойд, насколько я помню, никогда не выказывал никакого интереса к прекрасному полу – или вообще к чему бы то ни было, кроме Гарри Голдхендлера. Что же до Питера, то у него как раз в это время был роман с секретаршей его отца – крошечной женщиной с мышиной мордочкой, – и этот роман доставлял ему массу неприятностей. Он никак не мог с ней развязаться, она постоянно звонила ему и громким, писклявым голосом на что-то жаловалась, а он успокаивал ее, бормоча: «Да, дорогая, можете быть, завтра» или «Я сделаю все, что могу», – и при этом в отчаянии закатывал глаза к небу. Так что ему, видно, было не до других женщин. Во мне же в тот день зрелище рыжеволосой красавицы с поднятой юбкой взбаламутило все мое юношеское существо.

При всей своей неопытности я уже раз или два был близок к «этому самому» кое с кем из девушек, с которыми я тогда флиртовал. С Элинор Крафт сделать это, наверно, было проще всего, но, как ни бурлила у меня кровь, я колебался. Меня приводила в ужас перспектива дать Элинор повод справедливо пожаловаться, что она пожертвовала ради меня своей добродетелью.

Вот кузен Гарольд был совсем другого поля ягода. Я уверен, что у него не было никаких трудностей с избавлением от своих девушек: он просто посылал их подальше, и все тут. Большинство девушек после пяти минут знакомства понимали, что он за птица, и они либо делали с ним «это самое», потому что им и самим этого хотелось, либо посылали его подальше, до того, как он посылал их: проще простого.

Но я-то был совсем другой: я знал, что у меня так обращаться с девушкой не хватит духу. Если даже такой тертый калач, как Питер, вынужден был безропотно терпеть телефонные звонки своей мышки, что же будет со мной, если я позволю девушке запустить коготки в мою совесть? Расплата будет ужасной, потому что я буду ощущать, что я с ней дурно поступил. Я ничего не мог с собой поделать – ведь я был сыном своего отца и внуком «Зейде».

И однако же – эта статистка! Эти идеально округлые бедра! Эти длинные белые подвязки, натянутые на коже цвета лепестков камелии, эта кружевная оторочка розовых трусиков! Попытка найти себе такую статистку – даже категории «Б» – была бы, я знал, чистейшим безумием! Но что это он, черт возьми, имел в виду под категорией «Б»? Если она – категория «Б», то какова же должна быть статистка категории «А»? Но, коль скоро мои гормоны сжигали меня живьем, мне нужно было, кровь из носу, найти какое-то существо женского пола, которое позволило бы мне делать с ней «это самое», без того, чтобы я был вынужден слушать визг и причитания, и тащиться потом на лекции Эрла Браудера, и все время выполнять разные дурацкие требования, ибо Элинор Крафт не переставала требовать то одного, то другого. Короче говоря, мне нужна была так называемая женщина легкого поведения.

Сейчас каждый знает, что Нью-Йорк кишит женщинами легкого поведения. Их приходится четыре или пять на каждого манхэттенского таксиста – особенно в дождливый вечер. Я постоянно читал в газетах о полицейских облавах, во время которых забирали в кутузку сотни женщин легкого поведения. В колледже, кажется, все, кроме меня, знали, где их найти, и ходили к ним. И тем не менее я представления не имел, как заполучить такую женщину.

Я попробовал по вечерам ходить взад и вперед по Бродвею. Никто ко мне не подходил. Я попытал счастье на танцах в клубе таксистов. Там ко мне подплыла пышная блондинка в туго облегающей юбке из красного атласа и серьезно намекнула, что она – женщина легчайшего поведения – так что не встретимся ли мы после танцев, чтобы я мог отвезти ее домой? Я истратил около двадцати долларов на купоны, танцуя с ней до четырех утра, после чего она сказала:

– Дорогой, подожди меня у подъезда: мне нужно переодеться, я через минуту выйду.

Я без толку прождал около часа: в клубе уже погасили огни, и с неба капала противная холодная изморось. То ли блондинка в облегающей красной юбке была вовсе не женщина легкого поведения, то ли, натанцевавшись за мой счет, она предпочла поехать домой и лечь спать одна. Однако тогда я почувствовал не только раздражение, но и облегчение. К тому времени мне безумно хотелось спать, да к тому же прельстительная блондинка как-то странно пахла.

А потом я на какой-то вечеринке наткнулся на Эрла Экштейна, с которым я раньше вместе занимался, готовясь к поступлению на юридический. Сейчас он один из самых богатых нью-йоркских юристов; он тучен и сутул, как Уинстон Черчилль, и у него все еще песочного цвета волосы и начисто отсутствует чувство юмора. Так вот, значит, мы встретились и разговорились, и он предупредил меня, что с женщинами легкого поведения лучше не связываться: неровен час, подхватишь трипак или сифилис, или же тебя обдерут как липку. Сам он, по его признанию, раза два-три в неделю ходит к одной, как он выразился, понимающей женщине: она, упаси Бог, не женщина легкого поведения – она просто понимающая женщина. Например, она, если он хочет, варит ему кофе или чай и угощает пирожными. Уходя от нее, он оставляет под телефонным аппаратом пятидолларовую бумажку, но она никогда о деньгах не упоминает. Ее порекомендовал ему один приятель, с которым он играл в гандбол. Может быть, и я заинтересуюсь?

Я поблагодарил и сказал, что, дескать, да, это идеальный выход. Эрл сообщил, что эту женщину зовут миссис Гертруда Элленбоген и она живет на 98-й улице, в десяти минутах ходьбы от меня. В тот же вечер я ей позвонил.

– О да, Эрл, я его хорошо знаю! Вы тоже студент с юридического?

– Гм… да, мэм.

– Мне нравятся студенты-юристы. Они – серьезные и вежливые. Приходите около половины десятого. Дети к тому времени уже будут спать.

Дети? Этого я, готовясь к своему амурному приключению, не предвидел. Впрочем, если поразмыслить, наличие детей всего-навсего лишний раз доказывало, что миссис Элленбо-ген – действительно понимающая женщина, а не особа легкого поведения.

Я назначил встречу на пятницу, когда у нас дома обычно бывал семейный обед. Я рассчитывал, что после обеда я вполне успею утвердить себя в звании мужчины и потом вовремя явиться к Голдхендлеру, чтобы всю ночь писать программу для Лу Блу. Я не предвидел, что к обеду пожалует дядя Йегуда, ради которого мама приготовит баранье рагу, и что за обедом разгорится долгая дискуссия относительно дяди Велвела и дерева «шитим».

Пожалуй, стоит объяснить, в чем дело. К изумлению всего семейства, дядя Велвел одержал все-таки верх над компанией по производству безалкогольных напитков. То есть компания решила уладить дело миром, без суда, и взяла у дяди Велвела все накопленные им горы пустых бутылок.

Получив за них приличную сумму, дядя Велвел задумал новое деловое предприятие – экспорт религиозных книг в переплете, сделанном из дерева «шитим». Согласно Торе, из дерева «шитим» евреи, ведомые Моисеем через пустыню, срубили брусья для Скинии. В Палестине продавалось много еврейских религиозных книг в переплетах из этого библейского дерева; например, Ли привезла из Палестины в подарок папе молитвенник в таком переплете. Книгой в деревянном переплете очень неудобно пользоваться, поэтому папа, хотя он этим молитвенником и очень восхищался, почти никогда его не открывал.

Ну так вот, дядя Велвел купил по дешевке несколько штабелей дерева «шитим» у какого-то разорившегося владельца лесопилки. Идея состояла в том, чтобы делать из дерева «шитим» переплеты для христианских религиозных книг – таких как Новый завет, сборники гимнов, молитвенники и так далее. Дядя Велвел уже перекупил множество таких книг у местных переплетчиков, на что ушли все деньги, полученные за бутылки. Он написал дяде Йегуде и убедил его заняться бизнесом по импорту этих книг в Америку. Дядя Йегуда считал, что это – самая гениальная идея после изобретения электрической лампочки. Посмотрите, сколько кругом христиан! Их же сотни миллионов! Если продажа ивритских книг в шитимовых переплетах евреям – это в Палестине уже давно хороший бизнес, то ведь христианский-то рынок совершенно неисчерпаем.

Чтобы дойти до сути дела, дяде Йегуде потребовалось немало времени, тем более что, разговаривая, он одновременно поглощал рагу. Наконец он сказал, что, хотя в шабес не положено говорить о деньгах, он должен сообщить, что ему срочно нужен банковский заем на сумму две тысячи долларов, и он просит папу быть его гарантом.

– Но на этот раз я сам подпишу векселя, – сказал дядя Йегуда новым для него деловым тоном. – Я подпишу любые векселя, которые потребует банк и которые ты потребуешь, Алекс. Ну и что, что векселя? Да я заплачу с процентами, как только Велвел пришлет первую партию книг.

Он выбрал неудачное время подъезжать к папе с таким предложением. Родители только что подписали контракт на съем более скромной квартиры около Риверсайд-Драйв. У Ли все уже было на мази с ее педиатром: стало быть, переезд на Манхэттен принес плоды, и теперь настала пора сокращать расходы. Свадьба Ли должна была влететь в копеечку, и Берни собирался открыть свою частную практику. Я вносил в семейный бюджет по двадцать долларов в месяц, но папу это уязвляло. Он сказал, что если я пойду на юридический, каждый цент, который я заплатил, будет в моем распоряжении. Он вел точный подсчет.

Поэтому папа ответил уклончиво. Он спросил, что дядя Йегуда знает о дереве «шитим». Йегуда сразу же, как обычно, полез в бутылку. Как! Дерево «шитим»? Да любой шестилетний еврейский школьник знает, что такое дерево «шитим»! Ноев ковчег! Скиния! Однако, мягко возразил папа, сейчас ведь речь идет не о Торе, а о дереве «шитим» как о современном переплетном материале, предназначенном на продажу. Достаточно ли он прочен? Не боится ли он сырости при морских перевозках? Стабильна ли на него цена? Есть ли надежный источник снабжения? Тут дядя Йегуда весь побагровел. Источник снабжения? Да дерево «шитим» растет по всей Палестине! Там плюнуть некуда, чтоб не попасть в дерево «шитим»! Цена? Дядя Велвел накупил шитимовой древесины на десять лет вперед! Боится ли «шитим» сырости? А как же Ноев ковчег? Ковчег выдержал сырость во время потопа или нет? Да разве Бог позволил бы Ною и всем животным плыть в ковчеге, сколоченной из дерева, которое недостаточно прочное?

Я вставил, что Ноев ковчег был сделан не из дерева «шитим», а из дерева «гофер». А вот брусья для Скинии были-таки сделаны из дерева «шитим».

– «Гофер», «шитим» – какая разница? – огрызнулся дядя Йегуда. – Библейское дерево – это библейское дерево, и ковчег – это ковчег!

Ли пошла и принесла молитвенник, который она купила для папы. Деревянный переплет уже весь покоробился и растрескался.

– Мне кажется, дядя, это не очень практичный материал, – сказала Ли, пытаясь помочь папе. – Это только штука для туристов. И, во всяком случае, что христиане знают про дерево «гофер»?

Тряся бородой в знак торжества, дядя Йегуда вынул издание Библии с золотым обрезом и большим крестом на обложке. Он открыл ее на заложенной заранее странице и прочел по-английски с густым акцентом:

– «И сказал Господь Моисею…». Где это? Вот – «И сделай брусья для Скинии из дерева «шитим». Слышишь? ДЕРЕВО «ШИТИМ»! – Он захлопнул Библию, ткнул пальцем в крест и потряс книгой перед носом у бедняги Ли, как в кино делает священник, изгоняющий дьявола. – Христианская Библия! Видишь? С крестом! С Евангелиями! Со всем, что надо! И в ней сказано: ДЕРЕВО «ШИТИМ»!

В желудке у меня было неспокойно от рагу, а в мозгу – от предвидения того, чем окончится этот спор. Я отправился к миссис Элленбоген. Дядя Велвел и дядя Йегуда уже много лет были как два ярма на папиной шее, но раньше он имел дело с каждым из них отдельно, теперь, объединившись, дядя Велвел и дядя Йегуда были способны разорить даже Ротшильда. Тем не менее я твердо знал, что в конце концов папа согласится гарантировать дяде Йегуде этот заем. Другая моя забота состояла в том, что мне уже пора было идти к Голдхендлеру. В общем, назначенное свидание с миссис Элленбоген оказалось совсем не ко времени, но я, в моем либидозном состоянии, был твердо намерен на это свидание пойти.

Невзирая на рагу, Голдхендлера, двух дядьев и дерево «шитим», мой любовный пыл был неугасим. Говоря по правде, я в течение почти всего обеда мысленно рисовал себе картины того, что я буду делать с миссис Элленбоген.

Дети ее еще не спали. Это был для меня первый неприятный сюрприз. Они – а их было целых трое – с визгом носились по крошечной квартирке, поедая бутерброды с джемом; среди них была довольно большая уже девочка с бюстом, наверно, четырнадцатого размера. Миссис Элленбоген отшлепала их туфлей и загнала в спальню. Она приняла меня в оранжевом кимоно, очень похожем на то, которое было у мамы, и она действительно не выглядела женщиной легкого поведения; своим широким славянским лицом, обильными пропорциями и квадратным перманентом она больше всего напоминала одну из Борисовых теток из Вустера, штат Массачусетс, – ту, которая всегда опаздывала на семейные сборища. Я не мог понять, еврейка миссис Элленбоген или нет. В доме не было ни свечей, ни мезузы, ни каких-либо других указующих признаков. В кухне, где мы сели за стол, чтобы свести знакомство, я увидел консервы свиной тушенки.

Она предложила мне на выбор чай или кофе, и я попросил чаю.

– Сначала или потом? – спросила она, ставя чайник на конфорку.

– О, я думаю, сначала, – ответил я. Я очень нервничал и прислушивался к тому, как дети в спальне во что-то играли, громко визжа.

– А как поживает Мерл Бикштейн? – спросила она.

– Эрл Экштейн? О, у него все в порядке.

– Это такой рыжеволосый, да?

– Нет, мэм. Мне кажется, с рыжеволосым он играет в гандбол.

– Ах да, вы правы, – сказала она. – Эрл – он с такими покатыми плечами?

– Вот-вот, – сказал я. – Это он.

Она подала мне чай с ломтиком кекса, купленного в магазине, и сама съела немного и тоже выпила чаю, одновременно рассказывая мне о своем муже. Они были в разводе, и он жил где-то в Калифорнии; по ее словам, это был хороший человек, но, к сожалению, пьяница.

– Ну, ладно! – сказала она после всего этого деловым тоном. Она скрестила ноги – так, что кимоно задралось почти до талии, и моему взору предстали толстые желтые ляжки и очень туго затянутый пояс для подвязок. Как ни был я одержим похотью, я почувствовал себя неловко, как будто я по ошибке попал в женский туалет. Кухонные часы показывали двадцать минут двенадцатого. Мне уже давно пора было быть у Голдхендлера.

– Миссис Элленбоген… – начал я.

– О, зови меня Герти, дорогой! – сказала она плотоядно, тоном Мэй Уэст. Эта плотоядность, как видно, должна была преисполнить меня желанием, но она возымела противоположное действие: как будто Борисова тетка из Вустера вдруг начала гримасничать. Я все еще слышал голоса детей из спальни. Я сказал ей об этом.

На мгновение в ее голосе прозвучала твердость, смешанная с грустью:

– О, не беспокойся. Они знают, что им нельзя сюда заходить. Может быть, пойдем ко мне в спальню?

Она встала, и кимоно упало на пол. Фигура у нее была почти как у мамы; пожалуй, мама была даже постройнее. Не помню уж, какое я придумал неуклюжее оправдание. Я только знаю, что после этого и минуты не прошло, как я выбежал на Бродвей и стал ловить такси, оставив предварительно пятерку под телефонным аппаратом. За чашку кофе и ломтик кекса это была, пожалуй, чересчур дорогая плата. Но, как меня ни томило вожделение, я никак не мог утвердить себя в звании мужчины с Борисовой теткой из Вустера. Но свои пять долларов я все-таки потратил не зря: они помогли мне осознать, что понимающая женщина – это не для меня.

* * *

Так что же мне оставалось? Все-таки искать женщину легкого поведения. Кто-то мне сказал, что самый верный способ склеить такую женщину – это медленно кружить по городу в хорошей машине. Так что в один прекрасный вечер я попросил разрешения взять наш сияющий «бьюик», в котором Ли возила папу на работу и с работы, и поздно ночью, окончив работу у Голдхендлера, я выехал на Бродвей. Буквально через несколько минут я увидел ее – довольно далеко впереди, на тротуаре. Она шла, покачивая бедрами и размахивая огромной сумочкой, в голубой шляпке с длинными болтающимися лентами. Эта шляпка выдавала ее с головой. Наконец-то! Я догнал ее, затормозил и высунулся из окна, чтобы начать разговор. Но она опередила меня, сразу же открыв дверцу машины.

– Пять долларов! – сказала она, показывая себе на шляпку и на свое густо напудренное лицо и напомаженные губы.

Ну и ну! Пять долларов! И какой запах! Явно духи «Аттар» из «Вулворта»! Да, это вам не «понимающая женщина», это явно особа легкого поведения. Я кивнул, и она забралась на сиденье.

– На 85-й улице поверни направо, – гнусаво проговорила она. Потрясающе! Актрисы, игравшие проституток в пьесах Юджина О’Нила, всегда говорили так же гнусаво.

– Остановись вот тут.

Я остановил «бьюик» у старого кирпичного дома и проследовал за ней через двор. Пройдя в дверь, к которой вели вниз несколько ступенек, я оказался в крошечной подвальной клетушке со старой скрипучей кроватью.

– Пять долларов! – она протянула руку.

Я дал ей пятерку. Во мгновение ока она сняла голубую шляпку, задрала юбку и стянула с себя розовые хлопчатобумажные трусы. Она явно делала это не в первый раз в жизни. Затем она плюхнулась на кровать и, с юбкой вокруг талии, легла на спину:

– Ну! Чего ты ждешь?

– Сейчас, сейчас.

Неловкая пауза.

– В чем дело? – спросила она через некоторое время.

– Ни в чем, – ответил я раздраженно.

Она поднялась на локтях:

– Ты когда-нибудь раньше это делал?

– Сказать по правде, нет. Но…

– Ладно, парень! Я не нанималась учить тебя, как трахать бабу. Мне некогда. – Она вскочила с кровати и, опять же во мгновение ока, снова влезла в трусы и надела шляпку с лентами. – Мне пора обратно.

Мы снова вышли на улицу.

– Можешь подвезти меня до угла Бродвея? – спросила она.

Конечно же, я ее подвез, и она вышла на тротуар, размахивая сумочкой. Все это происшествие, с начала до конца, заняло от силы пять минут.

Так закончились мои поиски женщины легкого поведения.