Текст книги "Внутри, вовне"

Автор книги: Герман Вук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 54 страниц)

Глава 67
Пришла беда – отворяй ворота

Все чада и домочадцы получили строжайший приказ: впредь до следующих распоряжений Голдхендлера ни для кого нет дома, кроме Лу Блу, Барримора, Лара и Лассера; никаких маклеров, никаких банковских служащих, никаких рассыльных из магазинов; а миссис Голдхендлер вообще ни с кем не имела права разговаривать.

– Даже с миссис Фессер? – спросил я.

– Даже с миссис Фессер, – сказал Бойд.

– Ты имеешь в виду, что он не будет принимать даже Клебанова?

– О нет, Клебанова он всегда примет.

Конечно, мы понимали, что со временем эти ограничения будут ослаблены. Просто Голдхендлеры, как все богатые люди, не любили быстро оплачивать счета. Но с тех пор как я начал здесь работать, они еще ни разу не отказывались принять миссис Фессер.

Миссис Фессер была художницей по интерьеру; она специализировалась на антиквариате, и вся голдхендлеровская квартира была обставлена мебелью антик, которую она купила по дешевке на распродажах в больших поместьях на Лонг-Айленде. Меня это давно удивляло. Конечно, Голдхендлер загребал деньги лопатой, но он это начал не так уж давно. Как же он ухитрился собрать такие сокровища? А все было проще пареной репы: миссис Фессер эту мебель продавала Голдхендлерам в рассрочку. Выложив наличными какие-то гроши, Голдхендлер мог себе позволить обзавестись всей этой царственной роскошью. В годы Великого Кризиса такое было возможно.

Миссис Фессер была для Голдхендлеров добрым джинном, и она приходила, когда ей вздумается. То, что ей теперь отказывали от дома, было сигналом бедствия, который и для всех нас был очень недобрым предзнаменованием.

Что же касается Клебанова – горного инженера с Аляски, – то о нем речь впереди. А пока я расскажу о том, как на Голдхендлера свалились сразу два несчастья, серьезно отразившиеся и на моей судьбе.

* * *

Голдхендлер уехал в Бостон – на пробную постановку спектакля «Джони, брось винтовку» перед нью-йоркской премьерой. Мы с Бойдом с утра трудились над «Войной и миром». Питер еще на работу не пришел. Зазвонил внутренний телефон; Бойд поднял трубку.

– Мистер Барримор? Какой мистер Барримор? Но мистера Голдхендлера нет в Нью… А, понимаю. Ладно.

Он повесил трубку и обратился ко мне:

– Это Джон Барримор. Он поднимается к нам на лифте, и швейцар говорит, что он очень не в себе.

– Почему?

– Пойди встреть его. Скажи, что шефа нет в Нью-Йорке. Прощупай его чуть-чуть. А потом я возьму его в оборот.

– Ладно.

Когда я спускался вниз по лестнице, я услышал, как лифт остановился на площадке. Зазвенел звонок, я открыл дверь. Передо мной стоял мистер Хайд. Истинно говорю вам, это был самый настоящий мистер Хайд, в черном бесформенном пальто, черной шляпе, сдвинутой набок, с вывернутыми губами, когтеобразными пальцами и крошечными, налитыми кровью глазами.

– Я пришел его убить, – сказал Барримор хрипло, спокойно и отчетливо.

– Кого? – спросил я.

– Еврея Голдхендлера, – сказал Барримор. – Иудея еврея Голдхендлера. – Он вошел в квартиру, закрыл за собой дверь и встал прямо передо мной; от него несло спиртным.

– Мистера Голдхендлера нет, – сказал я. – Он в Бостоне.

– Против тебя, парень, я ничего не имею, – сказал Барримор. – Отойди в сторону и живи.

– Но его правда нет, – снова сказал я. – Могу я спросить: а в чем дело?

– От меня он не скроется, – величественно сказал Барримор, отстраняя меня рукой. – Его час настал.

Сгорбившись в споем черном пальто и хищно ухмыляясь, он стал подниматься по лестнице. Я последовал за ним, но он шел быстро и вошел в кабинет раньше меня. Он стал угрожающе надвигаться на стол, за которым сидел явно озабоченный Бойд.

– Я пришел убить тебя, Голдхендлер, – сказал Барримор. – Готовься к смерти, мои пальцы жаждут сдавить твое горло.

Когтеобразные пальцы потянулись к Бойду.

– Мистер Барримор, я не Голдхендлер, – сказал Бойд, вставая. – Меня зовут Бойд. Я у него работаю, а сам он сейчас в Бостоне, и…

Точь-в-точь как мистер Хайд в фильме, Барримор со зловещим видом обошел стол и обеими руками взял Бойда за горло.

– Проклятый щелкопер! Как ты осмелился измыслить гнусный заговор с целью принудить Барриморов рекламировать фекалии! – Он потряс Бойда за горло. – Побудить Барриморов продавать испражнения! – Он снова потряс Бойда за горло. – Торговать экскрементами! Сбывать говно! Пади на колени – и умри!

– Но, мистер Барримор, ведь я же не Голдхендлер! – взмолился Бойд. – Я только у него работаю. Меня зовут Бойд. Вы должны помнить, ведь он же гораздо толще, и у него не хватает переднего зуба.

Барримор вгляделся в Бойда, несколько раз моргнул и выпрямился, начав приобретать некоторое сходство с доктором Джекилом.

– Да, верно. Ты не еврей Голдхендлер. Прими мои извинения. Я слегка близорук: что поделаешь, старость не радость. Умоляю тебя меня простить.

– Ничего, все в порядке, – сказал Бойд. – Могу я предложить вам чашечку кофе?

– Нет, спасибо. Бойд, где твой работодатель? Мне в высшей степени необходимо его убить.

– Мистер Барримор, его нет в Нью-Йорке. Он в Бостоне, там репетируют его пьесу.

Барримор покачал головой, как бы медленно соображая, что ему сказали, и снова заморгал:

– Говоришь, его нет? Он в Бостоне?

– Да, сэр.

– Какая жалость! – сказал Барримор и опустился в кресло. – Это очень печально!

Он оперся головой об руку и уснул.

– Ну и ну! – сказал Бойд, садясь. – Как ты думаешь, откуда он все узнал?

– Тебе было больно? – спросил я.

– Нисколько. Он душил меня, как это делают на сцене, – ответил Бойд. – Но все это очень неприятно. Нужно позвонить шефу. Это будет для него удар в самые яйца. – Бойд огляделся кругом, на разбросанные повсюду экземпляры «Войны и мира» с вырезанными страницами. – Столько работы – и все псу под хвост. Наверно, сболтнул кто-то из слабителыциков.

Барримор открыл глаза:

– Говоришь, в Бостоне? Иудей еврей Голдхендлер в Бостоне? Это ужасно – умереть в Бостоне! Могу я спросить, в какой гостинице он там остановился?

– Я не знаю, мистер Барримор, честное слово! – сказал Бойд. – Сегодня вечером я жду от него звонка. Может быть, вы хотите выпить?

– Нет. Я вернусь к себе в гостиницу, брошу смену белья в вещевой мешок и поеду в Бостон убивать злодея Голдхендлера.

– Хотите, я вызову вам такси?

– Мой «лимузин» ждет меня внизу, – ответил Барримор.

Он попытался встать, но не смог. Мы помогли ему спуститься по лестнице и вызвали ему лифт. В лифте он был вполне вежлив и даже любезен; он сказал, что перед тем как поехать в Бостон, ему нужно поесть; так что он сперва поедет обедать в актерский клуб. Он очень великодушно предложил Бойду поехать вместе с ним. В качестве извинения за то, что он его чуть не задушил, он предложил распить с ним бутылку хорошего кларета. Наконец лифт доехал до нижнего этажа, и мы вывели Барримора на улицу. Тотчас же по направлению к нам двинулся большой черный «лимузин», припаркованный неподалеку. В это же самое время перед самым подъездом с визгом затормозило такси, и из него вышел Лу Блу.

– Бойд, ах ты сукин сын! – закричал Лу Блу, не узнавая Барримора, у которого шляпа была надвинута на глаза. – Где моя программа? И чем только вы все там занимаетесь?

– Лу, честное слово, я уже три раза звонил в службу посыльных, – ответил Бойд. – Программа готова и даже запечатана в конверт, она тебя ждет.

Это была святая правда: конверт с утра лежал на диване в прихожей.

Пока мы всаживали Барримора в «лимузин», Лу Блу вошел в подъезд.

– Черт! – сказал Бойд. – Там же по всему кабинету разбросаны «Война и мир»! Дэви, беги наверх и задержи его в гостиной, я сейчас приду.

– Нет, ты никуда не пойдешь! – сказал Барримор. – Я тебя чуть не задушил, и мы должны с тобой выпить кларета.

Не дослушав, чем кончится спор, я стремглав бросился в дом и увидел, как закрылась дверь лифта. Я нажал кнопку, но лифт вместе с Лу Блу сначала доехал до верха, а потом спустился ко мне.

– Где он?! – заорал я на ни в чем не повинную горничную, которая открыла мне дверь. Я увидел, что конверт все еще лежит на диване.

– Он… он… в к… кабинете, – заикаясь, сказала испуганная горничная.

Я опрометью помчался в кабинет. Когда я туда ворвался, Лу Блу сидел во вращающемся кресле Голдхендлера и держал в руках текст нашей инсценировки «Войны и мира», огляды-пая экземпляры толстовского романа, разбросанные по столу. По его щекам катились крупные слезы.

– Посмотри на это! – всхлипывал Лу Блу. – Это же не человек! Это же чудовище! Он же родную мать продаст ни за понюх! Таких, как он, надо топить в детстве! Посмотри, как он мне лгал! А я-то ему верил! Ужасный человек! Вампир!

– Мистер Блу, что бы вы там ни думали, вы ошибаетесь, – сказал я. – Мистер Голдхендлер ничего об этом не знает. Он в Бостоне.

– Что ты говоришь? – спросил Лу Блу, вытирая кулаком слезы. – Ну да, конечно же, он в Бостоне, ну и что из того? Не лги мне в лицо, парень! Или это не его кабинет? Или ты не у него работаешь?

Я с маху начал объяснять, по ходу рассказа придумывая подробности, что мы с Бойдом предаем своего шефа: воспользовавшись тем, что он в отъезде, мы решили сделать радиоинсценировку «Войны и мира» у него за спиной, рассчитывая продать ее слабительщикам и нажиться за Голдхендлеров счет. Конечно, сказал я, мы заслуживаем, чтобы шеф прогнал нас в три шеи, но я надеюсь, что Лу Блу над нами сжалится и не донесет. Пока Лу Блу со скептическим видом выслушивал мои наскоро состряпанные выдумки, вошел Бойд с конвертом в руке.

– Послушай, Лу, тебе это, может быть, странно, но все это легко объяснить. Вот, кстати, твоя программа, – сказал Бойд.

– Что ж, я готов слушать, – сказал Лу Блу. – Валяй, Бойд, выкладывай.

Естественно, Бойд придумал другое – и гораздо более правдоподобное – объяснение. Ему и в голову не пришло, что до его прихода я уже пустился врать во все тяжкие, и у меня не было никакой возможности предупредить Бойда, поскольку Лу Блу смотрел на меня в упор. Бойд сказал, что слабителыцики не давали Голдхендлеру покоя, уговаривая его сделать радиоинсценировку «Войны и мира», и Голдхендлер, отчаявшись, приказал нам наскоро состряпать эту халтуру, чтобы показать слабительщикам, что из нее ничего не выйдет, и защищать программу Лу Блу. Бойд предложил Лу прочесть готовый результат и самому убедиться, какое это дерьмо. Человек, которого мы усаживали в «лимузин», был не кто иной, как Джон Барримор, который только что начисто отверг идею «Войны и мира» – раз и навсегда, – так что теперь, сказал Бойд, программе Лу Блу уже больше ничего не грозит.

Это была ложь, достойная Гарри Голдхендлера, и, может быть, Лу Блу ей даже поверил бы, если бы до этого я не влез со своей дилетантской выдумкой. Но коль скоро я таки влез, Бойд своим объяснением только подлил масла в огонь.

– Ну так вот что я вам скажу: оба вы вруны что надо, – сказал Лу Блу, когда Бойд кончил свои разглагольствования. – Но Гарри Голдхендлеру вы и в подметки не годитесь. Вот он-то самый беспардонный врун, какой есть на свете. Мне просто страшно становится, как я подумаю, у какого мерзавца вы работаете. Ну так вот, у меня тоже для него новость. У Эдди Конна есть потрясающая идея для моей новой программы. Почему Голдхендлер не мог придумать для меня потрясающей идеи, вместо того чтобы наносить мне удар в спину «Войной и миром»?

– Очень жаль, что ты мне не веришь, – сказал Бойд. – Клянусь тебе, это чистая правда.

Лу Блу взял конверт с текстом своей программы и направился к двери.

– Идея Эдди Конна состоит в том, чтобы обыграть «Путешествия Гулливера», – сказал он. – Хватит с меня этих банальных анекдотов из вашей картотеки. Я буду Гулливером, и Эдди напишет для меня смешные приключения с лилипутами, великанами, японцами, китайцами и Бог весть с кем еще.

«Ну и ну! – подумал я. – Еще одни Гензель и Гретель!»

– Лу, – сказал Бойд, – ты запросто найдешь другого спонсора, даже если слабителыцики от тебя откажутся. Твои программы хорошо идут. Откажись от «Гулливера». Это дурацкая идея.

– У тебя, парень, еще молоко на губах не обсохло. Так вот тебе добрый совет: пока не поздно, беги отсюда, беги от этой халтуры с картотекой! – Он повернулся к Бойду и потряс конвертом. – Просто скажи ему, что я перешел к Эдди Конну. Все детали утрясут наши адвокаты.

Финита ля комедия.

Мыс Бойдом грустно посмотрели друг на друга над полудюжиной изрезанных экземпляров «Войны и мира».

– Пожалуй, мне надо поскорее ехать в Бостон, – сказал Бойд. – Он позабыл взять с собой кое-какие таблетки. Мне надо их ему отвезти.

Бойд, не теряя времени, отправился на вокзал, оставив меня за текстом радиопрограммы. Незадолго до обеда явился Питер Куот.

– Где ты околачивался? – спросил я.

– Я перевозил свои вещи от отца. Мы с ним поцапались на всю жизнь. И я ухожу от Голдхендлера.

Воистину, беда одна не ходит. Питер вполуха выслушал мой рассказ о визитах Барримора и Лу Блу. Но его больше занимали собственные дела, и он мне все выложил. Оказывается, ему удалось пристроить два своих рассказа в очень престижные журналы: один – в «Антиок Ревью», другой – в «Кеньон Ревью». Как раз в тот день утром Питер получил из этих журналов письма с известием, что они берут его рассказы. Он сразу же кинулся в отцовскую клинику, чтобы сказать отцу, что он хочет расплеваться с Голдхендлером и посвятить себя серьезной литературе. Он скопил немного денег, и теперь ему нужно было только еще некоторое время пожить дома, пока он не встанет на ноги как писатель. Но когда доктор Куот услышал, что от одного журнала Питер получит за рассказ всего одиннадцать долларов, а от другого только бесплатную подписку, он расхохотался и посоветовал Питеру еще немного пооколачиваться у Голдхендлера. Питер отказался и наговорил отцу три бочки арестантов.

– Я перееду в любой клоповник или хоть в ночлежку, – ревел Питер, – но от Голдхендлера я ухожу, это уж точно. СЕГОДНЯ ЖЕ! Толстой меня доконал! Ну и халтура! Слава Богу, я с этим покончил. Видеть больше не могу эту проклятую картотеку!

– Питер, не будь дураком! – сказал я. – Доработай хоть до конца недели и получи зарплату. Главное, что тебе теперь нужно, – это деньги.

– А где я сегодня буду спать?

– Поедем ко мне, ты поспишь в комнате Ли. Она поехала в Майами навестить родню своего жениха.

– Ну, ладно, – простонал Питер. – Над чем ты сейчас вкалываешь?

* * *

Поздно вечером из Бостона позвонил Бойд:

– Питер здесь? Позови его.

– Слушаю, – сказал Питер, взяв трубку.

– Питер, ты у нас работал, когда мы делали программу про лорда Простофильда?

– Про лорда Простофильда? Конечно. Мы делали заготовки вместе с Эдди Конном.

– Хорошо! Найди эту программу, и прочтите ее оба.

– А что такое, Бойд? – спросил я, слушавший разговор по параллельному телефону; голос у него был довольный.

– Он выкарабкался! – воскликнул Бойд с радостным смехом. – Он нашел выход! Это такой сукин сын, что самого черта оставит с носом. Мне сейчас некогда подробно рассказывать. Прочтите программу про лорда Простофильда и начните думать, как это применить к Лесли Хоуарду.

Мы с Питером оторопело посмотрели друг на друга и одновременно воскликнули:

– К Лесли Хоуарду?

И Бойд объяснил. Новость была слишком ошарашивающая, и ему не терпелось ее рассказать.

Возможно, читатель смотрел – хотя бы по телевизору – некоторые старые фильмы с Лесли Хоуардом, и он знает, как очарователен был этот изящный английский артист. Он не был ослепителен, как Барримор, но в нем был, что называется, класс. В те дни он был в зените своей славы. Как многие актеры, чей предел – легкая комедия, он метил выше – аж в самого Шекспира, и хотел сыграть не кого-нибудь, а короля Лира. И вот как раз в это время он только что начал играть Лира в Бостоне; но рецензии были плохие, сборы – жалкие, и спектакль собирались снимать. Когда Бойд рассказал Голдхендлеру о разразившейся двойной беде, тот надел пальто и шляпу, отправился прямо в театр, где шел «Король Лир», и за кулисами тут же уговорил Лесли Хоуарда начать работать на радио. У Хоуарда в то время было пусто в кармане, и он поддался. Услышав, что спонсором будет, возможно, фирма по производству слабительного, артист пожал плечами.

– Если мне не придется декламировать рекламный текст, – сказал он, – то какая разница, кто выкладывает деньги?

После этого Голдхендлер, не мешкая, помчался в гостиницу и позвонил мистеру Менлоу, президенту компании по производству слабительного, чтобы рассказать ему, что он заарканил Лесли Хоуарда в замену Лу Блу. По счастливой случайности, Менлоу был горячим поклонником Лесли Хоуарда; он даже вложил сколько-то денег в постановку «Короля Лира» и все еще продолжает утверждать, что Хоуард – потрясающий Лир.

– Это у нас в кармане! – кричал радостный Бойд. – Хоуард в восторге, слабительщики в восторге, можно будет отлично заработать. Все, что нам теперь нужно, – это хорошая программа. Шеф считает, что лорл Простофильд будет как раз в точку. Так что, ребята, за дело!

Тексты программ про лорда Простофильда были напечатаны на гектографе; некогда розовая глянцевая бумага пожухла и пожелтела. Юмор в программе был такой же застарелый, как бумага, да и сама идея отнюдь не отличалась свежестью: дурак-лорд и нахал-дворецкий обменивались избитыми остротами, только и всего.

– Питер, а кто такие были эти дураки Ролинс и Стоун?

– А, какие-то английские водевильные комики. Они продержались всего пару недель и провалились.

– Ничего удивительного. Это же чушь на постном масле.

Питер обвел руками картотечные ящики у стен:

– Все это чушь на постном масле.

– Как видно, Голдхендлер забыл, что эта программа провалилась.

– А какая ему разница? Но вообще-то, из Лесли Хоуарда он мог бы сделать конфетку. Что-нибудь ноэл-коуардианское: вор-джентльмен, который работает на океанских лайнерах, очаровывает богатых дам и крадет у них колье и браслеты, а заодно и трусики. Что-нибудь в этом роде: полегче да повеселее. Если бы он только позабыл про свою проклятую картотеку! Ведь он же на самом деле очень неплохой писатель.

– Питер! – сказал я. – Давай мы с гобой это попробуем.

– Попробуем что? Про вора-джентльмена?

Я заложил лист бумаги в машинку.

– Давай сделаем набросок. Никаких анекдотов. Никаких карточек. Ты диктуй. Посмотрим, что получится. А из этой ахинеи с лордом Простофильдом все равно ничего путного не выйдет.

– Дэви, сейчас час ночи, – сказал Питер раздраженно, но лицо его оживилось. – А, черт с ним, ты же знаешь, мне на все это наплевать: на Голдхендлера, на Лесли Хоуарда, на слабительщиков, на весь этот бардак. Если хочешь, делай ты! И пусть он сам будет рассказчиком – то есть сам Хоуард. Это должно выглядеть, как нечто вроде воспоминаний Рафлза, только нужно драматизировать кульминационные моменты.

– Питер, ты хочешь спать?

– Нет.

– Ну так давай, начнем. Сам я этого не сделаю. Лорд Простофильд никуда не годится, а я уходить от Голдхендлера пока не собираюсь.

– Ну что ж. я помогу тебе начать, – нехотя сказал Питер, – а потом я прилягу здесь на диване, и когда ты соберешься домой, ты меня разбудишь.

Но в три часа ночи Питер все еще диктовал, расхаживая в носках взад и вперед по кабинету. Я придумал идею столкнуть Рафлза с красивой воровкой, но большую часть текста выдал Питер. Все это получилось довольно банально, но лучше, чем лорд Простофильд, и даже, как мне казалось, немного изящно.

– Рабинович! – прервал я его. – Давай пойдем выпьем по чашечке кофе.

Питер застыл на месте, взглянул на меня и разразился смехом:

– Ах ты сукин сын!

Мы перекусили в «Линди», вернулись в кабинет и работали до зари, и закончили текст, не воспользовавшись ни одним анекдотом из картотеки.

Глава 68
«На рыло?»

– Что это за хуйню вы тут нагородили? – заорал Голдхендлер, когда мы с Питером вошли в кабинет; он поднял со стола текст и надвинулся на нас. – Что это все значит? Где лорд Простофильд? Лесли Хоуард будет здесь через полчаса!

Было около часа дня. Питер угрюмо молчал, а я попытался было оправдаться, объяснив, что мы задумали и почему. Голдхендлер хмуро взглянул на часы.

– Ладно, ладно, – сказал он, не дослушав меня. – Дайте-ка мне сюда «Лорда Простофильда». – И он отправился в ванную.

В то утро мне позвонил Бойд и приказал немедленно ехать к Голдхендлеру; самому ему было поручено ехать за Лесли Хоуардом. Он сказал, что он прочел нашу с Питером программу и что она ему не понравилась.

– Это не для радио! – кричал он. – Где остроты? Какого черта вы не делаете того, что вам велено?

– Но вообще-то, по-твоему, это хоть как-то сносно?

– Написано довольно легко и бойко: в стиле Ноэла Коуарда. Но нам то это ни к селу ни к городу. Мне просто подумать страшно, что будет, когда Лесли Хоуард это прочтет.

Из ванной комнаты вышла миссис Голдхендлер с текстом «Лорда Простофильда» в руке; она пошла вниз, окинув нас с Питером презрительным взглядом – таким, каким она окинула бы Эдди Конна. Следом за ней вышел Голдхендлер, который по пути швырнул наш текст на свой письменный стол. Вскоре приехал Бойде Лесли Хоуардом, который приветствовал нас доброй улыбкой. Ненавязчиво элегантный, в черном костюме в полоску явно от Сэвил-Роу, со спокойным, но слегка настороженным выражением на узком, длинном лице, Лесли Хоуард всем своим видом давал почувствовать, что вы общаетесь с английским лордом. Вошел Голдхендлер, тщательно выбритый, с несколькими свежими порезами на лице, облаченный в строгий темно-синий двубортный костюм – как он его называл, «костюм для бар-мицвы»; он явно хотел как можно меньше походить на автора радиопрограмм. Впрочем, чем-то неуловимым он на него все-таки походил. После обмена любезностями он сел в свое вращающееся кресло и закурил сигару, окутав себя клубами дыма.

– Как вы, возможно, слышали, – сказал он наконец Лесли Хоуарду, – мы здесь создаем радиопрограммы с насыщенностью примерно три или четыре смешные шутки в минуту.

– Ваша репутация общеизвестна, – учтиво сказал Лесли Хоуард.

– Спасибо за комплимент, в ваших устах он особенно ценен, – сказал Голдхендлер, изысканно кивнув. – Как вы, возможно, знаете, в радиопрограммах еще ни разу не выступал ни один артист вашего уровня. В качестве гостя – это бывало. Но в качестве исполнителя – никогда. У нас подвизаются одни лишь водевильные комики, чьи имена сегодня у всех на устах, а завтра, глядь, никто их уже и не помнит. У нас нет никого, кто умел бы выдавать юмор высокого класса – как в «Алом цветке» или «Беркли-сквер».

Лицо Хоуарда напряглось, и он сделал быстрый протестующий жест.

– Что вы конкретно имеете в виду? – деловито спросил он.

Этим он дал понять, что не для того он сюда пришел, чтобы выслушивать комплименты от радиохохмача. И Голдхендлер осекся. Он попыхтел сигарой, взглянул на Хоуарда через полузакрытые глаза и встал с кресла.

– Мы запросто можем предложить вам программу, в которой будет три или четыре шутки в минуту. Это нам – раз плюнуть. Но что бы вы сказали, если бы мы предложили вам что-то действительное новаторское, свежее, неожиданное? То есть радиопрограмму без студийной публики, без этих дурацких взрывов смеха? Так сказать, комедию нравов – легкую, как шампанское, в вашем неподражаемом стиле высокого фарса?

Мы с Питером переглянулись.

– Например, что-нибудь такое: высокородный лорд Алджернон Ловкатч плывет через Атлантический океан на лайнере «Куин Мери» в каюте первого класса…

«Ну и дела, – подумал я. – Он загнан в угол, он ничего уже не способен придумать, он хватается за соломинку».

– Это рафинированный аристократ голубых кровей, элегантный, утонченный, изысканный: как пить дать, лорд, – продолжал Голдхендлер, – только беда в том, что на самом деле никакой он не аристократ, а просто-напросто международный вор, промышляющий кражей брильянтов.

На лице актера появилось смешливое выражение: но потому ли, что ему понравилась эта затея, или потому, что она показалась ему банальной и достойной презрения, – кто мог сказать?

– Давайте, я вам прочту страницу-другую, – сказал Голдхендлер, беря текст. – Остановите меня, если вам станет скучно или противно…

– Хорошо, – сказал Хоуард, и Голдхендлер начал читать.

Хоуард его так и не остановил. Когда Голдхендлер дошел до конца, Хоуард задумчиво сказал:

– А спонсорам – этим, которые делают слабительное, – им это нравится?

– Все, что нравится Лесли Хоуарду, понравится любому спонсору в Америке, – сказал Голдхендлер. – Но сперва я должен получить ваше согласие. Потому что для тех актеров, с которыми мы работаем на радио, эта программа – слишком новаторская, слишком необычная.

– По-моему, это совсем неплохо. Как вы говорите, довольно легкая комедия нравов. Мне кажется, это подойдет. Во всяком случае, я не могу сказать, что я разочарован.

Услышав эту фразу, которая в устах англичанина означала бурный восторг, Голдхендлер вскочил на ноги и заключил Хоуарда в объятия:

– Тогда, может быть, поедем и сразу же потолкуем со спонсорами? Они ждут не дождутся узнать, чем кончилось наше обсуждение.

– Почему бы и нет? – сказал Хоуард и тоже встал.

В это время зазвонил телефон, и Бойд снял трубку.

– Это миссис Фессер, – сказал он Голдхендлеру. – Она просит миссис Голдхендлер.

– Переключи на нее! – проревел Голдхендлер. – И собирайся, ты поедешь с нами.

Когда мы с Питером остались одни, он сказал:

– А ведь то, что мы сделали, – это изрядная халтура. Что, Хоуард белены объелся?

– Питер, – сказал я уверенно, – мы должны попросить прибавки.

Он только заморгал глазами.

– Я серьезно. Хоуард хочет зарабатывать на радио. Он был приятно удивлен, что ему не подсунули набор старых анекдотов. Ему наша программа понравилась – значит, она понравится и слабительщикам. Ура! Питер, они же отвалят Голдхендлеру кучу денег.

– Честное слово, а ты малый не промах! Это что, бронксовское воспитание? Ладно. Сколько мы попросим?

Надо помнить, что это было время Кризиса. Питер тогда получал сорок долларов в неделю, я – тридцать, и это для нас были хорошие деньги.

– Сотню на двоих, – сказал я. – И поделим их так, как ты захочешь.

Питер покачал головой – то ли в отчаянии, то ли в восхищении моим нахальством.

– Ладно, если хочешь, валяй. Если ты это получишь, мы поделим деньги пополам. – Питер надел ботинки и пиджак. – Только я при этом даже присутствовать не хочу. Ты это задумал, ты и делай. Сотня на двоих, подумать только! Да ведь если ты это пробьешь, мы же сможем даже снять квартиру! И я смогу написать что-то стоящее.

Примерно через час позвонил Бойд.

– Ну так вот, Менлоу чуть не до потолка прыгал от восторга. Я все еще считаю, что у вас обоих не все дома, но, по крайней мере, ваша программа принята. Поздравляю! Шеф сейчас едет домой. А я еду спать, я двое суток не смыкал глаз.

Голдхендлер вошел в кабинет с победоносным видом, попыхивая наполовину выкуренной сигарой.

– Где Финкельштейн? – спросил он меня с довольной улыбкой.

– Поехал домой.

– Оба вы нахальные мудозвоны, – сказал он с восхищением в голосе. – Спасибо.

– Все было задумано именно так, как вы это ему преподнесли.

Голдхендлер кивнул, упиваясь своим торжеством:

– Надо сказать, вы ребята что надо. Признаться, это была отличная затея.

Ну не упустить момента!

– Только, – сказал я, – боюсь, Питера нельзя будет удержать на работе, если только… – я затаил дыхание… – если только вы не дадите нам прибавку. – Торжествующая улыбка на лице Голдхендлера сменилась кислой гримасой. – Он хочет, чтобы мы с ним вдвоем сняли квартиру, – быстро продолжал я. – Он поцапался с отцом, и теперь он живет у меня. У него два рассказа приняли в журналы. Мне стоило немало труда уговорить его написать хотя бы эту штуку про международного вора.

Голдхендлер отлично знал про Питеровы литературные амбиции.

– В какие журналы? – спросил он.

– «Кеньон Ревью» и «Антиок Ревью».

– Ха! Я печатался в обоих, еще когда учился в колледже. Они же платят сущие гроши. И читателей у них – раз-два и обчелся.

– Как бы то ни было, он хочет уйти.

Последовало долгое молчание. Наконец Голдхендлер хмуро спросил:

– Сколько вы хотите?

– Сто долларов.

Голдхендлер широко открыл глаза, затем сузил их и заслонил облаком дыма.

– На рыло?

У меня защемило в желудке, но с апломбом, унаследованным от Зеленой кузины, я уверенно ответил:

– Конечно, на рыло.

Тут во мне определенно говорила мама. Но, в конце концов, ведь это слово первым произнес Голдхендлер, а не я.

Нахмурив лоб, Голдхендлер поднял телефонную трубку и нажал кнопку внутренней линии.

– Поднимись-ка наверх, нужно кое о чем потолковать. – Миссис Голдхендлер что-то жалобно проблеяла в телефонную трубку, но он рявкнул: – С минуты на минуту приедут адвокаты Лу Блу!

И он отправился в ванную.

Миссис Голдхендлер, войдя в кабинет, радужно мне улыбнулась, как будто я был Олдос Хаксли или Кларк Гейбл, и выкрикнула:

– Как это чудесно, что Лесли Хоуард согласился!

Однако появившись через несколько минут из ванной, она безмолвно бросила на меня взгляд, достойный Эдди Конна, и хлопнула дверью.

Из ванной вышел Голдхендлер, вытирая руки полотенцем.

– Ни под каким видом! – решительно сказал он. – А что если ты вдруг, с бухты-барахты, снова захочешь сбежать на юридический факультет? Или если Питеру придет в голову блажь засесть дома и писать роман? За такие деньги вам обоим придется подписать контракт минимум на два года.

Я ушам своим не верил. Но, стараясь выглядеть как можно равнодушнее, я сказал:

– Мне нужно поговорить с Питером.

Голдхендлер кивнул:

– Что ж, валяй. Он, паршивец, талантливый, но очень уж у него семь пятниц на неделе. Что же до тебя, – он грозно смерил меня взглядом, – я уж и не знаю. На вид ты – ешиботная святая невинность, а внутри небось сплошная галутная хитрожопость. – Он снова смерил меня взглядом, но потом подошел и обнял меня, как он раньше обнял Лесли Хоуарда. – По правде говоря, Рабинович, я о тебе чертовски хорошего мнения.

И он отправился беседовать с адвокатом Лу Блу.

* * *

Питер был как громом поражен:

– На рыло? Ну и ну!

Он больше и не заикался о том, что хочет уйти от Голдхендлера. Голдхендлеровский адвокат составил контракт, полный подводных камней, так что мы оказались заарканены с головой, но Питер только рукой махнул. Я, например, указал ему, что, по условиям контракта, Голдхендлер фактически получал авторское право на все рассказы, пьесы или романы, которые Питер мог бы написать в течение срока действия контракта.

– Послушай, Дэви, какая разница! – рассмеялся Питер. – Мы подпишем этот проклятый контракт, а там мы будем делать, что захотим.

Питерово отношение к контрактам не изменилось и по сей день. В этом-то вся беда. Жены могут требовать от него алиментов, издатели могут подавать на него в суд, налоговое управление, как федеральное, так и штата Нью-Йорк, может требовать с него налоговой задолженности – собственно говоря, как раз сейчас это происходит одновременно, – а он и ухом не ведет, только пунктуально платит, что положено, в мою контору и предоставляет мне со всем этим разбираться. Он живет в свое удовольствие, а я избавляю его от забот. Когда я провернул то, что мы называем операцией «На рыло», я навек завоевал его доверие, которое не поколебалось и доныне. Я более или менее уважаю его как литератора, хотя и порядком без царя в голове, он более или менее уважает меня как юриста или бизнесмена, и это уравнение сохраняется с тех пор, как была проведена операция «На рыло».