Текст книги "Отец"
Автор книги: Георгий Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)
XXX
Так, заставив себя признать справедливость всего, что с ним происходило, Александр Николаевич пошел на завод оформлять свое увольнение.
Его не обижало, что все люди, к которым он приходил с «бегунком», просто, по-обыденному расписывались на листке бумаги в знак того, что рабочий Поройков, уходя с завода, не остается должен чего-то такого, за что с него нужно при расчете удержать деньги. Это ведь только для него было необычным, что он в первый и последний раз в жизни увольняется с работы.
И все же, как ни покорен был в тот день своей судьбе Александр Николаевич, ему очень не хотелось встретиться в последний раз с Гудилиным. Пугало, что душевное равновесие нарушится, но не зайти к начальнику цеха он не мог. «А, черт с ним… Ежели снахальничает, я ему тоже отбрею на память. Что мне с ним, детей крестить, в самом деле», – решил старик, входя в цеховую конторку.
Гудилин занимался переписыванием из толстого учебника в общую тетрадь длинных математических формул. Это было его обычным занятием в предобеденные часы; как говорили рабочие, он «работал над собой», или, попросту, выполнял учебные задания заочного политехнического института.
– Ну, что еще? – почувствовав, что перед его столом стоит человек, и не отрываясь от своего занятия, спросил Гудилин.
– Да ничего особенного, – ответил Александр Николаевич, протягивая начальству обходной листок.
– А… – Гудилин искоса посмотрел на бумажку, сделал на ней росчерк и, все так же не поднимая глаз, подсунул Александру Николаевичу листок.
Не попрощавшись, Александр Николаевич вышел. «Ну, вот и обошлось. Эх, студент-начальник, и чему только ты учишься?»
В проходе меж станками его нагнал парторг цеха Егор Федорович; он взял старика под руку, и так они молча вышли из грохочущего цеха.
– С учета еще не снимался? – спросил парторг, как только стало потише. – Тогда провожу. Да и поговорим. – Он помог Александру Николаевичу подняться на второй этаж.
У секретаря парткома были какие-то важные посетители, и работница из партучета не сразу снесла ему на подпись открепительный талон; пришлось обождать на диванчике.
– Куда же думаешь, дядя Саша, на учет встать? – спросил Егор Федорович.
– А куда к дому поближе. По-стариковски.
– Да, жизнь идет. – Егор Федорович сделал значительное лицо. – Это что же, мы с тобой десять лет в одном цеху?.. Сильный ты раньше был работник, а теперь какие слова говоришь: по-стариковски. – Егор Федорович изменил тон на какой-то виноватый и заговорил о том, что Александр Николаевич может спокойно уходить на отдых после долголетней вахты, которую он честно выстоял на трудовом посту, о том, что старый рабочий уходит с завода после Двадцатого съезда, когда открываются новые перспективы в строительстве коммунизма, и что в пройденном всей страной пути побед останется и труд Александра Николаевича.
– Не долго и тебе ждать. Лет десять, как в цех ты к нам пришел?
– Через месяц ровно десять будет.
– Это уже юбилей. Вот и вспомни, какой ты, Егор Кустов, сам был. Бравый балтиец, боевой разведчик морской пехоты. Помнишь, говорил мне, что наши жизни должны быть похожи?
– А как же? Видишь, ты уходишь, а я на твое место наладчиком.
– Вот-вот, так же и прошагаешь. Только вот лысеешь ты – не с меня пример берешь – и жирком обрастаешь.
– Ничего не могу поделать, – Егор Федорович похлопал себя по залысевшему темени. – Возраст.
– И я говорю, возраст. Уж и не вспомню, когда это тебя на заводе перестали Жорой-футболистом звать. Наверно, как в партбюро выбрали? – Тут дверь в кабинет секретаря парткома открылась, и мимо прошли инженеры из конструкторского бюро.
– Ну, иди, дядя Саша, – сказал Егор Федорович и пожал старику руку.
Когда, наконец, сдав вахтеру пропуск, Александр Николаевич вышел из проходной, в ворота завода по асфальту скользнул черно-лаковый автомобиль. Рядом с шофером сидел директор. «И у тебя, товарищ большой начальник, продолжаются твои серьезные дела и не скоро окончатся. А я вот уже ушел от своих дел. А ты и не знаешь, что это именно я вот сейчас ухожу с завода насовсем… А если бы ты и знал, так что же?» – подумал Александр Николаевич, направляясь к своему дому.
К вечеру собралась вся семья, поужинали, и каждый занялся своим вечерним делом. Марина стала читать детям книжку, и Александр Николаевич подсел к ним на диван послушать. Но неожиданно пришла Мотя Корчагина. Поздоровавшись, возбужденно заговорила:
– Александр Николаевич, миленький, простите нас. Как же нехорошо тебя проводили с завода. Это мы исправим. Я уже крепко поговорила с кем надо.
– Э, полно-ка, Матрена, это все не важно. Ведь не праздник же. – Александр Николаевич вдруг почувствовал, что наконец-то у него невыносимо защемило на душе. – Не праздник, – повторил он совсем тихо.
– Позвольте это нам знать! – упрямо и загадочно сказала Мотя и ушла.
На следующий день в обед к Поройковым пришел Егор Федорович и пригласил Александра Николаевича и Варвару Константиновну на прощальную встречу.
– А ты, Егор, я вижу, работу с людьми осваиваешь успешно. Ритуалы соблюдать начинаешь, – насмешливо ответил на приглашение Александр Николаевич. – Мероприятия, так сказать, проводить разнообразные.
– Дядя Саша, я по-душевному…
– Ладно уж, придем, не сорвем твой план.
Еще через день старики Поройковы пошли на завод. В проходной их встретили комсомольцы и проводили в заводской агитпункт. В зале уже было людно и гремел оркестр.
На стене над площадкой, на которой во время различных собраний обычно восседал президиум, висело красное полотнище с надписью: «Желаем покойной старости славному труженику Александру Николаевичу Поройкову».
– Такого персонального лозунга я еще тут не видывал, – сказал Александр Николаевич Варваре Константиновне, присаживаясь на стул в первом ряду.
– Правильный лозунг, – ответила та, поднося к глазам платочек и жеманно садясь рядышком.
«Расчувствовалась старая», – подумал Александр Николаевич.
К старикам подошел Егор Кустов, он был в новом темно-синем костюме и с ярким галстуком.
– Просим за стол, чтобы все вас видели. Народу собралось порядком, можно начинать. – Он взял их под руки.
Прощальная встреча началась выступлением председателя цехкома.
И откуда только он так хорошо знал всю жизнь Александра Николаевича? И про его отца, погибшего в 1905 году на Пресне, вспомнил, и про то, как еще в царском флоте служил матрос Поройков и там вступил в партию, и как он в гражданскую воевал за Советскую власть. И про погибшего сына Михаила сказал.
Потом зачитали приказ директора с благодарностью. Потом начались выступления комсомольцев, работников участка, где работал наладчиком старик Поройков, завкома профсоюза…
Александру Николаевичу было очень неловко сидеть, смотреть в знакомые лица и слушать речи, в которых его так превозносили. И в то же время у него першило в горле, и он невольно думал о том, что в жизни человека должен быть и такой день.
Снова у стола появился председатель цехкома. На этот раз рядом с ним стояли два паренька с пакетами.
– А теперь, дорогой Александр Николаевич, прими наши скромные подарки, – сказал предцехкома и развернул самый большой сверток. – Во-первых, электрический самовар, вещь для спокойной жизни необходимая, – он поставил на стол блестящий никелированный самовар. – А это, значит, тебе стакан с подстаканником и ложечкой… Супруге, как положено, чашечку художественной работы… А это уж вам обоим по одинаковому полотенчику; при чаепитии в свое удовольствие вещи тоже необходимые, – он повесил полотенца на плечи старикам. – И вот еще будильник, чтобы ты помнил, что человек ты рабочий, и всю жизнь по часам жил.
Появление каждого подарка перед Александром Николаевичем и Варварой Константиновной встречалось добрым смехом и аплодисментами, широко улыбался и предцехкома, сам уже пожилой рабочий человек; его улыбка как бы говорила: «А знатно мы придумали, вроде шутейно, а со смыслом подарки купили».
– А теперь хотим послушать твое слово, наш старый товарищ, – сказал он, садясь у стола.
Александр Николаевич поднялся. Аплодисменты вспыхнули с новой силой, и все в зале встали. Ему долго не давали говорить, а он разводил руками и неслышно твердил:
– Товарищи… товарищи, – и совсем не замечал, что стоит с полотенцем через плечо.
Наконец, аплодисменты стихли, но Александр Николаевич так и не нашел нужных слов, он растерянно смотрел в улыбающиеся и понимающие его лица и улыбался сам. Вдруг его руки наткнулись на будильник, стоявший на краю стола, он взял его и сказал:
– А ведь я ни разу не опоздал на работу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Партийное расследование установило, что по наветам редактора заводской газеты почти двадцать лет назад безвинно пострадали три коммуниста. На заседании парткома клеветник еще пытался изворачиваться, но на партийное собрание явиться не осмелился и тишком, неизвестно куда, уехал из города. Редактирование газеты временно возложили на члена парткома, инженера из планово-экономического отдела Леонида Петровича Бутурлина. Занятый по своей основной должности, Бутурлин не мог взять на себя и малой толики каждодневной хлопотной работы, которой так много даже в маленькой редакции заводской газеты; эта работа целиком легла на единственного штатного сотрудника – Женю Балакову.
Для Жени давно миновала пора робкого ученичества. Она теперь была настоящей хозяйкой «редакционной кухни», набила руку в быстрой и решительной правке любых материалов, без труда составляла макеты и без стеснений подсказывала метранпажу, как лучше, с настоящим вкусом сверстать полосы многотиражки. Выпустив с Женей несколько номеров, Бутурлин сказал, что секретарь редакции «вполне на высоте» и с ней можно работать точно по графику. Но, разбирая «персональное дело» клеветника, партком оценил и работу газеты как плохую, бездушную, а это относилось уже и к Жене; неважно, что она беспартийная, она работала честно и не могла не чувствовать себя виноватой и обязанной работать как можно лучше.
Женя попросила Бутурлина собрать редколлегию, чтобы составить план работы, который бы Женя и принялась выполнять.
Леонид Петрович согласился с ней, да все тянул, ссылаясь на недосуг.
Женя не понимала, как можно так относиться к важнейшему партийному поручению. Решение парткома заставило ее подумать о том, что заводская газета не только не сгусток общественной мысли, но и собственных мыслей не имеет, что газета отражает жизнь завода кусочками, всего лишь как карманное зеркальце, да еще и кривое: не мог человек с нечистой душой работать как подобает советскому честному газетчику. И кто бы мог подумать, что он именно такой?..
В субботу, 28 апреля, Женя взяла у машинистки написанную ею передовую статью для первомайского номера. Вычитывая статью, она вдруг увидела целые абзацы, вписанные Бутурлиным.
Во вставках говорилось, что завод работает плохо, ритмичности в его работе нет, с выполнением плана опаздывает на пять дней, и в попытках «свести концы с концами» приходится работать без выходных, «штурмовать», что приводит к большому браку.
Это показалось Жене слишком горькой правдой для праздничного номера газеты. Но Бутурлин не мог вписать это без ведома, а скорей всего прямого указания парткома.
Так вот чего не видела газета, вот о чем она не тревожилась, не кричала! Но какого же она тогда курса держалась хотя бы с начала этого года?
Женя нашла в подшивке номер, вышедший в день открытия Двадцатого съезда партии. На первой полосе бросилась в глаза напечатанная жирным курсивом заметка о пятнадцатилетии завода.
«В конце декабря 1940 года партийная организация строившегося подшипникового завода бросила лозунг: „Дадим к XVIII партконференции первые подшипники!“ Там, где должны были родиться эти подшипники, не было ничего, кроме стен, пола и крыши. Сроку оставалось два месяца. Но первые подшипники, № 2305 и 2310, были выпущены 11 февраля 1941 года, за три дня до начала работы конференции. За прошедшие пятнадцать лет наш завод произвел сотни миллионов подшипников для народного хозяйства. В первый год своего существования завод выпустил столько подшипников, сколько сейчас, накануне XX съезда нашей партии, выпускается заводом за 4,3 дня!»
Просто и здорово!
Женя перелистала еще несколько номеров.
Перепечатанная из областной газеты статья «Шире развертывать критику и самокритику» заставила Женю призадуматься. Бывший редактор был вынужден перепечатать эту неприятную для него статью, в которой говорилось, что секретарь парткома и директор подшипникового завода предложили редактору заводской газеты согласовывать с ними все материалы с критикой руководящих работников.
Так и было: редактор носил, как он говорил, на одобрение начальству все самое острое и интересное, что получала газета от рабкоров.
Областная газета вспомнила и о случае, когда заместитель секретаря парткома дал указание снять стенгазету в цехе № 16, потому что в ней критиковался начальник планово-диспетчерского бюро. И это было. Было и то, что Женя сочиняла (как это вдруг стало стыдно вспоминать!) по указанию редактора уклончивые ответы рабкорам, почему их корреспонденции нет возможности печатать.
Редактор считал, что главное дело газеты – пропагандировать большие вопросы, мобилизовать массы на решение важнейших задач, а не оказываться в плену у мелочей, С этим была согласна и Женя.
Такой мобилизующей была большая статья в номере от 18 февраля: «Технический план завода на 1956 год». Эпиграфом к ней послужили слова из отчетного доклада съезду о необходимости настойчиво и широко развивать комплексную механизацию и автоматизацию производственных процессов. Начальник технического отдела писал, что план технических новшеств даст возможность увеличить выпуск продукции на 27,5 %, а производительность труда повысить на 19 %. Среди мероприятий упоминался и переход на изготовление колец подшипников не из стальных стержней, а из труб, что должно было дать большую экономию металла. Автор заканчивал статью выражением уверенности, что Директивы и решения Двадцатого съезда КПСС по шестому пятилетнему плану вызовут новый прилив энергии в коллективе завода и что он с успехом справится с выполнением технического и производственного планов 1956 года.
Бодрый тон, уверенности которого почему-то вдруг застыдилась Женя, главенствовал в материалах газеты. Примером такого бодрячества Жене показалось опубликованное 22 марта сообщение, что коллектив цеха подшипников мелких серий встал на предмайскую вахту и что завком профсоюза одобрил инициативу коллектива цеха и обязал все цеховые профкомитеты обсудить на собраниях рабочих и служащих обращение, принять социалистические обязательства и достойно встретить 1 Мая хорошими трудовыми успехами.
Женя продолжала листать подшивку. Все ближе и ближе к празднику, и ни одной доброй весточки из цеха мелких серий.
И вот, наконец, статья: «Живому творческому делу масс – повседневное внимание и руководство».
Председатель завкома профсоюза пафосно писал, что советские люди с огромным воодушевлением борются за успешное выполнение шестой пятилетки и резкому подъему производительности труда служит неиссякаемая инициатива масс, проявляемая в социалистическом соревновании. После этого вступления следовал вписанный Женей связующий «мостик»: «Однако в социалистическом соревновании на нашем заводе имеются серьезные недостатки». И дальше продолжалось совершенно гладко: «В соцсоревновании у нас не изжит формализм и шаблон. Зачастую обязательства берутся формы ради, без учета имеющихся возможностей. Коллектив цеха мелких серий на протяжении долгого времени не помнит случая, чтобы взятые им обязательства выполнялись. Гласности соревнования на заводе не уделяется должного внимания. Серьезной помехой в социалистическом соревновании является неритмичность. На нашем заводе значительная часть инженеров стоит в стороне от рационализаторского движения. Даже больше того, известная часть инженерно-технических работников на словах стоит за новаторов, а на деле оказывает им скрытое, даже открытое, сопротивление. Вот пример: слесарь двадцать седьмого цеха Савин сконструировал и сам сделал приспособление для одновременной сверловки восемнадцати отверстий под заклепку латунного сепаратора. Начальник технического отдела дал отрицательную оценку, и приспособление было отклонено. Тогда рационализатора взял под защиту начальник БРИЗа. Приспособление было испытано в присутствии инженеров. Результаты оказались хорошими, но приспособление до сих пор не внедрено под предлогом, что оно не испытано на большой партии изделий.
Завком профсоюза тщательно проанализировал недостатки в руководстве и организации соцсоревнования и обязал начальников цехов, мастеров, профгрупоргов обеспечить гласность результатов соревнования, изучать и распространять опыт новаторов производства, для чего использовать стенную печать, заводскую газету, „молнии“, плакаты…»
Женя не стала дочитывать статью. Ну конечно же, завком в «руководстве творческим делом масс» был неуязвим: «анализ недостатков» был тщательным, а все рекомендуемое завкомом – правильным. В статье были и критика и самокритика, а это значит, что и газета поддерживала критику и самокритику.
И все-таки это все было ненастоящее, просто размноженное в типографии делопроизводство завкомовской канцелярии.
Злясь на себя, пристыженная безжалостным свидетельством своей работы Женя машинально перевернула несколько страниц.
Вот это тоже частичка ее деятельности. В заметке «Почему не используется опыт передовых предприятий?» говорилось об уборке стружки от станков на Куйбышевском подшипниковом заводе при помощи специальных скребков – листов с загнутыми краями – и тележек. «А у нас?» – опрашивал рабкор и описывал, как в цехах стружку уносят от станков на вилах, растрясая по полу, словно солому. «Действительно, пропаганда передового опыта! – подумала Женя. – Этак в передовики надо зачислять людей, которые умываются по утрам».
И за эту заметку ей пришлось пойти на неприятный разговор с редактором! Рабкор, по мнению редактора, слишком уж чернил свой завод.
II
Невеселые размышления Жени прервал приход Вики.
– Сидишь? – Вика шумно придвинула стул к столу. – Мы апрельский план вытаскиваем, а ты чего корпишь? Печатным словом помогаешь?
– Только-только праздничный номер собрала, – ответила Женя.
– И что же праздничного в этом номере?
– Читай сама, – Женя подсунула Вике передовицу. – Во всей стране, во всем городе праздник, а на нашей улице… Почитай.
– Я к тебе с делом, – не глядя на статью, сказала Вика. – Бросай-ка все, да пойдем в сад к нашим. Дорогой поговорим. Подсобим в работе, старика повидаем.
– Идея! – согласилась Женя. – Я уже вечность не видела Александра Николаевича. Только через Марину о его здоровье узнавала. Но надо еще редактору кое-что показать. Подождешь? – Женя подвинула к себе телефон.
Пока она разговаривала с Бутурлиным, Вика пробежала передовицу.
– Ну и что? – спросила она, когда Женя повесила трубку.
– Сейчас сюда сам зайдет.
– Ладно, подожду. – Вика положила статью перед Женей.
– Уж очень у нас это въелось: принимаем обязательства, пошумим. А как срок пройдет – самокритикуемся.
– Но ведь это же наше зло!
– Все, что делается формально, – зло, – спокойно согласилась Вика.
– Как раз перед твоим приходом я об этом и думала… А ведь я, Вика, в газете работаю.
– И тоже формально. И даже иной раз очень формально.
– Например?
– Пишете, а сами не знаете, как и что пишете. Почитай-ка отчет о недавнем собрании по итогам Двадцатого съезда. Начальник кузнечного цеха критикует раскатчика Максютина, дескать, тот не изучает решения съезда. А Максютин в этом же номере пишет, что автоконтролер лежит в ящике посреди цеха даже не распакованный и виновато в этом цеховое начальство. Это что же, выходит, рабочий, не зная решений съезда, критикует начальство за невыполнение этих решений?
– Ты с этим пришла? – рассердилась Женя. – Ты мне на сердце хочешь добавить тоски зеленой?
Не отвечая, Вика продолжала:
– А вот еще, тоже недавно, напечатали сокращенный доклад главного инженера. Кричите вместе с ним: «Убрать все помехи с пути внедрения новой техники и передовой технологии!» Заклинает, критикует, а у него ведь не только право критиковать, у него и власть есть, государством данная власть. Властью пользоваться – это тоже работа, и трудная работа…
– Властью пользоваться – работа?! – удивленно спросил вошедший Бутурлин. Он торопливо подошел к столу. – Ну-с, что же у нас собралось в конечном итоге?
Женя положила перед редактором макет и пачку подготовленных к набору материалов; он стал их просматривать стоя, словно даже посидеть ему было недосуг.
– Да, от лени не хотят начальники пользоваться властью, а газета наша это одобряет, – повышая голос, продолжала Вика. – Дай последний номер. Напечатали с месяц назад заметку: «Нужны масленки», а теперь вот даете «По следам наших выступлений». Отдел снабжения, дескать, неспособен снабдить цех масленками, сделать их на заводе тоже нельзя: нет жести. Скажите, какая причина! На любой помойке жестяных консервных банок сколько хочешь. – Вика хлопнула ладонью по газете. – И вот призываете заводскую общественность помочь цехам добиться обеспеченности масленками. Это выходит, рабочие должны вам опять в газету про масленки писать? Вот и получается: всех, кому дана власть управлять производством, надо с завода уволить, одну общественность оставить.
Бутурлин оторвался от чтения и пристально посмотрел на Вику.
– Я вот с каким делом к вам пришла, – в свою очередь меряя взглядом Бутурлина, продолжала Вика. – Сколько людей у нас контролерами работает? Сколько сотен с кладовщиками вместе? Надо эту армию сокращать?
– А именно как? – поинтересовался Бутурлин. – Спешно изобретать и изготовлять контрольные автоматы?
– Песня старая и долгая. – Вика состроила презрительную гримасу.
– Об автоматизации вы больше в газете пишете, чем наши инженеры заботятся. Надо самим рабочим доверять контроль своих изделий.
Бутурлин улыбнулся и покачал головой.
– Подождите смеяться. Возьмите автоматно-токарный цех. Вы помните, там об этом думали, да отказались. А почему? Клеймо на кольце вытравят кислотой, а при шлифовке от него и следа не остается. Подумаешь, причина! А если сделать так: каждому рабочему под кольца отдельные ящики и специальный документ на каждый ящик, на котором рабочий и наладчик расписываются за качество продукции? Понимаете? – Вика достала из нагрудного кармана рабочей блузы сложенные листки бумаги. – Вот написала, что думаю.
Бутурлин взял у Вики корреспонденцию и, не прочитав, отдал Жене.
– Посмотрите и ответьте автору, – сказал он Жене. – Если человека осеняют внезапные идеи… мы должны быть внимательны к нему.
Женя нахмурилась. Бутурлин был из рабочих, с тридцатого года член партии, москвич, когда-то работал на заводе точной механики, когда-то начинал учебу с фабзавуча и рабфака, но, со старомодным пенсне на шнурке, в аккуратном костюме, с русой бородкой и лысинкой, прикрытой начесом жидких волос, он выглядел в глазах Жени как чистопородный потомственный интеллигент.
– К нам пришел не кто-нибудь, а уважаемая работница завода, кстати, с техническим образованием. Таких людей идеи внезапно не осеняют, их идеи – их труд. Конечно, я внимательно прочитаю и… дам ход статье, – с вызовом в голосе ответила редактору Женя.
Глаза Бутурлина загорелись живинкой, но он погасил ее, и это еще больше подзадорило Женю.
– А вообще, Леонид Петрович, я хочу с вами говорить серьезно. В нашей газете с виду все правильно: самый разнообразнейший материал так и расползается под самые разнообразные рубрики. А нашей линии, нашей мысли в газете нету. Мы просто печатаем то, что нам пишут, или констатируем факты… Как в этой вот передовице, сообщаем об очевидном прорыве на заводе. – Женя схватила и снова бросила листки бумаги на стол так, словно они были чем-то тяжелым, способным издавать стук, даже ломать что-то при падении.
– Нет, вы мне скажите, – Вика поднялась со стула и, наступая на Бутурлина, потребовала: – Вы поддержите меня? Это не масленочная проблема, в этом деле надо заводскую общественность по-настоящему будоражить.
– Ну вот и еще номерок мы с вами, Женечка, сколотили, – спокойно сказал Бутурлин, пятясь от Вики. – Так все и сдавайте в набор. – Он отступил от стола и выставил между собой и Викой ладонь щитом. – Поддержать вас, товарищ Поройкова, это, по-вашему, напечатать статью? А если это будет холостой выстрел? Не опасаетесь?
– Опасаюсь, – отчеканила Вика. – Наша газета часто мимо цели бьет, а еще чаще вхолостую палит.
Бутурлин прошелся по комнате и остановился у окна.
– У нас на заводе – курс на автоматизацию, и в контроле, стало быть, тоже… Вы, человек с техническим образованием, понимаете эго.
– Опять автоматизация! – Вика всплеснула руками. – Да кто же с вами спорит? Я говорю, совесть народную тоже нельзя со счетов сбрасывать. Про душу рабочего надо помнить. Это самая большая сила. – Вика опустилась на стул.
– А линия газеты… – продолжал Бутурлин, не отворачиваясь от окна. – Женя, это я вам. Я не меньше вашего уважаю печать, верю в ее силу. Так же знаю, что газета наша слабая. Но… Придет настоящий редактор, он и найдет линию. А мне, честно говоря, даже нельзя в этом деле мудрить. Я же не газетчик. Только напутаю, напорчу.
– Cкaжитe лучше, Леонид Петрович, кто вы в душе: консерватор или новатор? – выпалила Женя.
– Вопрос прямой! – Бутурлин неожиданно хорошо рассмеялся. – Я ни то и ни другое: я нечто среднее. Я, пожалуй, инструментик для обобщений. Я экономист, плановик…
– Однажды, я слышала, вы говорили, что у нас в государственном масштабе хромает организация материально-технического обеспечения промышленности. При чем тут государственный масштаб? У нас на заводе поточное производство подшипников, это современное социалистическое предприятие, а почему мы план к Первому мая не выполнили? – снова пошла в наступление Женя.
– Прежде всего позвольте заметить, что у нас отнюдь не поточное производство. – Бутурлин вернулся к столу, сел и закурил. – Вот смотрите. – Он взял лист бумаги и нарисовал ряд квадратиков. – Вот цеха нашего завода: это кузнечный… токарно-автоматный, термический…
– И так до сборки, – подхватила Женя. – Не стоит тратить время на элементарные объяснения.
– Совершенно верно. Но у нас на заводе нет ни одного конвейера, а между всеми цехами находятся межоперационные склады деталей подшипников. В поточных линиях этого нет. Это элементарное различие.
Женя смутилась, и Бутурлин, заметив это, поспешил поправиться.
– Но это между прочим. У нас современное массовое производство подшипников. В этом вы правы. И, конечно, когда мы не выполняем план, нам кисло, даже горько. Не выполнив план раз, другой и третий, мы удивляемся: как же так? У нас действует закон пропорционального планомерного развития народного хозяйства, а вот план-то мы и не выполняем. А знаете ли, что рост промышленности обгоняет наше умение управлять ею? И не только на нашем заводе, а и в государстве.
– Ну уж будто и в государстве? – недоверчиво заметила Вика.
– Да! У нас в государстве планируется все народное хозяйство. Планируется и каждый наш подшипник. И вот что важно: у нас, в нашем общегосударственном производстве, планируется наиболее целесообразное распределение труда миллионов тружеников. А эго вечная проблема, стремление к ее решению всегда будет двигать прогресс. И чем выше будет уровень развития производительных сил, тем все большее значение будет приобретать эта проблема. – Бутурлин заметил, что Вика готовится к новой атаке, и опять поставил щитом между нею и собой свою узкую ладонь. – Возьмите металл, из которого мы делаем наши подшипники, это же часть труда всего советского народа, которую мы должны получить в определенное время и в необходимом количестве, тогда и мы внесем свою долю в общественный труд всего народа. Всегда ли получаем то, что нужно?
– В газету то и дело поступают жалобы на снабженцев, – сказала Женя.
– Ну вот… – Бутурлин согласно кивнул. – А снабжение-то подчас и выходит за пределы возможностей снабженцев… Конечно, есть ловкачи, которые достают, как говорится, из-под земли. Но это в нашем государстве наказуемо. Скажу прямо – и не пугайтесь этого – организация материально-технического снабжения промышленности уже недостаточно гибка для нашего огромного всенародного хозяйства. И в ближайшем будущем мы будем свидетелями интересных общегосударственных нововведений.
– А до тех пор, – спросила Женя, – будем ждать, когда наш завод металлурги страны завалят металлом?
– Если так думать, то это и будет консерватизм и все, что вы, Женя, хотите мне пристегнуть. Давайте-ка лучше рассмотрим, что же такое производительность труда. Это не только количество изделий за час или за год одного рабочего. Допустим, у нас на заводе один станочник станет обтачивать колец на десять процентов в месяц больше. С тем же браком, с тем же отходом металла, при том же штате начальства и прочих накладных расходах. Устраивает ли только это нас? Нет и нет! А вот, к примеру, у нас на заводе, наконец, будет налажено производство не из сплошных стальных стержней, а из труб. От трубы кольцо легче и быстрей отрезать, нежели отковать из стержня, металла меньше в отход пойдет. Вот и поднимется производительность труда не только нашего рабочего, а и рабочего металлургического завода. Снижение брака улучшает снабжение нашего завода металлом и повышает уровень производительности груда во всей стране. Но вот беда: металлургия еще не в состоянии снабжать нас трубами…
Вика в упор взглянула на инженера и строго сказала:
– Тот метод контроля, который я предлагаю, позволит значительно снизить брак, не дожидаясь этих самых труб.
– Да, вы правы: у нас еще есть элементы вульгарного, пошлого отношения к труду… – заговорил с неожиданной жесткостью в голосе Бутурлин. – Вы, Виктория Сергеевна, правы с вашим предложением о новых формах контроля. Я уже предвижу огромные выгоды…
– Но в чем же загвоздка? – Вика с сердцем хлопнула ладонью по столу.
– Очень во многом. – Бутурлин поочередно взглянул на Женю и Вику. – Будем говорить откровенно, как коллеги по производству и по газете. Вы, Виктория Сергеевна, сказали, что мы должны помнить о душе, совести рабочего. Очень верно сказали. Но вы говорили, по существу, о том уже поистине коммунистическом отношении к труду, которое должно быть массовым, душевным и неугасающим порывом. Этот порыв приказом директора не создашь. У нас на заводе вообще для этого должна быть создана благоприятная атмосфера.
– То есть? – потребовала уточнения Вика.
