Текст книги "Отец"

Автор книги: Георгий Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

XV

– Вы будете Анастасия Семеновна? – спросил Александр Николаевич у женщины, открывшей ему дверь.

– Да, я. Проходите, – сказала женщина, прижимая руки к груди.

Александр Николаевич приблизился к ней и осторожно положил руку на ее плечо.

– Здравствуй, Анастасия Семеновна, – сказал он, оглядев ее всю и заметив испуганный, страдающий взгляд, и старенькую вискозную черную кофточку, и усталость на ее лице. – Однако сядем. – Он подвел ее к столу и усадил на стул, на котором она сидела перед его приходом. Она, наверно, читала при свете угасающего дня: на столе, накрытом вязаной скатертью, лежала раскрытая книга. – Вижу, догадалась, кто я?.. Дед я Сашин. Поройков Александр Николаевич.

– Похожи вы все.

– Да. Похожи. – Александр Николаевич придвинул к столу гнутый стульчик и сел напротив хозяйки. – С тяжким делом я к вам.

– Знаю, – чуть слышно выдохнула Анастасия Семеновна, опуская глаза. Ее дрябловатые щеки мелко задрожали, и по ним побежали скудные слезинки. – Так и надо было ожидать.

Александр Николаевич оглядел комнату. Две кровати были свеже окрашены голубой эмалью; платяной, похожий на канцелярский шкаф тоже был подновлен… «Сашина работа», – догадался старик. И вдруг вид скромного жилища как бы подсказал ему, что тут люди живут просто, душевно и умно, что здесь поймут ту правду, с которой он пришел, и здесь ему легко будет говорить, и, может быть, не так уж жестоко будет то горе, которое он принес сюда.

– Я, Анастасия Семеновна, насчет вас все знаю, – заговорил он. – Потому и про себя хочу сказать немного и откровенно. Стар я уж. И тяжело мне знать, что есть у меня внук и не ведает он про меня…

Анастасия Семеновна, наклонившись, вытерла уголком скатерти глаза.

– Я была готова к этому, – сказала она, глядя на Александра Николаевича добрыми лучистыми глазами. – И вы мне ничего не говорите. С той самой минуты, как я узнала мать Саши, я потеряла покой. Думала промолчать. Да ведь и она меня узнала. И ведь мать она. Как же я могла решиться, чтобы скрывать? С какой совестью бы я жила? А потом я узнала, какое несчастье получилось в семье у Дмитрия Александровича. Камень и лег мне на душу. И вот все думаю, как же все это исправить. Как Саше сказать, правду объяснить? Мальчик он еще. Может, поберечь его от этой правды?

– Слушай-ка, Настенька, – сказал старик, когда Анастасия Семеновна, опустив голову, замолчала. – Уж извини, что так тебя назвал, как дочку. Да ведь по-родственному как же иначе. А Саша, как он тебя… уважает?

– Сердце у него чистое, доброе.

– Ну, значит, сыном он тебе и останется. Где он, Саша?

– У товарища наверху. Сходить?

Анастасия Семеновна снова с испугом взглянула на него.

– Стар я, говорю. Нет у меня сил и времени на дипломатию. Сама говоришь, так с камнем на душе жить нельзя, – объяснил решительность своих намерений Александр Николаевич. – Камень не только ты одна носишь.

Анастасия Семеновна медленно вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась с мальчиком, в котором Александр Николаевич сразу же, как когда-то Дмитрий сына, признал своего внука.

– Вот он, Саша, – ваш внучек, – тихо сказала Анастасия Семеновна, садясь на свое место. – Это, Санек, твой родной дедушка.

Мальчик с недоумением и недоверчиво осмотрел Александра Николаевича, смысл слов матери не был понятен ему.

– Бери-ка, внучек, табуретку да подсаживайся к нам, – сказал Александр Николаевич.

Саша машинально подчинился.

– Я действительно твой родной дедушка, отец твоего отца.

Саша исподлобья уставился на старика, настороженно изучая его.

– Это правда, Саша, – сказала Анастасия Семеновна.

– Но ты, мама, говорила, что у нас, кроме дяди Коли, нет никакой родни.

– Я тебе, Саша, говорила неправду.

– Да ты что, мама?!

– Слушай, – строго сказал Александр Николаевич. – Мать соврать мне не даст. Была война. Знаешь, какая?

– Знаю, – с холодным вызовом ответил Саша. Он не верил тому, что ему говорят, ему даже стыдно было слышать все это.

– Твоя родная мать уезжала с тобой, с грудным еще дитем, из Ленинграда, когда фашисты уже почти взяли в блокаду Ленинград, а ихние самолеты бомбили поезда. Под бомбежку попали твоя родная мать, ты и вот приемная твоя мама. Так, внучек, в суматохе той ты и потерялся от родной матери. А она вот вскормила тебя.

Саша слушал деда внимательно и смотрел на мать.

– Все это правда, Саша, – сказала она покорно.

– Про подобные случаи и в газетах пишут, – недобро глядя на деда, усмехнувшись, сказал Саша и вдруг порывисто приблизился к своей приемной матери. – А мой папа? Папа?

– Он жив тоже, – сказала Анастасия Семеновна.

– И… моя другая мама?

– И она. И у тебя есть еще сестренка и еще есть родные.

– Значит, мой папа не был летчиком? – горестно спросил мальчик. В его душе рушился образ отца, которого он никогда не видел, но которым жил.

– Твой папа моряк. Капитан первого ранга.

– Это который приходил к нам весной? С другим моряком! Так почему же раньше мне ничего не говорили?

– Не такое это простое дело, – Александр Николаевич взял руку мальчика. – Не простое это, внучек.

– Не зовите меня так, – тихо сказал Саша и освободил свою руку.

«Вот что трудное-то. Родной он, а чужой, – подумал Александр Николаевич. – Вернуть сына себе, да без любви, без сердечной привычки». Он вдруг почувствовал, что предельно устал и что еще немного, и ему может быть очень плохо. Должно быть, Анастасия Семеновна поняла его состояние.

– Саша, мы должны сейчас пойти к твоему папе и бабушке, – сказала она.

– А если я не хочу… Не хочу сейчас туда идти.

– Так ведь и я с тобой пойду. Это надо, Санек. Надо хотя бы дедушку проводить. Ты же видишь, он старенький и больной.

– А ты меня не отдашь им? – с неожиданной язвительной шутливостью спросил Саша и, уже сняв с гвоздя у двери курточку, согласился: – Что ж, пойдем. – Он усмехнулся Александру Николаевичу. – Надо же ознакомиться с этим делом во всех деталях.

XVI

Дмитрий Александрович не сомневался, что его старый отец вернется домой с Сашей. Нужно было что-то сделать в ознаменование этого события. Он зашел в магазин и запасся сладким к чаю.

«Да, но не с конфеток и пирожного надо налаживать отношения с сыном», – укорил он себя, выйдя из магазина. У дверей квартиры он не вдруг позвонил. А что, если придется объяснять Лидочке, почему он вернулся без дедушки? Не лучше ли подождать и встретить отца на улице? Но отец велел ему быть готовым к встрече с Сашей и для того послал его к матери.

– Туда отец пошел? – спросила Дмитрия Варвара Константиновна, принимая от него торт.

– Туда.

– Может, так и лучше… А мы хозяйством занялись. Лида! – крикнула Варвара Константиновна. – Где же подушка? Ты слыхала, Лида?

– Слыхала, – донеслось из спальни. – Наволочки не найду.

– Ну, поищи, – Варвара Константиновна вошла в кабинет. – Зайдем, Митя. Тут мы деда думаем на ночь устроить. Диванчик вроде как его домашний, да и ногам близко к окну. Так, значит, он там сейчас?

– Там, мама, а меня к тебе послал, чтобы мы готовы были.

От Варвары Константиновны не ускользнули растерянность и просьба о помощи, которые были в голосе Дмитрия. Но и без этой просьбы не собранного в мыслях сына она должна была поддержать и сына, и своего мужа в том большом деле, которое со всей решительностью начал старик, не откладывая. И тем, что заставила Лидочку заниматься хозяйством, она уже позаботилась об установлении спокойной атмосферы в доме.

– Старик придет с внуком. Значит, тебе надо быть готовым к встрече с сыном. – Варвара Константиновна, будто изучая вошедшего за ней Дмитрия, всматривалась в его лицо. – Надо быть готовым к разговору. Детей, Митя, надо не только любить, а и уважать. Детей в правде надо растить. Можешь ли лгать тому, кого любишь и уважаешь?

– Но, мама, – теряясь под взглядом матери, проговорил Дмитрий. – У вас с отцом всегда и все так было ясно и справедливо. Вы, наверное, и не думали от нас ничего скрывать.

– Было, Митя, – твердо и с какой-то строгостью, незнакомой ему, сказала мать. – Но это вам ни тогда, ни теперь знать не требовалось. Иногда надо смолчать, но не надо врать. А если уж надо решать такое, что всей семьи касается и что сам не в силах обдумать, тогда решай всей семьей.

– В том-то и дело, мама, – сказал Дмитрий. – Мне и врать невозможно. Всем по-разному надо говорить неправду, а жить-то всем вместе надо. Не могу же я не пощадить ее, как она просит, и рассказать детям все, как есть, о их матери!

– И не надо. – Варвара Константиновна плотно прикрыла дверь. – Не надо говорить все до конца. Мать любит их, страдает по ним. Это настоящая правда, и ее должны знать дети.

– Тогда я должен отдать обоих детей ей?

– А жену вернуть себе ты не должен?

Дмитрий понял, что и мать объявляет ему свою родительскую волю. И если он ее не исполнит, – все у него опять рухнет и уже непоправимо.

– Она так чудовищно виновата, – через силу сказал он.

– Перед тобой? Да? – Лицо матери отразило, наконец, ее внутреннее состояние. Старая мать была полна и болью за него, и негодованием на него. Она больше уже не могла сдерживаться.

– А ты сам кругом не виноват? Перед женой, перед дочерью, перед сыном? Перед… – Варвара Константиновна внезапно замолчала, словно испугалась каких-то слов, которые могли обидеть сына. Но Дмитрий понял: она хотела сказать, что он давно, чуть не всю свою жизнь, виноват и перед ней, совсем старой матерью.

– Ты судил жену. Наказал ее и заставил жестоко страдать. Поступил, как справедливый отец и муж, думаешь? Нет! Пусть ты тогда был в слепом гневе. Но сейчас? Неужели и сейчас своей вины не находишь? Ведь жена она тебе! Страдания ее материнские чувствуешь ли? На, возьми, – она отдала ему письмо Зинаиды. – Подумай хорошенько, что жена пишет.

Мать говорила ему такое, о чем Дмитрий ни разу не подумал. Ее слова были жестоко справедливы, и он подавленно молчал.

– Жена! – повторила Варвара Константиновна. – Родной тебе человек. По природе. Понимал ли ты это когда-нибудь? Потому и такую беду нажил. – Варвара Константиновна умолкла, будто вдруг с последними словами потух в ней внутренний огонь, в глазах ее показались слезы. У нее теперь остались только материнская жалость к нему и сострадание. – Вот и все, – закончила она устало.

Дмитрий стоял, не смея обнять и утешить плакавшую мать.

– Если поймешь до конца вину свою, то это и будет для тебя счастьем. А теперь иди к дочери. Успокоилась она, Лидушка. И жди сына, – Варвара Константиновна отвернулась, утирая слезы.

Дмитрий прошел в спальню. Лидочка, сидя на пуфике у трельяжа, пришивала к наволочке пуговицу; она вдела в иголку непомерно длинную для своих рук нитку, оттого ее работа была нескладной и трудной. От усердия девочка вытянула губы трубочкой.

– Ты, папа? – сказала она, мельком взглянув на отца. – А я думала – дедушка. Надо спросить у него, какую ему подушку: потверже или попуховей. Позови его, папа.

– Дедушка еще не пришел.

– И тут один вечером гуляет. – Лида улыбнулась так, словно хотела сказать: «Ох, этот дедушка».

Дмитрий сел на кровать напротив девочки. Глядя на забавно-неуклюжую работу Лиды, он почувствовал к ней нежность, какой, казалось, не испытывал никогда. «Заботница… Подушку дедушке готовит. Ах ты ж, доброе сердечко».

– На, тяни дальше, – сказала Лида, подавая ему иголку.

Он продернул нитку до конца и вернул иголку Лиде.

Таким образом они вместе пришили пуговицу.

– Видишь, как хорошо получилось! – весело рассмеялась Лида. Она завязала узел и перекусила нитку. – Теперь помоги мне надеть ее на подушку, – Лида встала с пуфика и встряхнула наволочку.

В платьице синим горошком, сшитом уже Мариной и бабушкой, дочь показалась Дмитрию повзрослевшей и в чем-то изменившейся. Она уже не была только хорошенькой, как куколка, и очень воспитанной нежной девочкой.

Раньше Дмитрию доставляло удовольствие ласкать ее, забавляться с ней. И только. И он думал, что любит ее. Нет, то было что-то ненастоящее. Настоящее – вот оно. Дмитрий вспомнил, как всего каких-нибудь два часа назад за столом дочь потребовала от него правды. Она поверила ему и сейчас спокойна, ей даже хорошо с ним, потому что он ее отец и ей будет всегда, всю жизнь хорошо с ним. И это хорошо должно быть у них только настоящим.

– Ну, папа, – Лида подтащила к нему лежавшую на кровати подушку в розовом напернике. Она торопилась со своим делом.

– Сядь со мной рядом, дочка, – сказал Дмитрий, привлекая Лиду к себе.

«Да, это настоящее, и пусть оно будет трудным, но его никак нельзя упустить, – подумал он, обняв присевшую сбоку Лиду. – Настоящее – это то, что я понял, что у меня есть, живет дочь, не забава, а дочь. Да, она будет для меня всю мою жизнь тем близким, может быть, тоже порой до боли родным человеком, каким я сам был, есть и буду для моих отца и матери».

– Лидок, дедушка не гулять на улице остался, – начал Дмитрий. – Он сейчас у твоего родного брата Сашеньки. Они, наверное, скоро придут.

Лида выскользнула из-под плеча отца и с недоумением заглянула снизу в его глаза.

– Так он же умер, когда была война и меня еще не было на свете? Это даже мама говорила.

– Я тебе обещал говорить только правду, – продолжал Дмитрий, повернув Лиду к себе и прижимая ее все крепче. – Да, так мы с мамой, как я говорил, поссорились. И нам очень трудно помириться… Но прежде расскажу о Сашеньке. Мама потеряла его, когда уезжала из блокированного Ленинграда. Потеряла потому, что поезд бомбили фашисты и было много убитых.

Лида схватила его лежавшую на ее плечах руку своими горячими ладошками.

– Ой, папочка. Не надо, не говори. Это страшно. Я это в кино видела.

– И не буду, дочка. Так слушай. Я воевал. Мама не нашла Сашу, а мне написала, что его нет в живых. Потом, совсем недавно, мы узнали, что он жив. Его там, в разбитом поезде, взяла к себе чужая женщина. Она посчитала, что родная мать Саши погибла, и воспитала его. Мне, Лида, трудно, очень трудно рассказывать все подробно тебе, потому что я после оказался очень виноватым перед твоей мамой. Я поссорился с мамой. Я страшно сердился на нее за то, что она сразу же после бомбежки не нашла Сашу… А тут во Владивостоке заболел другой дедушка – это ты знаешь. Мы не успели помириться.

– Ну, а теперь?

– Теперь скоро ты увидишь маму.

Лида судорожно вздохнула, напряжение, с которым она слушала отца, ослабло, и она опустила глаза.

– А почему только сейчас дедушка пошел за Сашей? – спросила она раздумчиво. – Почему Саша не у нас стал жить?

– А потому, что другую женщину Саша любит, как родную мать, и она тоже очень любит его. Мы просто боялись сказать ему правду. Это же очень тяжело узнать, что его мама ему совсем не родная. А дедушка решил, что он сумеет это сделать. Он так и сказал: «Никому не отдам своего внука».

– Да, дедушка такой. Он нас всех так любит. Саша тоже его будет любить.

– Вот тут, Лидок, самое трудное. Саша уже большой. Полюбит ли он нас с мамой?

Лидочка тесней прижалась к отцу и помолчала, словно раздумывая над его последними словами.

– Папа, а у него неродная сестра есть? – с затаенной ревностью спросила она.

– Нету.

– Ох, как я его буду любить, – прошептала Лидочка. – Крепко-крепко. И скоро ли они уже придут?

– Скоро ли, долго ли, а мы давай продолжим свои дела, время-то быстрей пойдет. – Дмитрий распялил на пальцах наволочку. – Ну?

Лида схватила обеими руками подушку и, втолкнув в наволочку, начала уминать ее кулаками.

– Это дедушке будет. Дедушке, – говорила она.

Оттого что объяснение с Лидой произошло и совсем не было драматичным, Дмитрий почувствовал ясность и легкость в мыслях и на душе. Он возвращался к простой и открытой сердечной жизни. И как же это было чудесно сознавать! Вместе с Лидой они приготовили еще две подушки. И делали это медленно: Дмитрий Александрович то и дело принимался то шалить с дочуркой, то ласкать ее. Они больше не толковали о семейных делах, словно это могло задержать время прихода дедушки.

– Ну, скоро вы, работнички? – сказала Варвара Константиновна, войдя в спальню как раз в ту минуту, когда Дмитрий посадил Лиду к себе на плечи, собираясь «покатать на лошадке», как катал, когда она была совсем маленькой. – Ах, вот как! Ну, все понятно. – Варвара Константиновна говорила сердито, но в глазах ее была улыбка. – Деду постель собрали?

– Собрали! Да пусти же, папка! – Лидочка соскользнула с отцовских плеч. – Вези, коняшка, – приказала она, давая ему подушку.

– Я, Митя, вас так уложу: отец, значит, в кабинете, ты в столовой на тахте…

– Мы с бабусей в спальне, – подхватила Лида. – А Саша где?

– Ишь, какая быстрая. А может, он еще не придет, а придет, так, может, не понравится ему у нас, – спокойно сказала Варвара Константиновна и одобрительно кивнула головой Дмитрию: она догадалась, какой разговор был у отца с дочерью.

– А если понравится Саше? Если он останется у нас?

– Ну, место найдем.

– Но, лошадка! – крикнула Лида, и Дмитрий Александрович побежал вприпрыжку из спальни. Но в прихожей его остановил долгий, просто-таки победно громкий звонок.

– Пришли, – испуганно сказала Варвара Константиновна и, держась за сердце, поспешила к двери.

– Пришли! Пришли! – прыгая в прихожей, закричала Лидочка.

«Да, пришли. Все пришли», – Дмитрий торопливо бросил в кабинете свой груз и онемело встал к двери, глядя, как не может мать совладать с французским замком, и не догадываясь помочь ей.

Первым вошел Александр Николаевич. Тяжело дыша после подъема по лестнице, он сказал:

– Ну вот вам сын… и внук… и брат… Заходи, Саша.

Саша шагнул через порог и сдернул с головы серенькую кепочку.

– Здравствуйте, – сказал он, останавливаясь, и, комкая кепку, оглянулся на Анастасию Семеновну. Та легонько подтолкнула его в сторону Дмитрия Александровича.

Мальчик сделал робкий шаг, почти с испугом глядя на того, кто был его отцом.

– Так здравствуй же, сын! – Дмитрий Александрович бросился к Саше, прижал его к груди и молча, счастливый, обнимал и целовал его. Но он не почувствовал в покорном теле мальчика ответного порыва. «Да, да, это теперь будет самое трудное», – подумал он, отпуская сына. И вдруг, подхватив его под локти и так подняв к потолку, воскликнул:

– Ух, да какой же ты у меня крепенький! Теперь знакомься с бабушкой, – он поставил Сашу перед Варварой Константиновной. – Вот твоя бабушка.

Варвара Константиновна глазами сказала Дмитрию: «А ты как думал: разве иначе может быть?» – и спокойно положила свои руки на плечо мальчику.

– Здравствуй, внучек, – просто сказала она и поцеловала его в щеку. И перед ней Саша не проявил никаких чувств.

Притихшая в начале встречи Лидочка покраснела и, подойдя к брату, потянула его кепочку, которую он все мял и мял.

– Давай, Саша, я приберу, – сказала она. – И пойдем.

– Ты Лида? – Саша взглянул на Лиду и, наконец, улыбнулся. – А я думал, ты гораздо меньше. А ты сильная! – Он, снисходительно, словно по необходимости, усмехнувшись, пошел в столовую, куда потащила его за руку сестра.

И все пошли за ними. Варвара Константиновна усадила Анастасию Семеновну с собой рядом на тахту и заговорила о чем-то с ней, держа ее руку в своих руках. Александр Николаевич, покашливая, открыл дверь на балкон. Лида подставила деду стул.

– Наш дедушка любит у свежего воздуха сидеть, – сказала она брату так, словно Саша уже должен был запомнить эту привычку деда. – Он больной. Папа, садись сюда, – она подбежала к столу. – И мы с тобой рядом. Иди к нам, Саша.

XVII

«Как все же справедлива жизнь», – подумал Дмитрий, усаживаясь рядом с сыном и оглядывая всех близких ему людей, собравшихся в его квартире, в которую он всего несколько дней назад и заходить-то страшился.

Лида включила в люстре полный свет, и все в столовой празднично засверкало: огни люстры не отразились, а как бы утонули в дереве пианино и буфета и уютно мерцали где-то глубоко за полировкой; хрусталь заискрился, как снег под луной в мороз; фарфоровые и всякие иные безделушки как бы выбежали во множестве на свет и манили, чтобы их потрогали, поиграли ими или хоть просто полюбовались их нежным изяществом; кружево занавесей, узор ткани портьер и обивка тахты сделались отчетливыми, но они не кричали пестротой, а теплыми тонами успокаивали глаз.

«У нее был хороший вкус, – подумал Дмитрий Александрович, вспоминая Зинаиду Федоровну. – Создать этакое – настоящий подвиг домохозяйки. А самой-то и нет на таком семейном празднике. Это несправедливо».

Анастасия Семеновна и Варвара Константиновна, склонившись одна к другой седыми головами, завели тихую беседу. Варвара Константиновна уже искала дорожку к сердцу доброй женщины.

«Нет, не ко всем справедлива жизнь, – подумал Дмитрий Александрович об Анастасии Семеновне. – Простить-то она Зинаиду сможет, а своя-то у нее жизнь не повернется».

Саша сидел, спрятав руки под стол, и неодобрительно поглядывал на свою приемную мать, которая разоткровенничалась уже совсем не в меру. Сам Саша с мальчишеским безразличием относился к тому, что оказался главным героем во всей этой собравшейся в столовой компании. Это, видать, правда, что его нашли настоящие родители, но пока ничто не заставляло мальчика задумываться о каких-либо переменах в его жизни.

– Ну как, сынок, поживаешь? – спросил Дмитрий Александрович, кладя на Сашино плечо ладонь. – Каким спортом занимаешься, хотя бы скажи.

– Парусным. В яхт-клуб недавно приняли. – В тоне Саши была готовность к вежливо-откровенному разговору. И только.

Дмитрий Александрович стал расспрашивать сына о его делах. И так как жизнь современных пятнадцатилетних мальчиков ему была совсем не знакома, он расспрашивал его с неподдельным интересом. Саша понемногу разговорился. До пятого класса он был отличником, а теперь с математикой не совсем ладится – видать, дело в способностях. Спорт он любит. В яхт-клуб пошел не потому, что очень любит море, а потому, что парусный спорт – самое интересное, чем можно заняться, живя в Славянском Порту.

А больше всего, если честно сказать, он любит туризм. Этим летом школе удалось организовать поход по местам боев Великой Отечественной войны. Было очень интересно: ночевали даже в лесу. Лес – это да! Гораздо лучше, красивей свинцового Балтийского моря. Но поход был очень маленький – всего десять дней. В комсомол решил вступить этой осенью. После школы дальше учиться, наверное, не удастся: маме трудно его воспитывать, здоровье у нее плохое, придется думать о работе. Высказав это, Саша растерянно примолк. Он сообразил, что тут-то и ждет теперь его что-то новое в его судьбе. Но, помявшись, он продолжал:

– Вообще у нас, в Славянском Порту, трудно думать о том, что делать после школы. Город-то совсем не промышленный. Интересную работу не найдешь. Надо куда-то ехать. И чтобы учиться дальше, тоже надо куда-то уезжать.

Это уже была мальчишеская дипломатия.

– Не беда: время еще есть подумать и придумать, – тоже сдипломатничал Дмитрий Александрович. – А что ты завтра собираешься делать?

– В честь праздника у нас товарищеские соревнования будут.

Анастасия Семеновна и Варвара Константиновна разом, как сговорились, встали с тахты и пошли в спальню. Дальнейший откровенный разговор женщин потребовал уединения. Саша нахмурился, он был недоволен этим.

– Ты тоже участвуешь?

– Нет, нам, ученикам, еще рано. Просто интересно посмотреть.

Дмитрию Александровичу стало трудно продолжать разговор, и, словно заметив это, Лида побежала в кабинет и вернулась с толстым альбомом в бархате.

– Саша, ты же не видел нашу маму.

Мальчик с той же вежливой внимательностью стал смотреть фотографии. И когда он видел даже свою родную мать, ему было нечего сказать, и он откровенно молчал или кивал головой Лидочке, когда та поясняла, что здесь мама еще девочка, а это – когда они с папой только поженились, а теперь мама такая.

Даже военные фотографии, на которых был его отец, то снятый среди экипажа подводников, то в море на мостике подводной лодки, не оказывали на Сашу заметного впечатления. Лиду сердила его холодность. Саша понимал это и уже начинал тяготиться своей напускной вежливостью.

«А как он встретится с живой матерью? – тревожился Дмитрий Александрович, глядя на Сашу, на его твердо посаженную голову. – Он уже сложившийся человек. Он не вживется так просто в новую семью. Придется многое ломать. Зинаида должна быть с ним совсем другой, нежели с Лидочкой».

Вернулись из спальни Варвара Константиновна и Анастасия Семеновна, обе просветленные, с влажными глазами – не иначе, как обе всплакнули. Они были уже союзницами в том деле, о котором они говорили. Приемная мать Саши будто была даже счастлива оттого, что видит Сашу с сестрой, видит его отца, дедушку, бабушку; она будто радовалась началу новой жизни мальчика, выращенного ею, и без особых душевных мук отдавала его родной ему семье. И Дмитрий Александрович подумал о том, что все идет правильно, по пути чистых и добрых человеческих отношений, что ход событий приостановить нельзя и они или окончатся в большей или меньшей степени худо для всех без исключения, или всем, даже приемной матери Саши, принесут еще не изведанные радости и полноту жизни. Надо лишь, чтобы и дальше все шло правильно.

– Теперь давайте поговорим о завтрашнем празднике, – сказал он. – Сегодня для нас такой день, что всем уже и отдых нужен.

– Верно говоришь, – ободрил Александр Николаевич. – Завтра попразднуем по-семейному. На гулянье все пойдем.

– Гулянье? – переспросил Дмитрий Александрович. – Это хорошо, да Саша, на беду, занят.

– А ты никак не можешь быть не занятым? – спросила Сашу Лидочка, закрывая альбом и с мольбой поглядывая на брата. – Неужели не пойдешь с нами?

– Нет, Лида… – упрямо было начал мальчик, но почти незаметное изменение произошло в его лице, оно подобрело. Он как будто понял, что был непростительно холоден с этой девочкой. – Нет, Лида, я не так уж занят и пойду с вами.

– Какой ты хороший у нас! – воскликнула Лидочка и, подбежав к брату, обняла его, целуя.

– Да пусти ты, – Саша встал, пытаясь освободиться, но Лида, прижав лицо к нему, не отпускала его, и он, краснея, остался стоять в растерянности и не в состоянии осмыслить, что с ним происходило.

Он внезапно сердцем почуял, что в его жизнь вошло новое чувство, оно будто тлеющей искоркой заронилось в него и, разгораясь с каждой секундой, все больше и больше заполняло все его существо.

Это чувство было братской любовью.

– Я так уже люблю тебя… – грустно вздохнув, сказала Лидочка и отпустила брата.

Саша виновато улыбнулся сестренке и ничего не мог сказать. Ему стало просто хорошо, и он стоял под взглядами взрослых красный и растерянный оттого, что не знал, что же ему надо сделать, что сказать.

«Все ясно! – обрадовался Дмитрий Александрович. – До сих пор мы на девчонок с их нежностями имели совершенно определенный взгляд. И вдруг – нате вам!»

Александр Николаевич что-то чересчур натужно кашлянул и отвернулся к открытой балконной двери. У Варвары Константиновны и Анастасии Семеновны снова повлажнели глаза: они переглянулись так, как переглядываются люди, охваченные одним и тем же обоюдно понятным переживанием.

– Все устраивается отлично, – подчеркнуто рассудительно сказал Дмитрий Александрович. – Если ты, Санек, завтра свободен, так уж будь любезен возглавить всю эту компанию. Билеты на водный праздник я пришлю завтра домой. А ты проводишь всех на канал. Сам я могу и опоздать. Как, Санек?

– Все будет в порядке, – ответил Саша, оживляясь оттого, что его вывели из нестерпимо неловкого положения. – А билеты на трибуну будут?

– На трибуну, сам знаешь, как достать. Вам с Лидой наверняка не улыбнется, – беря, наконец, верный отцовский тон, ответил Дмитрий Александрович.

– Может, чайку? – спросила Варвара Константиновна так, словно зная, что никому предлагаемый чай не нужен, да ничего не попишешь – такова обязанность хозяйки.

– Какой там чай. – Александр Николаевич, наконец, вышел из своего уголка около двери на балкон. – Чай на ночь – это, попросту говоря, не спанье, а беганье в одно место. Ну, внучек, тезка мой золотой, спокойной ночи. И давай поцелуемся.

– Покойной ночи, дедушка.

Семья рассталась на ночь совсем по-простому.

Оставшись один и сидя уже раздетый на тахте, Дмитрий думал: «Почему я сам не смог так-то поступить? Почему я сам не смог хотя бы откровенно поговорить с детьми? Все, что произошло сегодня, могло произойти и раньше. – Дмитрий включил штамбовую лампу и лег, ощущая ту здоровую усталость, с которой ясно живущие люди заканчивают каждый день и отдаются отдыху. – Но как бы там ни было, все, все теперь хорошо».

Думая так, Дмитрий понимал и новые, только сегодня ставшие очевидными сложности. Самое сложное – это сын. О! С парнем надо налаживать и налаживать отношения. Особенно матери – Зинаиде Федоровне.

Анастасия Семеновна? Ну что же, она тоже хорошо все понимает, надо лишь не нарушить установившихся сегодня чистых отношений этой доброй женщины ко всей семье Поройковых. Пройдет время, и эти отношения станут родственными. Это поможет и Саше войти в его родную семью.

«Да, надо было истечь какому-то времени, чтобы для меня наступил такой вот день. И какому тяжелому времени!.. – Подумав это, Дмитрий Александрович почувствовал, что сон отлетает от него. – Такого настоящего дня у меня во всю жизнь не было». И минувший день вдруг представился ему в истинном свете: этот день был выстрадан им, его могло бы не быть, если бы жизнь его текла гладко, если бы не было жестокого разрыва с женой, если бы не было целой цепи ошибок всей жизни, которые и привели его к страданиям. Дмитрий Александрович заставил себя в который уже раз перебрать все особенно памятные события. И не смог сказать, что у него не было в прошлом яркого, радостного. Было! Даже женитьба его была для него в свое время настоящей радостью. Но все стало ненастоящим, когда случилось это.

Но этак можно сказать, что и воевал он не по-настоящему? Разве его готовность отдать жизнь, лишения и тяготы, пережитые им, тоже были ненастоящими? Нет, все это действительно было, всем этим он мог гордиться даже перед самим собой, все это давало ему моральное право на душевный покой при любых обстоятельствах. Живут же безмятежно люди, женясь и разводясь не единожды. И дети их растут, и служба идет. И никто им глаза не колет. Разве он сам так не смог бы?

Тут Дмитрий Александрович вспомнил красавицу Женю Балакову, свое вдруг пробудившееся к ней чувство, ее ответное чувство. Вспомнил и застонал от стыда.

«Допустим, и это было очень возможно, что Женя стала бы моей второй женой. Но это было бы самое фальшивое в моей жизни. – Он вспомнил, как она назвала его страшным человеком. – Женя – моя жена? Это было бы самое страшное и непоправимое. У меня не стало бы после этого ни отца, ни матери, ни детей. И не было бы такого настоящего дня».