Текст книги "Отец"
Автор книги: Георгий Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)
После обеда он вызвал адъютанта и приказал принести материалы, необходимые для личной подготовки к назначенной на завтра военно-морской игре: «Огневая поддержка фланга армии, упирающегося в побережье». И опять командир внимательно исследовал морскую карту назначенного для игры района; освежил в памяти боевые наставления и другие документы и в конце дня, сказав себе, что весь день прошел плодотворно, вернулся к мыслям, с которыми он начал этот свой праздничный рабочий день. «Вот она, моя жизненная дорога! Ясная и деятельная. Не ударить в службе в грязь лицом – это здоровое честолюбие. И пусть никаких новых высоких чинов впереди не будет. Разве это мало: всю жизнь отслужить достойно и с честью? – Дмитрий Александрович явственно вдруг увидел своего старого отца, его колючий взгляд и негромкий голос. – Как он зло сказал, что уход на пенсию – это отдых перед смертью и такого отдыха он не хочет. А ведь вот ушел. И больной сильно. И… – Дмитрий Александрович почувствовал себя зябко. – И я могу его потерять в любой час. А ведь мы с ним о чем-то не договорили до конца. Но о чем?»
XII
Вечером, после развода суточного наряда и увольнения личного состава на берег, к Дмитрию Александровичу пришел Селяничев.
– Что так рано, Аркадий Кириллович? Или жена выгнала? – спросил Дмитрий Александрович, жестом приглашая замполита садиться.
– Точно, выгнала, – ответил Селяничев, с простодушной улыбкой глядя на командира. – Все из-за Славки. Пристал: давай крейсер достраивать. Достроили и намусорили. Это раз. Во-вторых, возню затеяли, опять же по Славкиной инициативе. Представляете, какой кавардак могут устроить два сильных мужчины, если примутся бороться в четырнадцатиметровой комнате? А на столе стоял стеклянный кувшин с водой… Так вот, значит, нам надавали по шеям, потом накормили. После чего Славка был уволен во двор к приятелям до двадцати ноль-ноль, а меня отпустили с приказанием быть дома к двадцати одному тридцати, чтобы не опоздать на последний сеанс: билеты куплены.
– А какая нужда на крейсер погнала? Командира повеселить? Сидит, дескать, бедненький, в каюте и смотрит с тоской из иллюминатора на берег.
– Именно так, товарищ капитан первого ранга! – Селяничев развернул сверток. – Это при содействии Славки нашел: утянул он меня с утра еще гулять в матросский парк, и вот там, в киоске, я и увидал эту книжку. Воспоминания бывших моряков о Владимире Ильиче Ленине! Новинка! По матросским кубрикам в свободное время устроим чтение.
– Одобряю.
– Так вот, не составите ли вы, Дмитрий Александрович, мне компанию? – Селяничев смотрел серьезно. – Почитать и побеседовать с матросами… Они и в самом деле, может быть, скучают: киноаппарат-то у нас в ремонте.
В первом же кубрике, куда они вошли, дневальный, подав команду «смирно», бросился со всех ног навстречу командиру крейсера.
– Вольно, – негромко сказал Дмитрий Александрович и пожал руку матросу. – Здравствуйте. Как тут у вас, не скучно?
– Никак нет, товарищ капитан первого ранга!
– Значит, дневальный службу несет отлично, – пошутил командир и подсел к столу, где матросы играли в домино. Игроки замялись и сбили кон.
– Правильно. Небось, надоело, – сказал им Селяничев. – Приглашайте из других кубриков на беседу. Скажите, командир корабля пришел. А ты, товарищ Кисель, ты не стесняйся, – обратился Селяничев к убиравшему что-то в рундук матросу. – Знаешь, раньше в деревнях молодежь собиралась на посиделки песни попеть, побеседовать, парни с гармошкой, а девчата с рукоделием…
Селяничев сделал значительную паузу. В кубрике все притихли, ожидая от замполита шутки. Кисель, присев у рундука, тоже вопросительно смотрел на замполита.
– Вот ты и будешь у нас за девушку, а вместо рукоделия штаны латать будешь.
Матросы дружно засмеялись.
– А что? – ответил Кисель. – Мне его нечего стесняться. Тем более это не штаны, а рубаха. Казенное имущество к тому же. – Матрос выпрямился во весь рост. – Только вот за девушку не смогу сойти: ну кто из таких парнишечек сгодится мне в кавалеры? – Кисель уселся рядом с Селяничевым, положил перед собой на стол выстиранную парусиновую рубаху, ножницы и нитки и задумался, как лучше приладить заплату на рукав.
Матросы расставили скамейки и расселись.
– Книжку я принес, – сказал Селяничев. – О том, как флотские большевики выполняли приказы и задания Ленина. Рассказывают бывшие революционные моряки. Почитаем?
– Очин даже хотим послушать! – выкрикнул башкир Умитбаев. Он сидел в гуще моряков, сверкая черными живыми глазами.
– Слушайте же. Селяничев раскрыл книжку. – А прежде представим себе революционные морские города – Кронштадт, Питер. Штурм Зимнего дворца. События, знакомые вам по кинофильмам, по книгам, по картинам художников. Представим себе Смольный в те дни…
Селяничев примолк, словно выжидая, чтобы разыгралась фантазия его слушателей.
И вдруг Дмитрий Александрович вспомнил, как он курсантом бродил по Ленинграду и силился представить себе революционный Питер, мысленно увидеть своего отца, балтийского матроса, в центре событий того времени. «Ах, чародей! – подумал капитан первого ранга о Селяничеве. – Откуда в нем такая сила воздействия? Такой простой и улыбчивый человек…»
– Ну вот, – заговорил Селяничев. – С восемнадцатого по двадцать пятое ноября семнадцатого года в Петрограде проходил Первый Всесоюзный съезд военных моряков. Собрались представители со всех флотов и флотилий. Владимир Ильич участвовал в работе съезда; он был избран его почетным председателем и выступил с большой речью. А дальше давайте почитаем, что пишет в своих воспоминаниях участник съезда товарищ Лаковников.
Жизнь военных моряков проходит за стальными бортами кораблей, в окружении необъятной водной пустыни; мир техники порой заслоняет для них остальной большой мир. Поэтому так повышена у моряков потребность в поэтическом, потому так легко и душевно они отдаются песне, дружеской беседе и хорошему чтению. Селяничев, читая, как бы просто поведывал слушателям то, что было любо, родственно его душе. Задумчивость охватила всех моряков. Кисель забыл свою казенную рубаху и слушал, подперев щеку сильной рукой. Даже живчик Умитбаев был недвижим, и только на его круглом лице сверкали бегающие черные глаза.
Когда Селяничев закончил чтение и закрыл книгу, его слушатели разом встрепенулись: кто распрямился, кто вздохнул шумно, а кто переглянулся с другом.
– Я думаю, такую книгу всю читать сразу нельзя, – сказал замполит. – Надо почитать да подумать… Ведь как говорил Ленин с делегатами съезда! Во флоте он увидел блестящий образец творческих возможностей трудящихся масс; он сказал, что в строительстве нового социалистического государства флот показал себя как передовой отряд, он призвал флот посвятить свои силы укреплению союза рабочих и крестьян, как основы государственной жизни. Это же было огромным ленинским доверием людям флота – крепким духом, бесстрашным в борьбе, спаянным боевой дружбой, любящим Родину, преданным делу партии, делу народному.
– Те люди флота и оправдали доверие вождя, – сказал Кисель, принимаясь за свою работу.
– И мы такие же люди флота, – ответил Селяничев.
– Вы – да, капитан первого ранга – тоже да, – орудуя иголкой, продолжал Кисель. – У вас партизанские подвиги в биографии, а капитан первого ранга – известный герой-подводник… А мы? – Кисель обвел взглядом матросов, тесно сидевших на скамейках. – Мы, нынешние моряки, должны быть просто паиньками в службе. Наше дело простое: выучил устав и выполняй, что положено, и не гневи начальство.
– Да вы что, Кисель? – с огорчением удивился Селяничев.
– А что я? – Кисель потупил засветившиеся озорством глаза. – Сами же сказали: представьте себе дни революции. Представляем, какая эпоха была… И какие дела на матросские плечи в ту пору легли. Судовые комитеты управляли кораблями: царских офицеров перевоспитывали, к примеру, как в пьесе «Разлом». А Центробалт? Слово-то какое! А матросы на фронтах гражданской войны, на Волге, на Днепре? А бронепоезда, которые строили матросы вместе с рабочими?
– А! Понимаю, – загорелся Селяничев. – Вы хотите сказать, что настоящая романтика флота в его истории?
Кисель промолчал.
– История нашего советского флота, его строительство и дало нам в руки сегодняшний флот, – продолжал Селяничев. – Вы вот вспомнили, как революционные моряки боролись за то, чтобы царские офицеры переходили на нашу сторону… А теперь у нас свои офицеры; они из рабочих и крестьян. Они старше вас, высокообразованны и с большим опытом. И, конечно, они вас воспитывают, а не вы их перевоспитываете. Законно? Нужно ли нам сегодня думать о самодельных бронепоездах или о переоборудовании волжских буксиров в канонерские лодки? А как широко мы живем политически! Мы выбираем депутатов в органы Советской власти, вплоть до самых высших, мы спорим и обсуждаем нашу жизнь на комсомольских и партийных собраниях. Наши делегаты бывают на разных съездах… Мы занимаемся рационализацией и изобретательством. О таком флоте мечтали революционные матросы и Ленин. Именно такой они представляли себе службу в социалистических Вооруженных Силах. Для нас создано все, начиная от самой передовой техники и кончая вот этой вашей рубахой, чтобы мы были лучшими военными моряками во всем мире. И мы такими должны быть. Должны, потому что нам грозятся уже совсем другим оружием и войной, какими не грозились нашим отцам и дедам. Вот в чем наша романтика.
– Товарищ капитан третьего ранга! – воскликнул Кисель с лукавой улыбкой. – Что же вы не дали мне договорить, я то же самое хотел сказать, может быть, только в иной форме. Я, так сказать, для завязки беседы хотел… Положено же, чтобы после всякого мероприятия у матросов в головах что-нибудь полезное оставалось, а беседа для этого лучший метод.
Лицо Киселя выражало удовольствие: ведь ему удалось немножко погорячить замполита.
– Разве мы не понимаем, что борьба с атомщиками начинается вот с таких заплаток. – Кисель разгладил рукав рубахи. – С мелочей, как говорят.
– Разрешите вопрос? – громко сказал Умитбаев. – Поджигатели войны все испытывают, испытывают атомные и разные бомбы; в другие страны, к нам поближе вывозят, чтобы, значит, нападать легче было. А у нас? Почему наш крейсер без атомных снарядов плавает? Как мы за свое государство стоять будем?
«Ишь ты, птаха ты этакая, какой вопрос бесстрашный командованию задал», – подумал Дмитрий Александрович.
– Это, пожалуй, больше в вашей компетенции, товарищ командир, – обратился к Дмитрию Александровичу Селяничев.
– Пожалуй… А вы, товарищ Умитбаев, всерьез опасаетесь атомных бомб? Боитесь?
– Боюсь очин. Уй, как страшна…
– Да, война – это страшно, – заговорил Дмитрий Александрович. – Но атомная война – это все-таки война, где силе будет противостоять не меньшая сила; победу в ней можно одержать не нажатием кнопки, как то себе представляют генералы-атомщики, а великим ратным трудом в жестоких сражениях на суше и на море… Атомное оружие и у нас есть, найдутся и люди, умеющие с ним обращаться. Но сегодня на вооружении нашей армии, авиации и флота атомных бомб, снарядов нет. Атомщики вывозят оружие в иностранные базы, которыми они нас якобы окружили… Так ведь за это их весь мир ненавидит. Угрожать людям массовым уничтожением – такого позора мы на себя не примем. Но, если нужно будет, в ответ и мы вооружимся как надо. Но только в целях решительного отпора.
– Полезут они на нас с этими бомбами, – послышался из гущи матросов громкий голос. – Войну начнут и, как туго придется, полезут. Разве нет?
– Я думаю, нет, – ответил Дмитрий Александрович. – Гитлер же побоялся химию применить.
– А Нагасаки, Хиросима?
– Мы не Япония. У нас сдачи запросто получишь. Но мы никогда не совершим преступления перед человечеством и другим не позволим применить ужасное оружие. На недавнем съезде нашей партии было заявлено, что фатальной неизбежности войны уже не существует. А, может быть, пройдет еще ряд лет, и мир услышит, что третья мировая война невозможна? Как, товарищ Кисель, мои мысли с вашими не совпадают?
– Извините, товарищ капитан первого ранга, но тоже скажу откровенно: это ведь не только мои и ваши мысли – так думают китайцы, поляки, в Индии тоже так думают, да и в империалистических странах у нас немало единомышленников. Иначе никаких оснований для надежды на успех в борьбе за мир между народами не было бы, – ответил Кисель.
– Остер! Ох, остер, – похвалил матроса Дмитрий Александрович. – Я, товарищи, ненавижу войну всей душой, так же как и вы, как весь народ советский. Мы с капитаном третьего ранга Селяничевым повоевали, крови и горя народного повидали… Но есть и еще одна возмутительнейшая сторона в войнах. Представьте себе все войны за всю историю человечества. Сколько же эти ненасытные войны украли, расхитили земных богатств. Наши потомки будут проклинать вечно тех, кто расточал для личной жалкой наживы, для истребления людей то, что принадлежит всему человечеству, тех, кто расхищал богатства нашей планеты… Возьмем наш крейсер; если бы его вдруг, прямо так, как он есть, взять и перенести в какой-нибудь степной городишко, в райцентр какой-нибудь… Да чего в райцентр, на сколько районов он смог бы дать электроэнергию! И типография у нас есть, и великолепные столовые можно в наших салонах открыть, и склады такие чудесные получились бы из наших артпогребов – хоть под зерно, и мощная рация, и клуб, и в каютах гостиница первоклассная. У нас вполне хватило бы оборудования на ремонтный завод. Да еще лишний металл – пушки, броня – остался бы. Вот и судите сами, какие богатства гибнут только в морских войнах. Сколько кораблей пущено на дно морское хотя бы в Цусимском и Ютландском сражениях. Мы, советские моряки, немало сил положили на послевоенное траление мин, и теперь металлолом из моря извлекаем, а у капиталистов еще целые районы опасны для мореплавания; они считают, что мины тралить – себе дороже. Для них не убыток, если чей-то корабль подорвется на мине и груда металла сгинет на дне морском… Да, и вот где-то, в каком-то флоте люди тренируются, учатся, чтобы половчей этот наш крейсер уничтожить. Хотя бы той же атомной бомбой…
– Товарищ командир, – спросил Умитбаев. – Ну, а вдруг… Что будет, если на крейсер сбросить эту бомбу?
– Вопрос вполне военного человека, – серьезно ответил Дмитрий Александрович. – Но я же говорю: война есть война. Во-первых, бомбу надо сбросить с самолета, а у нас тоже самолеты есть, и довольно хорошие. Во-вторых, на каждый корабль по атомной бомбе – дороговато будет, в-третьих, – и промазать можно: бросать-то нужно с большой высоты, метров на пятьсот, ошибка вполне возможна, а на таком расстоянии взрыв не так уж и страшен… Ну, и ко всему прочему, у нас на корабле служат отличные комендоры-зенитчики, просто богатыри, вроде вас, Умитбаев. – Дмитрий Александрович переждал, пока утихнет добродушный смех матросов. – Вы кое-что из противоатомной защиты уже знаете! Хочу только подчеркнуть, что атомный взрыв – это штука серьезная, поэтому в борьбе с его последствиями больше выучки и тренировки требуется.
Кисель посмотрел на часы и сказал:
– Эх, жалко, время выходит… Мало поговорили. Я, товарищ командир, опять же откровенно скажу: спасибо, что вы пришли. Можно еще вас в гости пригласить?
– Конечно. – Дмитрий Александрович переглянулся с Селяничевым. – У нас на военной службе есть хороший обычай: устраивать вечера вопросов и ответов. Дело было бы, если бы вы подготовили самые разные вопросы, а мы с замполитом тоже хорошо подготовились бы к ответам. Как?
– Замечательное предложение.
– Ну, а вы чем угощать будете, если в гости зовете? – спросил командир.
– Скучать не будете, – ухмыльнулся Кисель и бросил приказывающий взгляд на Умитбаева.
– Разрешите представить? – вскочил тот, вытягиваясь.
– Пожалуйста.
Умитбаев встал на скамейку.
– Спутница моряка называется, – он раскинул руки и, словно взмывая вверх и паря, закричал чайкой. И было в этом резком крике морской птицы что-то радостное и гордое, сродное душе моряка.
XIII
Крейсер перешел с рейда в гавань. До обеда Дмитрий Александрович провел корабельное учение и с удовлетворением отметил, что организованность экипажа не ослабла за праздничные дни. Во второй половине дня он участвовал в военно-морской игре на флагманском корабле. Всякого рода занятия, которыми руководил Арыков, для офицеров соединения были тяжким испытанием. Арыков школил командиров кораблей и специалистов штаба, как мальчишек, при малейшей неточности в ответах или действиях и даже доходил до оскорблений. Но с капитаном первого ранга Поройковым он был сдержан. Игра для Дмитрия Александровича прошла вполне благополучно и на этот раз.
Вечером к нему пришел Селяничев.
– Товарищ капитан первого ранга, – заговорил он с несвойственной для него жесткостью. – Заранее прошу простить меня, – он сел напротив Дмитрия Александровича. – Возможно, я причиню вам боль. Но поступить иначе не могу.
– Ну, ну, что такое?
Селяничев достал из внутреннего кармана своего кителя завернутую в целлофан почтовую открытку.
– Вы не узнаете этот почерк?
Дмитрий Александрович быстро прочел: «Зовут Александром, рожден 7 мая сорок первого года…» – Да, да, это почерк жены. Но я ничего не понимаю. Хотя… хотя… – Дмитрий Александрович выдвинул ящик стола и достал папку, в которой хранил личные документы и кое-что из своего интимного архива. Он быстро нашел такую же старую открытку с видом на стрелку Васильевского острова. – Да, да… я купил эти открытки ей в дорогу в первом попавшемся киоске… Десяток одинаковых открыток. Других, помнится, не было… И вот она на такой же писала мне. О смерти сына писала.
Дмитрий Александрович пододвинул Селяничеву обе открытки, и тот увидел, что почерк, круглый и нервически торопливый, был один и тот же.
– Да, оба текста написаны одной рукой, – сказал Селяничев опять жестко. – Но ваш сын не умер, он жив.
– Что-о? – Дмитрий Александрович впился взглядом в глаза Селяничева. И вдруг закричал: – Говорите же!
Селяничев спокойно выдержал паузу.
– Несколько дней назад ваша супруга сдавала деньги в сберкассу и там была опознана одной из служащих. Дело в том, что та служащая, тогда, в сорок первом году, еще молодая девушка, ехала вместе с вашей женой в эвакуацию. Во время налета фашистских штурмовиков на эшелон беженцев ваша супруга оставила на руках девушки грудного ребенка, а сама скрылась. Опознав несколько дней назад вашу жену в лицо, служащая сличила почерк на открытке и на приходном ордере. Кроме того, сотрудница сберкассы утверждает, что ваша жена тоже узнала ее и панически бежала. Матрос Кисель на праздниках был у знакомой девушки, которая живет в одной квартире с той женщиной из сберкассы. Ваша фамилия и должность, товарищ капитан первого ранга, известна на флоте и на берегу. Киселя попросили передать вам тайно, что вас хотят видеть по касающемуся вас неприятному делу.
– Скажите, – наконец поняв все и суровея, остановил Селяничева Дмитрий Александрович. – Открытка была вчера вечером у Киселя во время беседы?
– Нет, она была у меня. Киселю ее не отдавали, его лишь просили передать вам то, что я сказал. Но матрос не решился идти прямо к вам. Он заподозрил какую-то провокацию и передал это тайное поручение мне.
– И вы?..
– Я был у той женщины, мне предъявили открытку, и я видел вашего сына Сашу. Вчера вечером.
– Значит, вы вчера были не в кино?
– Точно так.
– Я вам, Аркадий Кириллович, не имею права не верить…
– И не можете заставить себя поверить? Нас сегодня ждут. Вы должны там быть, но пока не как отец. Уже пора идти. – Селяничев встал, как бы ожидая приказания.
– Да, надо идти… – Дмитрий Александрович повременил немного, беря себя в руки. Вызвал Платонова, сказал ему, что по семейным обстоятельствам уходит с корабля и вернется, возможно, лишь утром.
Через полчаса он вместе с Селяничевым вошел в большой, стоявший в удаленной от центра городка улочке коттедж и постучал в дверь одной из комнат первого этажа.
Комната была только-только на двоих. Меж двух железных коек стоял простой стол, за которым сидели пожилая женщина и мальчик. Дмитрий Александрович едва не потерял самообладания. Он сразу узнал в мальчике своего сына, узнал Поройкова. Саша оторвался от тетрадки и взглянул на вошедших, поздоровался и снова склонился над столом.
– Пожалуйте, пожалуйте, – заговорила, поднимаясь, женщина и, заслоняя собой мальчика от гостей, шагнула им навстречу. – Где же мне вас посадить… Саша, принеси с кухни хоть табуретку.
Мальчик молча, большими шагами вышел, а женщина подошла к двери, и Дмитрий Александрович со страхом и радостью догадался, что свидание его с сыном на этом, пожалуй, и окончилось. Так и получилось: женщина приняла от Саши табуретку и, не впуская его в комнату, сказала:
– Уж ты извини меня, Санек, да ведь все равно, пока вот по делу с людьми будем говорить, не до уроков тебе будет, сбегай в магазин. Хлеба у нас, оказывается, нет. Купи хоть плюшек на утро. – Она сняла с гвоздя кепку и плащ. – На-ка.
– Вот именно, мамка, что бежать придется, – весело отозвался Саша. – Того и гляди уж закроется магазин-то. В следующий раз не бери на себя хлебные дела.
Саша ушел. Но и за эти минуты Дмитрий Александрович успел отметить, что сын его физически крепок, лицо у него доброе, одет он в простенькую ковбойку и грубошерстные брюки, носит одежду аккуратно и любит мать и слушается ее.
– Так вот, Анастасия Семеновна, это и есть капитан первого ранга Поройков, – представил его Селяничев, придвигая табуретку.
– Я знаю, – сказала женщина, снова садясь к столу. – Саша через полчаса придет, – почему-то сочла нужным предупредить она.
– Я отец Саши, – как только мог спокойно выговорил Дмитрий Александрович. – Расскажите мне все, чтобы я знал.
– Что же рассказывать. Для меня самой все это так неожиданно. И… как вам это Объяснить. Если промолчать бы мне, то как будто получилось бы преступление: украла бы я ребенка от родителей… И паспорт ему надо будет получать, а у меня нет ни метрики его, ни места рождения его не знаю. Пока он под моей фамилией живет. А дальше? Вот я и решилась повидать вас… Ну вот вы, отец, нашлись… Ведь захотите взять его у меня? – В ее голосе прозвучало такое страдание, такой неподдельный страх, что ее жестоко сейчас вот обидят.
Дмитрий Александрович ничего не смог ей ответить.
– В нем вся моя жизнь, – тихо продолжала Анастасия Семеновна. – И знаете ли, сначала, как он остался у меня на руках, я хотела его отдать в приют какой-нибудь, а меня сразу же пристыдили: молодая, говорят, здоровьем пышешь, а ребенка с плеч долой, и этакое в войну сделать хочешь. В нашем колхозе никто тоже не поверил, что не мой ребенок. Так и пришлось самой вспаивать и вскармливать. А теперь… Душевный мальчик он, и один он у меня… Брат еще есть, сверхсрочник, в этом же доме жил, а сейчас уехал. Это он меня после войны сюда выписал… Вот и все. Какие еще подробности вам нужны?
Нет, подробности Дмитрию Александровичу не требовались. Он сидел и думал, что Сашу отнять у этой женщины он не может, и не только потому, что, взяв к себе сына, он зачеркнет смысл и подвиг ее жизни. Он не сделает этого и потому, что не имеет права нанести страшную душевную рану своему сыну.
– Вы понимаете, Аркадий Кириллович, оказывается, я не нашел Сашу, – сказал он, обращаясь почему-то к Селяничеву.
Тот молча кивнул головой, словно он уже давно знал то, о чем лишь сейчас догадался отец.
– Анастасия Семеновна, – Дмитрий Александрович встал. – Отцовское великое вам спасибо за Сашу. Нет и не может быть у него другой матери, кроме вас. Но я должен быть его отцом. Пусть он не знает об этом. Только я буду знать. А вы… Вы считайте меня вашим самым большим другом.
– Нет, – Анастасия Семеновна покачала головой, – он тоже должен узнать. Скажите, где он родился? Я все загсы Ленинграда запрашивала.
– Во Владивостоке, там и зарегистрирован: я там с женой тогда в отпуске был… Сейчас Саша вернется. Ну… мы еще поговорим обо всем. А как вы ему объясните наше посещение?
– Скажу, что вы ищете дальних родственников и что, к сожалению, вас ко мне направили по ошибке.
