Текст книги "Отец"
Автор книги: Георгий Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)
XXI
Утро выдалось мглистое. Когда перед станцией проводница открыла дверь в тамбур, оттуда пахнуло отсырью.
– Автобус не упустить бы, – всполошился Артем, едва поезд начал притормаживать. – Пойдем, Митя. – Он быстро оделся и легко подхватил свой чемодан.
Станция началась похожими на элеваторы бревенчатыми почерневшими от времени строениями, соединенными наклонными дощатыми галереями с пакгаузами. За строениями виднелся пустырь, по дальнему краю которого вытянулся ряд глиняных домиков. Без заборов и палисадников домики казались голыми. Посреди пустыря на снегу расселось стадо гусей. Вагон подтащился к станционному садику. Верхушки деревцев торчали из сплошного, во всю площадь садика, грязного сугроба. Здесь тоже нападало много снегу, и его сгребали с платформы и путей куда придется. Не дождавшись остановки поезда, Артем спрыгнул со ступеньки и быстро пошел вперед.
Миновав кирпичное здание станции, братья свернули с платформы и подбежали к маленькому желто-синему автобусу, приткнувшемуся к коновязи.
Автобус заполнился до отказа; пассажиры стояли плотно один к другому. Дорога оказалась ухабистой, подбрасывало так, что Дмитрий то и дело стукался головой в фанерный потолок; Артем подпрыгивал вместе с ним и виновато молчал.
Вскоре автобус остановился на широкой площади около кирпичного здания.
– Ба! Все теперь в порядке, – вновь оживился Артем, завидев у крыльца автомобиль с брезентовым верхом. – Кто-то на «сайгаке» прикатил. – Он подошел к машине, открыл дверцу и бросил свой чемодан на заднее сиденье. – Пойду выясню, кто приехал и скоро ли домой. – Артем вошел в здание, где находились райисполком и райком партии.
Опустевший автобус зафыркал и покатил. Обогнув огороженный штакетником редкий сад, он свернул в улицу низких глиняных домов. Каменные здания стояли только вокруг площади. Одно из них отдаленно напоминало ленинградский Гостиный двор; там размещались магазины и сновали из двери в дверь люди. Во влажном воздухе ощущался запах навоза и соломы. На крыльце чайной балагурили и раскуривали шоферы, поблизости стояли грузовики с зерном.
Из-за угла показался верблюд, он тащил сани, шлепая по рыхлому снегу широкими лапами, и издавал дикий рев через каждые несколько шагов. Верблюд был огромен и весь в каких-то не то наростах, не то мозолях. С его горбов, шеи, ляжек свисали клочья шерсти. Рядом с санями шел парень в расстегнутом на груди ватнике и подпоясанный красным кушаком.
«Этакое безобразное животное, а как гордо держит голову», – удивился Дмитрий. Он впервые видел верблюда не в зоопарке. И, несмотря на рев безобразного животного, шум автомобильного мотора, доносившийся откуда-то издалека, и близкий говор людей, он вдруг ощутил тишину, объявшую степной городок. Мгла редела, и всюду был рассеян спокойный чистый снежный свет, какого не бывает в больших городах.
Артем и молодой большеголовый мужчина сошли с крыльца, неся огромный картонный ящик.
– Давай, Хусаин, ключ, сегодня ты поедешь пассажиром. – Артем открыл переднюю дверку автомобиля. – Прошу, – сказал он, пропуская Дмитрия, и сел за руль.
«Сайгак» обежал сад. Этот сад, безусловно, летом служил жителям степного городка подобием парка культуры; у него были большие ворота аркой с вылинявшей надписью на фанере: «Добро пожаловать!». Сразу за воротами из снега торчала красная пирамидка с пятиконечной звездой на вершине.
– Могила Александра Житнякова, – сказал Артем. – Балтийский матрос зверски замучен летом восемнадцатого года белоуральскими казаками. Отец говорит, что о геройской смерти Житнякова до Волжской флотилии слух дошел.
Автомобиль быстро пробежал длинную улицу, скатился в овражек, с разгона снова вскарабкался на подъем и вырвался на степной простор. Этот простор сразу почувствовал Дмитрий. Мгла все еще окутывала степь, но слева сквозь нее просвечивало тусклое, как платиновое, солнце, а дорога просматривалась вперед на пять телеграфных столбов. Неясные столбы выплывали из тумана, быстро набегая, становились отчетливыми и исчезали позади в тумане. Дорога шла прямо. Автомобиль рвался вперед и вперед, а вокруг все оставалось неизменным: блеклое солнце, пять столбов позади и пять впереди. И вот это-то однообразие небольшого видимого глазом пространства, не меняющегося даже при быстром беге автомобиля, и давало ощущение однообразного простора степи. Временами с дороги взлетали стайки крупных, но проворных, как воробьи, птиц. Артем остановил машину и открыл дверцу.
– Слушай!
В зимней степи пели жаворонки.
– Что же это они раньше срока прилетели?
– Они и не улетали никуда. Это наши большие степные жаворонки. Видал, сколько их на дороге!
Сверху послышался стрекот самолетного мотора.
– Туман тает. Наверное, за газетами «кукурузник» полетел. А знаешь, Митя, он и на охоту вылетает. Волков выслеживают и с воздуха бьют.
– В Голландии последний дикий волк был убит триста лет назад, – почему-то вспомнил Дмитрий.
– Скажи, какие молодцы голландцы! – рассмеялся Артем. – А ведь триста лет назад у них и воздушных шаров не было. – Он захлопнул дверцу и «газанул». – Я эту машину «сайгаком» прозвал. Антилопа у нас такая водится. Тоже километров семьдесят в час пробегает.
– Извини, Артем, но я никак не могу постичь твою влюбленность вот в эту скучную степь.
– Степь! Это верно: ее с первого взгляда не поймешь, а сама она не всякому о себе расскажет. Мы с тобой москвичи. Старина, древность для нас – это стены подмосковных монастырей, коллекции музеев, ну, наконец, кремлевские соборы и дворцы. А здесь, в степи, однообразные равнины и саманные домишки. О какой старине они могут поведать? Да только не зря в степи ковыль седой. В соседнем районе есть село, называется Крепость. Еще при Петре, говорят, была основана. А я полагаю, еще раньше она входила в какую-то старинную засечную черту Русского царства. Сейчас там крепкий колхоз, населения тысячи две. Дома, конечно, саманные, а старый крепостной земляной вал сохранился. Выйдешь на вал – ну так и возникают в воображении Белогорская крепость, молодой Гринев и все его приключения… Словом, вся «Капитанская дочка». Кругом наши хлебные поля, а видятся кочевники, киргизы да башкиры, на мохнатых лошадках из пугачевского войска… Или вот едет с нами потомок своих прадедов. Эй, Хусаин, «Балтику» купил?
– Ага!
– Родом он из села Алтата. Скажи тебе название: Можайск – и тебе сразу «Война и мир» вспомнится. А что такое Алтата? Алты ата – по-татарски шесть отцов. Сотни три лет тому назад на берегу степной речки поселились шесть татарских семейств. Теперь и речка, и село, и станция железной дороги – все Алтата. История здешних мест не сразу видна. А степнякам и ковыль многое расскажет. Ты видел памятник Житнякову. До обидного бедно! Гранитный обелиск надо бы воздвигнуть…
Из тумана навстречу выкатил огромный грузовик. Артем снизил скорость и прижался к правой стороне дороги. Вереница пятитонок прошла мимо, и Артем снова дал «газ».
– Да где в степи гранит возьмешь? Я, Митя, сюда приехал зимой в такую же пору. Только морозы стояли крепче. Оторопь взяла оттого, что я так жизнь свою переломил. Непривычное все, чужое сердцу. – Артем искоса озорно взглянул на брата. – Сдезертировал я! То есть не фактически удрал с целины, а в душе. Вот как дело было.
Пожил я в продувном вагончике, поработал на морозе, ни умыться как следует, ни без шапки пообедать. Хоть маленького комфорта, простого комнатного тепла захотелось до смерти. А тут собрали нас в райцентр на совещание, поселился в гостинице: есть тут общежитие коек на пятнадцать. Приехал я вечером, прилег на койку ногами к горячей голландке и думаю: «Дернула же тебя, Артемий Александрович, нелегкая. Ведь всю войну прошел, и романтического на твою долю полной мерой было отпущено». И невольно стал обдумывать план, как вернуться в город. Решил подготовить машины к севу, чтобы совесть чиста была, а там пустить в ход веские причины: раны, здоровье, семейные обстоятельства… Пока я нежился и раздумывал, в комнату сошлись и другие участники совещания – молодые парни. Сначала в домино уселись стучать, разговорились, потом в разговор вмешалась пожилая женщина – универсальный гостиничный работник: уборщица, кастелянша, паспортистка и еще там кто-то. Она и поведала парням о подвиге Житнякова и его товарищей. И я слушал.
Рассказывая, Артем простодушно улыбался. Дмитрий оставил родительский дом, когда брат был еще мальчишкой. Теперь это был уже зрелый человек, немало и трудно поживший на свете. Но казалось, есть в нем что-то неистребимо юношеское. Под шапкой не было видно густо заседевших волос, бритое лицо было моложаво-свежо, и рассказывал он о начале своего степного житья, как юноша, только-только нащупавший свой жизненный путь. Может быть, причиной тому было кровное родство, но Дмитрий сознался, что Артем необыкновенно для него привлекателен и он любит его все больше и больше.
– И я, значит, слушал ту тетку, – продолжал Артем. – Только у самого меня была мысль такая: молодец тетка, агитатор хороший. Не знал я тогда, что та женщина – местная уроженка и член партии с 1919 года. «Молодец тетка, – думал я, – так и надо ребятам рассказывать о земле, на которую они жить приехали». Ничего поучительного для себя, понюхавшего досыта пороху и пролившего кровь, я, конечно, в ее рассказе не нашел.
На другой день я пообедал в чайной и пошел прогуляться. Погода – диво! Морозец какой-то розоватый. Иду, и снежок под чесанками так вкусно поскрипывает.
Иду тропкой по садику – и вдруг передо мной могила. Остановился. Оглянулся вокруг. Вижу: один из каменных домов на площади уж очень похож на купеческий. Стал я припоминать рассказ уборщицы. Не в этом ли доме и забаррикадировались матрос и его товарищи с пулеметом? Не отсюда ли он и скрылся, когда второй этаж белоказаки снарядами разрушили? Поискал я взглядом дом, где когда-то помещался штаб беляков, где допрашивали Житнякова, когда его выдали богатеи. Не нашел. И представилось мне тогда, как вот где-то тут, под знойным солнцем, вели уже почти до смерти замученного героя на казнь. Кололи в спину штыками, отрезали уши… нос. А он крикнул: «Нас убить нельзя! Мы победим!» Тогда один из бандитов начал раздирать руками рану на его груди. А Житняков нашел в себе силы и подмял казака под себя… Засекли его шашками. Стоял я, Митя, и думал, что вот и мне бы лежать в братской могиле под такой же пирамидкой. А вышло, что многие мои товарищи в могиле, только я живой. И это слово «живой» громко и торжественно зазвучало где-то в глубине у меня. Отошел тихонько от могилы и думаю: «Если люди за эту землю жизнь не жалели, значит, дорого она стоит. На этой земле жадно жить надо». Эй, Хусаин, побереги приемник! – вдруг вскрикнул Артем.
Автомобиль опять нырнул в овражек, снова взлетел наверх и снова помчался антилопой.
Мгла будто отлипла от земли. Впереди, километрах в полутора, уже можно было различить разбросанные строения; они быстро приближались. Ряд стандартных коттеджей, два похожих на ангары сарая, скопище комбайнов и тракторов у длинного кирпичного здания, что-то только-только застроенное и что-то почти законченное; табор полевых вагончиков – все это Дмитрий видал на газетных и журнальных иллюстрациях. «Конечно, тут проживают энтузиасты покорения целины – новоселы, молодожены; изображение младенца могло бы быть гербом поселения», – шутливо думал Дмитрий, глядя на приближавшийся совхоз.
XXII
Сразу по приезде Артем повел Дмитрия завтракать. В столовой – новом тонкостенном строении с деревянными колоннами – было холодно; парни и девчата сидели за столиками в ватниках и пальто; буфетчица, кассирша и даже суетившаяся в окошке кухни раздатчица понадевали белые халаты поверх телогреек.
Что-то знакомое было в том, что Дмитрий сам получил из окошка тарелку отварных макаронов с мясным фаршем, что ел, не сняв шинели, что вокруг насыщались простой пищей наработавшиеся на холоде молодые, веселые люди. Даже мокрый от натасканного на ногах и растаявшего снега пол будто напоминал ему о чем-то.
Позавтракав, Дмитрий и Артем зашли в контору. Директор совхоза, черноволосый, но со сплошь седыми висками, обрадовался известию об отгрузке совхозу скреперов так, как будто эти скреперы уже насыпали в степи плотины. Он готов был сам показать капитану первого ранга совхоз, да готовился ехать на бюро райкома и просил извинить его.
Артем повел Дмитрия по обширной усадьбе, с гордостью показывая совсем непримечательные где-нибудь в обжитых местах баню, пекарню, строящуюся школу.
Строения были как бы неразумно разбросаны далеко одно от другого, и по усадьбе свободно кружил степной ветер, колкий и неприятный, несмотря на разгулявшийся, солнечный день. Но Артем сказал, что все строения – это только первоочередные опорные пункты, что они поставлены по плану и вся пустующая между ними земля тоже застроится. Сараи, издали показавшиеся Дмитрию похожими на ангары, на самом деле были огромными зерноскладами.
В складах грохотали сортировочные машины, насыпая целые горы зерна, такого чистого, такого веского, что брать его в пригоршни и смотреть, как оно течет между пальцами, было удовольствием. У машин работали неуклюжие от теплых одежек, но бойкие девчата. Подгребая зерно к машинам, унося на носилках отходы, они, шутя, дружно за что-то взъелись на застенчивого паренька, видимо, механика. И казалось, что у этого хлебного богатства можно работать только так: с шутками, играючи.
Дмитрий следовал за увлекавшим его все дальше и дальше по совхозу Артемом и не замечал, как бежит время. Они побывали в стане полевых вагончиков, где все еще жили люди; на небольшом лесопильном заводике; зашли в общежитие, комнаты которого днем служили классами школьникам; наскоро осмотрели машинный парк, где стояли даже дождевальные установки, и в конце экскурсии дошли до ремонтной мастерской.
Артем сразу стал озабоченным. Пробираясь между тракторами, шагая через снятые гусеницы, то сердясь, то радуясь, коротко говорил с трактористами. Он помнил, где что оставалось недоделанным и что уже надо сделать, и теперь проверял.
– А это трудится мой сосед по квартире и боевой заместитель по мастерской, – сказал Артем, останавливаясь у трактора, из кабины которого торчали ноги в сапогах. – Эй, Сергей Фомич! Как дела?
– В основном порядок. – Из кабины вылез рабочий в старом засаленном матросском бушлате и фуражке-мичманке с еле заметным белым кантом. – С приездом, Артемий Александрович. – Вдруг, заметив Дмитрия, он вскинул руку к козырьку и весело гаркнул: – Здравия желаю, товарищ капитан первого ранга!
Бывший моряк своим видом сразу напомнил Дмитрию то, что он не мог вспомнить в столовой. Да-да, все почти так же было там, на Дальнем Востоке, когда только создавался Тихоокеанский флот. В такой же столовой обедали, не скидывая теплой одежды, подводники. И был у лейтенанта Поройкова такой же бравый боец, не боявшийся работы и так же постоянно сбивавший в работе кожу на руках до крови. «И почему это, работая на холоде, всегда сбиваешь руки до крови?» – думал Дмитрий, глядя, как моряк вытирает тряпицей свои черные руки с алыми ссадинками.
– Значит, товарищ капитан первого ранга, к нам в гости? Артемий Александрович говорил, что брат в отпуск приехал… – начал было моряк. Артем остановил его.
– Сергей Фомич, в чем же, говоришь, непорядок?
Оказалось, что из города пришли запасные части, да не все, и процент отремонтированных тракторов невысок, и поневоле съезд партии встречают не так, как надо.
– Полно-ка! Не прибедняйся, – укорил Сергея Фомича Артем. – Ремонт мы провернули славно. Остались именно пустяки. – Все же Артем нахмурился. – Так сказать, централизованные неполадки… Когда уж этот голод на запчасти изживем? Понимаешь ли, Митя, сев на носу, а сев – это выстрел. И этот выстрел приготовить надо.
– Точно! Как залп с крейсера. Агрономы, дирекция там колдуют с погодой, с почвой: час сева определяют. А наше дело, механизаторов, – будь на «товсь», жди команду, как подадут, так всей техникой на поля. – Сергей Фомич стоял перед Дмитрием, как когда-то привык стоять, разговаривая с командирами, опустив руки по швам, но в его осанке, лице и голосе нельзя было не заметить того достоинства, с которым служат бойцы, не знающие боязни тягот службы, а потому не испытывающие робости и перед начальством.
– Все же озяб я, – прервал завязавшуюся было беседу Артем. – Идем ко мне в кабинет.
«Кабинетом» называлась небольшая конторка. Артем сел к столу, и тотчас же чистенькая, городского вида девушка положила перед ним потрепанную папку с бумагами.
Дмитрий устроился в деревянном кресле около накаленной чугунной печи, стоявшей посреди комнаты. Лицо, обожженное морозцем и ветром, начало гореть. «Ишь ты, как будто зимнюю штормовую вахту отстоял… Однако день уже на исходе. Скоро и на станцию…» Но стоило Дмитрию подумать об отъезде из совхоза, как он почувствовал, что еще не наговорился с Артемом и что какой-то большой разговор у них еще впереди.
– Что, Митя, притомился? – Артем собирал со стола бумаги. У двери стоял Сергей Фомич. – Остальное, Верочка, завтра с утра: мне о госте позаботиться надо, ему еще на станцию ехать, – сказал Артем чистенькой девушке.
– Неужели уезжает товарищ капитан первого ранга? – огорчился Сергей Фомич. – А мы, бывшие воины, – нас тут мало ли работает, – да и молодежь хотели просить, чтобы вы беседу провели. Как сегодня флот живет и вообще.
– А что, Митя? – Артем просительно взглянул на брата. – Поговоришь с народом… Осенью тебе отслужившихся матросов провожать придется, так ты про нас расскажешь. Глядишь, к нам жить поедут. Мы тебе аудиторию соберем обширную. Уедешь завтра рано утром. Я тебя на дальнюю магистраль отвезу. На скорый сядешь – и к обеду дома!
XXIII
Уже вечерело, когда Артем и Дмитрий подошли к одному из крылечек четырехквартирного стандартного дома. Прошли сенцы, кухоньку и оказались в узкой и длинной комнате. Артем включил лампочку, свисавшую с середины деревянного потолка. Вдоль одной стены стояла накрытая серым шерстяным одеялом железная койка; от кровати до противоположной стены оставался проход всего в полшага; у окна прилепился грубо сколоченный стол, тут уже стоял привезенный Артемом чемодан.
– Это мой чум. А здесь Сергей Фомич с молодой женой живет. Тут цивилизация, уют и семейное счастье. – Артем открыл дверь в смежную комнату. Из полутьмы блеснула никелем кровать с горой подушек и вся в белом, на стенах висели рамочки с фотографиями, на столе, застеленном вязаной скатертью, стоял букет бумажных цветов. – Снимай, Митя, шинель. Отдыхай, садись на койку. А я пока хозяйством займусь. – Артем поднял на стол чемодан, раскрыл его. – Понимаешь ли, приходится к жене белье возить в стирку. И ничего лучше не придумаешь.
– Да, жизнь твоя подвижническая, – с комическим вздохом посочувствовал Дмитрий.
– Именно! – Артем нашел в чемодане полотенце, повесил его на спинку койки и подсел к брату. – Но это не доходит до сознания Вики. Эгоистка она! Считает себя несчастной: муж не под боком, в кино с ней не ходит, даже дочку не воспитывает… Дочка для меня – просто наслаждение. Шалить, играть с ней, книжки ей детские вслух читать – это я могу. А воспитывать? – Артем пожал плечами. – Не умею.
– А может быть, Вика все-таки права? – Дмитрий почувствовал запах «Белой сирени», исходивший от полотенца, которое Артем вытащил из чемодана.
– Определенно права, – серьезным тоном согласился Артем и пересел на стол, чтобы видеть лучше Дмитрия. – Права потому, что эгоистка. А ведь я тоже страшный эгоист. Я стремлюсь все время к новому, неизведанному, хочу быть в первых рядах, иначе я не чувствую, что живу, а ненасытная гордость моя страдает. Поэтому-то я не считаюсь с женой. А ведь и она, жена, только моя, единственная, мне нужна, потому что я эгоист. И дочь нужна мне, и еще дети нужны. Мы же, Поройковы, должны роиться, а у нас с тобой только по одной дочке. Срам! В общем, конфликт сложный: живут муж и жена, и каждый, исходя из своих личных интересов, свою линию гнет. И при всем этом… Скажу, Митя, тебе пока одному: Вика моя второго ребенка понесла.
– Однако так долго продолжаться не может, – заметил Дмитрий.
– Не может.
– А плохо не кончится?
– Не должно. Устроится. А как – сама жизнь подскажет, надо лишь не прозевать какой-то момент. – Артем взмахнул рукой и прищелкнул пальцами. – Каждый из нас любит своего супруга. Любит каждый и детей, заботится о будущем своих детей, выполняет свой общественный долг. Поэтому-то и конфликт наш супружеский не антагонистический. – В тоне Артема слышалась бравада, он сидел подбоченясь, всем своим видом показывая, что он выше сложившихся обстоятельств.
«А у тебя, Артемка, тоже разлад в душевных делах и совсем не так уж все ясно и просто», – подумал Дмитрий и сказал:
– Не озоруй, ведь о серьезном говоришь.
– Я серьезно, Митя, – в голосе Артема неожиданно послышались теплые нотки. – Долг, если подумать хорошенько, и сплачивает семью. Будет семья жить без стремления к выполнению общественного долга – распадется. Конечно, и без любви нельзя. – Артем помолчал и решительно закончил: – Нет, ничего плохого у нас с Викой не случится. А пилить она меня еще, эх, и будет!
Артем вдруг заметил, как нахмурился Дмитрий.
– Тебе, Митя, неприятен этот разговор? Ты о себе думаешь, тебе больно сейчас?.. – И, не дождавшись ответа, засуетился.
– Итак, мы сейчас умываемся. Ужинаем. И пойдем на встречу. Ночевать будешь на моей кровати. Часа в три ночи побудка, и я тебя на «сайгаке» отвезу к поезду. – Артем ушел в кухню. – Иди сюда, – позвал он, – вода, оказывается, в рукомойнике есть…
В это время в сенях тяжело затопали, и послышался голос Сергея Фомича.
– Товарищ капитан первого ранга! Разрешите доложить: через часок народ соберется. – Сергей Фомич повесил на гвоздь у двери свой промасленный бушлат, скинул и поставил в угол сапоги и, в одних носках пройдя в свою комнату, продолжал уже оттуда:
– Хусаин за председателем поселкового совета в райцентр ездил; газеты привезли. Отчетный доклад съезду напечатан. Так там сказано, что всем комсомольцам, инженерам, агрономам, техникам – всем, значит, патриотам, кто откликнулся на призыв партии насчет освоения новых земель и работает там активно, от имени съезда выражается горячая благодарность.
– А ты сам газету читал? – спросил Артем.
– Все не читал, а это место сам видел. С Хусаином вместе ужинали.
– Вот это знатно. Это как на фронте благодарность войскам. Ну, Митя, давай быстрей управляться и пойдем.
