Текст книги "Отец"
Автор книги: Георгий Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)
XIII
В Славянском Порту два офицера помогли старикам Поройковым выгрузиться. Александр Николаевич поблагодарил их, велев оставить чемоданы у вагона, и отказался от услуг носильщика.
– Встретят, не утруждайся, – сказал он носильщику, вглядываясь в толпу, заполнившую перрон.
Но толпа быстро поредела; Дмитрия не было. Это встревожило старика.
– Что же нам теперь делать? Ждать еще? Или самим тащиться? – проговорил он сердито и растерянно.
Но тут высокий матрос, торопливо шедший вдоль вагонов, остановился перед Александром Николаевичем и, отдавая честь, отрапортовал:
– Здравия желаю, товарищ Поройков! С приездом! И позвольте представиться: матрос Кисель. Имею внеслужебное поручение капитана первого ранга Дмитрия Александровича встретить вас и проводить на квартиру.
– Здравствуй, товарищ Кисель, – ответил Александр Николаевич, притронувшись к полям своей шляпы и напуская на себя степенный вид, какой и надлежало иметь ему, отцу капитана первого ранга. – Так, значит, тогда познакомимся: супруга моя, а это внучка.
Кисель осторожно пожал руки Варваре Константиновне, Лидочке и поднял чемоданы.
– Пойдемте? – спросил он и медленно зашагал к приветливо-белому вокзальчику.
– А почему же сам-то не встретил? Или служба? – как бы между прочим спросил Киселя старик.
– Точно так, – ответил тот и повернул в воротца, над которыми значилось: «Выход в город». – Если вам не трудно, можем пешечком дойти, – сказал он, когда вышли на небольшую привокзальную площадь. – Тут недалеко.
– Нет, браток, уж давай на чем-нибудь подъедем. Погодка-то балтийская: вот-вот дождь посеет, – ответил Александр Николаевич. – Да и чемоданы-то сами не пойдут.
Кисель поднес чемоданы к очереди у стоянки такси.
Матрос показался Александру Николаевичу симпатичным, располагающим к себе.
– Ну, скажи же мне про моего сына Дмитрия Александровича. Как он?
Кисель серьезно взглянул в глаза Александру Николаевичу.
– Скажу: правильно вы сделали, что приехали. Худо командиру, – сказал он тихо.
– Худо, – согласился Александр Николаевич, окончательно проникаясь доверием к богатырю-матросу и замечая, что Варвара Константиновна поняла, о чем у него с матросом разговор, и взглядом приказывает помолчать.
– Однако давай поплотней в очередь станем, – сказал он Киселю, и тот переставил чемоданы, так как пришли две машины и очередь быстро подтаяла. Варвара Константиновна оказалась в некотором отдалении.
– Ты знаешь, почему худо? – спросил негромко Александр Николаевич Киселя.
– Знаю. Самый первый знаю. Такому командиру и такое испытание.
– Хороший командир? – ревниво спросил Александр Николаевич. – Любите?
– Любим, – почему-то обозленно ответил Кисель и опять взялся за чемоданы, завидев подруливающую «победу». – А вон за этой и наша идет. Приготовились…
Варвара Константиновна села с шофером. Кисель, Александр Николаевич и Лидочка еле втиснулись на задний диван машины. Когда машина тронулась, Кисель сумел посадить Лиду к себе на колени и заговорил с ней.
– А ты, дивчинка, уж не обиделась ли, что папа не встретил?
– Нет, – ответила Лидочка. – Не обиделась.
– А ты знаешь, кто твой папа?
– Знаю, знаю! Он командир вашего крейсера, и он не пришел меня встречать потому, что я такая маленькая. Гораздо меньше вашего крейсера, – в голосе Лиды слышалась горькая обида.
– А ты дивчинка с разумом. Ты права! Крейсер большой. И есть у нас адмирал, который не пустил папу с крейсера встретить свою дочку. Потому что твой папа сейчас занят приготовлением к большому всенародному празднику флота. Этот праздник должен быть интересным даже для маленьких девочек. Адмирал сказал папе: «Товарищ Поройков, дочь увидите вечером, а встречать пошлите кого-нибудь». Ну, а папа послал не кого-нибудь, а меня, потому что у меня вкусная фамилия – Кисель.
– А вы какой, дядя Кисель, клюквенный или вишневый? – недружелюбно спросила Лида.
– Я? Овсяный!
– Такого не бывает, – сказала Лида так, словно просила не говорить ей глупостей, как маленькой.
– Бывает, да еще какой вкусный. Во двор заезжай, – сказал Кисель шоферу, ссаживая Лиду с колен. Он первым выскочил из машины и, достав из кармана деньги, передал их Александру Николаевичу. – Расплачивайтесь. Командир мне сто рублей дал на расход, а сдачу вам велел отдать. Я к чаю там кое-чего припас. А это тебе, Лида, – Кисель отдал Лиде ключ. – Папа сказал, чтобы ты до него побыла хозяйкой. Беги, открывай квартиру да встречай нас.
Лицо девочки сразу стало озабоченным, убыстряя шаги, она пошла к подъезду и скрылась в нем. Когда Кисель втащил в прихожую чемоданы, а за ним вошли и старики, Лида зажгла свет.
– Вытирайте ноги, – сказала она. – Вот я половичок постелила.
– Ишь ты! Действительно хозяйка. – Александр Николаевич пошаркал ногами по коврику, почему-то вспомнив, как приняла его Зинаида Федоровна давным-давно в Ленинграде.
– Чемоданы, дядя Кисель, оставьте здесь, – сказала Лида, открывая дверь в столовую. – Проходите, пожалуйста.
– Ишь ты! – опять удивился Александр Николаевич, оглядывая стены столовой, оклеенные светло-табачного цвета обоями, дорогую мебель, и остановился у двери на балкон, словно не зная, куда же ему девать себя в этой непривычной для него квартире.
– Это ты, что ли, припас? – спросила Варвара Константиновна у Киселя, заметив на столе пакетики с закуской и бутылку вина. – Спасибо за заботу. А то вон хозяйка наша, по глазенкам вижу, проголодалась. – Она подошла к Лидочке. – А как бы нам с тобой чайку согреть?
– Сейчас покажу, – Лида повела бабушку в кухню.
Кисель подошел к двери на балкон и открыл ее.
– Идите сюда, – позвал он Александра Николаевича.
С балкона открывался вид на гавань, полную дымчато-серых кораблей, стоявших у причалов. Было видно, как на ближних кораблях матросы готовили гирлянды лампочек к праздничной иллюминации; на дальних – тоже шла какая-то работа. Александр Николаевич загляделся на гавань, сразу проникнувшись ощущением будничной жизни флота на стоянке. На миг ему даже показалось, что все вокруг, на берегу и в гавани, очень похоже на Кронштадт, Но он тут же вспомнил, что находится на земле, которая совсем недавно стала советской. «Душа другая у этого города, – решил он. – Кронштадт, небось, и сегодня весь дышит старинной русской морской славой, памятью о революции. Кронштадт – он как отец всему советскому Балтийскому флоту. А тут все какое-то новое, вон стенки в гавани бетонные, а в кронштадтской крепости – старинного гранита много». Он обвел взглядом дома города, окружавшие гавань. Тут были здания из темно-красного, почти бордового кирпича с высокими и острыми черепичными крышами. Эти дома уцелели во время боев за город. Больше же было домов новых, таких, какие Александр Николаевич недавно видел во всех городах на Волге и Каме. «И слава у этого города новая, совсем молодая; он ее только наживать начал», – подумал старик, вглядываясь в боевые корабли и стараясь различать их по классам.
Он не смог определить, которые же из них эскадренные миноносцы, которые просто сторожевики, даже тральщиков он не увидел. Все корабли были сильно вооружены, почти на всех палубах он видел торпедные аппараты. Только крейсера, стоявшие в дальнем конце гавани, оказались знакомыми по фотографиям в газетах и журналах. Буксир тащил из гавани огромный плавучий кран. Такого колоссального крана Александр Николаевич в жизни еще не видывал.
Флот стал новым, совсем не таким, каким он жил в памяти старого моряка.
– Сила? – словно догадываясь о мыслях Александра Николаевича, спросил Кисель.
– Ничего не скажешь.
– Ближний – наш, – Кисель показал на громады крейсеров, казавшихся от пасмурной погоды синими, как дальние горы. – Сигнальщики нас, небось, уже заметили.
За забором, отделяющим улицу от гавани, тонко просвистел паровоз, он толкал три платформы с грузом под зелеными чехлами; дым паровоза закрыл было вид на гавань.
Кисель, подождав, пока ветер разгонит дым, снял с себя белую бескозырку, достал из кармана платок, приблизился вплотную к перильцам балкона и замахал фуражкой и платком над головой. В ту же секунду на крыле самого верхнего мостика крейсера засверкал сигнальный прожектор. Кисель, быстро работая руками, начал «писать» семафорной азбукой. Прожектор понимающе подмигивал ему.
– Передал, что все в порядке, – сказал Кисель, надевая бескозырку. – Сейчас доложат командиру. – Он сунул в рот папиросу и закурил.
– Слушай, браток, а как это ты нас на вокзале опознал? – спросил Александр Николаевич.
– А! – Кисель весело улыбнулся. – Не простое то задание было. Командир сказал: «Товарищ Кисель, встретить обязательно, особых примет никаких сказать не могу. Говорят, я в отца вышел, да ведь он на двадцать с лишним лет старше меня, так что наше сходство тщательно разглядывать надо. На мать я не похож, дочь на меня тоже не похожа». Я ответил командиру, что примет вполне достаточно. А что мне оставалось? Я вас узнал по виду людей, которые ждали, что их встретят, и ошиблись.
Послышался резкий долгий звонок.
– Это командир. – Кисель торопливо замял о перила папиросу и быстро пошел в прихожую.
Лидочка опередила всех. Она в возбуждении, притопывая ногой, кричала в телефонную трубку:
– Скоро приедет? Так и пишет?.. Папа, а когда мама приедет?.. Ты обязательно принеси это письмо. Ну, кого теперь позвать: дедушку или бабушку? Дедушка – вот он, здесь. – Лида передала Александру Николаевичу трубку и побежала за Варварой Константиновной в кухню. – Бабушка! – кричала она. – Может, вы с дедушкой и маму увидите. Она скоро приедет. Папа сказал. Иди, бабуся, поговори с ним.
Александру Николаевичу Дмитрий сказал, что очень рад их приезду, что так о многом нужно поговорить и он в нетерпении пробудет на корабле еще часа два, а там удерет, ни на что не глядя. Варвару Константиновну он попросил взять в свои руки все хозяйство в доме и сказал, что Лида ей поможет.
Последним взял трубку Кисель. Он был немногословен и, сказав «слушаюсь», положил трубку.
– Велено на корабль, – он отдал честь и открыл дверь. – Счастливо оставаться.
– А чайку? – спохватилась было Варвара Константиновна, но дверь за Киселем уже захлопнулась.
Варвара Константиновна, словно опасаясь, что ее услышит Лида, оглянулась.
– Слышал, что Митя Лидушке обещал? Никак, он решился на что-то. Как думаешь? – шепотом спросила она. – Нам не захотел говорить, а дочери сказал.
Александр Николаевич пожал плечами.
– Потерпи еще два часа, – усмехнулся он. – Сам придет и все доложит. Если только есть, что доложить. Ты скоро внучку накормишь?
– Да ведь не на газу стряпня. На электричестве.
– Дедушка Сандрик! – крикнула Лида из столовой. – Иди сюда. Я тебе поиграю. Хочешь?
Александр Николаевич, словно найдя, наконец, себе место, сел в столовой на тахту.
Лида открыла крышку пианино, поставила на полочку ноты и, взобравшись на вертящийся табурет, несмело положила руки на клавиши.
Она изрядно подзабыла все свои когда-то разученные пьески и оттого, что путалась, досадовала на себя, краснея и кусая губу. Но игры не бросала: девочка ждала прихода отца и, чтобы не томиться, занялась музыкой.
Не ради только праздника вызвал телеграммой Дмитрий своих старых родителей. Но вот при телефонном разговоре в его голосе Александр Николаевич не почувствовал душевности. Что-то чересчур бодро он говорил.
«Ничего он не решил, напрасно, мать, надеешься, – думал Александр Николаевич, слушая сбивчивую игру внучки. – И к душевному разговору он не готов. И если это так, мы с матерью поведем разговор».
Старый Поройков все еще не знал, что он скажет сыну, какой совет даст в его трудном житейском деле. Он знал одно: все надо распутать, вычистить все лживое, ненастоящее из жизни Дмитрия, а стало быть, из жизни всей семьи Поройковых. Пусть это будет очень тяжело для всех, пусть беда Дмитрия так и останется для всех бедой, зато все должно стать ясным, чтобы ничего ни от кого не надо было скрывать, и тогда всем станет легче жить. А как и что надо будет делать, станет видно при встрече, сегодня же. Как казалось Александру Николаевичу, должна была, восторжествовать большая Правда жизни. В чем она была, эта Правда, он не смог бы объяснить словами, но всегда он чувствовал ее сердцем и знал, что она-то всю жизнь была его суровой союзницей, будет такой же и сейчас в его тяжелом отцовском деле.
XIV
Дмитрий Александрович вошел в квартиру немного запыхавшийся.
– Здравствуйте! Здравствуйте! – почти закричал он. – Папка ты мой! Мама! Ой, Лидок, да ты подросла! Даже платье новое пришлось бабушке шить. Ну и молодцы. И самолетом не заробели?! – говорил он, не скупясь на объятия и поцелуи. – Отдохнули с дороги? А поели чего?
– Лиду накормила. А мы с отцом тебя ждали. И от дороги не устали, – ответила Варвара Константиновна. – Этот твой Кисель молодец какой: и яичек припас, и винца, и всего, что надо. Сам-то ты голодный?
– Нарочно ничего не ел, чтобы с вами поужинать. Ты, мамка, тогда эту самую яичницу, что ли? Или, может, мне заняться?
– Сиди уж. Лида, ты бы на стол пока собирать начала. – Варвара Константиновна открыла буфет. – Доставай-ка, что требуется. – Она своим спокойным тоном как бы просила Дмитрия уняться и тоже успокоиться.
– Мы вместе займемся сервировкой, – воскликнул Дмитрий. – Ну-ка, Лидок! По всем правилам.
Он начал расставлять рюмки, тарелки, звеня ножами и вилками, и все это делал суетливо, расспрашивая Александра Николаевича про Артема и Вику, про Марину и Анатолия.
«Бодрится. И не знает, как к главному приступить. Да и как приступишь при дочери-то», – определил состояние сына Александр Николаевич.
Улучив минуту, будто по делу, Дмитрий ушел на кухню.
– Мама, – сказал тихо он, меняясь в лице и робея. – Мама… На, прочти, – он отдал матери письмо Зинаиды Федоровны. – Ведь нам нельзя… Невозможно много говорить, пока Лидочка с нами. В котором часу она теперь ложится спать?
– Может, сегодня с дороги и пораньше ляжет. Да только от разговора с ней ты не уйдешь. Ока почти все знает, – тихо ответила Варвара Константиновна. Она развернула и прочла письмо с совершенным спокойствием. – Ты по телефону Лидочке обещал скорую встречу с матерью? Что надумал?
– Ты видишь, мама, как она… Зинаида, несчастна… Я отдам ей дочь. Я должен это сделать.
– А сын? Саша? С ним как решил?
– Ах, мама, тут я сколько ни думал, ничего не в силах изменить.
– Не в силах? Подумаем тогда вместе. – Варвара Константиновна твердо и строго взглянула в глаза Дмитрию. – Старик решил вернуть себе внука. Иди к Лиде да пришли ко мне отца.
Из немногих слов матери Дмитрий понял, что его родители будут вести себя в его деле решительно и ему нужно быть готовому к тяжелым испытаниям – и в ближайшие же часы. Вернувшись в столовую, он послал Александра Николаевича к Варваре Константиновне и, увидев, что Лида с трудом нарезает хлеб, взял у нее нож. Он уже не мог заставлять себя держаться так, как держался до короткого разговора с матерью.
– Папа, ты мамины письма принес? – заметив перемену в нем, спросила Лида.
– Какая ты нетерпеливая. Подожди немного, и мы поговорим обо всем, – как только мог спокойно, сказал Дмитрий.
Лидочка вздохнула.
«Да, она знает… Но как много она знает?» – с растущей тревогой подумал он и все с тем же деланным спокойствием сказал:
– Что же ты плохо помогаешь мне? Не кажется ли тебе, что рюмки надо протереть салфеткой?
Дмитрию стало трудно быть наедине с дочерью.
– Какую вы в самом деле красоту навели! – сказал Александр Николаевич, возвращаясь в столовую. – И меню-то всего из одной яичницы, а вы стол накрыли, как в салоне на теплоходе. Сейчас бабушка подаст. Садитесь уж. А меня куда посадишь, хозяюшка? – спросил он, трепля внучку по щеке.
– Бабушка сядет на мамином месте. Ты, дедушка, сюда, напротив. А я напротив папы.
Александр Николаевич сел за стол с воинственным видом и за ужином выжидательно молчал. Он, как подумалось Дмитрию, в чем-то не сговорился с матерью. Варвара Константиновна, занятая своими тревожными мыслями, тоже была молчалива. «Настроение у них как перед грозой. Вот-вот ударит первая молния», – думал Дмитрий со все нарастающей тревогой.
– Папа, скажи мне. Только правду скажи, – в общем молчании заговорила Лида.
Дмитрий почувствовал, что это и есть начало грозы.
Лида помедлила, с недетским спокойствием глядя, как опускает голову ее отец, и упрямо продолжала:
– Меня одна женщина назвала подкидышем, она сказала, что мама от нас с тобой ушла и бросила меня, а ты подкинул меня бабушке и дедушке. Правда это?
Дмитрий с трудом поднял голову и заглянул в настороженные глаза матери. «Видишь, от разговора с дочерью ты не ушел. И смотри: отвечай так, чтобы потом снова не пришлось вилять», – так сказали глаза матери. Дмитрий перевел взгляд на старого отца. И тот будто сказал ему глазами: «Только не ври. Сумей сказать правду и пощадить ребенка. И знай: раз мы с матерью тут, много не пофинтишь». И тогда Дмитрий Александрович заставил себя взглянуть прямо в лицо дочери.
– Я скажу тебе, Лида, правду… Мы поссорились с мамой. Виноват был я, но мы не успели помириться. Мама уехала потому, что заболел твой другой дедушка. Поэтому я тебя и отвез на время. Это правда. Мама тебя по-прежнему очень любит, скучает по тебе. И скоро ты будешь с ней. Это тоже правда.
– Она приедет к нам? – спросила Лида, сдвинув жиденькие брови.
– Да, приедет, – ответил Дмитрий твердо.
«Эх, как нелегко все же врать-то. Однако иначе не скажешь», – подумал Александр Николаевич и, переглянувшись с Варварой Константиновной, сказал:
– Поняла, внучка? Отец твой признал вину и ошибку исправляет. Знаешь, есть правило: лежачего не бьют. Значит, и разговору конец. А ты, Митя, пока еще не поздно, маленько город мне покажешь. Погуляем по улицам часок.
Хотя Александр Николаевич и поспешил помирить Дмитрия с дочерью, гроза на том не кончилась: старый отец не намерен был откладывать крупного разговора, для того и собирался на прогулку с Дмитрием.
Когда они выходили из квартиры, Варвара Константиновна успела шепнуть что-то мужу.
– Ладно уж, – буркнул Александр Николаевич и уже на улице сказал как бы про себя: – Ишь ты, говорит, чтобы не очень. Помнил чтобы про сердце. А разве сердцу легче, если такое долгие дни переживать? Веди-ка туда, где посидеть можно, поговорить чтобы.
– Прохладно, папа. Вечереет, – несмело предостерег Дмитрий.
– Веди, говорю. Видишь, под пиджаком у меня жилет шерстяной. Не боюсь вашей балтийской прохлады.
Самым близким и удобным для разговора местом был небольшой парк у братской могилы. Туда и привел отца Дмитрий.
– Это тут, значит, покоятся наши воины? – Александр Николаевич обошел цветник, разбитый на могиле, всмотрелся в бронзовых солдата и матроса и, направляясь к скамейке под высокой густой липой, сказал: – Не хотелось бы на этом святом месте такой разговор вести. Обдумали мы твое дело. Мать считает, что надо все поделикатней сделать. А я вижу, дело твое жестокое и слезливую деликатность в нем соблюдать невозможно. Без страдания его не распутать.
Александр Николаевич сел на скамью и помолчал, отдыхая.
– Письмо твоей супруги я читал. Быть вам надо опять вместе. Так мы с матерью считаем. Мать тебе на этот счет свои резоны скажет. Слушай, что я тебе как отец скажу. Надо нам найти настоящую правду. Не может быть, чтобы жизнь оказалась такой несправедливой ко многим людям сразу. Вот и поищем эту правду да по ней и поступим, а не сослепа. – Тон Александра Николаевича совсем не соответствовал тому ершистому виду, с которым он готовился к разговору. Но тон его был властный, и Дмитрий почувствовал себя перед старым сухоньким своим отцом мальчишкой, для которого отцовское слово – закон. – Ты, сынок, забыл, что ты отец, муж и отвечаешь за свою семью. Покаюсь: и я считал, что ты правильно сделал, когда дочь не отдал Зинаиде. А время прошло и вон чего показало. Как у всех за это время горе наросло, что и носить его трудно в сердце. Пришло время, и должен ты власть свою мужнюю, отцовскую проявить, мудрую и любовную. Не поздно. Трудней, да не поздно. Если ты от отцовства в кусты спрятался, имей в виду: я от внука не откажусь… Где он сейчас, внук Саша?
– Должен быть дома. Но что ты хочешь делать, папа? – холодея спросил Дмитрий. – Отнять у нее, у Анастасии Семеновны, Сашу! Это жестоко.
– А ты думаешь, я не знаю. Думаешь, если ты вернешь сына себе, это будет, как говорится, жестокий эгоизм? Молчишь? Нет, это жестоко, но зато справедливо, по правде. И потом – смотря как дело повести. Милосердие твое фальшивое: оно всем во вред, и тебе больше всех. Ишь, из милосердия надумал жене дочь отдать. С таким милосердием с тоски захиреешь. Вкус даже к службе потеряешь. Еще немного – и по службе тебя крушение постигнет.
– Уже постигает.
– Значит, должен устоять. Ты еще в полной силе. Вот и все. А теперь показывай, где внук живет. Проводи до дома.
Через несколько минут они подошли к большому коттеджу в тихой улочке, и Дмитрий показал на свет в окне первого этажа, где жил его сын.
– Теперь ты иди домой. Скажи матери, куда я пошел. Я с внуком вернусь. Подумайте, как Лидочке получше объяснить и чтобы по правде. Иначе нельзя… И еще вот что скажу. Мать мы можем отпустить пожить пока у тебя. Лидочка к ней, к бабушке, сердцем приросла. С ней и Зинаиду дождетесь. Переживете вы со старухой моей полегче все это дело. Это ты имей в виду. Теперь иди.
