Текст книги "Отец"
Автор книги: Георгий Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц)
IV
Наконец стол накрыли. Все расселись, и Артем принялся откупоривать бутылки и разливать вино.
Дмитрий вышел в прихожую и принес свой второй большой чемодан.
– Ты что это, брат? – удивился Артем. – Или не все выложил? Погоди, придет еще черед.
– Черед пришел. Самый черед. – Дмитрий достал из чемодана куклу. – Держи-ка, Татьяна Артемьевна!
– Ах! – выдохнула Танечка и схватила обеими руками красавицу в нежно-розовом, как яблоневый цвет, платье и с голубыми, как апрельское небо, глазами.
– Тебе, Алешка. – Дмитрий поставил перед племянником блестящий легковой автомобильчик.
Мальчуган убежал в прихожую, чтобы там немедленно опробовать игрушку. Танечка соскользнула с колен матери и упорхнула за Алешкой.
Марине Дмитрий подарил отрез темно-синей шерсти на платье.
– Премного благодарю, – сказала она, кланяясь Дмитрию.
Анатолий довольно равнодушно отнесся к фотоаппарату.
Артему Дмитрий преподнес семь бритв в бархатном футляре.
– Это что же, для нашей совхозной парикмахерской? – спросил Артем.
– Читай! – Дмитрий раскрыл и разложил в ряд бритвы. На полированных лезвиях по-немецки были вытравлены дни недели. – На каждый день по бритве.
– Да я безопаской раз в неделю поскребусь и то для проформы. Мне одного лезвия на полгода хватает.
У Артема на его розовом лице, казалось, не могла всерьез расти борода. В детстве и молодости он был белобрысый, и странным казалось, что его мягкие и светлые когда-то волосы сейчас густо заседели и стали сивыми.
Перед Викой Дмитрий положил в тарелку нитку янтарных бус.
– Вот спасибо-то! – Бросив вызывающий взгляд на Артема, Вика надела бусы. И оттого, что на ее высокой груди заколыхались крупные круглые янтари, Вика стала еще пышнее.
– Денег-то, Митенька, сколько… Денег… – Варвара Константиновна растерянно смотрела, как щедро сын раздает подарки. Но когда Дмитрий накинул на ее круглые плечи пуховый платок и расцеловал в мягкие щеки, она умолкла, довольная и счастливая.
Александру Николаевичу Дмитрий подарил кусок черного сукна с полным прикладом на костюм. Старик погладил рукой сукно и подкладку, и было слышно, как трещали шелковистые ворсинки, цепляясь за его корявые пальцы.
– Положи куда-нибудь, – сказал он, передавая подарок Варваре Константиновне.
«Ишь ты: бритвы, аппарат, янтари… – Александр Николаевич снова увидел в осанке и улыбке Дмитрия бодрячество и самодовольство. – Привез закусок, подарков и думает, что это и все, что от него требуется. Жди от него, чтоб повинился… А сукнецо на костюм Тольке пойдет, уж почти студент парень-то, да попроще материал надо бы», – подумал Александр. Николаевич и сказал:
– А ну-ка!.. Стало быть, за встречу. За одно и обновки обмоем.
Все поднялись и потянулись чокаться.
Дмитрию казалось, что все рады его приезду, его подаркам и все полны родственных чувств к нему.
– А я пью за наше знакомство, – сказала Женя Балакова, касаясь своей рюмкой стопки Дмитрия Александровича, дружелюбно и просто глядя ему в глаза.
«Да, да, она одна здесь чужая мне», – подумал он. И вдруг заметил, что Женя очень красива.
Когда Дмитрий только приехал, то поздоровался с мелькнувшей в прихожей девушкой в рабочем халате, повязанной ситцевым платком и перепачканной мукой. Потом эта девушка куда-то скрылась. И вот, оказывается, каркая она.
Женя тоже наблюдала за ним с любопытством. Дмитрий смутился и усердно занялся куском пирога и студнем, положенным ему в тарелку Варварой Константиновной.
Артем снова наполнил рюмки.
– За что по второй выпьем? – спросил он.
– За три поколения Поройковых, – Дмитрий поднялся. – Как славно, что мы все вместе!
– Это правильно, что все вместе! – поддержала Вика. Ее зеленые глаза влажно блестели, а пышная грудь часто и высоко поднималась и опускалась.
Все так же дружелюбно глядя в глаза Дмитрию Александровичу, Женя коснулась его стопки своей рюмкой.
– Да, да, я невежа, я не ответил на ваш первый тост… Конечно же, я пью с удовольствием и за наше знакомство. – Дмитрий теперь уже смело смотрел на Женю, откровенно любуясь ею. Лицо у Жени было смуглое, с правильными чертами и строгими бровями. Темные волосы уложены в скромную прическу, и казалось, что только эта прическа хороша ей. И шерстяное темно-вишневое платье шло к ней как нельзя лучше. Вся спокойная красота Жени как бы говорила за то, что у нее твердый характер, но глаза были добрыми и смотрели доверчиво.
«Она уж не такая юная», – подумал Дмитрий. Ее руки, плечи были налиты зрелой женственной силой. Немного гордая манера Жени держать голову показалась Дмитрию не совсем естественной, и это заставило его подумать, что Женя пережила такое, что тяготит ее и сейчас и чему она не позволяет овладеть ее мыслями.
За столом становилось шумней. Артем щедро угощал всех семгой. «Все и всегда у них просто, – думал Дмитрий, глядя на спокойные лица отца и матери. – Вот я здесь, а для них это очень просто, как будто они знали, что иначе и не могло быть. Ведь они пережили немало, а вот сумели сохранить свое святое и хорошее». И тяжелые думы и гнетущее чувство, с которыми Дмитрий уехал из Славянского Порта, вновь овладели им. «Было ли им когда-нибудь тяжело, как мне сейчас?» – думал он, вспоминая уже в который раз последнюю сцену, разыгравшуюся между ним и Зиной, и свой отъезд.
V
С Зиночкой Дмитрий познакомился во Владивостоке, на танцах в Доме флота. Он уже был лейтенантом-подводником, человеком вполне самостоятельным и с вполне определенными намерениями начал ухаживать за миловидной веселой девушкой.
Вскоре Дмитрий был приглашен в ее дом. Отец Зиночки, бухгалтер судоремонтного завода, а до революции банковский служащий, проявил отеческую доброту к молодому моряку, мать тоже с лаской приняла одинокого юношу.
Бывая в долгих зимних плаваниях, лейтенант Поройков с нетерпением ждал часа, когда ступит на берег и ему разрешат отлучиться в город. Ночи без сна на вахте, непрерывные учения, холод внутри подводной лодки, и ледяные брызги волн, и лютый ветер наверху, строгость старших начальников, школивших «фендрика», – во всем этом было мало веселого. И как он наслаждался уютом квартиры, заботами людей, которые становились ему все ближе и ближе, с которыми он отдыхал от тягот службы!
Так дело дошло и до свадьбы. Натрудившись в море, Дмитрий приходил домой, к любящей жене, в свою новую семью, которая ничего от него не требовала; наоборот, теща и Зиночка нежно заботились о нем. У него всегда были накрахмалены сорочки, а летом – белые кителя. Зина перестала работать чертежницей и принялась деятельно за свое собственное хозяйство. Она говорила, что они должны встать на ноги, и приходила в восторг оттого, что приобретает заграничные вещи – в то время во Владивостоке было много японских товаров, которыми японцы расплачивались за выкупленную у нас Китайско-Восточную железную дорогу.
Зиночка решила, что Митя должен иметь отличную штатскую одежду, и у него завелись костюмы и пальто, сшитые знаменитым во Владивостоке портным-китайцем. Иногда она подсказывала ему, что надо и маме с папой сделать подарок, и он соглашался. Своим родителям он не посылал ни копейки, и это его не смущало. Ведь они с Зиночкой «становились на свои ноги».
Одного только панически боялась Зина – ребенка, и очень искусно избегала его. Забеременела она лишь тогда, когда получила письмо от матери, в котором та писала, что всей душой хочет внучонка. Это было, когда Дмитрий уже окончил специальные курсы и плавал на Балтике командиром новой и большой подводной лодки.
Сын Сашенька родился перед самой войной.
Когда вокруг Ленинграда с жестокой быстротой начало смыкаться кольцо вражеской блокады, Дмитрий потребовал от Зины, чтобы она с сыном выехала на Урал к ее тетке. Несколько месяцев он в тревоге ждал от нее весточки. Наконец жена сообщила ему, что Сашенька умер в пути.
В боевой жизни подводник Поройков, горюя о сыне, в то же время испытывал растущую нежность к жене. Он дня не прожил без того, чтобы не думать о ней, ему казалось, что без него она особенно остро переживает потерю. Сашенька не просто умер, он погиб. Ну как было выжить крошечному больному человечку в долгой, тяжкой дороге в холодном вагоне, под бомбежками? Война убила малютку.
Возвращаясь из боевых походов в базу, Дмитрий получал скупые письма жены. Она писала, что в тылу жизнь нелегкая, что работает в госпитале на самой черной работе, но готова пережить все для победы.
В мае 1945 года Зинаида Федоровна приехала к Дмитрию в Таллин. При встрече она не ответила ему прежней радостью и нежностью. Он тогда объяснил перемену в жене, как уход в себя после перенесенных лишений и горя. «Должно пройти время», – думал он.
Но время шло, и Дмитрия все больше и больше тревожило безразличие, с каким Зина относилась ко всему окружающему, к его отношениям с ней, даже к тому, что она вскоре после приезда забеременела.
Зина была по-прежнему хорошей хозяйкой (она сказала, что после войны они остались «голы, как соколы») и от жалованья к жалованью, которое Дмитрий Александрович целиком отдавал ей, наживала добро. Он хотел было как-то послать денег своим старикам, но Зинаида Федоровна рассудила, что пока этого делать нельзя. Он согласился, надеясь, что увлечение устройством нового гнезда в конце концов вернет ей былую жизнерадостность.
Однажды он увидел забытые женой на столе квитанции за квартиру и среди них квитанции за переведенные во Владивосток деньги. Это его оскорбило, но он промолчал, а спустя некоторое время вновь намекнул, что необходимо послать деньги его родителям. Ответ был тот же.
Тогда он спокойно сказал Зинаиде Федоровне, что за время их супружества его отец и мать не получали от него помощи, даже во время войны он ей одной высылал денежный аттестат и все, что оставалось от жалованья: тогда деньги были дешевы, и распылять их не стоило. А теперь вот они опять посылают деньги только во Владивосток.
Зинаида заявила, что и впредь будет помогать своим папе и маме: они уже старые и больные, а она у них единственная дочь, и пусть он сам вспомнит, как они холили его во Владивостоке. Его же родители еще оба работают, получают пенсию за погибшего сына, у них есть еще дети, и пусть они им и помогают. А если он уж хочет им помогать, то пусть это делает за счет своей дочери, которая так быстро растет и которой всего нужно больше и больше.
Подошло время отпуска, и Зинаида Федоровна потребовала ехать к ее родителям. Тестя и тещу они нашли в полном здравии. Тесть по-прежнему работал бухгалтером. Жили они все в той же просторной квартире, произвели полный ремонт и оплачивали даже излишки жилплощади. Когда он сказал об этом жене, она ответила, что это и его дом, он их ждет всегда и нужно его беречь.
Вот тогда-то Дмитрий Александрович и начал сознавать, что он, наконец, должен будет набраться решимости и при подходящем случае поставить на своем.
Изредка он писал своим старикам, они отвечали, и простые слова их писем: «Живем хорошо и вам того желаем» – несколько облегчали его совесть.
Дочь Лидочка росла ласковой девочкой. Дмитрий Александрович горячо любил ее, но и с дочерью у него было как-то неладно. Он был занят службой, много плавал, когда же приходил домой, то ему не разрешалось гулять с Лидочкой, потому что он ее или от ветра не убережет, или мороженым сверх меры угостит. Купленные им игрушки оказывались грубыми и некрасивыми.
Вскоре Лидочке потребовались пианино и учитель музыки. Потом Лидочку надо было везти в Крым…
Никак не представлялось Дмитрию Александровичу случая, чтобы повернуть на новые рельсы свою семейную жизнь. Больше того: ему самому становилось все неуютней в семье. Дело дошло до того, что он просто поселился на корабле в каюте и всецело отдался службе.
И опять подошел очередной отпуск. Тут и получил он письмо от матери. Она сообщила, что отец плох, обижен на сына, обида его правильная и Митя должен навестить его.
Дмитрий Александрович решил ехать к родителям. Это будто и был тот случай, которого он ждал.
– Что ж, к тому дело идет, – сказала Зинаида. – Ты дома не живешь, можешь и совсем нас бросить.
Это было возмутительно несправедливо. И Дмитрий решил показать свой характер. Получив жалованье и отпускные, он сказал жене, что все эти деньги потратит так, как считает нужным. Она же пусть берет на свои нужды со сберегательной книжки, которую давненько завела.
Зинаида Федоровна выслушала его молча, но на ее лице, будто давно утратившем свойство отражать мысли и чувства, он неожиданно увидел испуг. Он прошел в другую комнату, поцеловал спящую дочь и ушел на корабль.
Больше уже не заходя домой, он уехал в отпуск.
Лежа на вагонном диване, Дмитрий ясно видел лицо жены, ее испуганные глаза. Ему думалось, что он поступил грубо, и это угнетало его. Своим поступком он не сделал ничего, чтобы изменить образ жизни своей маленькой семьи, а, наоборот, напугал жену своей холодной решимостью.
Дмитрий Александрович даже чуть было не вернулся из Москвы обратно, но ведь и отца с матерью он тоже должен был повидать, поговорить с ними, повиниться за все былое.
VI
С тревогой в душе Дмитрий приехал домой. И только когда он оказался в объятиях матери, когда ее старческие слезы смочили его шеки, тяжелое чувство оставило его.
Он искренне отдавался первому наслаждению пребывания в родной семье.
В самом деле, собрались вместе все три поколения семьи Поройковых. Только Миши, погибшего брата, нет… Зато за столом сидит Анатолий, похожий на своего брата, которого он и не помнил. Миши нет, но в семье живет его вдова, Марина, и сын Алеша. Семья выросла. Вот и Вика с Танечкой – новые члены семьи.
«Нет и не будет мне дома роднее», – думал Дмитрий Александрович и дивился тому, как он мог не понимать этого, когда был тут последний раз с женой и дочкой. Время от времени Дмитрий встречался взглядами с матерью. Седенькая и вся какая-то мяконькая, Варвара Константиновна сидела с платком на плечах. Она всегда любила пуховые платки и, когда жила в Москве, ходила в платках, но она так благодарно поглядывала на сына, что можно было подумать: такого хорошего платка у нее никогда не бывало.
Александр Николаевич короткими движениями указательного пальца передвигал взад и вперед свою рюмку с недопитой водкой. Он сосредоточенно смотрел перед собой на скатерть и прислушивался ко всему, что говорилось. На нем был черный грубошерстный сильно поношенный костюм. Отложной воротничок туальденоровой рубашки неплотно охватывал его худую и темную в сетке морщин шею и некрасиво топорщился под подбородком. «Не следит за собой, а брови-то еще черные. Видать, лишнего костюма себе не купит».
Дмитрий Александрович помнил отца за праздничным столом другим: бывало, он громко и много говорил и громко смеялся. «И когда он успел так постареть? Без меня постарел», – с грустью думал Дмитрий, разглядывая сухое, со впалыми щеками, но все еще красивое лицо отца.
«Это что же, двадцать с лишком лет, как я ушел из семьи, нет, не ушел, отроился… – думал Дмитрий. – А Артем отроился? Конечно. И Анатолий отроится… А посмотреть на него и сразу можно сказать: он живет и будет жить здесь долго и прочно. Вот он сходил на кухню и принес отцу стакан холодной воды, и сделал это так, как может сделать только живущий здесь человек…»
– Что заскучал, Дмитрий Александрович? – спросила Женя, убирая от него тарелку с остатками студня. – Вообще за столом непорядок. Артемий Александрович, кончайте супружеский разговор. Вы же тамада, нашли место, где выяснять семейные отношения.
– Все! Для меня уже все: я пьян… Пускаю на самодеятельность. – Артем, сцепив ладони в замок, положил их себе на затылок. – Чечевика с викою да вика с чечевикою, – пропел он. – Растительное имя у тебя, женушка, вот и духи любишь «Белая сирень», а не в поле – на заводе прижилась…
– Не Вика, а Виктория, – в ее ярко-зеленых влажных глазах была обида.
– Вика с чечевикою да чечевика с викою, – снова запел Артем и вдруг вскочил со стула, поднял себе на плечи Танечку, все еще сидевшую за столом, но сонно моргавшую. – Эх, душа моя, Марина! Пойдем-ка уложим наших гражданят, смотри: и твой Алешка уже еле хлопает глазенапами, – и он вышел из комнаты, пригнувшись в двери, чтобы не ушибить дочку.
Марина увела Алешку. За ней ушла и Варвара Константиновна. Вика взяла у Александра Николаевича стакан с холодной водой, сделала несколько глотков и уронила голову в ладони.
– Ну уж коли начальство ушло и разрешена самодеятельность… – сказала как-то таинственно Женя. – Давайте выпьем? – она налила Дмитрию водки, себе – полрюмки коньяку. – Вика, ты…
Вика, подняв голову, коротко взмахнула рукой.
– Наливай… тоже коньяку.
– Чего вам положить? – спросила Женя Дмитрия, оглядывая стол. – Батюшки! Семга-то… Ай да Артемий Александрович. – На вазе лежал лишь один «стыдливый» кусочек семги. – Ну что ж, соленье Варвары Константиновны всегда выручит. – Она пододвинула миску с помидорами и подняла свою рюмку. – Hv?..
Женя смотрела своими добрыми глазами на Дмитрия Александровича, и он почувствовал себя так, как будто давным-давно знал ее.
– Красивая вы, Женя, – с какой-то легкостью сказал он.
– Да, я красивая… – тихо ответила она и вдруг энергично протянула свою рюмку навстречу тянувшейся к ней рюмке Вики, так же энергично чокнулась с Дмитрием и, запрокинув голову, выпила коньяк, сморщилась до слез и, сдерживая кашель, спросила: – А теперь?
– Все равно красивая. – Он тоже выпил, и они закусили помидорами.
Вика тоненько и жалобно затянула «Тонкую рябину».
– Счастливые они, – сказала Женя, показывая глазами на Вику. – Очень счастливые.
«Какая все-таки она!» – подумал о Жене Дмитрий Александрович. И то, как она, не стесняясь, рассматривала его, как первая предложила ему выпить с ней, как согласилась с ним, что она действительно красивая, как выпила коньяк, – все это было у нее не грубым, а простым и даже милым. Она, наверное, нигде не стеснялась быть сама собой.
– А не заскучаете вы у нас, Дмитрий Александрович? – спросила Женя. – Целый месяц. А у нас ведь народ рабочий, – она взглянула на отца; Александр Николаевич неопределенно хмыкнул.
– Я же отдыхать приехал, а отдыхать везде скучно.
– Мы вам скучать не дадим. – Женя бочком придвинулась к нему. – Вот я, например, покажу вам наш завод. Уже целый день уйдет… Нет, вы все-таки будете скучать. По Лидочке.
Дмитрий Александрович пристально взглянул на Женю. Женя выдержала его взгляд спокойно.
«Почему она сказала, что я буду скучать только по дочери, откуда она знает, каковы у меня отношения с Зиной?»
– Давайте выпьем еще? – сказал он.
– Нет, – тихо ответила Женя. – Вы очень хорошо сделали, что приехали.
– Почему вы так говорите? Вы знаете что-нибудь обо мне?
– Да, знаю. И о многом догадываюсь…
…Как бы мне, рябине, к дубу перебраться, —
тоскливо выводила Вика.
VII
– Ты что-то только пьешь, а не ешь, – сказал отец, хмуро глядя на Дмитрия, и тому показалось, что отец видит его восхищение Женей, удивлен этим и не одобряет.
– Так это ведь пока закуска… Ужин обещают настоящий, – ответил Дмитрий.
– Верно, Митя, чую, с кухни чем-то натурально-основательным пахнет, – подхватил Артем, появляясь в комнате. – Ого, Виктория Сергеевна! Вы уже начинаете побеждать коньяк!
Вика, растроганная собственным пением, как раз наливала себе рюмочку.
– Давай-ка и я с тобой, на мировую, – он попытался обнять ее за плечи.
– Рано мириться. Договорим до конца. – Вика отвела его руки и локтем опрокинула налитую рюмку. – А!.. Аллах с ней. – Она всплеснула руками и чуть не повалила бутылку, которую Артем успел поддержать.
– Согласен и на это: давай до конца договорим…
Артем сел рядом с женой. Но тут Марина внесла блюдо с котлетами и жареной картошкой.
– Однако с тобой, Витенька, договориться натощак… – Артем положил себе и Вике солидные порции. – Вот теперь можно вести серьезный разговор. Одни мы, что ли, с тобой поставлены обстоятельствами жизни в неудобные условия? Спроси хоть у Дмитрия: он много дней со своей супругой вместе прожил, скажем, если подсчитать в процентном отношении ко всей их семейной жизни?
Вика, не понимая, смотрела на него.
– Представляешь, что такое военная служба, да еще морская? Даже когда корабль в гавани стоит и с капитанского мостика окна квартиры видно, моряк права не имеет с корабля сойти. И жена к нему в гости пожаловать не имеет права. – Артем налил рюмки себе и жене и принялся за котлеты.
– Ах вот оно что, – Вика презрительно покривила губы, показывая, что все доводы Артема на один лад и это ей в высшей степени надоело. – Не обстоятельства жизни, а характер твой… – Она опять стала быстро краснеть. – Ладно, была, как ты говоришь, судьба. Народная судьба – война. Отвоевался честно. Вот и изуродовали тебя. – Вика ладонью прикрыла шрам на шее Артема. – Ну что бы тебе не работать на заводе? Видите, именно ему нужно отдать свои силы сельскому хозяйству! – Она в сердцах легонько толкнула его в щеку. – У!.. Злыдень. – Вика была готова заплакать и, чтобы скрыть это, стала поправлять на груди свои янтари.
Артем жадно ел и слушал жену с прощающей улыбкой. При последних словах Вики он вдруг обнял ее и резким движением привлек к себе.
– А я бы, знаешь, и в Сибирь маханул! – воскликнул он, прижимаясь щекой к ее лицу и с той же доброй улыбкой глядя на всех, кто был за столом. – Да не люблю неоконченных дел. Великую победу должны мы одержать в борьбе за хлеб… – он сказал это уже тихо и серьезно, медленно отпуская жену. – Ну ты-то сама почему не хочешь ехать ко мне? Тебя что-нибудь тоже, небось, захватывает вот так? – Артем энергично потер кулаком свою грудь. – И не отпускает. Захватила же тебя холодная клепка? И ты своей победы добиваешься.
– Холодная клепка! – Вика отшатнулась от Артема. – Тебе так и снятся победы. – Она подбоченилась и повернулась к Артему, словно выставляя напоказ свои новые бусы. – Никакой личной победы, было бы тебе известно, в освоении холодной клепки я не добиваюсь. Я просто работаю вместе с другими. Не я, так другие добьются. Нет, Артемушка, не это меня держит. Не деревенская я! Пойми. Я городская и нигде больше жить не смогу и не хочу. – Вика резко повернулась к Дмитрию, словно призывая его к совместной атаке на Артема. – А муженек тянет меня в какой-то пустынный район, который обязательно ему нужно сделать раем.
Дмитрий Александрович слушал перепалку супругов и думал: «Дружные, ох, дружные. На людях, ишь, как распалилась, а дома другой разговор будет у них…» Ему представилось, как Артем и Вика придут домой и оба почувствуют, что устали, что уж нассорились, и, наконец, улягутся в постель и еще будут говорить долго и мирно.
– Рая на земле быть не может. Да он и не нужен людям. Коммунизм людям нужен. А в деревне мы жизнь сделаем красивой… Эх, Вика, поверь: ведь приедешь ко мне. – Артем встал из-за стола и своим обычным движением заложил руки за голову. Прошелся по комнате и остановился за стулом Александра Николаевича.
– А знаете ли, чего не понимает моя горячо любимая жена? – обратился он сразу ко всем. – Каждый трудящийся человек, сознает он это или нет, обязательно живет для будущего. Это великий закон жизни. А?
– Артем, не нужно громких слов, – простонала Вика.
– При чем тут громкие слова, когда я говорю правду. Строим вот заводы, электростанции, каналы. Это нам нужно?! Позарез необходимо! Да строим-то ведь на века… А сами мы разве не пользуемся трудом тех, кто жил до нас?
– Нельзя же электростанцию строить из фанеры. Бетонная плотина и будет стоять века, – не сдавалась Вика.
– Хочешь сказать, само собой получается, что на земле человеческим трудом накапливаются богатства?
– Да, это естественно…
– Хорошо. Пусть. А возьмем человека в бою. Он знает: вот она, в сотне шагов перед ним, неминучая его смерть. И он идет на смерть. Ради чего?
– Артемушка… На войне тех, кто не выполняет свой долг, расстреливают. Не щадить жизни в бою – это обязанность, возложенная на солдата законом.
– Твоя правда, Артем, – вмешался в разговор Александр Николаевич. – Если у человека нет мечты о будущем и веры в него… то этот человек трус в бою, вор и лодырь в простой жизни.
Артем обрадовался поддержке и улыбнулся отцу.
– Так вот, женушка. Когда-нибудь мы должны были начать по-настоящему борьбу за хлеб. Вот мы и начали.
И отец, и Женя, и мать, и Марина, и Анатолий – все слушали Артема с тем вниманием, с которым слушают любимого в семье человека.
– Борьба действительно великая и героическая, – не унималась Вика: всеобщая поддержка Артема распаляла ее еще больше. – Была я у этого борца за будущее прошлым летом. Это только представить себе надо: голая выжженная степь, трактора не пашут, а, точнее сказать, пыль делают. Распахни мешок за плугом – в минуту полон земли будет. А живут как! Домики им привезли: комнаты Длинные, узкие. И такую комнату получить – счастье. А питание? Приехала я, а у моего Артемушки полсотни яиц впрок наварено вкрутую…
– У меня еще и сало было, и пшено… А вот насчет земли ты права. Да, недаром говорят, что освоение целины – это и есть подвиг нашего поколения.
– Разве что так! – снова перебила Вика мужа. – А для настоящего? Все, что вы делаете для настоящего, суховеи жрут, – на засуху работаете.
Артем всерьез нахмурился, видимо, задела его жена за больное.
– Знаешь что… Вика. Вот едешь иной раз по степи и думаешь: чтобы земля, наконец, узнала настоящую человеческую заботу и любовь, она должна была прожить целую историю вот такой ковыльной, горько-полынной, заросшей колючками. Идешь и думаешь: когда-то вот тут бродили дикие кочевники, и им не было дела до плодородности земли. Войны отрывали от земли человеческие трудовые руки. Бывало, землей овладевал хищник и бросал ее, истощенную. Садился на землю помещик, и земля поливалась потом и кровью рабов. Никто не заботился, чтобы защитить ее от суховеев, от зноя… А она, матерински щедрая, ждала… человека, его помощников – могучих машин.
– Машины машинами, а вода? – не унималась Вика. – Рано взялись. Вот когда построят электростанции на Волге, когда заставят Волгу самое себя по полям разливать, может, и выйдет что-нибудь.
– Эк, развоевалась, – почти прикрикнул на сноху Александр Николаевич. – Погляди, снегу-то нонче сколько, может, и без Волги обойдемся.
– Мою думку угадал, папка, – обрадовался Артем. – Ежели уродит… миллион пудов одному только нашему совхозу можно будет взять. – Слова «миллион пудов» Артем сказал так хорошо, с такой мягкостью и в то же время с такой страстностью, что сразу стало ясно: этот миллион – его заветная мечта.
– А ну-ка, девушки, давайте чай, – сказала Варвара Константиновна.
Марина и Женя кинулись ей помогать, а Вика, так и непонятая, обиженная, надулась и осталась сидеть на месте.
Александр Николаевич прошелся по комнате.
– Так, говоришь, из плена вырвался? – опять спросил он, останавливаясь около Дмитрия. В его глазах была колкая насмешка.
– Я, папа, не зря это сказал, – выдерживая взгляд отца, ответил Дмитрий.
– Так-так, – неопределенно протянул Александр Николаевич.
