Текст книги "Отец"
Автор книги: Георгий Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 39 страниц)
Но чем же необыкновенен был минувший день? Перебрав все события дня, Дмитрий Александрович ясно увидел, что все они возвращали ему прошлую личную жизнь, и уже в хорошем ее качестве. Ему до острой душевной боли захотелось, чтобы такой же день настал и для Зинаиды Федоровны. Ведь это прежде всего нужно было ему самому, потому что это было настоящим продолжением счастья, найденного сегодня. Но дожила ли она до такого дня, готова ли встретить его так же, как он? Он включил лампу и достал из кармана письмо жены.
«Да, она тоже перестрадала много. Она другая теперь», – решил он, перечитав письмо.
Когда рано утром он в своих домашних туфлях, поставленных у тахты дочерью, вышел в прихожую, то в приоткрытую дверь кабинета увидел отца и мать.
– Так и пиши: «Любезная Зинаида Федоровна», – говорил Александр Николаевич, сидя на диване в одном исподнем. – Чем тебе не нравится?
– Старомодно, Саша, и не по-родственному, – ответила Варвара Константиновна. Она сидела в кресле, склонившись над столом.
– Не по-родственному? А раньше так письма и писали. Бывало, получит какой-нибудь матросик – такой, что начальство ему все зубы пересчитало, такой, что самый униженный на корабле человек, – получит такой матрос письмо, а ему родня пишет: «А еще, Емельян Афанасьевич, вам низко кланяются…» – и перечисляют всех родственников. И подумает матросик, что есть люди на свете, для которых он не последний человек, есть люди, которые ему еще низко кланяются.
– Ну, развел антимонию.
– Не антимония, а дело. А как ты ей напишешь? Зинуша? Зиночка? Дочка? Сама видишь: не годится.
– А что если так: «Здравствуй, любезная наша Зинаида Федоровна». Понимаешь: наша.
– Вот это подходяще. Согласен.
Дмитрий Александрович на цыпочках пошел в кухню. В это утро он брился и завтракал дома.
XVIII
К десяти часам утра Дмитрий Александрович освободился от всех праздничных дел, требовавших его обязательного присутствия на крейсере. Улицы Славянского Порта уже вовсю шумели праздником. В город на День флота нахлынули тысячи гостей из других городов, приехали шефские делегации со всех концов страны.
Праздник должен был вот-вот начаться, и народ тянулся к набережной морского канала. Книжные киоски, палатки с мороженым и газировкой торговали бойко. Погода пока не угрожала ненастьем, солнце светило щедро. Многие дома украсились гирляндами флагов расцвечивания. Праздничный вид флотского города уже веселил людей, готовых интересно провести день.
Все начиналось с водного праздника на канале; потом гулянье продолжалось в матросском парке, где в эстрадном театре и летнем кино давали концерты московские и ленинградские артисты, показывались морские кинофильмы, в читальне должны были состояться встречи с писателями-маринистами, с мастерами шахмат и шашек. Обо всем этом оповещали яркие афиши.
Военные моряки пока совсем редко попадались на улицах, и гости были предоставлены самим себе. Дмитрий Александрович шел по улицам в парадной форме, со всеми орденами. Он знал, что вся его плечистая фигура исполнена чисто морского вида, и понимал, что уважительные взгляды встречных относятся к нему. Но он думал о том, что гости флотского города, все эти самые разные люди: и девушки в лучших своих нарядах, и пареньки с любовью к морю в глазах, и пожилые, изрядно потрудившиеся на своем веку люди – все они были советскими людьми, которые приехали в город не просто гулять и веселиться. Это было народное паломничество к боевой славе Балтийского флота. Именно поэтому и дарили его, боевого морского офицера, гости города такими полными уважения взглядами, в ответ на которые хотелось отдавать честь.
Сам Дмитрий Александрович тоже все больше и больше проникался ощущением всенародного праздника, и когда проходил мимо братской могилы с бронзовым солдатом и матросом, то, подчиняясь охватившему его чувству, он приблизился к могиле. Официальное возложение венков было определено ритуалом праздника в свое время. Но подножье памятника уже окружал валок из множества букетов и самодельных венков. Многие букеты повяли, и это показывало, что срезаны они давненько и везли их сюда издалека.
Дмитрий Александрович отдал честь братской могиле. И вдруг ему вспомнился рассказ Артема о могиле героя гражданской войны балтийского матроса в далеком заволжском городке. Артем тогда сказал, что раздумья у таких могил пробуждают небывалую жажду жизни. «Да, да. Именно во имя нашей сегодняшней жизни они шли на смерть, – думал Дмитрий Александрович, стоя у памятника. И отец мой когда-то не страшился смерти. И вот я с ним встречаю наш флотский праздник».
Покинув могилу, Дмитрий Александрович пошел к каналу в общем потоке людей.
Незадолго до ухода с крейсера он позвонил из своей каюты домой. Ответил отец – только он был дома. И вот что он доложил. Саша пришел утром рано: заботливый паренек. Принес дрова из подвала. Оказывается, еще вчера Варвара Константиновна сговорилась с Анастасией Семеновной насчет домашнего праздничного обеда с пирогами. Сейчас дети с бабушкой пошли по магазинам за продуктами. А он от самого торжественного подъема флага не уходит с балкона и смотрит на гавань, на улицу. Напоследок Александр Николаевич сообщил, что Саша остался недоволен билетами, присланными Дмитрием с матросом, что он придумал кое-что получше и велел Дмитрию приходить к маяку.
«Интересно, что это малый затеял, – думал Дмитрий Александрович, идя к уже видимой в конце улицы башенке маяка. – Билеты не понравились! Вот и завоевывай уважение у сына. Да знает ли он, как доставать эти билеты?» На трибуну, то есть на помост с сиденьями, прислали на крейсер всего два билета. Взять эти билеты командиру себе было бы просто неприличным, пришлось послать домой входные билеты на бульварчик на берегу канала, в середине которого и была трибуна. Дмитрию было жаль стариков, которым предстояло выстоять весь водный праздник на ногах. Пожалуй, отца даже надо будет увести пораньше: не слишком ли велика за эти дни досталась его больному сердцу работа?
Неожиданно перед ним оказался вынырнувший Саша. И тотчас рядом с ним встала Лида.
– Дмитрий Александрович! – торопясь заговорил Саша. – Ух, как мы боялись, что не встретим вас. Не надо теперь к маяку ходить. Это я думал к товарищу проводить всех: у него квартира с балконом и канал видно весь, только издалека. А теперь все лучше устроилось. Бабушка и дедушка на трибуне сидят.
Сашин приятель был сыном офицера, назначенного следить за порядком. Благодаря этому «знакомству» старики Поройковы и прошли на трибуну.
– Это, брат, по блату называется, – сказал Дмитрий Александрович.
– Ничуть. Просто пришлось объяснить, что дедушка – старый балтийский революционный матрос.
– А ты откуда это знаешь? – удивился Дмитрий.
– Лида все рассказала.
– Ну хорошо, дедушка с бабушкой устроились, а Анастасия Семеновна?
– Она на солнце долго не выдерживает. Пошла к вам домой обед готовить.
Дмитрий Александрович посмотрел на довольные лица своих детей. «До чего же это хорошо, что в такой день мы все вместе, – подумал он. – Вместе? Да это же ведь желание Зинаиды Федоровны. Это ее письмо было толчком к тому, чтобы все начало устраиваться».
– А знаете, ребятки, – Дмитрий взглянул на часы. – У нас еще минут пятнадцать есть. Пошли, дадим телеграмму маме во Владивосток, с праздником поздравим?
– Дмитрий Александрович… – заговорил было Саша.
– Слушайте, Александр Дмитрич. Давайте бросим дурака валять. Какой я тебе Дмитрий Александрович, когда мы с тобой родные отец и сын? Для доказательства я тебе за твою изысканную вежливость могу лупцовку задать, чтобы не задавался. И даже милиция не посмеет вмешаться в такое наше семейное дело.
– Нет, я просто хотел сказать, что дедушка с бабушкой…
– Ничего ты не хотел сказать, упрямый мальчишка. Идем.
Идя между своих детей и обнимая их за плечи, Дмитрий Александрович начал сочинять телеграмму.
– Значит, так и сообщим, что все мы вместе встречаем праздник: и Саша, и Лида, и дедушка, и бабушка, и Анастасия Семеновна, – что все шлем привет и поздравляем.
– И целуем, – вставила Лида. – И хотим, чтобы она скорей приехала.
– Согласен. А ты как, Саша?
Саша промолчал.
– Молчишь – значит, тоже согласен.
На подачу телеграммы ушло полчаса: пришлось дойти до гостиницы, только там был работающий пункт по приему телеграмм. И когда Дмитрий Александрович с детьми пришел на бульвар, каналом уже проходили «ряженые» катера – обычные рейдовые катера, с помощью фанерных надстроек преображенные в потешные купеческие и пиратские корабли. Их не было видно за толпой на берегу. Доносилась лишь неистовая пальба из древних бомбард и пищалей, над каналом клубился черный дым, и оттуда тянуло пороховой гарью. Диктор старательно пояснял, что купцы пустились наутек, а пираты устремились на абордаж. Тысячи зрителей на берегах канала кричали и смеялись, любуясь водяной потехой.
– Эх, торпедные катера уже прошли, – огорченно сказал Саша, убыстряя шаг.
Торпедные катера с огромными флагами Советского Союза и союзных республик открыли праздник, пройдя на полном ходу каналом мимо зрителей. Можно было только жалеть, что такое эффектное зрелище пропущено.
– Ну, Санек, что мы с тобой не балтийцы, торпедных катеров не видывали? – сказал Дмитрий Александрович. Они как раз обходили трибуну. – А где же сидят дедушка с бабушкой? Хорошо ли?
– Подальше отойдем и увидим их.
От летнего кафе была видна верхняя часть трибуны. В одном из последних рядов Дмитрий своими зоркими глазами различил сидевшего у ближнего края, сразу за перильцами, Александра Николаевича. Старика, в его черном грубошерстном пиджаке, донимало солнце, и он отгораживался от него газетой. Варвара Константиновна сидела за ним. Судя по тому, как отец то и дело наклонялся к матери для того, чтобы что-то сказать, старикам было интересно.
– А теперь, – сказал детям Дмитрий, – можете быть свободны. Идите и проныривайте, откуда лучше смотреть. И ты, Лида, не больно надоедай брату. Он ведь старше, и у него свои дела. Как, Саня?
– Пускай уж, – отвечал Саша.
– Вот вам на мороженое и вообще… – Дмитрий подал Саше пятерку. – Бери, как старший. Ну, марш! Я буду вас ждать здесь.
Дети нырнули в толпу, а Дмитрий Александрович зашел за балюстраду пустовавшего кафе и сел к угловому столику, откуда он мог видеть на трибуне своих стариков.
Публика прихлынула к берегу канала. Люди ото всего были в восторге. Над головами в вытянутых руках то и дело мелькали аппараты фотолюбителей, и множество детишек восседало на отцовских плечах. Диктор давал пояснения, пересыпая свою речь немудрящими шутками.
Все, что происходило на канале, Дмитрий Александрович видел на генеральной репетиции. Когда по каналу пошли челны Степана Разина, то по сплошному хохоту зрителей Дмитрий догадался, прежде чем об этом сказал диктор, что в воду сброшена персидская княжна и что эта княжна, едва погрузившись в воду, мгновенно скинула свои восточные наряды и, обернувшись спортсменом-матросом, стремительным кролем поплыла прямо к трибуне.
Мысленно следя за карнавалом на воде, Дмитрий наблюдал за веселившимся народом и, когда перед его глазами никто не мельтешил, посматривал влево на отца и мать.
«Письмо они к Зинаиде написали, – думал он. – А отправили ли? Может, мне еще покажут? Нет, обязательно отправили. – Дмитрий взглянул на часы. – Во Владивостоке уже дневные празднества закончились. Зина прожила этот день, не раз вспомнив Славянский Порт. Ей, наверное, сейчас особенно тяжело. Моя телеграмма придет к ночи. О чем же, как будет Зина всю ночь думать? Жестокая для нее будет ночь. Дети тоже подписали телеграмму. Они зовут мать… Но как мы встретимся? Так же, как после войны? Нет. Тогда между нами было страшное. Теперь же все будет чисто, правдиво. Мы снова будем мужем и женой. А возможно ли это?»
Новый взрыв шума и хохота прервал размышления Дмитрия Александровича.
На канале, как сообщил диктор, показалась «Севрюга» – буксир, ряженный под всенародно известный пароход из фильма «Волга-Волга». На этом ряженом буксире Кисель, исполнявший роль Бывалова, вез самодеятельность крейсера.
– По какому праву запрещаете нам в гавань войти? – послышался голос Киселя из мощного репродуктора на «Севрюге».
– По приказанию военного коменданта города, – ответили по радио с берега. – В вашей команде есть не по форме одетые.
– Так мы же самодеятельность, – возмутился Кисель. – Нам сегодня в матросском парке концерт давать.
– Комендант города приказал передать: самодеятельности у нас своей хватает.
– А такой именно нету. Передайте просьбу товарищу коменданту просмотреть наши выступления.
– Комендант города на трибуне. Разрешает начинать.
– Ясно, вижу! – обрадовался Кисель. – Начинаем концерт самодеятельности… – Могучий хор заглушил слова Киселя – Бывалова.
«Севрюга» была выдумкой Селяничева.
Дмитрий вспомнил своего бывшего замполита, его уход с крейсера, свой разговор с Арыковым, угрозу адмирала и свою недавнюю готовность покориться судьбе и даже уйти с флота. «Нет, нас, таких-то, как я, как Селяничев, никакому черту-дьяволу зубами и когтями от флота не отодрать. Мы будем служить, пока Родине нужна наша служба. Это Арыков уже обеспечивает себе холостяцкое бытие на солидной пенсии, для чего и квартиру в Ленинграде содержит. А нам о пенсиях думать рано, да и ни к чему. Надо жить и служить с открытой душой и сердцем».
Праздник шел своим чередом. После «Севрюги» прилетел вертолет и повис в воздухе перед трибуной. С вертолета выбросили гимнастические кольца, и шесть гимнастов один за другим, показав свое мастерство, отважно прыгнули с десятиметровой высоты, делая вид, что они просто по нечаянности сверзились, и падали, барахтаясь и кувыркаясь. Но в воду все вошли чистенько, как плоские камушки-голыши, брошенные ребром. Потом протрещали скутера. Словно пластуя ветер косыми парусами, бесшумно пролетели яхты. И, наконец, из канала на берег вышел целый взвод сказочных витязей – легководолазов, с ними «дядька их морской» с бородищей из размочаленного пенькового каната. Они выпустили в воздух стаю голубей, которых пронесли под водой в резиновых мешках с кислородом, но выпустили так, что показалось, будто голуби сами вылетели из воды. Диктор пошутил, что голуби тоже прошли легководолазную тренировочку. Последняя пара витязей вышла из воды с транспарантом: «Миру – Мир».
На этом праздник на канале закончился.
– Ну и феерия, – как-то загадочно сказал Александр Николаевич, спустившись с трибуны и подходя к Дмитрию.
– Доволен ли ты, папа?
– Да как тебе попонятней сказать. Спасибо тебе, Митя. Патриотический праздник.
– Дети-то где? – спросила Варвара Константиновна.
– Догонят, – успокоил ее Дмитрий. – У них свой дела. И пока эти дела правильно идут. – Он взял отца и мать под руки. – А тебе, мама, понравилось?
– Очень нарядный праздник, Митя.
– Устали вы, наверное? Может, машину какую поймаем? – спросил Дмитрий, наклонясь к своим старикам. Они как раз вышли с бульвара.
Александр Николаевич выдернул свою руку из-под руки сына и, хорохорясь, пошел впереди.
– Слушай-ка, Митя, что старик сказал: мне, говорит, сам Никита Сергеевич Хрущев, мой самый высший партийный руководитель, пример в жизненной подвижности показывает. Я, говорит, конечно, постарше его, а все же за короткий срок Волгу, Каму и Балтику посетил. Видал, какой гардемарин.
«Гардемарин» остановился и, обернувшись к ним с откровенно зазнайской улыбкой, подождал, пока они приблизятся.
– Это какой же дурак на машине в таком многолюдстве поедет? – сказал он.
Как будто во всем городе объявили антракт. Улицы снова запрудились народом, валившим на гулянье в матросский парк, в сад Дома офицеров, в гавань, чтобы побывать на боевых кораблях, к яхт-клубу, откуда отправлялись на морскую прогулку катера. Вокруг грузовых автомобилей-буфетов стояли плотные очереди, и в киосках уже не хватало мороженого и газировки. Теперь на улицах было много гуляющих военных моряков и среди них моряки с польских кораблей, пришедших на праздник с визитом дружбы.
Александр Николаевич шел, пробираясь в народе и приглядываясь ко всему ставшими вдруг цепкими глазами. Лишь у дома, уже на просторном тротуаре, он сказал:
– Кажется, я все-таки устал.
Придя домой, он вынес на балкон стул. Погода к этому времени стала угрожать дождиком: с моря налетали низкие тучи, разорванные на серые клочья, и тогда вид гавани и города тускнел. Но стоило выглянуть солнцу, как все вокруг начинало снова пестреть яркими красками, даже на самых дальних кораблях в гавани просматривались гирлянды флагов расцвечивания.
– Бери и ты какое-нибудь сиденье, – предложил Александр Николаевич Дмитрию.
Но Дмитрий отказался. Облокотившись на перила и, помедлив, он сказал:
– А я с детьми поздравительную телеграмму во Владивосток послал.
– Это хорошо. Мы со старухой тоже ей письмо сочинили. Написали откровенно, как гостим здесь и как у нас все устраивается. – Вид старика показывал, что душевное состояние его безмятежно. Он, поднявшись со стула, тоже облокотился на перила рядом с Дмитрием. – А праздник, говорю, патриотический. И подумать только, как за мой век душа общей нашей жизни изменилась! Возьми хоть любовь к родной земле. У редкого человека ее в душе нет. Патриотического чувства, значит. Я вот начинал службу в царском флоте. Верно служил. Землю родную, народ, море любил – словом, отечество. А вот бога да царя, а потом и войну с немцами все больше и больше ненавидел, жизнь на родной земле была ненавистная…
Такие, как я, вместе с Советским государством всю его историю прожили. До самого сегодняшнего дня. А какими мы чувствами сегодня живем? Сам подумай: какая душевная жизнь была у матроса царского флота и какая она есть у гражданина Советского Союза сейчас.
Тут Александр Николаевич примолк, потому что к нему подошла Лидочка.
– Вот и мы, – сказала она.
– А где же это вы пропадали? – спросил Александр Николаевич.
– Вас искали.
– А Саша где?
– Тоже пришел. Он на кухне с тетей Настей.
– Иди-ка и ты, внучка, помогай по хозяйству. Скажи бабушке, мы есть хотим. – Александр Николаевич подтолкнул Лиду и, плотно прикрыв дверь на балкон, вернулся к Дмитрию. – Это я все про твои дела, Митя, говорю. Считай, вслух думаю. Вот вижу я флот перед собой. Совсем новый. Ни одной коробки, которая еще при моей службе плавала, не осталось. Будто новое поколение кораблей сменило старое, как в человечестве. А ведь новые корабли-то и строило новое поколение людей. И так каждое поколение людей создает свое новое на смену старому. Так-то и на заводах новые станки появляются тоже, и на полях машины обновляются. А для чего это делается? Для Новой жизни. Чтобы душа общей жизни еще прекрасней стала. Вот это уж вечное. Я, к примеру, помру раньше тебя, а сегодня мы с тобой вместе переживаем такое, о чем я давным-давно мечтал, а ты не мечтал, ты почти готовое взял, тебе только отстаивать пришлось. Есть у нас и общая мечта – коммунизм, значит. Я знаю, что он будет, а не увижу, и ты не увидишь его в полном виде, а уж дети твои, мои внуки, увидят обязательно. Вот и выходит – общая жизнь, она все по-новому и по-новому и к лучшему складывается, и надо в своих личных делах к новому все время примериваться; тогда и пойдет у тебя все правильно. Смотрю я на твою квартиру. Какая красота. – Александр Николаевич приоткрыл дверь и заставил Дмитрия заглянуть в столовую, где Саша и Лида ставили на стол парадную посуду к обеду. – Мы стремимся, чтобы такая красота в быту была всем доступна. Да вот ведь вопрос: какой человек в этой обстановке живет? Может быть, что из-за лакированного буфета он изменений в общей жизни не увидит? Со старого для себя примеры будет брать. До беды доживется он так-то.
– Папа, ты о Зинаиде говоришь? – спросил Дмитрий.
– Именно о ней. Проспать многое может человек. Да только он и проснуться может и вдруг увидеть новую красоту, потянется к ней, и, если уж ему трудно станет дотащиться, – страдать он будет, да еще как.
– Папа, ты хочешь сказать, что Зина уже другая, она понимает новую жизнь, она придет к ней?
– Могу это предполагать.
– Значит, я будто из новой жизни ей телеграмму дал сегодня?
– Ты телеграмму, а мы, значит, письмо послали, чтобы ехала сюда.
– Ну хорошо, она приедет, а дальше как… Чувство не воскресишь?
– Это в смысле любви? Если вы каждый свою вину перед другим сердцем осознали, значит, и чувство есть, не угасло. Теперь-то уж я тебе все сказал. Можно и пообедать.
На следующий день Зинаида Федоровна прислала телеграмму, в которой сообщала, что ждет подробного письма.
Александр Николаевич, пробыв на крейсере у Дмитрия, заторопился домой, да приболел и прожил в Славянском Порту еще пять дней.
После его отъезда Варвара Константиновна оставалась править домом Дмитрия.
