Текст книги "Отец"
Автор книги: Георгий Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)
IX
«Владимир Короленко» был старым теплоходом. Алешка еще до отплытия обежал его и не замедлил высказать свое разочарование:
– Уж не могла на новый дизель-электроход достать билеты, – неизвестно кого укоряя, сказал он. – Тут и каюты, как пеналы для карандашей. И все неинтересное.
– Ишь ты, турист-стрекулист. – Александр Николаевич дал внуку легкого подзатыльника.
Когда же «Короленко» выбрался на стрежень и ходко пошел навстречу теплому летнему ветру и зелено-голубому простору Волги, а все пассажиры разбрелись, гуляя по террасе, Александр Николаевич строго выговорил внуку:
– Во-первых, наш теплоход носит имя замечательного писателя, уж за одно это ты должен уважать его. Потом – он мой знакомый, еще с гражданской войны. До революции он, понимаешь ли, принадлежал не то акционерному обществу, не то товариществу «Самолет» и был окрашен в розовый цвет, в его каютах ездила привилегированная публика. А теперь, видишь, он служит нам. Так ты, Алешка, путешествуй с интересом, и чтобы я от тебя такого больше не слыхал.
Сам Александр Николаевич преобразился с первого же часа поездки. Будто он уж много раз так-то, в свое удовольствие, путешествовал на комфортабельных пароходах, и пользоваться всеми удобствами для него было привычно. Погуляв на террасе, он повел семью в салон первого класса обедать. За обедом он потребовал директора ресторана и сделал ему выговор за несвежую горчицу и черствый хлеб. При этом старик любовался пейзажем, проплывающим за широким зеркальным окном салона, и всем своим видом показывал, что горчица и хлеб – пустяки, конечно, но он просил бы товарищей из обслуживающего персонала не заставлять его досадовать даже на эти пустяки.
– Ты чего раскапризничался? Министр какой, – осуждающе заметила мужу Варвара Константиновна, когда директор ресторана удалился с извинениями.
Александр Николаевич улыбнулся ей так, словно ему даже слов не хотелось тратить, чтобы объяснять то, чего она не понимает и что она сама теперь должна научиться понимать.
Он словно решил показать себя супруге с совершенно незнакомой ей стороны; он принялся заботливо ухаживать за ней; предупредительно находил для нее удобное местечко на террасе и раскладывал шезлонг; ходил в буфет за нарзаном и конфетами для нее. Он строжил внуков так, что они не огорчали бабушку непозволительными шалостями и были детьми, за которых во время всего путешествия не приходилось краснеть. Александр Николаевич вдруг стал следить и за собой. По утрам он оказывался самым первым клиентом судовой парикмахерской и ежедневно принимал душ. Свой парусиновый костюм он через ночь отдавал в утюжку проводницам и один раз даже попросил его выстирать.
В каютах первого и второго класса ехали все больше отдыхающие люди. Александр Николаевич быстро перезнакомился с пассажирами и проводил много времени в беседах. Его собеседниками были инженеры, учителя, музыканты, даже профессор-математик. Старик окрестил теплоход плавучим университетом.
Волгу он назвал богатым проспектом, украшавшим страну. Строительством Куйбышевской ГЭС он был просто потрясен. Его одинаково радовали нефтяные вышки в Жигулях и цементные заводы Вольска. На больших стоянках он первым сходил на берег и, увлекая за собой всю семью, торопливо осматривал города.
В Саратове Поройковы побывали у памятника Чернышевскому. Разговорчивый паренек, фотографировавший девушку у монумента, сказал им, что на этом самом месте до революции был памятник палачу мужественного революционера – царю Александру Второму.
– Видишь, как вершит свой суд история, – сказал, словно подумал вслух, Александр Николаевич.
Варвара Константиновна видела, что ее муж будто все больше и больше наполнялся жадностью к жизни.
– Как вернешься, отец, да как доложишь врачам про поездку, они после этого всем пенсионерам будут прописывать путешествия по Волге, – пошутила она как-то.
– И правильно сделают. Новое, как видишь, оно всегда бодрит. Да вот беда какая: не припомню я старую Волгу. Годы, что ли, прошли долгие, и оттого у меня в памяти все осталось каким-то серым. Даже в больших городах было много деревянного: хоть пристани возьми, хоть баржи, деревянные, черномазые, и набережные пыльные, булыжником мощенные. А теперь речные вокзалы, цветники, бетон да асфальт, и баржи все железные, белые, самоходные, и радио на них. – Александр Николаевич помолчал и, словно жалуясь, закончил: – Никак с прошлым в уме сопоставить не могу, оттого, наверно, и памятных мест не узнаю.
Очень значительным пунктом для путешественников был Ульяновск. Особенно ждали его дети: им сказали, что обязательно сводят в дом, где жил Володя Ульянов. Алешка пересказал Лидочке все книжки о детстве Ленина, читанные им самим и вслух его матерью. Рассказывал он по-мальчишески коротко, но с такими интересными деталями, что его внимательно слушала и маленькая Танечка.
В дом вошли не сразу. Александр Николаевич задержал всю семью, потянувшуюся было за торопливыми экскурсантами, сказав:
– Остепенитесь. Не в кино спешить место занимать. – Он оглядел фасад дома и медленно, словно запоминая, проговорил: – Окон-то десять, значит. А вот это по-хозяйски, от пожара защита, – он указал на кирпичные высокие стены, отгораживающие двор дома от соседних домов. – Вот и довелось нам побывать здесь, Варя… А помнишь, как с Ильичом прощались?
Не ответив мужу, Варвара Константиновна пристрожила горевших нетерпением детей:
– Смотрите не забалуйтесь. – И взяла Танечку за руку. – Идем? – спросила она старика. Тот кивнул головой и первым ступил на ступеньку крылечка.
Экскурсовод, молодая женщина, вела экскурсию как-то по-особенному, по-домашнему, что ли. Ее комментарии были кратки и при необычайной простоте очень глубоки по смыслу, который, пожалуй, никакими словами и не воспроизвести; она словно понимала, что само посещение этого дома уже акт нравственного самовоспитания. Тут все было не такое, как в любой большой семье, и все было именно такое: простые кровати, накрытые простыми одеялами, и столы, и стулья, и вся остальная мебель, и книги, и немногие сохранившиеся игрушки.
Александр Николаевич остановил жену около корзинки со спицами и мотком шерсти. «Понятно, как и какие люди здесь жили?» – спросил он взглядом потеплевших глаз. Варвара Константиновна и сама находилась в атмосфере домашности, будто порядок в доме, все вещи, храня следы прикосновения к ним рук Марии Александровны, открыли ей заботливую, ласковую и строгую душу матери, давшей миру величайшего человека.
После осмотра дома Александр Николаевич вышел на улицу посуровевший и просветленный. Он вдруг стал таким, каким Варвара Константиновна помнила его во время их редких встреч в революцию, в гражданскую войну – полным отваги бойцом, готовым отдать жизнь за правое дело, и жизнелюбом. «Ах ты, морская душа», – подумала она, глядя на худое лицо, на сухую фигуру мужа.
Кама по сравнению с Волгой показалась Александру Николаевичу не так сильно изменившейся за послереволюционные годы. И вода в реке была все такая же красноватая, как он говорил, будто настоенная на корье, и лесистыми остались красные крутые берега, и дождило, как встарь.
В гражданскую Александр Николаевич воевал на кораблях, действовавших на Нижней Волге и Каспии. Однако он знал, как сражались братки-балтийцы и на Каме. Когда «Короленко» стал приближаться к Красному Бору, старику взгрустнулось.
– К святому месту подходим, – сказал он жене. – Пойдем погуляем. Рассказать тебе должен.
– Красный Бор – пристань – будет скоро по расписанию. По-старому – это селение Пьяный Бор. Здесь погибла канонерская лодка «Ваня-коммунист», а на ней нашел себе могилу первый комиссар нашей военной флотилии Николай Маркин. Помню, бородку носил. В четырнадцатом году его только призвали во флот, а я уж к тому времени наслужился.
Рабочий был человек. И сразу же в подпольную партийную работу втянулся. А что это было тогда? Конечно, первым делом подъем масс на борьбу с самодержавием, за Советскую власть. Да ведь прежде надо было души наши просветлить и ленинскую правду в головы вложить. Теперь-то я так думаю; если бы нас такие, как Маркин, коммунисты не воспитывали, то и любовь у нас с тобой, Варя, другая тогда была бы. Кто знает, может, и сгибла бы ты от матросской любви… – Александр Николаевич обнял жену за плечи, накрытые пуховым платком. – В высшей степени коммунист был товарищ Маркин. Простой матрос, а сразу после революции в Народном Комиссариате иностранных дел работал. А потом, как гражданская война разгорелась, партия его послала в Нижний-Новгород, и он там организовал нашу военную флотилию. Молодым еще погиб. И сейчас бы жил. Тоже, конечно, в очень пожилых годах был бы.
Красный Бор «Короленко» проходил уже ночью. Александр Николаевич вышел из каюты и долго пробыл на палубе, всматриваясь сквозь дождь в темноту. Вернулся он опечаленный: так и не довелось ему увидать эти места.
В Пермь «Короленко» пришел днем. Снова до Астрахани он уходил на следующее утро. По случаю долгой стоянки Александр Николаевич вывел свою семью на берег, осмотрел, не торопясь, речной вокзал, остался доволен его помпезным видом (сказал, что как в столицу приехал) и нанял от вокзала шестиместный лимузин, велев шоферу прокатить его с супругой и внуками по городу, показать самое красивое.
Около оперного театра Александр Николаевич потребовал остановить автомобиль и немного погулял в сквере. Город порадовал его буйной зеленью, отличным асфальтом, а главное – окрашенными в палевый, или, как он сказал, в ленинградский, колер домами:
– Нашему городу далеко еще до такого. Наши еще не умеют. – Этими словами Александр Николаевич положил конец экскурсии и сказал шоферу, чтобы тот подъехал к лучшему ресторану.
Варвара Константиновна заметила, что, может, лучше зайти в магазин, купить закусок и попросту попить чайку на теплоходе. Старик даже не ответил ей.
В ресторане «Урал» он заказал такой обильный обед, что привыкшая к экономии Варвара Константиновна испуганно поежилась.
– Доведется ли еще нам с тобой, Варя, так-то попользоваться заслуженным? Что лишнего истратим, на обратном пути сэкономим. Теперь в дороге не проедимся: вниз по течению поплывем, живо дома будем. Подумаешь – расход: нам с тобой по бокалу вина да по пломбиру всем, – сказал Александр Николаевич с укоризной жене.
Когда же за обед пришлось отдавать семьдесят рублей, он смутился и, уже выйдя из ресторана, решил идти к вокзалу пешком: было близко, и для променада после обильного обеда не мешало – так он объяснил свое решение.
«Короленко» стоял у причала тихий и безлюдный. С его палубы видны были и Камская ГЭС – выше Мотовилихи, и железнодорожный мост ниже города, и сам город. Любуясь вечерней рекой и бледным золотистым закатом за Камой, Александр Николаевич вслух размечтался о том, что хорошо бы побывать за Уралом, в Сибири, поплавать по тамошним могучим рекам. Тут-то Варвара Константиновна осторожно и напомнила мужу о его обещании поехать с Лидой к Дмитрию.
Как ни хорошо, как ни весело было Лиде на теплоходе, она ждала обещанную дедом встречу с отцом и матерью, хотя и не говорила об этом. Обещание надо было выполнять. А это было трудное дело. Поэтому старик сразу не сказал жене ничего определенного, а в тот же вечер написал письмо Дмитрию, в котором коротко описывал семейное путешествие и велел назначить срок, когда к нему приехать вместе с внучкой повидаться.
– Это значит, пускай он пока пораскинет умом, пусть понимает, что перед дочерью он не все выполнил, – сказал он Варваре Константиновне. – А мы тоже еще подумаем об этом деле.
На обратном пути старики думали об этом, но никто не решался заговорить первым.
Когда «Короленко» снова вышел на Волгу и сухой горячий ветер заволжских степей напомнил о близком конце поездки, Александр Николаевич, наконец, сказал:
– Обоим нам к Дмитрию надо бы ехать. Да поистратились мы. Один, пожалуй, поеду?
– Трудное, Саша, для тебя это дело. Не по здоровью, – заметила осторожно Варвара Константиновна.
– А этак-то по здоровью? Когда тебе, как у дерева, под кору червяк забрался и точит… точит?
Старые супруги сидели в каюте одни; их внуки резвились на террасе, и можно было поговорить не торопясь и как-то подумать над тем, чтобы растоптать этого мерзкого червяка, который был стыдным семейным несчастьем.
– Вспомни, Варя, нас молодыми. Очень хрупкое счастье было у нас поначалу. А ведь решились Митю народить. Сейчас он по чинам и орденам первый бы человек должен быть в семье. Для того берегли и растили. А что получилось? И черт бы с ним, с Митькой, и с его сорокой, или, как там говорят, кукушкой. Или у нас нет настоящих детей? А вот беда его, как собственный позор, меня тяготит. А может, это от злости, что самого первого своего внука и одним глазом не видал? Гонор, так сказать, стариковский?
– Не знаю, – ответила Варвара Константиновна. – Самой не по себе становится, как подумаю, что где-то кровинка родная, как неприкаянная, чужими руками вырощена. Сиротой выросла.
– Ну, насчет сироты и чужих рук ты поосторожней. Прекрасная женщина ему матерью стала, иначе я о ней думать не могу. Не то что кукушка, родившая его.
– А может, неправильно Зинаиду называть кукушкой? Мать она, а это сильнее всего. Знаю, страдает она.
– Страдает?
– А сам как предчувствуешь?
– Гхм… – тут Александр Николаевич подумал, что Варвара Константиновна идет в мыслях своей отличной от его мыслей путеводной ниточкой и к чему-то уже пришла. – Уж не думаешь ли ты, что они снова сойдутся?
– Да ведь и Митя страдает.
– Страдает, да не простит: через такую обиду ему не переступить. И потом… – тут Александр Николаевич словно сам пугаясь того, что ему подумалось, быстро сказал: – А что ты думаешь насчет Жени Балаковой? Приметил я, что потянулась она к нему, как он в отпуск приезжал. Да и Дмитрий… – Александр Николаевич не договорил и плотно сжал губы.
– Нет, – Варвара Константиновна отрицательно покачала головой. – Женя – это не настоящее. Женя тоже это понимает. А вот Зинаиде простить – это ты правильно сказал. Трудно ему самого себя сломать. Тут ему помочь надо.
– А как?
– Ехать к нему надо.
X
– Слышу: будто легковая посигналила на углу, – быстро заговорила Марина, сбежав с крыльца к автомобилю и принимая из дверцы от Варвары Константиновны сетку с остатками дорожной провизии. – Ну, думаю, наши приехали. Так и есть! – Шофер открыл багажник. Марина сунула сетку Алешке и подхватила чемоданы. – А я только-только умыться успела, – сказала она, снова взойдя на крыльцо и останавливаясь.
«Как расцвела-то женщина, – ожидая сдачу от шофера и глядя на Марину, удивился Александр Николаевич. – Видать, у нее с Соколовым без нас полная договоренность во всем наступила».
Марина дождалась, пока мимо нее прошла Варвара Константиновна и пробежали дети, и сказала отставшему Александру Николаевичу:
– А вы, папа, стали молодцом.
– А что? Волга, она целебной силой обладает. Как в сказочные три котла окунулся. Да и ты, дочка, тут без нас что-то раскрасивелась, – старик заглянул в глаза Марины. – Спокойно тебе тут без нас было? – лукаво спросил он.
– Соскучилась я по вас, – ответила Марина и вдруг сказала невпопад: – Прогрессивку мы получили. Вся бригада.
Александр Николаевич понимающе ухмыльнулся и пошел в дом.
Чисто прибранная, полная света и свежести от намытых полов квартирка еще больше повеселела от того шума, который обычно вносят не утомленные долгой дорогой приезжие люди.
– Докладывай, дочка, теперь обстоятельно, – шикнув на детей, спросил Марину Александр Николаевич.
– Дайте прежде обнять-то хоть вас. – Все еще смущенная Марина, раскинув руки, присела, и дети повисли на ней, чуть не повалив. – Обедать будете? Нет!? Тогда вареньем угощу. – Она отпустила детей и обратилась к Варваре Константиновне, сидевшей на стуле с выражением полного удовлетворения тем, что она, наконец, опять дома. – Крыжовнику я, мама, и вишни сварила. Китайка уже поспевает. Обирать надо.
– Мы, мы пойдем обирать! – закричали дети.
– Ну-ка, тихо! – прикрикнула на них Марина. – А то ничего вам не будет – Она подошла к Александру Николаевичу, поцеловалась с ним почтительно, сказав:
– С приездом, – потом подошла к Варваре Константиновне и тоже расцеловалась. – Теперь слушайте: Вика ушла в декрет и уехала к Артему. В провожатые взяла Анатолия. Толя хотел вернуться сразу, да все нет и нет. А вчера получила от него письмо. – Марина взяла с комода открытку и подала Варваре Константиновне.
– Да уж сама читай, скорей, – сказала та.
Марина повиновалась и прочла:
– «Здравствуйте, дорогие родные. Наверное, вы уже дома, и я поздравляю вас с приездом.
Приеду я, наверное, не раньше чем через месяц. Решил поработать на уборке богатого урожая. Артем это одобрил. Все равно работы на заводе раньше сентября даже не обещают. Шлют всем вам привет Артем и Вика. Ваш любящий сын Анатолий».
– Ишь ты! – Александр Николаевич присел бочком на валик дивана. – Виктория-то как решительно и правильно поступила! – Он победно взглянул на Варвару Константиновну, будто это он вдохновил Вику на такой смелый шаг. – А Тольян-то! Тоже молодец: не побоялся, что материны ватрушки ему там, в совхозе, повытрясут.
– Как-то он там? – обеспокоенная новостью, промолвила Варвара Константиновна.
– Да ведь он у Артема, у Вики. Вот как он там! – Марина положила на стол открытку. – Ну, команда, марш за мной, – приказала она детям и пошла из комнаты.
– Как, мать, самочувствие? – глядя вслед убежавшим за Мариной внукам и подходя к Варваре Константиновне, спросил Александр Николаевич. – Поглядим мы еще на них? Порадуемся? А Марина-то? – Александр Николаевич хитренько подмигнул. – Так вся и сияет. Думаешь, оттого только, что мы приехали?
– Какой догадливый, – Варвара Константиновна усмехнулась и спросила: – Денег-то много ли у тебя осталось?
– С полсотни. – Александр Николаевич достал из кармана смятые бумажки. – Ничего. Пенсии-то за июль у нас еще не получены.
– Действительно наэкономим. – Варвара Константиновна, немного шаркая, пошла в кухню.
«Это хорошо, – подумал Александр Николаевич, прислушиваясь к шуму голосов из кухни. – Так-то приезжать в свой дом хорошо. – За комодом он не увидел Лидочкиных игрушек. – Марина убрала, – догадался он. – Умно сделала. А ехать с внучкой к отцу надо». Александр Николаевич прошелся по комнате, вышел в коридор, надел свою летнюю шляпу и крикнул:
– Пойду прогуляюсь.
За пустырем рабочие дружно ломали первый в ряду барак. Оттуда слышался стук и скрежет отдираемых досок. Ободранный, уже без крыши барак окутывала известковая белая пыль, вокруг него мельтешила любопытная поселковая детвора. На краю пустыря стояла чья-то еще не увезенная мебель. «Вот это правильно: надобность миновала в таком жилье – и сразу с лица земли стереть его», – Александр Николаевич сообразил, что в новом доме на Северном поселке вошла в строй еще одна секция и что в сносимом бараке жила Нинуша Тулякова, которая выступала на родительском собрании. Дом, в котором строил себе квартиру Соколов, вырос до последнего, четвертого, этажа, почти заслонил вид на коллективный сад и заовражный городок.
Вяз густым шатром раскинулся над грубо сколоченными столиком и лавками у крыльца. Александру Николаевичу не захотелось идти по поселку, и он сел за столик в тени вяза.
Из-за угла дома вывалилась ватага мальчишек; они катили огромную автопокрышку, в которую, скорчившись, втиснулся какой-то паренек. Впереди ватаги, ловко наподдавая ногой по покрышке, бежал пятнадцатилетний сын Гудилина; он был в белой трикотажной майке, красиво облегавшей его юношескую фигуру, наливавшуюся первой силой. Покрышка, наскочив на выступавший над асфальтом канализационный колодец, подпрыгнула, закружилась на одном месте на ободе, клонясь все ниже и ниже к земле, и с глухим стуком шлепнулась на асфальт.
– Эх ты! А еще обещался полегче. – Вовка Соколов выбрался из-под прихлопнувшего его резинового колеса, испуганно глядя на свою ободранную коленку и пересиливая боль и слезы; он хотел сказать еще что-то, но промолчал и пошел, прихрамывая, прочь от виновато замолкшей ватаги.
– Сам, дурак, напросился, – бросил ему вслед Гудилин, приглаживая свой русый зачес. Презрев разом Вовку и ватагу, он, поигрывая на ходу загорелыми плечами, направился к столику, где сидел Александр Николаевич. Он сел напротив Александра Николаевича, не только не поздоровавшись с ним, но даже не обратив на него внимания.
– Ты что же это, поумней занятия не нашел? Меньше себя товарища обидел.
Юный Гудилин скользнул по старику взглядом красивых, но нагловатых голубых глаз и, чуть избоченившись, достал из кармана брюк дешевую тонкую папироску. Закурив, он пустил дым носом и зажал папироску в зубах, торчком кверху. Дым от папиросы узкой лентой потянулся к лицу Александра Николаевича. «Ну, вылитый папаша», – подумал старик, отмахиваясь от вонючего, едкого дыма.
С дальнего крыльца спустился Егор Федорович Кустов.
– Товарищу Поройкову, – крикнул он, подходя и протягивая руку.
Обойдя стол, он выхватил папироску из зубов Гудилина и, поддев парня под зад своей широкой ладонью, скинул его со скамейки.
– Марш отсюда, табакур сонливый, – он отшвырнул папиросу и, уже не обращая внимания на вставшего за вязом с обиженно-угрожающим видом Гудилина, широко улыбнулся Александру Николаевичу. – От души, дядя Саша, с приездом!
– Нехорошо, Егор, не по-современному ты с парнем поступил, – смеясь глазами, сказал Александр Николаевич.
– По-старомодному на них вернее действует… Ишь, какой гордый и самостоятельный красавец удаляется… Как знал я, дядя Саша, что ты уже дома. В отпуске я, вот и шастаю по поселку. Как здоровье? Что повидал?
– Вдруг не расскажешь… Видал много, да как бы объяснить… С внешней стороны, когда на другие города любуешься, так вроде они отличные от нашего, даже завидно отличные. А вот гляжу я сейчас, как барак ломают, и думаю, что всюду идет дальнейшее устройство жизни.
– Устройство-то идет. Вот и берет зло, когда такие-то вот лоботрясы на готовенькое придут. – Кустов поискал глазами юного Гудилина, но того уже не было. – На производстве папаше мозги приходится вентилировать, а тут сынку правила приличия преподавать. Видал, лбина какой вырос. Еще года три – и в общественную жизнь своим трудом должен войти. Как он тогда будет выглядеть? Учение-то совсем забросил. Педсовет в школе сколько времени ему на внушение тратит, а парню – что об стенку горох.
– А почему?
– А вот почему. По отцовской дороге идти думает: дескать, отец с четырехклассной академией к станку встал и в люди вышел, и не хуже всех, так что же пыхтеть над глаголами да алгеброй? Тем более папаша вполне может для начала поставить на приличное место, а уж там как-нибудь и сам покачусь. Как таких воспитывать? Как в кино? Попал человек в жизненный переплет. Жареный петух, как говорится, клюнул, а тут ласковые, участливые люди подвернулись, ну, и просветился человек, перековался. А какое кино покажешь с такого вот безмятежного лоботряса? Зевота одна будет. Таким бы хребты тяжелой работой ломать, в порядке государственной дисциплины.
Егор Федорович замолчал, будто расстроившись от собственных слов.
С крыльца послышался голос Танечки: – Вон он, дедушка. Никуда он не ушел.
Внучата подбежали к Александру Николаевичу. Все держали в руках ломти хлеба, напитанные вишневым сиропом. Алешка выбивал ладонями на ведре, надетом на локоть, «старого барабанщика».
– Дедушка, пойдем с нами, – Лида облизнула пальцы, – китайку будем обирать. Вечером бабушка нового варенья наварит.
– Идите уж своей компанией. Поглядите по-хозяйски и мне потом доложите.
– Хорошо, дедушка, – согласилась Лида. – Тетя Марина говорит, у моих цветов уже бутоны. Я нарву тебе букет и дома в воду поставлю, они быстро распустятся.
– Айда уж, – нетерпеливо скомандовал Алешка и крупно пошагал. Лида, пританцовывая, поскакала вслед. Танечка, боясь отстать, припустилась за ними.
– А на заводе что нового? После партактива? – спросил Кустова Александр Николаевич.
– Есть дело, о котором я должен с наиболее опытными коммунистами посоветоваться. С тобой тоже.
– Ну-ка?
– Неловко тут будет. Вон ребятня галдит. Сейчас с работы люди пойдут. В дом пойдем, дядя Саша?
– И любишь же ты секретничать, Егор. Ну, пойдем.
