Текст книги "Отец"
Автор книги: Георгий Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)
XXIV
Тихон Отнякин заставил Женю Балакову идти в отпуск. «Срок вышел. Законы нечего нарушать. Отдыхайте, Женечка, для пользы дела. Набирайтесь сил». Так сказал эн тоном, не допускающим возражений. Получив отпускные деньги, Женя съездила в центр города, купила билет до Ленинграда и, возвращаясь, зашла к Поройковым.
– А ты кстати, – обрадовалась ей Марина. – Будем вместе письмо Вике писать. – Марина провела подругу в комнату и усадила за стол, на котором лежал двойной лист бумаги в клеточку, вырванный из Алешкиной тетради. – Думала про Танечку побольше написать, а только и сообщила, что спит, ест хорошо и в садике ей весело. А ведь надо еще и про завод.
– Думаешь, ей интересно? – рассеянно спросила Женя.
– Обязательно. За метод доверия она воевала? Это от души у нее было? Давай, Женька, помогай, ты же газетчица.
– Я, Марина, в отпуске. – Женя открыла сумочку и показала голубой билет Аэрофлота. – Завтра в Ленинград лечу… А насчет метода доверия – так тебе ли не писать? Вашей соколовской бригаде доверяют же теперь.
– Да видишь, не пишется! – Марина обмакнула перо в чернильницу-неразливайку и, проставив дату в верхнем углу письма, снова положила ученическую вставочку.
Женя подперла щеки кулаками и, сузив свои агатовые глаза, стала смотреть в лицо Марины. От этого взгляда подруги Марина смутилась и склонила голову над письмом, катая по столу вставочку.
– А где Александр Николаевич? – спросила Женя, все так же пристально глядя на Марину.
– В спальне отдыхает.
– Скажи, Марина, ты очень счастливая? – шепотом сказала Женя, но так, словно обвиняла подругу в чем-то.
Марина перечеркнула написанное.
– Мы будем Вике писать!? – с досадой воскликнула она, прямо глядя в глаза подруги своими чистыми серыми глазами.
– Ох, Маринка, что-то смутно мне последнее время, – все так же шепотом, но уже виновато сказала Женя. – Неужели Вика всерьез все бросила и уехала насовсем?
– Будто сама Вику не знаешь.
– Марина, это настоящая любовь?
– Нет, игрушечная, – теперь уже откровенно сердясь, сказала Марина. – Ты с чего это… рассмутьянилась? Перед отпуском?
– Да так просто, – протянула Женя, отклоняясь со стола на спинку стула и опуская руки на колени. – Просто привыкла я ко всем вам, а вы все разлетелись, и словно одна я осталась. Вот и Варвары Константиновны нету.
– Мама письмо прислала. Скоро должна приехать, – спокойно поведала Марина.
– Что ж, Зинаида Федоровна возвращается к мужу? А что это – тоже любовь? Новая? Старая? И есть ли у них она?
– Любовь ли, нет ли, и какая у них она – не знаю. Но там дети, – рассудительно ответила Марина. И вдруг, взглянув на сникшую Женю, на ее лицо с подрагивающими опущенными вниз ресницами и с какой-то жалкой улыбкой, Марина поняла все. В какие-то мгновения она вспомнила ту давнюю, бросившую родительский дом и потом саму брошенную мужем и оттого растерявшуюся перед жизнью Женю; вспомнила начало своей дружбы с ней и как потом Женя стала родной в семье Поройковых. И Марина все поняла. Ей стало стыдно, что за своим счастьем она забыла хорошую, добрую Женьку. Марина подошла к Жене и обняла. – Я все поняла, моя дорогая подружка. Красавица, – Марина откачнулась от Жени, держа руки на ее плечах. – Какая же ты у меня красивая, даже чересчур.
Женя повела плечами, освобождаясь от рук Марины.
– Не о том ты, друг Марина. Просто подумалось мне: вот были у меня близкие люди, а теперь они неблизкие. Получается: я им не нужна, они мне были нужны. Ну вот, лечу в Ленинград, думаю: весь завод мне издали станет тоже чужим.
Марине стало больно оттого, что сболтнула то, о чем сама только думала. А с тех пор как Марина полюбила Сергея, она в мыслях не раз жалела, что Женя так победно и недосягаемо красива.
– Женька, не болтай зря! – вскричала Марина. – И поезжай себе в Ленинград, в родительский дом. И увидишь: еще как издали-то соскучишься по заводу.
Из прихожей послышался долгий и громкий стук в дверь.
– Кто же это такой нетерпеливый? – Марина будто обрадовалась этому стуку. – Еще старика обеспокоит. – Она выбежала в прихожую, щелкнула задвижкой и вдруг сама громко вскрикнула: – Толюшка приехал!.. Да идем же скорей. Отработался?
Анатолий вошел в комнату. В Артемовом старом пиджаке, весь пропыленный, с белыми выгоревшими бровями и ресницами, он очень был похож на Артема.
– Здравствуй, Женя, – сказал он баском и, взяв ближний стул, сел у двери. – Все Заволжье на машине проехал. Ну и езда. – В лице Тольяна, несмотря на этот басок, сейчас было больше мальчишеского, нежели когда он был школьником. – Нет, Марина, не отработался я еще. Знаешь, какой хлеб?.. То-то! Просто наш комбайн переоборудуется на прямую уборку, ну, и профилактический ремонт небольшой надо дать: машина старая. А меня отпустили ванну дома принять. Да пакет от Вики доставить. – Анатолий вынул из кармана конверт.
– Так давай, – Марина потянулась к письму. Тольян опять спрятал конверт и, грозя ей пальцем, сказал: – А папа где?
– Сейчас разбужу…
Но Александр Николаевич сам пришел на шум. Анатолий вскочил, обнял отца и после этого многозначительно оглядел всех и объявил:
– Вика близняток родила, сразу двоих сынов, о чем и докладывает, – он подал отцу письмо.
– Что?! – в один голос вскрикнули Женя и Марина, не веря в известие.
– Не озорничай, – нахмурившись, сказал Александр Николаевич, глядя на лукавое лицо сына, и письмо в его руках задрожало. – Неужели действительно так? – Он разорвал пакет, достал письмо, но прочесть не смог ни слова. – Не разбираю я ее руку, ну-ка ты, Марина. – Он положил письмо на стол и сел на диванчик, весь настороженный и нетерпеливый.
– «Здравствуйте, дорогие…» – начала читать Марина. – Ну, это так, перечисление родни, – она молча пробежала глазами несколько строк. – Вот: «Поздравляем с Артемом всех вас с двумя внуками, племянниками и двоюродными братьями. Это для меня самой большая неожиданность. Подробности вам Толя расскажет». – Марина прервала чтение и сказала Тольяну: – Докладывай.
– Значит, так, – заговорил тот. – Это у них в совхозе первый такой случай. Такая новость сразу по всем полям, как по радио, известна стала. Я тоже в поле на комбайне узнал. Сам бригадир подсмену мне привез, чтобы я домой, то есть на центральную усадьбу, ехал.
– Это ты про себя рассказываешь, – остановил сына Александр Николаевич. – Про Вику говори.
– Я, папа, по порядку. Вот сел я на грузовик, который зерно от комбайна принял, а навстречу сам Артем на легковой. Я мигом пересаживаюсь к нему – и помчали. Артем рад, вижу, веселый, хотя двое суток не спавши, даже посерел, но машину гонит классно. Сроду я так не ездил.
– Толя, опять уклоняешься, – заметила осторожно Марина.
– Не. По порядку я рассказываю. Вот Артем гонит машину вовсю и рассказывает мне, как дело было. Артему у телефона поблизости нельзя сидеть: он по полям все больше гоняет. Позвонил он раз в соседний совхоз – там Вика лежит: у нас своей больницы пока нету, а там есть. Позвонил он раз – ему там кто-то ответил: роды начались. А потом никак не удавалось ему дозвониться. Позапрошлой ночью только добился, а там нянька на дежурстве оказалась сонная, старая, да еще татарка. Телефон еле пищит и гундосит. Все же разобрал Артем, что родила уже Вика. Спрашивает он: кого родила? А ему старушка отвечает: «Дуняшку». – «Дочь?» – спрашивает Артем, а ему говорят: нет. «Кого же? Сына?» – добивается Артем, а ему отвечают опять, что Дуняшку. Плюнул Артем на телефон, сел на мотоцикл и на зорьке туда домчал. Оказывается, не про Дуняшку, а про двойняшку твердила ему старуха.
– Представляю себе Артема Александровича! – всплеснув руками, воскликнула Женя. И все рассмеялись. Александр Николаевич обмяк от смеха и даже утирал рукой глаза.
Подождав, пока его слушатели отсмеются, Тольян продолжал:
– А знаете, почему Артем попутался на слове? Когда я жил с ними, я слыхал, как они договаривались насчет имени, если дочка будет. Вика все перебирала самые поэтические имена. Артем же предлагал простые, русские. Имя Евдокия ему очень нравилось. Ну вот он и помчал ночью узнать, что за сын у него такой Дуняшка. – Опять Тольяну пришлось переждать, потому что опять все рассмеялись, очень хорошо представляя себе Артема в ту беспокойную для него ночь. – Так, значит, дальше: узнал Артем, что у него два сына, и рванулся обратно, вспомнил, что Вика припасла приданое на одного ребенка. И надо покупать второе. Примчал он к себе в совхоз, заставил заведующую магазин открыть и купил второе приданое. Ему говорят: рано беспокоишься, еще жене твоей неделю в больнице лежать. А он на своем настоял, потому что нужно такое дело делать немедленно и загодя. В общем, от завмага новость и пошла гулять по совхозу. Когда Артем по телефону просил у директора автомобиль, чтобы к Вике съездить, директор его поздравил и сказал, что Артем теперь самый многодетный и не миновать отдавать для такой семьи первый одноквартирный коттедж, как только его совхоз получит.
– Вот она, наша Вика! Появилась лично в совхозе – и сама жилищный вопрос разрешила, – с восхищением воскликнула Марина.
– Тольян, а ты не привираешь ничего для смеха? – спросила Женя.
– Привираю? – обиделся Тольян. – Чистую правду говорю. Слушай дальше. Приехали мы со вторым приданым в больницу. Врач разрешил нам пойти к Вике. Умылись мы, отряхнулись. Дали нам белые халаты. В комнату, где Вика лежит, не пустили. Сели мы у двери и из коридора смотрим на нее и разговариваем. Молодец она, Вика.
– Хорошо себя чувствует? – спросил Александр Николаевич.
– На вид как будто отдыхает. В палате чисто, просторно, Вика одна лежит, да и во всей больнице больных нет. В той же комнате и ее младенцы спят рядом на другой койке, как куколки. Артему очень захотелось взглянуть на них, да нельзя. На его счастье, пришла пора кормить ребят. Нянечка вошла в палату и показала их ему издали. Артем посмотрел на своих сынов и испугался даже: до того они одинаковые, похожие. Он спросил Вику, так ли это на самом деле. Вика сказала, что есть разница: у одного родинка на правой ножке, а у другого на левой. Тогда Артем спросил, как же их назвать. Вика предложила Артему, как отцу, первому сказать свое слово Артем сказал, что одного сына хочет в честь Вики назвать Виктором. Тогда Вика сказала, что второго надо назвать Евгением: тоже на женское имя похоже и в честь ее задушевной подруги. Это значит, в честь тебя, Женя.
– Тольян, ну, не ври, – смущенно сказала Женя. – Именно так Вика сказала?
– Опять не ври. Говорю, что именно так при мне они сговорились назвать сыновей и всем передать велели об этом.
– Хорошие имена, – одобрил Александр Николаевич. Он заметил, как взволновалась Женя, и, уже следя за ней, сказал: – Ну, а дальше?
– А дальше опять, как со стороны послушать, потеха. Артем и спрашивает: «А которого как назовем?» – Рассказывая, Тольян наклонил голову и уставил глаза в пол; он словно живо видел то, о чем говорил, и, наверно, непроизвольно жестикулировал руками, напоминая собой Артема. – Вика тогда, значит, говорит: «Этот и будет Витющка, его мне первого на кормежку подали, ему и первое имя будет. А тот – Женя». Артему опять неймется. «А ты отличишь их одного от другого?» – спрашивает. Вика только усмехнулась и сказала: «Вот этот Виктор, у него родинка на правой ножке». Точно: родинка чуть пониже колена. «Ну хорошо, ты отличаешь, а я каждый раз ножки должен рассматривать?» Вика опять только улыбнулась. Тогда Артем сказал, что не надписывать же имена сынов на одеяльцах, задумался и вдруг вспомнил, что Вика привезла с собой голубое одеяльце и розовые пеленки и распашонки, мы привезли приданое точь-в-точь такое же. Вот и пришла ему идея Витьку содержать в голубом одеяльце и розовых пеленках. А для Женьки срочно закупить приданое другого цвета, что Артем и просит сделать тебя, Марина.
– Да и Вика то же самое пишет, – сказала Марина. – Когда, Толя, обратно едешь?
– Машина в обратную идет завтра рано утром. – Тольян вынул из кармана пять сторублевок и, развернув их веером, бросил на стол на перечеркнутое письмо Марины. – Возьми на расходы, – сказал он Марине. – Из них же от меня и купи обмундирование племяннику Евгению Артемьевичу. – Анатолий лукаво взглянул на отца. – Это, пап, я сам заработал.
– Добро, сынок, – сказал растроганный старик глуховато.
Он не видел своего младшего сына со дня отплытия в путешествие по Волге. И вот как парень изменился! И речист, и вспыльчив, и пошутить стал мастер, и телом окреп – ишь, какой мужичок-работничек стал.
– Завтра утром уедешь! – огорчилась Марина. – Да мне не успеть. На работу скоро идти. А может, посылкой отправлю?
– Я съезжу в универмаг. Приданое для моего тезки ведь! – предложила Женя. Она теперь раскраснелась от волнения и казалась необыкновенно счастливой.
«Что с ней за перемены: то бледнеет, а то вот радуется, будто сама родила», – подумал Александр Николаевич и сказал Марине:
– Ну, а еще чего Вика пишет?
– Вот купить, значит, просит кое-что да из квартиры с Толей дослать тоже кое-что. Это я ей, с работы вернувшись, соберу. А дальше она пишет про Толю: «Толюшка наш очень отличился: в три дня насобирал полтонны металла. О чем напечатано в районной газете. Работает он сейчас у отличного комбайнера. И, если с урожаем управимся благополучно, будут всем отличившимся правительственные награды…» – Марина сделала паузу. Лицо ее было серьезно, но на нем нет-нет да и появлялась лукавая улыбка.
– Это Вика не в свое дело суется, – сказал ворчливо Тольян. – Читай дальше.
– Дальше так дальше. – Марина вдохнула воздуху и единым духом прочла: – «А вообще вы там Тольяну растолкуйте: его дело – наш завод. А он из-за светло-серых глаз готов в нашем совхозе якорек кинуть. И вообще влюбляться всерьез ему еще рано, хотя он и очень хороший парень». – Марина сделала строгое лицо. – Докладывай, братик, про светло-серые глаза! Это у твоего комбайна светло-серые глаза?
– Вот это приврала! – негодуя и вспыхивая, сказал Анатолий. – Мало ей работы в родилке было, так она еще сочинять вздумала. Да! – Анатолий тревожно оглядел всех. – Да! Ксения очень хорошая, она даже Томку Светлову на копнителе работать приучила. Она настоящая комсомолка, товарищ, и вся их семья не хуже нашей. – Тольян увидел, что все добро улыбаются ему, и понял: Вика просто пошутила в письме. – А ну вас, – он махнул рукой.
– Стало быть, сынок, завтра опять уезжаешь, – подчеркнуто серьезно заговорил Александр Николаевич. – И надолго ли? И вообще как насчет завода думаешь?
– Добегу сейчас до отдела кадров, узнаю, – ответил Анатолий, потупясь. – Комбайнер Алексей Никитич все знает. И если мне будет нужно, меня отпустят и за дезертира не посчитают. А пока надо работать. Хлеба-то еще сколько в степи…
– Не ходи, Толя, никуда, – успокоил сына старик. – Уж мы тут сами за твоим устройством понаблюдаем. Недельки две, а то и три поработай еще на своем комбайне. – Александр Николаевич улыбнулся. – На комбайне с серыми глазами. Как же! Хлеб, он наших рук требует, это мы и в городе чувствуем. Уборка всегда требовала сил всего народа. А дело твое такое: у Сергея Соколова наладчик дядя Вася – хороший мужик – должен скоро уйти на установку и сборку нового оборудования, которое на завод поступает. В скорости туда ученики нужны будут. Как ты смотришь? Дело это такое, что надо заводу все время новую силу давать.
Анатолий с минуту подумал и рассудительно ответил:
– А что! Я согласен.
– Вот и ладно. Так и будем на румбе держать.
Тольян скинул пыльный пиджак и повесил на спинку стула.
– Марина, а ведь я есть хочу. И помыться бы надо. Вода идет?
– Воды допоздна не будет; в ванной вода запасена, хочешь в ведрах на газе нагрей. Обед сейчас разогрею. – Марина пошла было из комнаты. – Приходи, Толя, на кухню.
– Погоди, – остановил ее Александр Николаевич. – Все пока останьтесь. – Он поднялся с дивана и подошел к раскрытому окну, защищенному от мух металлической сеткой. Постояв немного спиной к двери и словно собравшись с мыслями, отец заговорил:
– Непривычно как-то. Матери нет. И Вики с Артемом тоже нет. И Толя завтра опять улетит. Всех сразу и не увидишь. – Он повернулся от окна. – Что сказать хочу: вчера я Марине с Сергеем согласие свое дал на свадьбу. Мать-то, она давно согласна была. Значит, свадьба будет. Такие дела должны всей семье объявляться. А где ее соберешь? Так я, видите, перед вами отцовскую речь держу. И ставлю условие, чтобы свадьбу играть по большому сбору. Это как на кораблях сигнал большого сбора подается, чтобы вся команда в строй становилась. Так Сергею и скажи: пусть срок назначает он, но прежде со всеми хоть почтой, хоть там еще как сговорится, чтобы вся семья на свадьбе была, чтобы ни одного внука даже не отсутствовало. Эту новость ты, Толя, Вике с Артемом отвези. А теперь я вас, Толя и Марина, больше не держу. А с тобой я еще поговорить хочу, – Александр Николаевич вернулся на диванчик и поманил к себе Женю.
XXV
– Слыхал я ваш разговор, – снова заговорил Александр Николаевич, когда Анатолий и Марина вышли. – И у вас была дверь открыта, и моя неплотно прикрыта. Не все, конечно, а все же уловил. В Ленинград, значит, едешь… Ну, думал, сошлись подружки: поговорить было немало, а ума-разума не стало. А сейчас догадываюсь: разговор серьезный был. Так?
– Так, отец, – прошептала Женя, вдруг густо краснея.
Это слово отец вырвалось у Жени помимо ее воли. Она была еще во власти мыслей, возникших у нее во время семейного разговора. То, что Вика назвала сына ее именем, было неожиданностью, вдруг сделавшей Женю счастливой. Она вдруг почувствовала совсем родственную близость к семье Поройковых. И невольно Женя вспомнила своих тоже уже стареющих родителей, и сердце ее защемило. Какая же она сама плохая и недобрая, сколько же она своему отцу и матери доставила огорчений. Захотелось как можно скорей к ним. И когда Александр Николаевич позвал Женю к себе поближе, когда заговорил с неподдельной отеческой добротой, она подумала, что завтра будет так же близка к своему родному отцу и он у нее будет спрашивать о том же, о чем спрашивал сейчас старый рабочий, и ей вдруг захотелось сказать вслух это святое слово отец. Сказала и невыразимо смутилась.
– Эх, скраснела-то как. Правильно ты меня назвала. В простом народе все старики папаши да мамаши, а вы все наши дочки да сынки. Вчера поехал на Крекинг Волгой с высоты полюбоваться, а в автобусе один молодяк место мне уступает. «Садись, говорит, папаша». А молодяку тому лет сорок пять. Вот и обижайся на того за фамильярное обращение. В Ленинград, значит, едешь?
– Лечу даже.
– Это правильно. В родной семье побываешь. А нет ли думки у тебя насовсем в Ленинград вернуться?
Женя промолчала.
– Вижу, сомневаешься. Поэтому и совет хочу дать. Если ты вину перед родителями чувствуешь и к ним хочешь вернуться, – это еще не причина. Дети вырастают и уходят из дома. Так и должно быть. А вот если тебя столичная жизнь манить начала, тогда послушай старика.
– Александр Николаевич! – Женя, чувствуя, что она не может быть так откровенна со стариком, как с Мариной, и чувствуя, что откровенность с ним ей нужна больше, нежели с кем-то другим, заставила себя сказать правду. – Жизнь моя какая-то неустроенная. Вдруг почувствую себя такой одинокой. Пустоцветом.
– Понимаю. Женская природа, она такой и должна быть. Ты извини меня, прямо буду говорить.
– Александр Николаевич! Это вы меня извините, что я, взбалмошная, вас о себе думать заставляю. Но вы… Вы самый близкий мне человек. Как настоящий отец.
– Ну и хорошо. Так слушай. Любят тебя люди на заводе. За красоту твою и за душевность, за гармоничное, как говорят, сочетание. Вот что пойми: красота, она сразу в глаза бросается, а душевность – ее разглядеть время надо. А уж как люди ее разглядят, так они тебя сразу к себе накрепко привяжут. Умей только почувствовать это. И если ты этой привязанностью на ветер бросаешься, тогда-то и окажешься пустоцветом. Красота бывает добрая, бывает и злая. Середины у красоты не бывает. Понимаешь?
– Говорите, говорите! – попросила Женя взволнованно.
– Злая красота людям не нужна. Бросишь завод – значит, красота твоя злая и для тебя самой никчемная.
– Но я же не виновата в том…
– Нет, не виновата. Ты природой осчастливлена. Беречь красоту должна. И не в том смысле, чтобы всякие финтифлюшки на себя навешивать. Жизнь у тебя должна быть восхищающая людей. Это трудно, дочка. А надо. Примером надо быть для всех людей. Ты понимаешь меня?
– Понимаю, понимаю. – Женя в нетерпении схватила и сжала руку старика.
– Когда мы революцию делали, мы тоже мечтали, чтобы все трудовые люди были красивыми. Для этого и власть завоевывали, чтобы медицину на должную высоту поднять, чтобы зимние плавательные бассейны были у народа, чтобы в труде человек не горбатился, чтобы справедливость природы в здоровье и красоте его торжествовала. Не все еще сделали, а будем делать и делать. В том числе и войны, уродующие людей, изничтожим. Это я тебе насчет красоты… А насчет того, что ты пустоцвет… Женская твоя судьба у нас на заводе. Ходит он тут, поблизости, не побоится он твоей красоты, возьмет ее и будет добрым ей хозяином. Уж ты поверь мне. А теперь отдохнуть мне надо. Партийное собрание сегодня. Принеси-ка мне подушку из спаленки. На диванчике привалюсь, тут прохладней вроде. А потом поторапливайся за приданым тезке своему, а то универмаг закроется.
