Текст книги "Отец"
Автор книги: Георгий Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 39 страниц)
VIII
Артем открыл форточку.
– Поди сюда, Митя, – позвал он. – Подышим, а то хмель в голове шумит.
Артем глуповато улыбнулся; и эта его улыбка вдруг напомнила Дмитрию надоедливого белобрысого пацаненка Темку, который всюду таскался хвостом за старшим братом.
Дмитрий подошел к форточке. За дорогой сквозь густую завесу падающего снега светились окна заводских корпусов.
– Фамильная гордость Поройковых! Серьезно говорю!.. Эскаэф помнишь? – спросил Артем.
Шведская фирма СКФ когда-то имела в Москве небольшой концессионный завод и фирменный магазин на углу Мясницкой и Банковского переулка. За зеркальным стеклом витрины этого магазина были выставлены увесистые стальные валы, лежавшие на опорах с шариковыми подшипниками; у одного на конце была прикреплена бумажная крылатка – точно такая, с какими детишки бегают по улицам; маленький вентилятор дул в эту бумажную крылатку, и тяжелый вал вращался; другой вал крутился приводом из тонкой катушечной нитки. В центре витрины плавно оборачивался вокруг своей оси земной шар. «Весь мир вращается на подшипниках СКФ», – утверждала реклама.
Когда Дмитрий и Артем во время своих мальчишечьих странствий по Москве оказывались на Мясницкой, они всегда подолгу глазели на эту витрину, потому что чудесные подшипники делались на заводе, где работали их отец и мать.
– Вот так-то наша жизнь… – задумчиво протянул Артем. – А удачно получилось, что я повидал тебя. Приехал запчасти добывать, и вот такая неожиданная встреча…
Артем жадно дышал свежим воздухом.
– А ведь и завод когда-то строили, – вернулся он к какой-то своей мысли. – И на нем тогда многим было непривычно… Первый Московский «шарик» на Сукином болоте воздвигали. И этот… на неуютном пустыре вырос… Тоже вроде… памятник минувшей эпохи. Трудно это, Митя, пережить. Да… Мишура с эпохи слезает, и видим мы ее, какова она есть. Обидно, а никто, кроме нас самих, не вычистит все, что мы теперь видим и клянем. И пустыри надо продолжать уничтожать. К черту их, пустыри и пустыни, на лике планеты и в душах людей. Однако нам уже пора. – Артем отошел от окна и посмотрел на часы. – Двенадцатый. Пойдем, Вика.
– Пойдем. Танечку, мамаша, мы, пожалуй, у вас оставим.
– Да разве я дам будить, – рассердилась Варвара Константиновна. – Чтобы разревелась девчонка?
– А я вот пойду и дочку поцелую, – заявил Артем.
Он быстро выпил чай из большой фарфоровой кружки и на цыпочках, словно боясь разбудить Танечку, пошел из комнаты.
– Жил бы дома, каждый бы день ласкался с дочкой, – уже одеваясь, ворчливо сказала Вика.
Вслед за Артемом и Викой ушла и Женя.
Варвара Константиновна принялась убирать со стола, Марина подняла сиденье дивана и достала одеяла и простыни, откуда-то принесла и бросила на пол тонкий ватный матрасик.
Вот так же устраивалась на ночь семья, когда жили в Москве в Тестовском поселке; только тогда «стелилась» мать, а теперь Марина. Надоедливая, но неизбежная в тесном жилище канитель. Жили в ветхом деревянном доме. Семья и тогда уже была большая, и все мечтали о настоящей новой квартире. Отец из года в год говорил, что вот-вот получит ордер. Но ордер так и остался мечтой. В начале войны Поройковы были эвакуированы сюда, в город на Волге. Тут они прожили годы в комнатушке у частного домовладельца, пока не вселились в эту квартирку с газовой плитой и ванной.
Но в новой квартире все было знакомо Дмитрию, даже вещи тут были похожи на старые, памятные с детства. Горка для посуды, покрашенная темно-коричневой краской, грубоватый комод, узкий диванчик с деревянной полочкой на спинке, зеркало с накинутым вышитым полотенцем – все это было страшно знакомо. Как будто однажды привыкнув к испытанным, необходимым вещам, семья Поройковых не признавала никаких других.
– А у Артема вот эти споры с женой – одна только видимость. Вика, она наша, правильная женщина, – заговорил Александр Николаевич, стянув с себя верхнюю рубашку. Под старчески тонкой кожей его рук и плеч, казалось, не было и жиринки, сухие и мелкие мускулы как бы самой его долгой трудовой жизнью были затянуты в крепкие узелки и сбиты в одеревеневшие комочки.
Дмитрий тоже скинул тужурку и разулся. В одних носках он прошелся по комнате, ощущая приятную твердость хорошо крашенного пола.
– А ты, Митя, богатырь, – вдруг сказал Александр Николаевич. – Матерый моряк. Покрепше Артема силой будешь.
– Слежу, папа, за собой: физзарядкой занимаюсь по утрам вместе с матросами. Холодной воды не страшусь.
– Это хорошо… Конечно, хорошо… – тихо проговорил Александр Николаевич.
Казалось, именно сейчас и надо было Дмитрию начинать тот разговор, ради которого он приехал и который он не мог начать из-за беспорядочного хода своих мыслей. И вдруг отец вскинул голову, искоса взглянул на Дмитрия и устало сказал:
– Ты с матерью поговори… С матерью… Она разберется. – Александр Николаевич лег на диван и с наслаждением вытянулся; пятки его пришлись на валик – ему было неудобно. Дмитрий снял валик и стал было укрывать ноги отца стеганым одеялом.
– Не надо, – отец сбросил одеяло ногами. – Пускай на воле гуляют. Да приоткрой форточку, чтобы посвежей им было.
Дмитрий открыл форточку и снова остановился у постели отца.
– Ладно уж, иди, иди, – сказал Александр Николаевич.
Варвара Константиновна словно того и ждала, она обняла сына за спину.
– Пойдем, Митенька.
В соседней комнате на небольшом столике горела лампочка-грибок. Судя по стопке книг и тетрадок, столик принадлежал школьникам. У одной стены стояла двухспальная никелированная кровать, а под углом к ней – жиденькая железная койка. На ней спали Алеша и Танечка. Еще одна постель была приготовлена у двери на сундуке и на приставленных к нему стульях.
– Разбирайся, сынок, и ложись, – Варвара Константиновна показала на двухспальную кровать и кулаками помяла и без того пышную подушку.
От постели пахло снежной свежестью. Дмитрий в смущении остановился: ему отдали самую лучшую кровать в доме.
– Ложись, ложись. Тут всегда Марина с Алешей спят, а мою сегодня вот внучата заняли. – С этими словами Варвара Константиновна вышла.
Дмитрий шагнул к спящим «валетиком» племянникам. Танечка лежала, обняв ручонкой свою новую куклу, а заодно и Алешину ногу с грязной пяткой.
«За мальчишкой сегодня недоглядели, и он умчал гулять в сырых валенках и рваных чулках», – улыбнулся Дмитрий, поправил одеяло. Захотелось поласкать эти нежные и трогательные существа.
Погасив лампочку, Дмитрий лег. Спать не хотелось. Он лежал, закинув руки за голову, не закрывая глаз, и дивился обновленным чувствам, с которыми он встретился со своими родными. На душе у него потеплело, и не только потому, что он оказался под родительским кровом: он снова был с людьми простого труда, кровно близкими ему. Ведь отец, мать, Артем, Вика – все это люди рабочего класса, из которого он вышел и сам. Служа на флоте, воюя и опять служа в мирное время, он ни разу не нарушил своего долга перед трудовым народом, но он стал слишком военным человеком и чуть не потерял душевной связи со всей своей родней.
Вошла Варвара Константиновна.
– Хорошо ли, Митенька? – шепотом спросила она, как бы проверяя, спит ли он.
– Чудесно, мама.
В окно падал свет далекого фонаря, и можно было разглядеть фигурку матери. Раздевшись, мать присела на один из стульев, приставленных к сундуку.
– Ну, а внученька моя Лидуша как растет?
Дмитрий почувствовал, что вопрос матери – только предлог для начала большого разговора, которого ей и ему так хотелось. Он не сразу нашелся с ответом.
– Супруга здорова ли?
– Сядь, мама, поближе.
Мать присела на краешек койки, где спали дети, и Дмитрий впервые подробно рассказал матери свою жизнь с Зинаидой Федоровной от первого дня и до недавнего разлада.
Он снова вдруг явственно увидел Зинаиду Федоровну и только сейчас понял, что не просто испуг был на ее лице, когда она слушала его молча, а страх, панический страх.
– …И не пойму я сейчас, мама… Почему она не потребовала, чтобы я не ездил домой. Это так на нее не похоже. Она будто испугалась того, что я, наконец, поступил, как посчитал нужным; она даже в ужас пришла.
– Ты, Митенька, прости меня. Вот что я думаю: нет ли у нее и в самом деле причины бояться тебя? Может, грех у нее на душе какой?
– Нет, мама, я ей верил и верю, – твердо ответил Дмитрий, хотя и настораживаясь внутренне: мать ни за что не стала бы сеять в его душе беспричинные сомнения. – Я ее ни в чем не подозреваю. Но почему после этого тяжелого разговора с Зиной я будто почувствовал, что мы расходимся, что наша жизнь не может наладиться, мы уже никогда не будем близки… Страшно подумать, мама. Будто нету у меня жены.
– А была ли она, Митя?
– Я сам себя спрашиваю об этом и отвечаю: была? И есть. Но ведь мы оба уже не молоды. Была юность и пылкая любовь, а потом между былым и настоящим легла война, и встретились мы уже иными людьми: постаревшими, что ли… И былого уже нет. А мы обязаны жить вместе, дочь растить, о стариках наших думать. Некуда нам одному от другого деваться. Зина хочет властвовать надо мной беспредельно и боится, что этой власти придет конец. Глупо, а сам я уладить это не могу. Что же мне делать, мама?
– Это, Митя, тебе самому надо соображать.
Варвара Константиновна посидела немного молча. Потом поднялась и склонилась над ним.
– Спи, сынок, – сказала она, целуя его.
Мать могла разделить боль его сердца, но ему, взрослому своему сыну, она могла помочь только лишь своей материнской любовью.
Она легла на свою постель, и стало так тихо, что слышалось дыхание Алешки и Танечки.
В другой комнате кто-то поднялся и тяжело прошел на кухню.
– Плох отец. – Варвара Константиновна судорожно вздохнула. – Бодрится, а плох. По ночам душно ему, в горле сохнет. Анатолия укроет потеплей, а сам форточку откроет и голые ноги из-под одеяла выставит, да так и спит. Сейчас там Марина на полу постелилась, так он на кухню просвежаться ушел… Ишь, раскашлялся вот.
Острая жалость к родителям защемила сердце Дмитрия. «Да, да, они состарились и тоже стали другими, а какие они сейчас, я совсем не знаю, – думал он, вспоминая отца сильным и статным, с морскими словечками в разговоре. – Я же когда-то гордился своими родителями, а получилось, что растерял я эту сыновнюю гордость».
Было время, когда Дмитрий в автобиографиях писал не столько о себе, сколько о своих родителях. Отец его служил во флоте еще в первую мировую войну, вступил тогда в партию и всю гражданскую сражался за Советскую власть. Мать, дочь швеи из модного петербургского магазина, рано осиротела и с детства жила по людям в услужении.
Став курсантом военно-морского училища, Дмитрий в дни увольнений присматривался к Ленинграду, стараясь представить себе революционный Петроград, своего героя-отца, который виделся ему не иначе, как с пулеметными лентами крест-накрест на груди поверх бушлата.
В первое лето своей морской службы молодые курсанты проходили сухопутно-тактическую подготовку в Кронштадте. Город-крепость был родиной Дмитрия.
По приметам, сообщенным матерью в письме, Дмитрий как будто нашел дом капитана первого ранга Хозарского, у которого в горничных жила его мать; как будто нашел и тот дом, в подвале которого в семье отставного боцмана приютилась его мать, после того как ее, беременную, выгнали от Хозарских. Эти дома, окрашенные, как и многие кронштадтские дома, в светло-оранжевый цвет, выглядели уютными и веселыми, и вид их как-то не вязался с рассказами матери о былой жизни, которая протекала в них.
Когда Дмитрий родился, отец переправил жену и сына в Петроград к своему дядьке по отцу, и горничная Варенька стала работницей Путиловского завода.
После гражданской войны отец демобилизовался и перевез свою семью в Москву. Потом отец и мать поступили на концессионный завод и стали делать подшипники.
На этом-то, по-юношескому представлению Дмитрия, и кончилось героическое и необыкновенное в жизни его отца и матери, то, чем можно было гордиться.
IX
Артем, напомнив старшему брату Дмитрию о шведском концессионном заводе, конечно, хотел сказать о том, что в создание отечественной подшипниковой промышленности вложен труд отца и матери.
Всей жизнью старых Поройковых должны были гордиться их дети. А он, их старший сын, долгие годы был поглощен лишь своими успехами по службе, своими наградами и чинами, просто собственным благополучием. «Я сделаю все, чтобы беречь вас, родные мои», – говорил себе Дмитрий, сознавая, что исправить до конца то, что было, невозможно.
Когда он проснулся, уже рассвело. На сундуке, рассыпав по подушке кудряшки, спала Танечка. На стуле сидела нарядная новая кукла и смотрела на спящую девочку голубыми стеклянными глазами. Алеша, оставшийся на кровати один, на свободе раскинул руки и ноги по всей ширине постели.
«Эх вы, рабочий класс», – прошептал Дмитрий, глядя на спящих детей. Неужели его Лидушка так и вырастет, не узнав ласки и дружбы близких ей людей?
Дмитрий вышел из спаленки.
Александр Николаевич сидел на диванчике и подшивал детский валенок, и Дмитрию вспомнилась Алешкина грязная пятка. У открытой форточки голый по пояс Анатолий с гантелями в руках делал утреннюю гимнастику. Тусклое зимнее утро хмуро заглядывало в окно.
– С добрым утром, – сказал Дмитрий.
– С добрым утром, – ответил Александр Николаевич, затягивая дратву.
– Как спалось, папа?
– Удовлетворительно, – ответил Александр Николаевич. – А тебе?
– Плоховато…
– Это с непривычки. На новом месте. Наладишься, – сказал Александр Николаевич так, словно говорил не о минувшей ночи, а о том большом в жизни сына, что действительно разладилось. Отец, наверное, уже знал от матери о их ночном разговоре.
Дмитрий взял у брата гантели. Небольшая гимнастика взбодрила его, и он пошел умываться.
В полутемной прихожей Анатолий втискивал в стенной шкаф раскладушку. Варвара Константиновна разговаривала с толстой женщиной в ватнике, закутанной в пуховый платок. У ног женщины стояло ведро, полное картошки.
– Вот так и усвистал. С первым трамваем укатил на вокзал. – Дмитрий узнал Вику, поздоровался с ней и ушел в ванную.
– Я горячей воды тебе там приготовила, – крикнула ему вслед мать.
– А я вот в выходной картошку перебирай, – продолжала жаловаться Вика. – Спрашивается: для чего ее беречь? Едоков-то, считай, я одна, а он пять мешков запас. Так я пойду, а Танечка пусть еще побудет. – Вика говорила не вчерашним гневным тоном, а как-то покорно.
Хлопнула дверь.
Дмитрий нашел на полочке все, что нужно для бритья. И как только он, чисто выбритый, вышел из ванной, сию же минуту появилась Варвара Константиновна со свежим полотенцем.
– Так это Артем уже усвистал? – спросил Дмитрий.
– Уехал, неистовый.
– Да, жалковато Вику, – сказал Дмитрий.
– Самостоятельная женщина, – ответила мать, словно беря Вику под защиту.
Дмитрий Александрович вернулся в большую комнату. Александр Николаевич все еще трудился над валенком. Марина накрывала на стол. Анатолий сидел на стуле на том месте, где только что стояла его раскладушка.
Унылый свет зимнего утра, холодность Анатолия, неразговорчивость отца заставили Дмитрия почувствовать себя неуютно; он попытался представить себе длинную цепочку дней своего только начавшегося отпуска. Как он проживет месяц без обязанностей и забот?
Стол накрыли по-вчерашнему. Отец сделал последний стежок на валенке, словно поставил себе задачу кончить работу к завтраку, с трудом выпрямился и сел к столу. Его лицо было серым от бессонной ночи.
– Больной ты, папа, и трудно тебе. И почему ты не уходишь на пенсию? – прямо спросил Дмитрий. – На отдых?
– На пенсию? А вот мне работать хочется. – Отец усмехнулся. – Налей-ка по рюмочке. – Выпив целую стопку и закусив, он продолжал:
– Сам суди: какой же отдых? Раньше старикам печка предоставлялась, а теперь вот газовые плиты пошли. Как это я отдыхать буду?
– А я, папа, всерьез считаю, что ты должен о себе подумать. Ты же больной.
– Больной – это верно. Да вот штука какая: сколько себя помню – все что-нибудь да болит: то зуб, то голова, то палец какой зашибешь… А о себе я думаю. Да только, сынок, не понимаю, как это человек может уйти на отдых и на отдыхе ждать смерти… Пообождать хочу. Может, смерть и уважит, потерпит и без отдыха не скосит меня. – Отец сурово поглядел Дмитрию в глаза, и этот взгляд сказал Дмитрию, что он затеял ненужный разговор.
В комнату вошел пожилой мужчина.
– В самый раз вроде угадал, – сипловато сказал он. – Слыхал я, что гость дорогой к вам приехал. – Он просеменил к Варваре Константиновне. – Здравствуй, сватьюшка… Доброго здоровья, сват, – он протянул руку через стол Александру Николаевичу. – С приездом, Дмитрий Александрович, – как бы из почтительности не осмелясь подать Дмитрию руку, вошедший осклабился в улыбке, показав крепкие желтоватые зубы.
– Садись, сват. Чем богаты… – сказал Александр Николаевич. – Издалека ли путь держишь?
– С базару. – Сват опустился на стул рядом с Дмитрием.
– Познакомься, Митя, – торопливо сказала Варвара Константиновна. – Это родня наша, родитель Вики, Сергей Яковлевич.
Сергей Яковлевич крякнул и приосанился. Дмитрий пожал его сильную руку. Лицо Сергея Яковлевича было свежее и румяное, говорило о том, что он много трудится на свежем воздухе в мороз и в зной; на вид ему было не более сорока пяти лет. Чисто подбритую сильную шею плотно охватывал воротничок сатиновой сорочки; дешевый, но свежий синий галстук топорщился тугим узлом; округлым сильным плечам, широкой спине Сергея Яковлевича было тесно в коричневом грубошерстном пиджаке. Вика была похожа на него, во всяком случае, свои зеленые глаза она унаследовала от отца.
– Как здоровье сватьюшки? – спросила как будто с участием Варвара Константиновна, ставя перед нежданным гостем чайный стакан и тарелку.
– Да ведь как сказать. Не жалуется. В работе хворать не приходится. Некогда, – ответил Сергей Яковлевич.
– Да-да. И не говорите, – поддакнула Варвара Константиновна.
– Нас с сыновьями сколько мужиков? Бригада! А она на все женские дела одна, – явно гордясь своей семьей, пояснил Сергей Яковлевич.
– Мы, сватушка, уж пропустили, – сказал Александр Николаевич. – Догонять тебе придется. – Он налил тонкий чайный стакан на две трети водкой и подал гостю. – Знаю твою норму. Готовь-ка хорошего «пыжа», как охотники говорят.
Варвара Константиновна придвинула свату миску со студнем и горчицу; все чокнулись, и Сергей Яковлевич залпом выпил свою «норму».
– Хорошо со свежего воздуха, – сказал он и отправил в рот большой кусок студня, а следом за ним целый помидорчик; откусив пирога и как-то молниеносно все прожевав и проглотив, заговорил: – Вот, говорю, хозяйке моей нелегко. А дочка? Дочка живет одна, и легко живет. И внучку к нам не пускает погостить. А почему? Чурается нас. У нас семья и хозяйство, и все должны жить для семьи и хозяйства. А она, Вика, только в свое удовольствие. И мужа, Артема, от себя отпустила. А муж? Муж тоже живет для себя и в свое удовольствие. Попрыгун… Ишь ты, до ремонта тракторов ему забота. Что он их, своими руками ремонтирует? Приехал – и ночи, считай, не ночевал. Какие только там у него дела? Видишь, как нас, отцов, благодарят! – Сергей Яковлевич круто повернулся к Дмитрию. – Правильно я говорю?
Дмитрий догадался, что сват уже хлебнул где-то до прихода к Поройковым.
– Не знаю… Не знаю, – ответил он, невольно отодвигаясь от Сергея Яковлевича.
Александр Николаевич зло блеснул глазами и спросил, глядя в сторону:
– А что, сват, на базаре-то подыскивал?
– Машина нужна. Автомобиль.
– Грузовой? – с виду простодушно полюбопытствовал Александр Николаевич.
– Пикап хорошо бы. Универсальный, так сказать. Да ведь не найдешь его. А хорошо бы: в лесу сколько грибов было осенью! Вози да соли.
Дмитрию показалось, что Сергей Яковлевич дразнит отца: вот, дескать, смотри, как я живу.
– А зимой на базар. Глядишь, и еще лишняя копейка завелась в кармане, – согласился Александр Николаевич. – Да подумаешь, какое дело – грибы. У вас в погребе и огурцы, и помидоры, кабана скоро заколете. Машина – она время и труд сэкономит.
– Верно, отец, верно говоришь, – вставила и свое слово Варвара Константиновна. – И за фуражиком можно бы съездить. А то ведь я вижу, как вы мимо окон наших на коляске мешки возите.
– Вот именно: бензину-то уйдет на полтора целковых, не боле.
– Да, сват, машину тебе действительно надо. – Александр Николаевич вылил гостю в стакан остатки водки. – А дом расширять не думаешь?
– Есть и такая забота. Сыны-то у меня… Женить пора.
– И правильно, – снова поддакнула Варвара Константиновна. – С невестками и супруге твоей полегче будет, а то и полный отдых, глядишь, получит.
– А что ж, и для этого живем. – Сергей Яковлевич охватил пальцами стакан, в котором водки опять было больше половины. – Это что ж, я теперь вас перегонять должен?
– Кушай на здоровье, – ободрила его Варвара Константиновна.
Выпив и закусив, Сергей Яковлевич снова заговорил.
– Об отдыхе на старости тоже думать надо. Мы, рабочий народ, на это имеем полное право. К тому дело идет, к полному, значит, благополучию. От съезда нашей партии снова обширная программа строительства коммунизма ожидается. Насчет прибавки пенсии разговор идет. Мы, говорю, рабочий народ, заслужили этого. Как в войну работали? И от детей мы должны заботу получать. Ну что, к примеру, ваш Артемка? Чего от него дождетесь?
Александр Николаевич опять сверкнул глазами, но сдержался.
– Как коровка? – помолчав, спросил он.
– Менять думаю: мало дает, самим только-только хватает. – Сергей Яковлевич пощурился своими зелеными глазами на пустую бутылку. – Однако пойду. Некогда мне. Вот про корову напомнили – надо сегодня побывать в одном месте, есть на примете выгодная животная. – Он встал было, да опять грузно сел на стул. – А хочу я вас, товарищ полковник, спросить насчет военной обстановки, – обратился он к Дмитрию.
– О чем же именно?
– Ну как насчет войны?
Дмитрий Александрович замялся, не зная, как уклониться от разговора с неприятным человеком.
– Эх, сватушка, – вмешался Александр Николаевич, – кто из рабочего народа, тот про войну меньше всех должен спрашивать, а больше сам соображать.
– Так ведь я насчет атомной бомбы. И вообще.
– Боишься, на твое хозяйство эта бомба упадет?
– Да уж я думаю, скорей в завод целить будут. – Сергей Яковлевич снова поднялся.
Так же церемонно, как и здоровался, он распрощался и ушел. Провожала его Варвара Константиновна. Вернувшись в комнату, она сказала:
– Одно слово – хозяин.
– Крепко живет. Для себя живет, – проговорил Александр Николаевич. Он сразу как-то сник, лицо его снова посерело, как будто разговор со сватом стоил ему нравственных усилий и он устал от него.
– А что он за человек? – спросил Дмитрий.
– Сам, небось, слыхал: рабочим человеком себя называет. И это, конечно, правда, – ответил Александр Николаевич и, подумав, рассказал сыну о свате.
Сергею Яковлевичу около шестидесяти, он старый рабочий. В город приехал в 1930 году из дальнего района, где у него было крепкое хозяйство. Попросту говоря, убежал от коллективизации. На заводе – со дня пуска. За долгие годы обстроился, получив участок в ближайшей слободке. Теперь у него свой дом, всякая живность. Сыновья тоже работают на заводе; два старших близнеца уже отслужили в армии. Парни работящие, и отец их держит в руках. Все как будто у сватов правильно. Базаром увлекаются. Да кому это запрещено? Продают, что своим трудом взрастили. Не могут, однако, смириться, что Вика с Артемом, как поженились, так и не жили у них в доме.
