Текст книги "Отец"
Автор книги: Георгий Соловьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц)
X
Марина привела и усадила за стол Алешку и Танечку. Александр Николаевич прилег на диван.
– Ты бы тоже, Митенька, отдохнул, – сказала Варвара Константиновна. – Ночь-то плохо спал.
Дмитрий чувствовал сонливость, может, потому, что он в самом деле не выспался, а может, выпитая водка и тусклое зимнее утро были тому причиной. Он ушел в другую комнату. Там уже сидел за уроками Анатолий. Дмитрий Александрович лег на покрытую шерстяным одеялом кровать, на которой ночью спали дети. Сон сразу одолел его.
Но и проснулся он как-то сразу, явственно услыхав тихенькие голоса Танечки и Алешки. В комнате было светло, утренняя хмарь развеялась, и за окном серебрилось заснеженными ветвями деревцо. Анатолий и Алешка сидели за столом один против другого. Анатолий, уперев кулаки в щеки и наморщив лоб, углубился в книгу, Алешка шалил с Танечкой.
– …Стенка, стенка, потолок, – бойко лепетала Танечка, нажимая пальчиком на щеки и лоб Алешки, – иликстрическвай звонок!
– Электрический, – поправил ее Алешка.
– Иликстрическвай, – упрямо повторила Танечка и надавила пальцем на Алешкин нос. – Я по лесенке бежал и на кнопочку нажал.
– Д-з-з, дилинь, дилинь, д-з-з-з, – зазвонил Алешка.
– Еще, Алеша, еще, – прыгая, засмеялась довольная девочка.
– Перестанете вы или нет? – строго прошептал Анатолий.
– А чего она сама пристает? – Алешка виновато упрятал голову в плечи и застучал пером в чернильнице.
Анатолий порывисто встал, взял со стола книгу и за руку отвел Таню к сундуку.
– Смотри картинки. И кукле покажи. Видишь, какие красивые птички. Они сейчас улетели в жаркие страны. У нас холодно и снег, а в жарких странах тепло. Весной они прилетят к нам: будут жить в лесу и петь песни, мы пойдем гулять и увидим их и кукле покажем. А сейчас не мешай нам учить уроки, а дяде Мите отдыхать.
Танечка зашелестела книжкой. Анатолий что-то «зубрил» шепотом. Алешка стучал непрерывно пером в чернильнице. Дмитрий Александрович закрыл глаза и притворился спящим.
– Толь, а Толь… – послышался через некоторое время робкий голосок Танечки, – а мухи на зиму тоже в жаркие страны улетают?
Танечка смирненько стояла около Анатолия, оставив на сундуке и новую куклу, и книжку с картинками.
– Мухи?! Ах, да… Они сейчас тоже в жарких странах… Алешка! Займи ты ее, наконец.
– К тебе пристает, ты и займи.
– Дай ей карандаш с бумагой, что ли.
Алешка громыхнул стулом, полез в ящик стола: порывшись там, достал растрепанную тетрадку.
– Готовь уроки и ты, Танька. Помнишь, как буква «о» пишется? Иди и пиши. Задаю тебе две страницы подряд. Плохо будет – двойку поставлю.
Танечка покорно отошла от стола, почти легла на сундук и усердно принялась за работу. Желтое с голубыми цветочками бумазейное платьице делало ее похожей на цыпленка-пуховичка; на затылке топорщились светлые волосенки; из-под платьица выглядывали голубые штанишки, а голенища валенок не доставали до коленок. Дмитрий Александрович смотрел, кося глазом, на прелестное сосредоточенное лицо девочки и чувствовал, как в нем все больше и больше росла нежность к милой детворе, трудившейся в комнате.
– Все! – сказал приглушенно Анатолий и, собрав в стопку книжки и тетради, легонько дал Алешке в лоб щелчка. – Может, подсказать? А?
– Не лезь.
– Не буду… А ты как, до вечера осилишь задачку?
– Да не мешай, тебе говорят. – Алешка с унылым видом грыз карандаш.
– А может, подсказать?
Алешка молчал; взгляд Анатолия не давал ему сосредоточиться на задаче.
– Это что же у тебя: семь да четыре двенадцать получается?
Алешка схватил резинку и начал стирать что-то в тетрадке.
– Эх, мученик ты, мученик. Сколько раз тебе говорил: проверяй сложение вычитанием. – Анатолий снова щелкнул Алешку в лоб. – Вот! Запомни.
Алешка размахнулся и с силой запустил в Анатолия резинкой, но промахнулся: резинка отскочила от стены и угодила в щеку Танечке.
– Перестаньте! – гневно крикнула девочка, выпрямляясь и топая ножкой. – У меня и так «о» кривые получаются.
Дмитрий Александрович сел на кровати. Дети затихли, их лица были виноватыми, а он рассмеялся.
– А вот я сейчас проверю ваши уроки, – сказал он. – Ну-ка, Танечка, покажи твое «о».
Девочка подошла к нему, подала тетрадку.
– Просто хорошо! – воскликнул он, прижимая к груди маленькую племянницу. – Эй, Алешка, а придется Танечке поставить пятерку. Ну-ну, не буду вам мешать. А где же тут были мои ботинки? – Он отпустил девочку и нагнулся. Танечка, сверкнув голубыми штанишками, на четвереньках шмыгнула под кровать.
– Мой папа тоже всегда ищет свои сапоги, – лукаво сказала она, выволакивая ботинки.
В большой комнате под зеркалом, уперев руки в бока, восседала Вика. Она была в расстегнутом ватнике, на ее коленях лежал скомканный платок. Тут же была Женя и Варвара Константиновна. Марина у окна что-то вышивала. Александр Николаевич отдыхал на диване.
Бросив на Дмитрия быстрый и доверительный взгляд, Вика, резко выговаривая слова, продолжала прерванный его появлением рассказ.
– …Я ему и так сначала по-хорошему: «Папа, ты хмельной, иди отдыхать домой, а не то ложись на кровать». А он мне: «Я, говорит, верно, хмельной, да ум при мне, и знаю, что говорю. Хотя и выпиваю, говорит, а вот всех своих детей на ноги поставил. И в дальнейшей вашей жизни, говорит, буду оставаться для вас отцом, и если вы мне дети, то должны слушать меня и исполнять мои указания». Вот тут он и начал. – Вика нервически покривила губы, глаза ее сузились.
– Вот тут и начал. И все про Артема. И все, чтоб мою веру в мужа пошатнуть. И каково мне было слушать про Артема такое, что, значит, он уехал в совхоз, чтобы мужскую свободу получить. Я, конечно, сдержала себя и сказала отцу, чтобы не печалился он обо мне. А он говорит: «Жалею тебя, дочка. Бедно живешь: ребенка вы нажили, а больше ничего не справили, даже мебели хорошей нету, а все потому, что отошли от родительского дому. Ушла, говорит, ты за мужем, а муж, Артем значит, от тебя ушел; только комнату получили, жить бы домком, а он ушел…» – Вика страдальчески скривила лицо. – И еще сказал: «От такого зятя и тестю никакой подмоги, хоть фуража какого мешков пять подкинул бы, хоть курам корму. Потребуй от него», – говорит. Это чтобы я от Артема такое потребовала?.. Ну, и не стерпела я, наговорила, как баба. Иди, говорю, в свой родительский дом и не ходи со сплетнями в мой. А ведь кому наговорила? – По щекам Вики текли слезы, мутные и крупные. – Отцу родному наговорила.
– Не реви. – Марина подняла глаза и посмотрела на Вику так, как смотрят на детишек, когда те плачут от обид, которые не тревожат, а лишь умиляют взрослых. – Правильно ты наговорила. И что тебе слушать всерьез вредные слова, если сердцем Артему веришь.
– Кабы эти слова уши мои не слышали. – Вика теребила платок, не замечая, что на него капают слезы. – А то ведь наслушаешься – всяк свое сочувствие норовит высказать… И соседи сочувствуют и подзуживают насчет мужа. А сами ждут, когда к Артему уеду и комнату освобожу… Вчера говорю ему: купи хоть шифоньер какой. – Вика утерла лицо пуховым платком. И как же не шла сейчас пышная модная прическа к ее лицу, ставшему вдруг простым, бабьим.
– Ну, а Артем что? – спросил Александр Николаевич, тихо лежавший на диване.
– Как всегда: подожди, говорит, скоро в нашем совхозе станут каменные дома строить. Вот тогда и купим: чего зря покупать, если перевозить придется. Я ему говорю: людей стыдно, у всех то одна, то другая обнова, а мы как и не работаем, будто и денег не получаем. А он говорит, что сейчас мы другое богатство наживаем. Это он про свой новый совхоз. А какое мне дело до этого его богатства?
– Так-так. Стало быть, никакого дела? Значит, вся Артемова разъяснительная работа впустую прошла. – Александр Николаевич сел на диване, с доброй ухмылкой взглянул на Вику и, подмигнув Варваре Константиновне, спросил: – А что, мать, золотая жена нашему Артемке досталась?
Варвара Константиновна сидела, скрестив на груди под платком руки. Она, как и Марина, смотрела на Вику, словно на девочку, разобидевшуюся и огорченную попусту.
– Эх, дочка, живете вы больше врозь, а душой-то вы всегда вместе. Вот оно, ваше счастье. Умей только видеть его… Шифоньеры нажить не хитро. Это теперь всякий может. А вот для народа новое богатство создать. Это да! – Александр Николаевич чуть нахмурился. – И на родителя своего не обижайся. Трудно понять ему вашу жизнь, может, и не поймет он ее никогда. Тут ему только посочувствовать надо, что на большую мечту у него потребности нету. Ну, полно слезы лить; раздевайся-ка, да обедать будем.
При последних словах старика, прозвучавших приказанием, Марина отложила рукоделие. Поднялась и Варвара Константиновна. Вика сняла ватник и пошла вешать его в прихожую.
– Трудно ей. – Женя вопросительно посмотрела на Александра Николаевича. – Ну что, в самом деле, ждет ее в совхозе?.. – Женя недоговорила: вошла Вика.
Александр Николаевич сунул ноги в войлочные туфли и сказал:
– Говорили мы тут много, и даже насчет покупки предметов мебели, а про жизнь, выходит, недоговорили.
– О жизни мы говорили! – воскликнула Вика, все еще нервически покусывая губу.
– О жизни нашей можно говорить только по-государственному. Не гляди, что мы простые люди. Вот как! Вот Артем целину осваивает, мы на заводе свое дело делаем, а вот он, – Александр Николаевич взглянул на Дмитрия, – морскую границу бережет. Каждый при своей государственной обязанности. Я что сказать хочу: когда поживешь на свете да оглянешься на годы, что ушли, так не барахло нажитое считаешь, а дела, в которых ты участвовал. У каждого своя старость впереди, а с ней и раздумье над своей жизнью. И если увидишь, что не так жизнь потратил, горько будет: поймешь, что нет уж тебе никакой возможности поправиться. У Артема на целине новая жизнь началась, и ничто уж ее не остановит, и тебя, Виктория, эта жизнь втянет. Счастье твое не порушится. – Старик встал и энергичной походкой пошел из комнаты. – Однако наши хозяйки там что-то мешкают.
– Люблю его, – вырвалось у Жени.
Обед начался все с того же изобильно наваренного студня, выпивки уже не было. За студнем последовал поданный в большой алюминиевой кастрюле борщ со свежей капустой, затем тушеная картошка с мясом, в завершение – компот. В проволочной хлебнице лежало всего два-три куска, но едва Марина замечала, что хлебница опустела, как бралась за нож и буханку. После обеда оставшиеся полбуханки завернули в чистое полотенце и спрятали. Здесь относились к хлебу бережливо и с уважением, как относятся к нему в семьях хлеборобов. Здесь знали, что имеют право на сытный обед и что он будет обязательно заработан и завтра, и в каждый день жизни.
XI
В комнате стало сумрачней. В окно были видны корпуса завода, уже только наполовину освещенные низким солнцем.
– А не пойти ли нам всем в кино? – спросила Женя весело. – Смотрите-ка, до вечера уже дообедались.
– Можно и в кино, – согласился Александр Николаевич.
– Я пошла одеваться. И за билетами добегу.
– Красивая, – проговорила Марина вслед упорхнувшей Жене и, обращаясь к Дмитрию, добавила: – А вот счастья и у нее нет.
– Почему же?
– Одинокая, – Марина торопливо пошаркала тряпкой по клеенке и тоже вышла.
«Счастья и у нее нет. Одинокая, – мысленно повторил Дмитрий. Он встал из-за стола и сел на диван. – Так вот почему дружны Марина и Женя».
Дмитрий вспомнил свою жену. Ей, наверно, очень тяжело сейчас. Прав ли он, что оставил ее в одиночестве?
«Нет, нет, нам нужно побыть одному без другого, нужно, чтобы каждый передумал все, все… Ведь у нас дочь», – попытался оправдать себя Дмитрий, но, вспомнив о дочери, он понял, что трусливо убежал из семьи. И эту-то открывшуюся ему только сейчас собственную трусость он, сам того не ведая, прикрывал занятостью, службой.
«Я не понимал, что значит быть отцом, не предъявлял смело своих прав на дочь, я только знал, что у меня есть дочь, и не знал, что я должен дать ей как отец». И все, что произошло за последние сутки: его приезд, встреча с родными и начавшееся сближение, откровенный разговор с матерью и новые раздумья и, наконец, как будто найденное равновесие – все это ему показалось каким-то ненастоящим, совсем не тем, что ему было нужно.
Александр Николаевич расставил у стен стулья и подсел к сыну, положив ему на плечо руку.
– Вот так-то, – сказал он – Какие вы тут все собрались горемычные. Нельзя, Митя, ни другим, ни себе жизнь портить. Это я о супружеской жизни говорю. Вот Марина насчет Жени заговорила. Ленинградка она, Женя. Сюда с молодым мужем, офицером, приехала. Жизнь у них не заладилась. Уж очень свободно ее муженек вел себя: неделями дома не бывал. Получил он другое назначение, уехал и с полгода ни слуху ни духу. А потом потребовал развода. И осталась молодая женщина одна в чужом городе. Устроили мы ее на завод. Второй год работает. Душевный она человек, любят ее на заводе. Да вот на сердце замок повесила. – Александр Николаевич, сняв руку с плеча сына, вдруг спросил: – Ну как, не жалеешь, что к нам приехал?
Дмитрий, застигнутый врасплох, промолчал.
– Правильно ты сделал. А мать, она верно сказала: твое дело, ты сам должен решать.
– Трудно, папа.
– Да, трудно, – Александр Николаевич опустил голову и задумался.
В этот миг вошла Женя в пуховой шапочке и пальто с черным, сильно потертым воротником, разрумянившаяся.
– Решайте быстро: в кино или просто гулять? Я за то, чтобы гулять. Снег какой! Надевайте валенки. Дышится так славно. Я пошла было за билетами, да вернулась: не хочу на два часа закупориваться в духоту.
– Гулять так пулять. – Александр Николаевич улыбнулся, оглядывая Женю. – Иди агитируй остальных. А я тоже не охотник в кино париться.
Когда семья вышла из квартиры, солнце уже село за плоские горы. Женя остановила Дмитрия на крыльце.
– Скажите, вам этот наш зимний пейзаж ничего не напоминает? – спросила она.
С крыльца открывался широкий вид. У подножия вечерне-лиловых гор шел пассажирский поезд. Слева, за домом, на краю пустыря, виднелся другой поселок, сгрудившийся на возвышенности; окна его больших домов уже светились разноцветными огнями. И свет этих дальних домов, и цепочка огней поезда были ясными и чистыми. Эти огни напоминали Дмитрию огни маяков в тот час, когда солнце уходит за горизонт и на лик планеты падает тень, а небо какое-то время еще остается светлым и утихшее к вечеру море отражает небо.
– Помните белые ленинградские ночи, острова? – снова спросила Женя. – Ночь светлая, а огни в заливе как алмазы, рассыпанные по снегу.
– Да, да. Очень похоже, – ответил Дмитрий, радуясь, что Жене блеск дальних огней на фоне сизого вечернего снега напомнил почти то же, что и ему самому.
Неподалеку от крыльца на снежной горке шумно веселилась детвора. Алешка поднял над головой салазки и побежал к горке; он мигом вскарабкался по ступенькам, с размаху поставил салазки и, бросившись на них животом, скатился по ледяной дорожке. Анатолий вышел с лыжами, и от лыж вкусно потянуло запахом дегтя.
– В лесу бы побывать, в глухо-зимнем, хвойном… – мечтательно проговорила Женя. – Именно в такую тихую погоду.
– А может, пойдем в сад? – спросила Марина.
– Добро! – согласился Александр Николаевич.
Флотское словечко, не забытое отцом, заставило Дмитрия улыбнуться.
Семья цепочкой потянулась по узкой тропинке, протоптанной в глубоком снегу и пересекавшей пустырь наискосок. Хлопая лыжами по пухлому слою свежего снега, покрывавшему наст, пробежал Анатолий. Алешка усадил в санки Танечку, и они двигались впереди всех, порой исчезая за сугробами. Марина и Вика пошли вслед за детьми; Дмитрий и Женя замыкали шествие.
– Смотрите, сколько нас, – сказал Дмитрий, оборачиваясь к Жене. – Как корабли во льдах на фарватере, вытянулись в кильватерную колонну.
– Мне понравилось ваше сравнение, – откликнулась Женя.
– Да, славно бы сейчас побывать в хвойном лесу. – Тропинка стала шире, и они уже шли рядом. – Ели под снегом. И тишина. Сказка… Наверное, вы очень скучаете по родной вам природе: ведь тут, в степях, зимой бураны, летом, должно быть, непривычно голо, сушь.
– Да… Но я люблю открытия.
– То есть?
– Не понимаете? Приходилось ли вам бывать весной в степи?.. Не приходилось? А я бывала, да еще в грозу. Черной тучей все небо закрыто, а мы сидим в машине, машина стоит: боимся удара молнии на ходу, и жутко, жутко нам было. Зато, когда над зеленой степью снова засияло солнце… – Женя помолчала, как бы силясь вспомнить, представить себе ту страшную грозу. – Нет, это надо самому видеть… Лето, вы правы, у нас знойное, трава быстро сохнет, становится колючей и редкой, голая земля трескается, по муравке, как под Ленинградом, босиком не походишь… Но у нас есть Волга! – Женя тронула его за руку, как бы прося выслушать ее до конца. – К нам на завод как-то поступила коренная одесситка; когда она повидала Волгу, то удивилась, почему людям на Волге чудится простор и широта. Волга – не море, но она действительно навевает особые ощущения величественного простора. Если бы вы приехали летом и мы поднялись бы туда, – Женя показала рукой в сторону темного плоскогорья, над которым быстро меркло небо, – оттуда с высоты глазом не окинуть плес Волги. Когда я еще жила с мужем, я даже один раз на рыбалке была.
– А я лет двадцать не был в настоящем лесу. Иной раз так хочется сходить по малину, по грибы.
Широкая дорожка, протоптанная посреди улочки стандартных коттеджей, спускалась в неглубокий овраг. За оврагом на холме начинался другой поселок, огнями которого любовались Дмитрий Александрович и Женя. Вправо от его домов на склоне холма темнело какое-то сплошное насаждение. Женя ускорила шаг. Вика и Марина, посадив обоих детей на санки, покатили их бегом.
На краю обрыва стоял Анатолий. Завидев подходившую компанию, он по-разбойничьи свистнул, сорвался вниз и сразу же исчез во тьме, уже сгустившейся в овраге. Марина толкнула под гору салазки с детьми и побежала следом; Вика, вскрикнув, храбро ринулась за ней. Дмитрия охватило озорное веселье, и он тоже побежал вниз, в таинственную темноту. Обгоняя его уже почти на дне оврага, Женя поскользнулась на льдистой плешинке дорожки. Ища поддержки, она ухватилась за него. Он не удержался на ногах, и оба упали.
– Хорошо поребячиться? – сказал Дмитрий, поднимаясь и помогая встать Жене.
– Очень! – Лицо Жени на миг оказалось близко к его лицу, и он даже в сумерках заметил веселый блеск ее глаз.
– А вот мы с матерью друг дружку держим, оттого и не падаем, – пошутил Александр Николаевич, проводя под руку Варвару Константиновну мимо Жени и Дмитрия.
Тропа некоторое время вела берегом журчащего под снегом и местами черневшего небольшими полыньями ручья. По заснеженным, скрипящим мосткам перешли ручей и стали карабкаться в гору. Женя подбежала к старикам и подхватила под руку Варвару Константиновну. Александр Николаевич поотстал от них, но, когда Дмитрий Александрович догнал его, самолюбивый старик, хотя тяжело и шумно дышал, прибавил шагу. Однако подъем оказался коротким: вход в огороженный высокими столбами с колючей проволокой сад был в его ближнем углу. У поваленных ворот стоял деревянный домик сторожа, окруженный сугробами. Откуда-то из-за сугробов лениво протявкала собачонка.
Тропинка от домика привела к колодцу. Тут на небольшой полянке уже стоял Анатолий.
– Кто без валенок, тому дальше ходу нет, – сказал он.
– И не надо. И здесь славно, – ответила Женя. – Посидим!
Расселись кто где. Детишки – на салазках, Вика и Марина – прямо на плотный снежный вал около колодца, Анатолий на тот же вал положил свои лыжи и усадил на них отца и мать, Дмитрий сел на крышку колодезного сруба. А Женя пробралась по глубокому снегу к ближнему дереву и встала, прислонившись к нему.
– Помолчите… слушайте тишину, – приказала она.
Неподвижные ветви покрывал свежий снег; огни двух поселков, теперь одинаково видимые на верхах склонов оврага, уже не были алмазного блеска, а стали гуще цветом, теплей.
– Артема нет. Уж он тишину слушать не стал бы, – нарушив молчание, сказала Вика. – Уж обязательно бы всех извалял в снегу.
– Уймись, – остановила ее Марина.
– Оказывается, наш сад зимой так же хорош, как и весной в цвету, – громко сказала Женя. – Да он и сейчас весь как в белом цвету. – Она пропахала ногами в сугробе борозду и, выйдя на наледь у колодца, попрыгала, отряхивая валенки. – Дмитрий Александрович! Это наш заводской сад… Наших рабочих. Он был старый, запущенный, а теперь поделен на участки. И тут растет все, вплоть до винограда.
– А у вас, папа, тоже есть участок? – спросил Дмитрий.
– Есть, – откликнулась Варвара Константиновна. – Да не доходят руки, как у молодых хозяев.
– А тебе тоже виноградник хочется? – спросил Александр Николаевич.
– Где уж там… Крыжовник прошлым годом у нас какая-то американская роса вроде плесени попортила, – пожаловалась Варвара Константиновна. – Другие в своих садах уберегли.
– Смотрите на звезды! Вон Полярная. А это Малая Медведица, – сказала Женя, садясь на сугроб рядом с Викой и Мариной. – Еще я знаю Большую Медведицу. Дмитрий Александрович, вы моряк, покажите нам другие звезды… созвездия.
– С удовольствием. Да вот беда: нету у нас звездного глобуса, а в таком случае и капитан первого ранга заблудиться может. Кассиопею мы еще найдем: вон она, раскоряка, как буква дубль-ве. Вон та, самая яркая, звезда – вам плохо из-за деревьев видно – Сириус. А повыше – созвездие Ориона.
– Какие загадочные названия: Орион, Сириус, Андромеда. А есть такое созвездие: Волосы Венеры? – допытывалась Женя.
– Есть. Только не Венеры, а Вероники.
– Манит она человека, эта вселенная. – Александр Николаевич тоже поднял лицо к ночному небу. – Бывало, стоишь на вахте, смотришь на звезды и сам своих мыслей не поймешь – такие они неясные и обширные, даже бесконечные.
– Никак не представлю себе ни вечности, ни бесконечности, – быстро заговорил Анатолий, пристроившийся рядом со старшим братом на крышке сруба. – Как же это так: ни конца, ни краю, и вечно было, и вечно будет? Даже страшно. Вы Андромеду вспомнили; в ее созвездии есть Большая Туманность, все время считали, что это газовое облако, а оказывается, это гигантская галактика. Теперь ученые насчитывают больше двух миллионов галактик, это только которые удалось рассмотреть… Ученые теперь изучили вселенную, знаете, на каком расстоянии? Если от нас считать, то в поперечнике в два с половиной миллиарда световых лет! Как это себе представить?
– Не стремись объять необъятное, – назидательно сказала Женя. – Еще Козьма Прутков завещал это десятиклассникам.
– Знаю, – рассердился Анатолий. – Необъятное объять стремиться не надо, если сил нет. А вот Джордано Бруно поднялся до понимания, что наша Земля – мельчайшая пылинка во вселенной и что на бесконечном множестве небесных тел живут мыслящие существа. А теперь наука идет к тому, что человек получит возможность путешествовать по вселенной.
– Постой-ка, – остановил сына Александр Николаевич. – А почему это к нам никто не жалует с других планет, на которых проживают эти мыслящие существа? Небось, и постарше нашего есть народы на других планетах, и науки у них выше. Объяснишь ты мне это?
– Так ведь это, может, к другим галактикам относится… А наша галактика – тоже мельчайшая пылинка. А если у нас до сих пор из других миров гостей не было, это значит, что близко к нам и во вселенной нет таких мыслящих существ, чтобы умней нас были. Мы, земные жители, первые к ним полетим, а из земных жителей первыми будем мы, советские люди.
– Когда же это будет? – колко спросила Женя.
– Скоро.
– А все же?
– Надо читать научную литературу, – веско отрезал Анатолий.
– И ты, сынок, может, полетишь? – спросила Варвара Константиновна.
– А что? – буркнул Анатолий, чувствуя, что над ним подтрунивают.
– Только Артема не бери с собой, – подхватила Вика. – Узнает про полет – и совхоз бросит.
Анатолий промолчал, а Дмитрий подумал: «Мечтает, определенно мечтает стать астронавтом. Для меня морская служба была когда-то мечтой, а вот для него – полет на Марс. И все может быть, все может быть…»
– Ай! Звездочка упала! Вон-вон где, – закричала Танечка. – Пойдем искать ее… Алеша?
– Никуда звездочка не упала, она сгорела в воздухе, – в тон Анатолию ответил девочке Алеша. – Нам Любовь Кирилловна на уроке объясняла.
– Нет, не сгорела. Откуда ты знаешь, что она сгорела? – возмутилась Танечка. – Она упала в снег.
Вдруг пронесся порыв морозного ветра, с деревьев повалили, как в метель, хлопья снега.
– Домой!.. Скорей! Задует еще вовсю, детишек поморозим, – всполошилась Марина.
И обе матери принялись поправлять одежки на своих детях.
– Проснулся, гуляка… А чувствуете: от ветра весной пахнет? – Женя вынесла на дорожку салазки. – Ну, садись, детвора! Алешка, держи Таньку, полным духом покачу.
– Ишь ты: весной от ветра уже запахло. Молодому всегда весна, – сказал Александр Николаевич, поднимаясь и помогая встать Варваре Константиновне. – А как, Анатолий, в других мирах насчет атомщиков и прочих поджигателей – известно что?
– Да ну вас! – Анатолий встал на лыжи, пошаркал ими и заскользил.
Обратно шли, подгоняемые порывистым и все усиливающимся ветром. Женя и Марина тащили в гору салазки. Дмитрий вел под руки отца и мать. В поселке Женя предложила:
– Теперь после прогулки чаю хорошо попить. Пойдемте ко мне; у меня мед есть с белой акации.
