Текст книги "Возвращение к любви"
Автор книги: Георге Георгиу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 44 страниц)
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
До села оставалось еще около полукилометра, когда Павел Фабиан вдруг отпустил шофера, сказал, что он может возвращаться в Мирешты. Фабиан не был здесь столько лет и лишь теперь почувствовал, как значительно для него это возвращение. Еще несколько сот шагов, и он увидит друзей – Михаила, Валю, пройдет по улицам Стэнкуцы. Сколько раз вели его думы по этому селу, которое он полюбил больше, чем родное село. Стэнкуца была селом его молодости, здесь он познакомился с Анной.
В последнее время его мысли все чаще возвращались к этому, словно его вдруг охватывала жажда, которую он мог утолить только глотком воды из колодца, что посреди Стэнкуцы!..
Стоит ли еще тот колодец?
Целых пять лет он не бывал в здешних местах и о происшедших тут переменах узнавал от Михаила во время коротких встреч в Кишиневе. Иногда он получал открытки то от Михаила, то от Вали – поздравления с праздником, с днем рождения, и каждое из этих посланий обязательно заканчивалось одним и тем же вопросом: «Когда ж ты заглянешь к нам?»
Многие дороги манили Павла в Стэнкуцу, но он, словно желая наказать свою несуразную тоску, всегда выбирал другие пути.
Он боялся, что когда он попадет наконец в Стэнкуцу, его потянет и дальше, в Албиницу, к Анне.
Знал, что встреча не имеет смысла. Давно миновал возраст романтических мечтаний, и его Анна давно уже была не его Анной, остались только любовь и тоска, но они принадлежали лишь ему одному.
Он и сейчас не поехал бы сюда, если бы не настояния начальства: «Есть жалоба от некоего Мирчи, бывшего главного ветеринарного врача колхоза «Виктория». Нужно срочно выехать туда и разобраться во всей этой истории!»
Он недавно вернулся из командировки, где распутывал очень сложное дело, устал и хотел бы отдохнуть. Но начальство настаивало…
И вот он, взволнованный, стоит у ворот Стэнкуцы.
По обе стороны шоссе тянулась широкая, сверкающая степь. Казалось, что снег взрывается где-то там, под землей, бесшумно выбрасывая на поверхность белые языки, которые весело играют на гребешках застывших сугробов. Затем снег стал взрываться искрами на верхушках деревьев, на заснеженных крышах домов. Лишь теперь Фабиан заметил, что в небе открылось голубое окно, откуда выглянуло солнце. Этот легкий свет, веселое сияние земли как бы согрели его, и он почувствовал себя спокойнее.
Но едва Павел вступил в село, как оказался окутанным холодной белой сетью, которая вскоре затянула и все село. Первые снежинки он и не заметил – воспринял их скорей как капли света, сыплющиеся с высот. Кишинев провожал его солнцем и ясным небом, а с полдороги пошел снег, затем снегопад на время прекратился, чтобы здесь, в Стэнкуце, словно нарочно, снова наброситься на него.
В один из таких же изменчивых дней с коротким и бурным снегопадом, сменявшимся светлым затишьем, он уехал из этих мест.
Это, конечно простое совпадение, и его не следовало принимать во внимание. Но появилось и еще одно поразительное совпадение: именно тогда, когда он был занят одним весьма сложным делом, Мога был выбран председателем колхоза в Стэнкуце.
И вот теперь, когда опять он, Фабиан, едет распутывать другой узел, Мога уезжает из Стэнкуцы. Эту новость Фабиан узнал от Андрея Вели и подумал: а нет ли здесь связи – между отъездом Моги и жалобой Мирчи?
Между прежним процессом и его теперешним делом прошло много времени, он вел другие дела, и многие подробности и детали стерлись в его памяти, но тот процесс в Стэнкуце никак не забывался.
Ведь именно тогда он познакомился с Анной Негурэ, сегодняшней Анной Флоря.
Зал клуба, где слушалось дело, всегда был переполнен. Мало-помалу Фабиан стал узнавать лица, постоянно присутствовавшие на процессе. Среди них были и две молоденькие женщины. Одну он уже знал – их познакомил в Мирештах Михаил Лянка. Это была Валя Рареш, молодой врач из Стэнкуцы. Вторая – стройная девушка, с тонкими чертами лица и высоким лбом, на который спадала прядь каштановых волос. Фабиану нравилось, как она поправляла непослушную прядь – медленно накручивала ее на палец, словно играя, затем приглаживала всей рукой, а когда опускала руку, прядь снова падала на лоб. На время девушка забывала про нее, затем повторялся тот же машинальный жест. Иногда, чтобы отдохнуть от напряжения, Фабиан невольно засматривался на незнакомую девушку. Порой их взгляды встречались, глаза девушки сверкали живым огнем – возможно, для нее происходящее в зале представляло собой просто необычный спектакль, наполненный драматизмом, часто ей непонятным, но все же возбуждавшим любопытство.
В первый же день процесса Фабиан увидел Михаила Лянку, который уселся между двумя девушками. Михаил только что получил назначение на место главного агронома, и Фабиан, скорее в шутку, чем всерьез, рекомендовал ему присутствовать на процессе, если позволит время. «Это тебе пригодится», – сказал ему Фабиан. «Чтобы я знал, что меня может ждать? – смеясь, ответил Михаил. – Я буду весь внимание!» Каждый раз, как только он заходил в зал, его тут же переставало интересовать что-либо, кроме этих двух сидящих рядом с ним девушек. Он шепотом разговаривал то с одной, то с другой и лишь изредка кивал головой на сцену, туда, где находился Фабиан.
Однажды во время перерыва Фабиан, смеясь, сказал Михаилу:
– Если ты будешь еще шептаться во время процесса, то я попрошу милицию вывести тебя. Кто эта симпатичная девушка, вторая?
– Ага, теперь понимаю, почему тебе хочется вывести меня. Заметил, что она нравится и мне, и хочешь устранить соперника, – улыбнулся Лянка. – Думаешь, не вижу, какие ты бросаешь на нее взгляды? И это вместо того, чтобы внимательно выслушивать показания свидетелей! Признайся – нравится? Тогда скажу, кто она.
Как легко ему было сказать тогда Михаилу:
– Да, нравится.
– Это односельчанка Вали, Окончила сельскохозяйственный институт, у нее та же специальность, что и у меня. Распределили в Албиницу. Пока суд да дело, она и приехала в гости к подруге. И, чтобы не скучать, ходит на процесс, зная, что… – Лянка сделал паузу и лукаво посмотрел на Фабиана, – …зная, что встретит и меня здесь. Да, я очень благодарен тебе: этот процесс действительно пригодится мне…
«Так я и думал тогда, что тот процесс принесет мне счастье: я познакомился с Анной».
Иногда Анна исчезала из зала, оставляя Валю с Михаилом одних. Они обычно усаживались у дверей, и Фабиан не замечал ее ухода. Когда он не видел ее на привычном месте, всегда огорчался и уже не мог внимательно следить за процессом. Механически он начинал повторять ее жест – отделял прядь своих прямых волос, зачесанных назад, и нервно крутил на пальце, поглядывая на двери.
В последний день процесса Фабиан взял слово и вдруг увидел Анну в первом ряду. В какой-то миг он вдруг понял что обращается только к ней, взял стакан с водой, глотнул раз-другой и медленно поставил стакан на место. В зале стояла гнетущая тишина, она давила на него, и, чтобы как-то вырваться из нее, Павел вдруг сказал, продолжая речь:
– У подсудимых было все необходимое, чтобы жить честно… Но они сами затоптали свое счастье… Посмотрите, как прекрасна земля в своей белой одежде… И к этой красоте нельзя прикасаться грязными руками! Мы этого никому не позволим!
Фабиан до сего дня не может забыть, как в ту минуту все, даже подсудимые, повернулись к окнам. Фраза совсем не соответствовала суровой атмосфере процесса, и тон его речи – спокойный, но жесткий – вызвал в Анне удивление. Она изумленно и в то же время обрадованно взглянула на него, а позже Валя передала ему слова Анны: «Фабиан скорее поэт, чем прокурор…»
«Разве история человечества не знает поэтов-обвинителей?» – ответил он тогда Вале, конечно в шутку. Он считал себя суровым человеком, но в действительности это было скорей старанием преодолеть мягкость своей натуры.
«Может быть, это и смутило Анну… Может быть, это и сыграло свою роль в ее выборе между мной и Флорей?.. – подумал Павел. – Впрочем, какое значение это имеет сейчас?»
И вот после стольких лет он снова в Стэнкуце, и воспоминания сами идут навстречу. Он не хотел поддаваться им, старался отвлечься – оглядывался вокруг, чтобы увидеть, какие перемены произошли в его отсутствие. Это была новая Стэнкуца, разукрашенная словно для приема гостей. А он пришел сюда гостем…
Павел почти достиг центра села, уже виднелся весь его ансамбль, и в первую очередь обелиск, четко выделявшийся на белом фоне снегопада, а через дорогу – несколько двухэтажных зданий из белого камня. Фабиан заметил и старый колодец, приютившийся между двумя домами. У него уже не было журавля, деревянный навес из сплетенных между собой, как кружева, досок, накрывал его. Сохранил его все-таки Мога…
Очевидно, навес над колодцем послужил моделью для других, так как Фабиану встретилось несколько ворот с такими же навесами, некоторые из них были совершенно новые. Когда-то Михаил с иронией сказал ему: «Наш Мога увлекся старинным искусством. Посмотрел бы ты, какие ворота отгрохал ему мастер Жувалэ. Как в сказочном дворце…»
«Не обрывается ли у Моги сердце перед разлукой с такой красотой! А я… – тут же подумал Фабиан, – как мог столько времени не приезжать сюда!..»
– Товарищ Фабиан!.. Павел!..
Звонкий, чистый голос, два удивленных глаза из-под белой шапочки, натянутой на самый лоб, раскрасневшиеся от мороза щеки – прямо перед ним, в двух шагах…
– Валя!
Павел замер на месте, очарованный внезапным появлением Вали, словно она возникла из вихря снегопада… И лишь когда Валя протянула ему маленькую, хрупкую руку, теплота ее мягких пальцев словно пробудила его.
– Наказать бы тебя: пройти мимо – и даже не поздороваться, – весело сказала она, обхватив его голову своими горячими руками и расцеловав в обе щеки. – Две недели назад я была в Кишиневе, звонила тебе, а ты не захотел разговаривать со мной.
– Я?..
– Да, ты, – улыбнулась Валя. – Ответил сурово: «Прокуратура, Фабиан», а когда услышал мой голос, положил трубку.
– Я? – с недоумением переспросил Фабиан. Он не верил своим ушам: чтобы он мог такое сделать?.. – Минутку… Две недели назад?
Бывало, что звонил телефон, он подымал трубку, как обычно: «Прокуратура, Фабиан». Но вместо человеческого голоса, слышалось какое-то хрипение, как будто кто-то бросал камешки на тротуар. А голос потерялся где-то среди проводов. И никак не мог пробиться…
– Откуда ты звонила?
– Из автомата…
Валя посмотрела на его хмурое лицо и взяла его под руку. В действительности она звонила ему из гостиницы. Неожиданно она встретилась с Анной и, обрадованная, не зная еще, какие заботы привели Анну в Кишинев, хотела сделать обоим приятный сюрприз, по крайней мере так думала она, но телефон, как видно, был умнее и не соединил ее с Фабианом. «Кому ты хочешь позвонить?» – с любопытством спросила Анна. «Одному знакомому». Валя снова стала набирать номер, но Анна взяла у нее из рук трубку и положила на рычаг. «Не надо, – сказала Анна. – Ты еще не знаешь… Я развелась с мужем… Кто знает, что может подумать Фабиан…»
Других знакомых у Вали в Кишиневе не было…
Ветер резко переменил направление, задул со стороны Мирештской равнины, холодный, пронзительный, как еще не объезженный одногодок, швыряя прямо в лицо крупные липкие комья снега. Валя подняла руку, чтобы защитить лицо, но это не помогло, и она повернулась спиной к ветру. Машинально повернулся и Павел, и это движение вывело его из оцепенения.
– Мне очень жаль, что телефон сыграл с нами злую шутку, – произнес он. – Но хоть теперь узнать бы, что ты хотела мне сказать?
– Хотела сделать тебе сюрприз, – чуть помедлив, ответила она. – Я была не одна… Но что это я держу тебя на улице, словно у меня нет дома!.. Сегодня ты мой пленник. В наказание за то, что пять лет подряд упрямился и не хотел повидать друзей… И не пытайся оправдываться. Не желаю видеть тебя в роли обвиняемого. Ты не сможешь оправдаться даже с помощью всех адвокатов республики.
Валя внезапно замолчала, словно истощилось все ее красноречие, и тихо открыла калитку. Фабиан даже не заметил, как они дошли до ее дома, взволнованный неожиданной встречей и словами Вали, которые снова растревожили его воспоминания. Он был более чем уверен, что Валя находилась в Кишиневе вместе с Анной… Он растерянно остановился у калитки.
Усилившийся снег висел в воздухе, как тюлевая занавеска, он завалил старые следы, застелил прежние сугробы, и повсюду была дурманящая белая чистота, на которую жаль было наступать.
– Смелей! – подбодрила его Валя.
И Павел шагнул вперед, отпечатывая свежие следы на снегу. Ему и в голову не приходило, что эти следы приведут за собой и другие…
2
В девять часов утра Горе остановил машину у ворот Михаила Лянки. Он сердито и резко посигналил и стал ждать появления агронома.
Вчера вечером в правлении, пока Мога беседовал с мошем Ионом и Лянкой, Григоре камнем сидел на стуле в приемной рядом со столиком Наталицы. Долго он смотрел, как она печатает на машинке, восхищаясь ее длинными белыми пальчиками с маникюром, которые легко, словно играючи, касались клавиатуры. И в какой-то миг он, как наяву, увидел Наталицу у себя дома, в маленькой комнатушке, только они вдвоем, и белые пальчики Наталицы легко касаются его лба, его глаз, его щек, его губ…
Он зажмурился, словно от неожиданной, божественной ласки…
– Приятного сна! – услышал он голос Наталицы и вздрогнул.
Горе обиженно встал со стула и вышел, чувствуя за спиной насмешливый взгляд Наталицы.
Возможно, что он ошибался, а может быть, и взаправду, но ему часто казалось, что Наталица внимательна к нему, глядит с нежностью. И это согревало его мечты…
Неужели теперь изменилось ее отношение? Теперь, когда он не будет уже шофером Моги?
Лянка появился минут через десять, тоже хмурый.
Таким образом, белая «Волга» везла в Мирешты двух рассерженных мужчин. Оба гневались на одного и того же человека – на Могу, который своим отъездом взбудоражил всю жизнь Стэнкуцы.
Подъехав к райкому партии, Григоре остался в машине, пережевывая свои неприятности, а Лянка поднялся на второй этаж, где находился кабинет первого секретаря.
Андрей Веля был на заседании райкома, и Лянке пришлось ждать в приемной. Это было кстати – он мог спокойно все обдумать.
Вчера вечером он вернулся домой таким разъяренным, что был не в состоянии объяснить Вале, что произошло. Она таким никогда его прежде не видела. Помогла ему снять пальто, взяла шляпу с дивана, куда он ее швырнул, и повесила на вешалку.
– А теперь говори, – улыбнулась она.
– Уезжает Мога, – пробурчал Михаил. – Это раз… Во-вторых…
– Куда уезжает? – прервала его Валя.
– Уезжает от нас, из нашего колхоза. Ты удивлена?
– Я виделась сегодня с ним, – сказала Валя, встревоженная этой вестью. – Мне показалось, что он сильно взволнован… Ни с того ни с сего рассказал мне о своей первой любви. Это была девушка из Пояны…
– В Пояну-то он и уезжает! – воскликнул Михаил.
– Кем?
Михаил встал с дивана и начал шагать по комнате туда-сюда, как лев в клетке.
– Какое теперь это имеет значение? – с досадой произнес он. – Дело в том, что он бросает все на произвол судьбы. И на чьи плечи это ложится, как ты думаешь? На мои! – хлопнул он себя рукой по плечу. – Да, да, на твоего муженька! Так решила его милость, ни с кем не посоветовавшись… И он думает, что я буду благодарен ему по гроб жизни! Завтра же поеду в райком…
Валя сказала ему с ноткой упрека в голосе:
– Знаешь… Мне кажется, что ты боишься!
– А чего он валит все на меня? – гневно продолжал Михаил. – И ты? Ты считаешь, что я испугался, что я не справлюсь? – спросил он и показался ей совсем обескураженным.
Валя чуть приподнялась на носках и поцеловала его в щеки, в губы, растрепала волосы, как делала обычно, ласкаясь.
И Михаил немного успокоился. Он уселся на диван, а Валя опустилась рядом с ним, погладила рукой все еще нахмуренный лоб, дотронулась пальцами до лохматых бровей, словно творя над ним какой-то заговор, чтоб разогнать дурные мысли…
Теперь же, ожидая в приемной райкома, он понял, что был неправ, что вопросы, возникшие в связи с отъездом Моги, касаются в первую очередь всей Стэнкуцы. Отсюда и следует начинать разговор с Андреем Велей.
– Михаил Яковлевич, добро пожаловать! – дружелюбно встретил его первый секретарь как дорогого гостя. – Мы только что обсуждали положение в Стэнкуце.
Андрей Веля был почти ровесником Михаила и работал первым секретарем почти с того же времени, как Мога был избран председателем колхоза «Виктория». И все эти годы Лянка неоднократно имел возможность убедиться в его проницательном уме, разносторонних знаниях. Однажды, два года назад, Веля заехал в колхоз, когда Мога и Назар были в Кишиневе на совещании и Михаил был один в хозяйстве. Это было весной, капризной весной, уже наступило время сеять подсолнечник, а дожди не прекращались. Веля и Михаил остановились в бригаде Санди Карастана. Было обеденное время, тракторы с прицепленными сеялками стояли на краю поля. К черной, сырой земле еще не успели прикоснуться диски сеялок.
Андрей Веля быстро выскочил из машины, зашагал по размякшей земле, оставляя глубокие следы, нагнулся и рукой разгреб землю. Потом обернулся, и Лянка увидел, что у него лицо черное, как земля в его руках.
– Что это значит? – сурово набросился он на трактористов. – Надо немедленно сеять, а вы сидите и точите лясы? Прикажи-ка им, – обратился он к Карастану, – запустить трактора!
– Нужно подождать до завтра, товарищ секретарь, – спокойно ответил один из трактористов – Ион Царэ. – Земля еще сырая. Здесь, вблизи от дороги, еще не так, а дальше, в поле… Семена сгниют, если сеять сегодня. Жаль и семян и нашего труда.
– Бадя Ион прав, – вмешался Карастан. – Нужно еще повременить малость, Андрей Васильевич…
Андрей Веля пристально взглянул на огрубевшее лицо тракториста, опаленное степными ветрами, солнечным зноем и дыханием земли. У Иона Царэ глаза были зеленые, как трава, а волосы пронизаны сединой, как земля изморозью. Он стоял не шевелясь, словно врос корнями в землю, глядя прямо в глаза Веле.
Не столько слова Иона Царэ, сколько его смелость и уверенность, сквозившие во всем облике этого пахаря, брата земли, рассеяли недоверие Вели.
– Положитесь на нас, товарищ секретарь, – со спокойным достоинством продолжал Ион. – Мы же не враги нашей землице…
Глубокое впечатление произвели тогда на Лянку слова Иона Царэ…
– …Мы недавно говорили о доверии, которым пользуется Мога. О чувстве долга и ответственности, которым обладают жители села Стэнкуцы, – продолжал Веля, как бы припоминая тот случай в поле и продолжая тот разговор. – Все это известно, но напоминаю об этом, чтобы стало ясней, что предстоит нам решить… – Веля помолчал. – Говорили и о вас…
– Не может быть и речи ни о ком другом, кроме Моги, – категорически возразил Михаил. – Андрей Васильевич, не настало еще время для ухода Моги из Стэнкуцы! Райком партии должен считаться с этим. – Лянка торопился высказаться, боясь, чтобы Андрей Веля не прервал его какой-нибудь репликой. – Подумайте лучше! То же самое скажут вам и колхозники. Они не согласятся с вами. Мога должен остаться! Андрей Васильевич, поймите же, вопрос касается будущего Стэнкуцы, и я не вижу его без Моги.
– Да, конечно, не так-то легко найти такого председателя колхоза, как Мога. Хотя на сегодняшний день мы не так уж бедны кадрами…
– Я специалист по виноградарству, – прервал его Михаил. – И только по виноградарству… Этот участок становится все более сложным… Сегодня на повестке дня стоит вопрос о выращивании саженцев по новой технологии. Это потребует известных расходов, и они вскоре окупятся вдесятеро… Жизненной проблемой остается механизация уборки винограда… От того, как она будет решена, зависит и технология формирования кустов…
Андрей Веля внимательно слушал Лянку. Он понимал его озабоченность и беспокойство. Слушая агронома, Веля взял лист бумаги и красным карандашом написал: «Стэнкуца». По мере того как Лянка взволнованно развивал свою мысль, секретарь вычеркивал вопросительные знаки один за другим, словно Лянка постепенно отвечал на его вопросы. Пока не остался один-единственный, который секретарь заключил в круг, обведя его карандашом.
Лянка внезапно умолк. Этот взятый в кольцо знак стал раздражать его, сбивал с толку.
Веля заметил это и поднял на Михаила глаза.
– Согласен, – сказал он, и Михаил удивился той легкости, с какой секретарь поддержал его мнение. – И что же вы предлагаете? – Веля решил взять быка за рога, будучи почти уверен в ответе. Теперь оставалось только поговорить с Никуляну.
– Это большой риск, который принимает на себя райком партии, не только я лично, – сказал Лянка.
– Да, риск большой, – ответил Веля.
– Может быть, у райкома партии есть еще кандидатуры? – Лянка пытался найти выход из положения.
– Если будет нужно, найдем, – улыбнулся Веля. – Не оставим же мы колхоз без руководителя… – Он снова подумал о Никуляну и вспомнил высказывание Моги. – Действительно, – продолжал Веля уже доверительным тоном, – чтобы принять на себя руководство таким колхозом, как «Виктория», нужно иметь мужество. И не знаю, хватит ли его у вас?
В «крепости», возведенной Лянкой, и, по его мнению, неприступной, Веля пробил брешь, сквозь которую стали видны и досада, и гордость, и самолюбие Михаила.
– Почему бы и нет? – выпалил он неожиданно для самого себя. И тут же пожалел о сказанном.
Веля и сам понял, какую тактическую ошибку совершил, и сразу замкнулся в панцирь официальной фразы.
– Будете ли вы избраны председателем или кто другой, это решат сами колхозники Стэнкуцы. Но вы должны знать, что новый председатель будет целиком и полностью поддержан райкомом партии. И мы будем делить с ним всю ответственность.
Веля поднялся, показывая этим, что прием окончен.
«Мой ответ, в общем-то, меня ни к чему не обязывает!» – говорил себе Лянка и все же поднялся, хотя и с трудом, будто кто-то уже взвалил ему на плечи непомерную тяжесть.
С этой тяжестью он и вышел на улицу.
3
Отослав Горе с машиной в распоряжение Михаила, Максим Мога вошел в свой кабинет. Секретарша Наталица, стройная, с накрашенными губами, чуть подсиненными веками, принесла ему корреспонденцию и газеты. Первым долгом Мога просмотрел почту… Он рассеянно перебирал письма, словно, просмотрев однажды, хотел убедиться, что ничего не пропустил… Декан сельскохозяйственного института сообщал ему, что Милуш Катаржиу, студент третьего курса, колхозный стипендиат, безо всякого основания бросил учебу… «Вы опоздали со своим письмом, товарищ декан: означенный студент давно вернулся в институт…» – мысленно ответил ему Мога.
«Райком партии… семинар для секретарей партийных организаций колхозов и совхозов…», «Научно-исследовательский институт… организует трехдневный семинар для специалистов сельского хозяйства… В нашем колхозе, между 20 и 25 марта…» К этому времени его уже не будет в Стэнкуце!..
Мога написал красным карандашом: «Товарищу Лянке». Поглядел на часы: половина десятого. «Лянка должен быть в это время у Вели. Что там теперь происходит?»
«Уважаемый товарищ председатель! Осмеливаюсь спросить, нет ли у вас свободных мест… Моя специальность – инженер-механик…»
Следующее письмо пришло из северного района республики. Некоторое время Мога сидел, держа письмо в руке, не зная, как с ним поступить. С неожиданной нежностью подумал об этих неизвестных ему людях, которые хотят связать свою судьбу со Стэнкуцей. Раньше, когда он получал такие письма, сразу же сам отвечал на них, не заставлял людей ждать… Теперь же не хотелось брать перо в руки, чтобы сообщить им, что он не может удовлетворить их просьбу, так как в Стэнкуце нет вакантных мест. Он сложил письмо и засунул обратно в конверт. Мога понимал: что-то мешает ему работать, он не может сразу, как обычно, решать самые простые вопросы.
Он вскрыл письмо, адресованное лично ему.
«Уважаемый председатель, тов. Максим Дмитриевич! Мы пишем Вам из далекой Чувашии, из колхоза «Восток», названного так в честь нашего прославленного земляка, героя космоса, тов. А. Г. Николаева.
Мы организуем в колхозе музей боевой и трудовой славы советского народа, и нам хочется иметь материалы из всех республик.
Слава колхоза «Виктория», которым руководите Вы, уважаемый Максим Дмитриевич, дошла и до нас…
Просим Вас простыми словами поведать нам историю Вашего колхоза…»
Мога осторожно расправил белый листок с напечатанным на машинке текстом и снова пробежал его глазами. Это простое, теплое письмо, преодолевшее тысячекилометровый путь, глубоко тронуло его.
Может быть, потому, что пришло накануне его отъезда.
Вот так и начинается рабочий день председателя колхоза, товарищ Лянка!
…Эта огромная корреспонденция!
«Неплохо бы завести справочное бюро», – сказал себе Мога. Он оживился от этой мысли, взял листок бумаги и размышлял с карандашом в руке о том, как организовать такое бюро. Это, безусловно, принесло бы большую пользу колхозу.
Но, как уже случалось сегодня, не довел до конца свою мысль, и карандаш опустился на стол. «Что со мной такое?!»
Что ему оставалось еще сделать? Только провести колхозное собрание и попрощаться с народом…
Мога не мог больше сидеть один в этом просторном кабинете, где ощущал себя сегодня не на своем месте. Мога накинул пальто и направился к двери без какой-либо определенной цели.
У Дворца культуры висела большая афиша:
«Сегодня – репетиция ансамбля «Лэутарий». После репетиции – танцы…»
«Значит, танцуем вечером… – с легкой тенью горечи подумал он, но тут же спохватился: – В порядке вещей…»
Он поднялся по широкой лестнице, вымощенной цветными плитками в виде мозаики, и вошел в зал.
Мога часто посещал Дворец культуры. Ему нравился его общий вид: в монументальности здания было нечто от прочности тверди земной. Ему нравилась мозаика, стройные колонны, музыка, звучащая в просторных помещениях, – все это вместе, целиком.
Мога уселся в середине зала. Он был здесь один – пустой зал, пустая сцена. Хоть бы вернулся поскорей Назар! Конечно, ничего бы не изменилось, но сейчас, более чем когда-либо, он нуждался в его присутствии. Чтобы тот сидел рядышком, пусть даже молча. – Назар любит порой сосредоточиться на себе, тогда на его бронзовом лице с мелкими морщинками, собирающимися лучиками вокруг зеленых глаз, появляется выражение полнейшего спокойствия, отрешенности.
Когда-то избрание Антипа Назара секретарем парторганизации совсем не обрадовало Могу. Он казался ему слишком мягким, далеким от действительности. У него была странная манера разговаривать намеками, словно не хватало решимости высказаться впрямую. Посещая бригады или фермы и находя какие-нибудь неполадки, он не брал виновных «за шкирку», но не уходил до тех пор, пока не наводил полный порядок.
Поэтому, а может быть, еще и потому, что Антип Назар несколько лет работал директором школы, люди, когда у них назревали сложные вопросы, охотно шли к нему за советом. И после беседы с ним они начинали лучше понимать и своего председателя.
Вскоре Мога убедился, что в случае необходимости Назар умел быть твердым. Уже несколько месяцев они работали вместе. Приближался конец жатвы, а Мога должен был поехать с делегацией в Болгарию на десять дней. Накануне отъезда он отдал указания, написал несколько доверенностей, накладных, чеки скрепил печатью и подписью, после чего запер печать в сейфе, а ключ опустил в карман.
– Антип Леонтьевич, – сказал он Назару, – я полагаюсь на вас. Следите за порядком.
Антип Назар ответил ему спокойно, так же, как говорил со всеми:
– Не волнуйтесь. Порядок будет. Только что делать, если в ваше отсутствие мне придется подписывать какую-нибудь справку, документ? Занимать печать в сельсовете, что ли?
Мога нахмурился.
– Я оставил нужную документацию. Подписанную и с печатью.
– Ну, если так, доброго пути, Максим Дмитриевич!
Мога задержался в правлении. Он приводил в порядок ящики письменного стола, ненужные бумаги бросил в корзину, нужные спрятал в сейф. Глаза его наткнулись на печать. «Вещь, в общем, мертвая, – подумал он, – но как оживает ее отпечаток на бумаге… «Я полагаюсь на вас…» А часть доверия как бы запер в сейфе…»
Моге не давала покоя эта история с печатью. Вроде бы вопрос не такой уж важный, чтобы столько об этом думать, а вот ведь…
Он поднял трубку, чтобы позвонить Назару, но раздумал. По-человечески следовало бы пойти к нему домой…
Мога старался собирать вокруг себя людей с трезвым умом, преданных общему делу.
И таким человеком, к радости Моги, оказался Антип Назар. Секретарь вроде дополнял его, придавал ему цельность, которая так необходима председателю. С одной стороны он, Мога, человек решительных действий, неуемной, бьющей через край энергии, а с другой – Назар, спокойный, тактичный и сдержанный, умеющий вникнуть в душу каждого человека.
У Моги были свои слабости, случались у него неприятности, бывали и неудачи. Но, в отличие от многих других, он не делил их ни с кем. Не из гордыни. Это была привычка сильного человека сносить все самому, не перекладывая ничего на другие плечи.
Антип Назар чувствовал, когда наступали для Моги такие минуты, и вмешивался. Правда, Мога об этом и не догадывался, но Антип умел вытаскивать его из берлоги, куда тот прятался в трудный час: «Максим Дмитриевич, наш друг, товарищ Арсене, приступил к реорганизации структуры бригад. Следовало бы и нам посмотреть, нет ли у них чего интересного, что пригодится и нам…» Или: «Максим, не смотаться ли нам в Кишинев… прибыли новые машины, может, сумеем и мы получить. А о хозяйстве позаботится Лянка…»
И Мога ехал. Угрюмый, неразговорчивый. Перемалывал досаду в глубине души… Пока не оказывалось, что все не так-то уж плохо, и душу словно промывало светлым, теплым дождем. И тогда он торопился обратно домой. Ему казалось, что он давно покинул Стэнкуцу, и ее тоже находил изменившейся, посвежевшей.
И как-то, во время одной из таких поездок, Могу осенило, что все эти внезапные предложения Назара совсем не случайны. И тогда он по-настоящему понял Антипа и старался отвечать ему вниманием и заботой.
Антип Назар был старше Моги на три года. Родом из приднестровского села, он вместе с фронтом проходил через Стэнкуцу и, демобилизовавшись, вернулся сюда. Здесь и остался. Стал «своим человеком», коренным жителем Стэнкуцы.
Нет, Мога не идеализировал Назара. Он был слишком упрямым, когда этого не требовалось, слишком чувствительным и сентиментальным, когда следовало быть суровым. Так считал Мога.
И была у него слабость к театру. Очевидно, когда строили Дворец культуры, самым нетерпеливым был Антип Назар в своем желании увидеть его законченным как можно скорее.
Без высокой духовной культуры, утверждал он, нам всегда будет трудно решать важные проблемы. И чем дальше, тем больше. Кое у кого существует мнение: раз у человека есть красивый дом, обильный стол, хорошая одежда, то ничего другого ему и не нужно. Но духовный мир каждого из нас должен расти вместе с благосостоянием и даже опережать его…
