Текст книги "Возвращение к любви"
Автор книги: Георге Георгиу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 44 страниц)
– Как мне известно, вы знакомы, – он поглядел по очереди на обоих. – Поэтому прямо перейдем к делу. Максим Дмитриевич хочет взять тебя агрономом в колхоз «Виктория». Он убежден, что ты в состоянии привести в порядок колхозные виноградники. – Андрей Веля с улыбкой посмотрел на Максима. – Мы согласны с этим, – продолжал он, и Михаил понял, что его перевод уже обсуждался на бюро. – Ждем твоего слова!..
– А чего ждать! – категорически заявил Мога. – У товарища Лянки было время подумать о проблемах развития виноградарства в кабинетах сельхозотдела. Теперь пора перейти от слов к делу. И самую лучшую практику он может пройти у нас, где есть колоссальные перспективы.
Михаил поймал себя на мысли, что и сам отдает справедливость словам Моги. И все же задевало, что его взяли «готовенького», даже не спросив согласия…
– Ну, спешить некуда, – доброжелательно улыбаясь, сказал Андрей Веля.
Мога раскрыл рот, чтобы возразить, но секретарь остановил его жестом.
– Надо, чтобы он убедился сам, что идет к вам по собственной воле, а не по принуждению. Да чтобы успел попрощаться с друзьями…
– Как будто он улетает на Луну, – не сдержался Мога. Он вскочил со стула и зашагал по кабинету вдоль и поперек. Половицы под его тяжелой поступью жалобно заскрипели. «Боже милостивый, ну и громадина же!» – подивился Михаил, словно впервые увидел Могу. Кабинет как бы сузился, не вмещая в себя эту глыбу, а собеседникам пришлось вжаться в стену, особенно когда Мога резко повернулся на каблуках и горой пошел на Михаила. – Я дам вам свободную неделю времени, чтобы вы могли ежедневно выезжать из Стэнкуцы в Мирешты и прощаться с друзьями! Или можете захватить с собой ваших друзей, у нас и для них найдутся подходящие места, – засмеялся он громким здоровым смехом, который, казалось, тоже не вмещался в стенах кабинета.
Михаилу было приятно и в то же время досадно, он восхищался Могой, но его охватывало предчувствие будущих споров и конфликтов и притом немалых. Он растерянно посмотрел на Андрея Велю, словно ища у него защиты от этого чудовища, которое готово проглотить его. Секретарь сделал ему знак – дескать, не бойся! – и на его смуглом лице появилась дружеская улыбка. Он был хорош собой – статный, черные как смоль волосы, высокий лоб, черные брови, живые зеленые глаза, гладкое, пышущее здоровьем лицо, чистый бархатный голос… «Горе женщинам, да и только», – подумал Михаил невольно, – мысль, совсем неподходящая в данный момент; он сразу почувствовал, как проходит его смущение, и тоже улыбнулся.
– Так что же скажешь? – с той же благожелательностью спросил Андрей Веля.
– Что там еще говорить? – снова вмешался Мога. – Я скажу! Товарищу Лянке самим провидением суждено решать большие проблемы на соответствующем месте – на землях Стэнкуцы, которые так понравились ему…
– Вы уверены в этом? – наконец подал голос и Михаил.
– Да! – Мога прижал к груди свою огромную руку, похожую на лапу медведя, а Михаил подумал: если бы эта лапа легла на его грудь, ему бы не устоять на ногах.
– Ну, коли так… Может быть, дадите мне подумать до утра? – обратился Михаил к Андрею Веле. И почувствовал, что Мога внимательно рассматривает его своими сверлящими глазками, словно проникая в каждую частицу его существа, как рентгеновские лучи.
– Согласен, – ответил Веля.
Но Мога желал кое-что уточнить – возможно, это было следствием внимательного немого изучения, которому он только что подверг Михаила:
– Что касается вашего прибытия в Стэнкуцу – завтра же приеду за вами на машине, чтоб быть уверенным, что вы не сбежите на полпути.
Все засмеялись.
Из райкома партии Михаил отправился прямо в прокуратуру, к Павлу Фабиану. Фабиан был его лучшим другом, хотя познакомились они всего год назад. Оба были примерно одного возраста, оба холостяки, оба одновременно приехали в Мирешты. Фабиан казался рассудительным, спокойным человеком, пожалуй, даже холодным и суховатым, но только на первый взгляд. У него было нежное сердце, и Михаил часто думал, что должность прокурора не для него.
…Принесенная Михаилом новость не удивила Фабиана.
– Этот вопрос решался на заседании бюро, – ответил он.
– И ты проголосовал против меня? – с упреком спросил Михаил.
– Не «против», а «за», – спокойно ответил Фабиан.
– Та-ак… Значит, я зря примчался к тебе за защитой, чтобы ты похлопотал перед Велей.
– Зачем? Ведь ты же сам столько раз плакался мне, что тоскуешь по настоящей работе…
– Да, плакался, – вздохнул Михаил. – Но мне и не снилось попасть в лапы такого медведя, как Мога. У него диктаторские замашки, и он будет поступать так, как ему вздумается, а не так, как потребует сегодняшний день…
– Неизвестно. Возможно, что ваши планы полностью совпадут.
– Дай бог! – сдался Михаил, понимая, что его судьба решена.
На другой день утром Мога заехал в сельхозотдел, потом за Михаилом на квартиру. Забрали два чемодана: один набитый книгами, второй – одеждой и бельем, – и отправились в Стэнкуцу. Мога не повез его прямо в село, а поехал проселочной дорогой по полям, мимо озимых посевов и, наконец, на виноградники.
Какими молодыми были они в тот год великих для них начинаний! И он, и Мога, и Фабиан, и Веля, и Валя, и Анна… Диктатор Мога со временем стал их товарищем, их поддержкой. А лучший друг Павел Фабиан в один прекрасный день перебрался на работу в Кишинев. И хотя дружба их оставалась неизменной, встречались они теперь гораздо реже.
Михаилу повезло с Валей, с Могой, с виноградниками. И часто он говорил себе, что другого счастья ему не нужно. Это понятие о счастье включало в себя и трудности, которые приходилось преодолевать, и радости побед, достижения и неприятности, столкновения с людьми, с Могой… Возможно, виной тому был и вспыльчивый, беспокойный характер Михаила, повинны были и другие, и все-таки при подведении итогов всем этим неприятностям грош цена.
Впрочем, до окончательного итога было еще далеко…
Михаил стряхнул с себя снег, который валил на плечи, бил ему прямо в лицо. Он постоял минуту-другую, вглядываясь в далекий серый горизонт, откуда в скором времени придет весна.
Эти его вёсны! Никто не ждал их – по крайней мере, так Михаилу казалось – с таким нетерпением, как он. Каждый раз он как бы начинал новую жизнь, где каждый день неповторим: треволнения и заботы, непредвиденность конечного результата – урожая, и страстное желание воздействовать на это непредвиденное, хотя и обоснованное определенными расчетами и опытом прежних лет, но все же чреватое сюрпризами, бессонными ночами с одной мыслью, постоянно устремленной к финишу, подобно эстафете, когда последняя дистанция может изменить все…
«Я гарантирую вам свободу действий и полную мою поддержку». Да, Мога гарантировал все это, но – по-своему!
«Послушайте, дорогой мой Лянка! Я обещал колхозникам, что мы разбогатеем за несколько лет. Увеличим заработки, путем приобретения новой техники облегчим труд. Мы должны сдержать свое слово. Наше спасение я вижу в виноградниках. Как можно больше виноградников, но с наименьшими затратами! С наименьшими!» – заявлял Мога.
Минимальные затраты! Замыслы Моги были ясны, и поначалу Лянка сдерживал себя: той первой весной, а затем и осенью засадил двести гектаров обычными сортами. Их не обрызгивали, не закапывали осенью и не откапывали весной… Минимальные затраты, гарантированный урожай, а на текущий счет колхоза – готовенькие денежки!..
– Да, конечно, – говорил Мога, – прививочные помещения нужно расширить, модернизировать… Естественно… Но потерпи, Михаил, прошу тебя. Попозже…
И вдруг Михаил возмутился. Все! Хватит. Или ему предоставят свободу действий, чтобы он мог работать по-современному, как работают в передовых хозяйствах, или он подает в отставку! Вот он, план реконструкции виноградников, ради чего вы и привезли меня сюда, в Стэнкуцу!
Это был хорошо продуманный, обоснованный план. Первый этап предусматривал постепенное выкорчевывание двухсот пятидесяти гектаров виноградников и высадку на их месте благородных сортов… И обязательно на шпалерах. Механизацию работ, создание специальной бригады, снабженной всей необходимой техникой, которой будет руководить он сам, Лянка. И то, что отныне будет высаживаться, должно полностью соответствовать научным данным, а не принципу – если есть гроздья на лозе, значит, это виноградник!
Мога бегло в присутствии Михаила просмотрел план и запер его в своем сейфе.
Мечта под замком!.. Так показалось тогда Михаилу. И он тут же написал заявление об уходе. Мога прочитал и хмуро произнес:
– Не успел объявить мне войну, как уже отступаешь. Странная стратегия… Все равно что осадить крепость и после первого же штурма повернуть войско назад. Или сам не веришь в реальность собственного плана?
Никогда еще Михаил не был таким спокойным, как тогда. Он не возмутился, не стал поднимать шума, не хлопнул дверью, хотя все у него внутри кипело, так кипело, что ему казалось, он весь изойдет паром, если тут же не начнет действовать.
– Отдайте мне план, – сдержанно сказал он Моге.
Ни слова не говоря, Мога вернул план. Он был очень доволен, что агроном сдался и на этот раз: то, что предлагал ему Лянка, не устраивало Могу с экономической точки зрения – самое малое еще три года виноградники не приносили бы дохода. Высаживать новые виноградники – пожалуйста! Мога не имел ничего против. Но выбросить половину действующих?..
– А теперь пошли! – сказал Лянка, пряча план в карман пальто.
– Куда? – удивился Мога. – На виноградники.
– Виноградники потом! Я готовлюсь к общему собранию.
– Там и подготовитесь, на виноградниках. Поехали!
И Михаил первый вышел из кабинета, даже не глядя, идет ли за ним Мога.
Мога последовал за ним, удивляясь внезапной перемене, происшедшей в агрономе. Он неожиданно почувствовал в нем человека, который в случае необходимости сумеет командовать.
Несколько дней подряд они обследовали виноградные плантации. И Мога впервые увидел их глазами специалиста, разбирающегося в мельчайших деталях.
Этот участок, объяснял Лянка, в совершенном упадке, лоза дичает. Прошлой осенью он дал всего по тридцать центнеров с гектара. Кусты-то еще времен царя гороха!.. На этой площади вся Стэнкуца может танцевать хору, посмотрите, какие редкие кусты…
– Но умирают не только люди, а и кусты! – с какой-то болью в сердце заметил Мога.
– Поглядите на эти рядки, – продолжал, не слушая его, Лянка. – Если поднять их на шпалеры, то получится черт знает что! Ни один трактор не пройдет здесь…
Лишь теперь Мога стал по-настоящему понимать Лянку.
Это произошло в январе, в середине бесснежной морозной зимы, когда дули жестокие ветры. Тогда, в первый же день проверки, Мога сказал Лянке, чтоб тот оделся потеплее, сменил бы свою шляпу на шапку – он нуждается в специалистах, а не в тех, кто форсит! Но и на следующий день Михаил явился в шляпе набекрень. Мога сорвал с головы Горе новую смушковую шапку и напялил ее Лянке на голову. Рассерженному Горе Мога сурово бросил:
– Я заплачу вдвое, если тебе жалко этот овечий хвост.
А Михаилу сердито пробурчал:
– Виноградники нуждаются не в твоей шляпе, а в твоей башке.
На четвертый день, когда обход виноградников был закончен, Лянка приказал Горе:
– Гони в Лунгу!
Мога не спрашивал, что они будут делать в Лунге. Все эти дни им как бы руководил Михаил.
В Лунге Михаил заехал к Онисиму Черне, знаменитейшему виноградарю того края, главному специалисту по благородным сортам.
Онисим Черня оказался довольно проворным человеком, с живыми умными глазами. Но что больше всего поразило Могу, который давно знал его понаслышке, это мягкие, аккуратные руки Черни с тонкими, как у женщины, пальцами. Черня поймал взгляд Моги и понимающе улыбнулся:
– Они помогают мне чувствовать, как пульсируют соки в лозе… – Затем он повернулся к Михаилу: – Как поживает ваш план?
– Вы тоже в курсе дела? – поинтересовался Назар. – Это план с огромной перспективой…
Слова Назара вызвали у Моги подозрение: не знал ли секретарь о плане Лянки с самого начала? – очень уж уверенной была оценка.
И с улыбкой сказал:
– У меня создается впечатление, что против меня возник целый заговор.
– Если вы думаете уничтожить заговорщиков, то отрубите голову только мне, – засмеялся Михаил, и впервые после долгой суровой недели его лицо оживилось и просветлело. – Товарищ Черня помог мне уточнить некоторые детали. И если не считать тех пятидесяти тысяч черенков высшего сорта, которые он дает нам в долг, я могу сказать, что он ни в чем не замешан…
– Мы же соседи, я знаю ваши виноградники, – сказал Онисим Черня. – Когда товарищ Лянка приехал ко мне прошлой осенью и поделился своими планами, я обрадовался… Вы, Максим Дмитриевич, не обижайтесь на меня, но два виноградаря лучше поймут друг друга, чем…
– Чем один виноградарь и один председатель, – перебил его Мога.
– Да, – не стесняясь, подтвердил Черня. – У виноградаря на уме только виноградники, а у председателя – все обширное хозяйство, так что некоторые вопросы, само собой, ускользают от его внимания…
– Наше счастье, что у Михаила Яковлевича такой учитель, – со всей искренностью сказал Назар.
Назар легко сходился с людьми, их привлекало его открытое лицо, умение слушать и понимать тех, с кем он разговаривал. Возможно, что именно поэтому Онисим Черня в какой-то миг выбрал Назара своим собеседником и говорил, больше обращаясь к нему, чем к другим.
Много позже Мога признался Михаилу: «Знаешь, что меня убедило в первую очередь? Твоя смелость и железное терпение, с которым ты обследовал каждый куст, анализировал каждый вывод… Значит, ты по-настоящему знал, что к чему».
План был утвержден, Мога взял на себя его осуществление, и таким образом Лянка добился своего. Трудно было переоценить помощь, оказанную ему Онисимом.
…Вышли за черту между Стэнкуцей и Лунгой, черту скорее воображаемую, так как виноградники Стэнкуцы и Лунги переходили друг в друга подобно тому, как одна жизнь переходит в другую, и между ними нет границы, лишь естественное продолжение. Снег старательно укрывал виноградники легкой белой пеленой, которая мягко перекладывала рядок за рядком, и так до самого горизонта, а там соединялась с небом, сейчас серым, но виноградники помнили его чистым, голубым, теплым, когда брали из его кладовых сладость для своих зерен, и потому всегда тянулись к нему…
На дороге из Лунги появилась машина, мчащаяся сквозь снежную мглу. Михаил всмотрелся: машина, зеленый «Москвич», казалась знакомой. Вскоре он различил номер и радостно закричал:
– Узнаешь, Марку? Это товарищ Черня!
Марку притормозил, то же сделал и владелец «Москвича», и обе машины остановились нос к носу. Первым поспешил выйти Михаил и шагнул навстречу Черне. Они обменялись рукопожатием. Михаил извинился за свое опоздание и рассказал о происшествии в больнице.
– Тебе надо было остаться с Валентиной Андреевной, – сказал ему Черня, взволнованный услышанным. – Да и я в таком настроении… даже не знаю, как тебе сказать… Одним словом, я бежал из села…
Михаил широко открыл глаза:
– Что произошло?
– Дело в том… – начал Черня с таким смущением, какого еще никогда не видел Михаил. – Виновата сегодняшняя газета… Я сбит с толку с самого утра. Ты не читал?
– Нет, сегодня я еще не видел газет, – признался Михаил и с недоумением спросил: – Критикуют?
– Погляди сам, – сказал Черня и решительно вытащил из кармана газету. – Извини, что хвастаюсь, как школьник, но хочу поделиться радостью…
Михаил сразу нашел имя Онисима Черни: «…присваивается звание Героя Социалистического Труда…»
– Дядя Онисим! – радостно обнял и расцеловал его Михаил.
Марку, наблюдая сцену сквозь ветровое стекло, не понимал, с чего это агроном полез обниматься и целоваться с Черней.
– Поехали ко мне, дядя Онисим, – воскликнул Михаил радостно. – Гульнем сегодня у меня! За здоровье моего учителя и друга! Поехали?
– Спасибо, дорогой, но не сердись на мой отказ. Я хочу побыть сегодня наедине с собой и с моими виноградниками… – взволнованно ответил Черня. – Но я был бы рад, если бы ты меня сопровождал, – смущенно добавил он.
– С радостью, дядя Онисим.
– Отпусти шофера. Пусть не мерзнет здесь. А потом я подброшу тебя в Стэнкуцу. Но без всякой гулянки! – предупредил Черня.
Марку долго еще смотрел, как Лянка беспрерывно говорит что-то Черне, горячо жестикулируя, затем они углубились в гущу виноградников, все уменьшаясь и уменьшаясь, пока совсем не скрылись из виду, словно растворившись в рядах стройных кустов… Потом Марку повернул машину обратно. «Всяк по-своему с ума сходит», – пробормотал он.
10
Рано утром, когда начало светать, а в селе еще не погасли огни, Горе поспешил на заправочную. Мога собирался ехать в Мирешты. Ряд грузовиков уже стоял у колонки, а водители, собравшись в кучку, обменивались свежими новостями, которыми не успели поделиться с вечера.
Увидев столько народа, Горе приуныл. Мога приказал ему обернуться за десять минут, а здесь, как видно, не управишься и за полчаса. Что делать? Водители далеко не ангелы, особенно когда стоят в очереди на заправку.
Все же он стал заезжать вперед, поглядывая на машины, словно ища кого-то, пока не достиг головного грузовика.
– Эй ты, не видишь, что ли, очередь? Куда лезешь! – остановил его один из шоферов.
Горе вылез из машины и стал крутить на пальце ключ зажигания с блондинкой на брелоке.
– Я еще за версту услышал хохот, – тут же выдумал он повод, который якобы заставил его объехать очередь, – и сказал себе: а ну-ка, послушаю ваши шуточки-прибауточки. Ее же, – указал он на свою «Волгу», – такую молодую и красивую, не мог оставить одну. Чтоб не пришла ей вдруг охота… понимаете… с каким-нибудь «ЗИЛом»…
Водителям понравилась шутка, а один из них, Оксынте, ткнул Горе локтем и засмеялся…
– Ишь ты, как ловко придумал! Точно как во вчерашней истории…
– А ты расскажи, мы послушаем, – попросил Горе.
– Валяй, Оксынте, – поддержали его остальные. – Только знай, если в ней нет перцу, станешь в очереди последним.
– Ну что ж, коли так! – Оксынте подмигнул Горе. – Веду я, значит, вчера машину с углем в прививочную мастерскую, сбрасываю уголь у кочегарки и захожу к Кулай Нягу, чтоб он расписался в получении. Открываю дверь – и что вижу?
– Да ты говори, что было дальше! – подтолкнул его, улыбнувшись, Горе.
В это время появился Антоника, заведующий нефтебазой. Горе незаметно кивнул ему на белую «Волгу» и снова обернулся к Оксынте.
Заметив, что Антоника кончил заправку, Горе сел в машину, высунулся в окошко и громко спросил Оксынте:
– Когда еще приехать послушать твои басни?..
– Я бы тебе рассказал и сейчас одну! – ответил тот, поняв маневр Горе, и угрожающе направился к нему.
Горе дал газу.
Мога уже ждал его, нетерпеливо прохаживаясь у ворот.
Горе взглядом спросил его: кто поведет – я или вы?..
– Гони, чего ждешь! – сказал Мога, усаживаясь рядом.
«Он все еще не в духе! – отметил Горе. – Видимо, так и есть: забирают у нас товарища Лянку! И Мога едет в райком, чтоб поднять на ноги секретаря, товарища Велю! Ну, милая, не подведи, – мысленно взмолился Горе, – может быть, возвращаться нам будет веселее…»
Андрей Веля сразу принял Могу. Поинтересовался, как закончилась встреча в министерстве. Он надеялся, что Мога категорически отвергнет предложение, найдет основательные аргументы для отказа.
– А что же будет со Стэнкуцей? – нахмурившись, спросил Веля, узнав, с чем Мога вернулся из Кишинева. Он сердился, но скорее на себя, за то, что не сумел сохранить Могу.
– Найти подходящего председателя колхоза потруднее, чем генерального директора, – подавленно сказал он. – Что ж, делать нечего! Но знай, мы не отпустим тебя из Стэнкуцы, пока не найдем достойного преемника.
– Приказ у меня в кармане, – спокойно ответил Мога.
– Ну и что? Оставишь приказ вместо себя?
– Нет. Я думаю о Михаиле Лянке. Лучшей кандидатуры не вижу.
Веля вопросительно посмотрел на Могу: уж не шутит ли он? Затем взглянул на окно, словно ожидая, что вот-вот появится человек, который им сейчас так нужен.
– Говоришь, Лянка?
– Говорю, – повторил Мога и тихонько засмеялся.
– Что это на тебя напало?
– А вспомнил, что и в министерстве меня спросили точно так же: «Михаил Лянка, говоришь? Так он же не больше, чем твоя тень, хочешь вместо себя оставить тень?» Как же мне не смеяться?
– Не придирайся к каждому слову! Может быть, это была шутка? – сказал Веля, вынимая из ящика стола пачку сигарет и закуривая.
Мога знал, что Андрей Веля никогда не курил в кабинете, у него даже не было пепельницы, и он использовал сейчас вместо нее клочок бумаги. Не спеша мастерил, прилежно загибая концы, а думал о Михаиле Лянке. Он знал его очень хорошо и, как это ни странно, именно поэтому как бы опасался чего-то. Лянка порядочный человек, опытный специалист, любит свою работу. Все это прекрасно, и таких людей немало… Но что же выделяет его из сотни других, таких, как он?
Андрей Веля не мог бы с ходу ответить на этот вопрос.
– А что скажут в селе? Народ? – спросил он, притушив сигарету пальцем.
– Думаю, народ согласится, – ответил Мога. – Лянку у нас любят и вполне доверят ему…
– А может, это идет от Моги? – Андрей Веля посмотрел председателю прямо в глаза. – Народ доверяет Моге и, зная, что агроном – его правая рука во всех хозяйственных вопросах, переносит это доверие и на Лянку?
– Рассуждая так, мы снова договоримся до тени, – возразил Мога.
– Хорошо! Будем рассуждать иначе. А что думает сам Лянка? Какова его позиция в этом вопросе? Это очень важно, чтобы знать, как поступать в дальнейшем… Ведь у нас есть кандидатура. Никуляну из сельхозотдела.
Мога знал этого Никуляну – опытный экономист, очень расторопный человек, Веля дорожит им. Вполне естественно, думал Мога, Веля хочет иметь во главе колхоза своего человека.
Однако у Андрея Вели были и другие мотивы. Многочисленные жалобы, которые присылал Мирча, бросали тень не только на Могу, но и на близких ему людей. С уходом Моги ситуация разрешилась бы сама собой, если руководить колхозом будет нейтральное лицо.
– Что скажешь о нашей кандидатуре? – спросил Веля, скорее всего ожидая от него совета.
Несколько секунд Мога задумчиво глядел на секретаря. Он понимал, что судьба Стэнкуцы заботит Велю не меньше его самого. Но помнил и другое: окончательное слово в выборе председателя остается за жителями Стэнкуцы. А он, Мога, отлично знает своих односельчан, и более чем вероятно – они выберут Лянку. Таким образом, шансы Никуляну снижались до минимума.
Мога высказал свое мнение Веле и повторил:
– Лучшей кандидатуры, чем Лянка, я не вижу. Правда, вполне возможно, что он будет упираться – нелегкое все-таки дело… Откровенно говоря, у меня самого бегают мурашки по коже, когда думаю о Пояне… – Мога невольно насупился.
При расставании Веля пообещал:
– На днях приеду к вам…
На улице не видно было ни Горе, ни машины. Мога закурил и задумчиво стал прогуливаться перед белым трехэтажным зданием райкома партии. Пройдет еще несколько дней, он приедет сюда попрощаться с теми, с кем проработал вместе восемь лет, с кем спорил, боролся, с кем решал большие и малые проблемы, оставит тут друзей и недругов…
Возле Моги затормозила «Волга», и из нее вышел Георге Енаке, директор совхоза из Кымпины.
– Что поделываешь, Максим? – Он протянул ему руку.
– Ничего, – сухо ответил Мога.
– Меня вызвал первый, сам не знаю зачем, – сказал Енаке и направился к дверям.
«Ничего». Мога действительно в эту минуту бездействовал. Ждал Горе, которого впервые не оказалось на месте. И это словно сбило с толку Могу. Он медленно ходил туда-сюда, заложив руки за спину, как бы считая шаги. Но не мог сосредоточиться на чем-нибудь определенном, хотя и было о чем поразмыслить. Пытался думать о Лянке, о предстоящем разговоре, но что-то мешало ему… «Оставишь вместо себя свою тень…» Он отгонял эту мысль, понимая, что именно это и мешает ему собраться. Тень. Михаил – его тень!.. Какой абсурд!
«Черт побери! И где ты только мотаешься? – Мога перевел свою досаду на шофера. Видимо, разнюхал каким-то образом о моем уходе и теперь своевольничает!»
Моге не терпелось поскорее вернуться в Стэнкуцу, встретиться с Михаилом. С Михаилом Лянкой, главным агрономом, а не со своей тенью.
И тут появился Горе. Остановил машину прямо перед Могой, открыл правую дверцу и застыл за баранкой. Он сидел нахмуренный, с крепко сжатыми губами, с окаменевшим лицом и сверкающими из-под черных бровей глазами.
– Где ты мотаешься, милейший? – накинулся на него Мога.
Горе вздрогнул. Голос Моги показался ему чужим. Может, потому, что давно, очень давно он не обращался к нему таким тоном, да и вообще это было всего один раз, в самом начале их знакомства. Они ехали тогда из Кишинева. По дороге заглох мотор, и Горе мучился почти час с починкой. Мога потерял всякое терпение и саркастически произнес: «Ну, что, милейший, сколько еще ждать?»
– Куда? – спросил Горе, не отвечая на его вопрос.
А произошло вот что: инструктор райкома попросил подбросить его до районного стройобъединения, затем он повез его в дорожное управление, на самую окраину Мирешт. Прощаясь, инструктор потрепал его по плечу и сочувственно сказал:
– Значит, так, товарищ Горе, покидает вас Мога? Перебирается в другой район, в Пояну.
Это известие так ошеломило Горе, что, возвращаясь в райком партии, он чуть не налетел на автобус, идущий из Кишинева. Он резко затормозил, и скрежет тормозов заставил его очнуться. А тут как из-под земли вырос милиционер и, хоть узнал машину и самого Горе, все же оштрафовал его.
Не о рубле сожалел Горе. Он с горечью думал, что и милиционеру, должно быть, известно, что Мога покидает их район, раз он разрешает себе быть таким строгим и штрафовать его, Горе, как рядового шофера.
А он-то думал, что возвращение домой будет более веселым.
Мога молчал, держа в губах потухшую сигарету, молчал и Горе, устремив взор на серое шоссе, похожее на мутную реку. Такая же муть была у него на сердце. «Ты, как верный пес, всей душой привязываешься к человеку, а он в один прекрасный день собирается бросить тебя и даже не заикается об этом…»
Сказал бы сам: «Вот что, Горе, такие вот дела…» Ничего бы, естественно, не изменилось. Но если сказал бы по-человечески, не огорошив его, как тот инструктор, было бы ему легче, могли бы вчера в пути поговорить об этом. И Мога, возможно, не переживал бы так всю дорогу, и – кто его знает? – может, увидев огорчение Горе, предложил бы ему: «Не хотел бы и ты, Горе, переехать со мной в Пояну?» И может быть, поехал бы – ничто его не держит, ни жены, ни детей, забрал бы свои манатки – и в путь!
Горе стало так жалко себя, словно неожиданно осиротел, остался без всякой поддержки… Сколько лет подряд он хранил тепло своей души для одного-единственного человека, для Моги, – «и не женился из-за него, и не парубковал, как все холостяки».
Эх, жизнь – копейка, судьба – индейка!
Расстроенный такими мыслями, Горе резко рванул баранку вправо, словно хотел толкнуть Могу, и машина стремительно взмыла передними колесами, чуть не влетев в придорожную канаву.
Мога инстинктивно ухватил руль рукой.
Но в последнюю секунду машина выровнялась и покатилась вниз по самому борту канавы.
– Что это значит, парень? – спокойно спросил Мога.
Горе молчал.
– А если бы мы сломали себе шею?
– Мы могли это сделать еще вчера вечером! – простонал Горе и вздохнул, словно ему в самом деле было жаль, что это не случилось вчера.
– Ну хорошо, успокоился? Кати дальше.
Горе в самом деле пришел в себя. Он продолжал путь, снова почувствовав себя хозяином машины, и подумал, что как бы ни велика была досада, но она не стоит того, чтобы сворачивать себе шею!
11
Небо чуть-чуть посветлело, и сквозь расходившиеся тучи стали пробиваться солнечные лучи. Мога глядел в сторону Стэнкуцы, которая кокетливо выставила свои домики, окрашенные в разные цвета, с крышами в высоких снежных шапках. Ему пришла на память прежняя Стэнкуца с хатенками, похожими на стайку серых перепелок…
Когда-то бабушка рассказывала ему, что село назвали Стэнкуца по имени молодой, прекрасной, как огонь, девушки, с длинными, до пят, косами, с черными, как уголь, глазами, с румяными, как заря, щеками. Говорили, что она чудом спаслась от татарского плена. Ее звали Станка, и она пряталась в землянке, вырытой в склоне холма, который в те времена был покрыт густым и темным, как ночь, лесом. Прошел год, может, два или более, никто толком не знает, рассказывала бабушка, но однажды на землянку наткнулся гайдук Новак, тяжело раненный в бою с басурманами, и Станка не дала ему уйти, пока не вылечила травами. «Но сдается мне, скорей всего ласки Станки излечили того храбреца», – говорила бабушка, гладя своей мозолистой ладонью голову крепкого рослого мальчонки, которого ласково называла Максимаш.
И когда выздоровел богатырь Новак, он прикрепил к поясу свой меч, согнулся чуть ли не вдвое, чтоб выйти из землянки, но с порога повернулся и сказал:
«Не запирай, Стэнкуца, двери, я скоро вернусь!»
Говорят, что от этой землянки и пошло наше село, которое все росло и ширилось, и много мужественных воинов прославляли имя Стэнкуцы.
«Помни и сам не позорься, – часто говорила бабушка. – Возможно, что и ты потомок того Новака, тьфу, не сглазить бы!..»
Кто знает, может, и на самом деле он потомок того Новака!
Мога улыбнулся. Красивая сказка…
А правда была в том, что нынешняя Стэнкуца изменилась к лучшему благодаря и его заботам, стараниям дать старому селу новый облик, дыхание, широкий, как сама степь, простор.
В восточней части села за счет полоски колхозной земли проложили несколько новых широких улиц. И протянулись они, как могучие руки великана, а по обеим сторонам выросли дома, построенные по специальному проекту и разукрашенные мастером Жувалэ.
У всех домов были высокие двери, чтоб сквозь них могли проходить богатыри, и огромные окна с резными наличниками, на каждом окне по деревянному цветку, выкрашенному в голубой цвет. Сколько бы раз ни проезжал этими улицами Мога, всегда ему казалось, что он едет полем, цветущим цикорием…
В правлении Мога приказал Горе доставить ему хоть из-под земли Михаила Лянку, после чего он может быть свободен, пока его не позовут. Это означало, что Горе мог пойти домой, пообедать, отоспаться и делать все, что ему заблагорассудится, но, так сказать, не отлучаться от телефона.
Мога вошел в кабинет, повесил пальто на вешалку, провел рукой по поседевшим и поредевшим волосам, скорее растрепывая их, чем приглаживая. Сел за письменный стол и некоторое время неподвижно сидел в кресле, прикрыв глаза, словно внезапно задремав.
Из всей мебели, находящейся в этом огромном кабинете и расставленной в идеальном порядке, только это кресло было старым. Сидя в нем, Мога чувствовал себя дома. Это был единственный предмет, принесенный им из старого правления, он словно хотел подчеркнуть, что и старые вещи годятся кое для чего.
