Текст книги "Возвращение к любви"

Автор книги: Георге Георгиу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 44 страниц)

– У меня вопрос, если можно, – заговорила вдруг Лидия Грозя.

Кэлиману склонил голову: прошу.

– Анна Илларионовна, как у вас складываются отношения с вашими соседями, скажем – из Драгушан, от которых до вас так близко, как организуете взаимопомощь? – Лидия Грозя подняла голову, поправила черную прядь волос. – В каких отношениях находитесь с тамошним руководством, скажем – с товарищем Станчу?

Члены бюро удвоили внимание. Максим Мога подался вперед, в сторону Лидии, будто готовился принять на себя возможный удар. Он положил каменистые кулаки на стол, словно палицы, что заставило Лидию Грозя в недоумении поднять брови: что это с вами, дорогой товарищ?!

Вопрос очень не понравился Моге. Что она хотела узнать? Почему так интересуется отношениями Анны с Драгушанами? Со Станчу? Не успела ли жена Виктора побывать также у Лидии Грозя? И еще у кого-нибудь? Что тут скажешь! Сошла баба с ума! Разве она еще не знает, что ни одна на свете жена не смогла удержать мужа, жалуясь на него?

Но что ответит Анна?

Она подняла взор, посмотрев вначале на Кэлиману, словно просила разрешения говорить, затем повернулась к Лидии Грозя. Невольно слегка улыбнулась; ненароком ей вспомнилось, что тогда, когда они познакомились, прическа у той была золотистой, а теперь приобрела цвет воронова крыла. Но, отогнав воспоминание, ответила уверенным тоном:

– Как обычно с соседями. Вы, наверно, знаете… То ладишь, то пререкаешься невесть почему…

– А конкретнее? – настаивала Грозя.

Кэлиману и Карагеорге посмотрели на нее с укором. Чего она набросилась на Анну со своими вопросами? Если это так тебя интересует, поезжай в совхоз, выясняй, сколько душе захочется!

– Конкретнее? – вопросом ответила Анна и в первый раз с тех пор как вошла в кабинет, просительно взглянула на Могу: «Помогите!»

В эту минуту дверь раскрылась и на пороге появился Виктор Станчу. Лицо его несколько осунулось.

– Разрешите присутствовать? Лишь сегодня узнал о заседании бюро. И, поскольку чувствую себя уже лучше, приехал… – Станчу, однако, выглядел также постаревшим, и что-то словно в нем погасло – внутренний жар, до того поддерживавший его энергию и живость.

Кэлиману встретил его приветливо.

– Не стоило беспокоиться… Но, раз уж вы здесь, садитесь.

Станчу поставил стул поближе к месту, где сидел Мога. Его появление вызвало среди присутствующих легкое оживление, освободив их на некоторое время от необходимости быть внимательными, принимать решения, будто вся тяжесть обсуждаемого вопроса отныне лежала на Станчу. И только Мога знал, что именно в этом – истина. Что так или иначе Станчу придется включиться в обсуждение. И сказать свое слово. А потому решил поставить его в известность:

– Мы как раз обсуждаем вопрос о приеме товарища Флоря в партию, – проговорил он сдержанно и монотонно. – И вот возник такой вопрос, Лидия Ивановна интересуется, как складываются отношения между нами, Пояной и Драгушанами, как мы друг с другом ладим, друг другу помогаем… Если не ошибаюсь, Лидия Ивановна, именно это вы хотели выяснить? – и посмотрел на нее благодушно, словно добрый отец. И Лидия Грозя отступила.

– Конечно, Максим Дмитриевич, конечно…

Но Станчу уловил истинный смысл вопроса. На его бледном лице возник легкий румянец. В глазах присутствующих ему ясно виделось любопытство: наберется ли он смелости дать прямой ответ?

Анна Флоря в это время выглядела спокойной, безразличной даже к возникшей ситуации. Взглянула на Станчу – в минуту его неожиданного появления и не знала, радоваться или нет. Виктор, однако, всем существом почувствовал, что женщина, которую он по-прежнему любил, которая озарила и согрела его душу, нуждалась в поддержке. Мог ли он равнодушно оставаться в стороне?

Станчу медленно поднялся на ноги и взялся за спинку стула. Склонился в сторону Лидии Грозя, как в поклоне.

В кабинете все словно оцепенели. Кэлиману, начавший было что-то записывать на листке бумаги, остался с застывшим в воздухе карандашом.

– С вашего позволения, Лидия Ивановна, обращаюсь ко всем присутствующим, – Станчу собрался с мыслями, затем повернулся к первому секретарю. – Мои отношения с Пояной в настоящее время нормальны, – повторил он слова Моги. – Мои отношения с Анной Илларионовной? – Виктор остановился, лицо его стало строже; он еще колебался. Затем глаза его сверкнули. – Я с самого начала питал симпатию к Анне Илларионовне. Почему? Есть вопросы, на которые никто не смог бы, наверно, ответить… Я делаю это признание, Александр Степанович, так как не желаю, чтобы мои чувства были вменены в вину Анне Илларионовне. Знаю, моя жена побывала в райкоме, она мне в этом призналась сама. Но и на ней нет никакой вины. Если кто-то тут должен держать ответ, то это я один.

Никто не мог бы вспомнить другого случая, когда на заседании бюро райкома стояла бы такая тишина. И в этой тишине прозвучал голос Кэлиману; по его предложению, все проголосовали за прием Анны Флоря в партию.

Заседание бюро окончилось в час дня. Первым из кабинета вышел Виктор Станчу. Максим Мога последовал за ним, затем присоединился Георге Карагеорге. Оба понимали, что Станчу приходится нелегко, даже после того, как он вроде облегчил душу признанием. Напротив, он опять разбередил ее себе. Не следовало оставлять его в такие минуты одного.

После столкновения, происшедшего у них осенью, – памятного «суда», после дела о молодых виноградниках отношения между Станчу и Могой в немалой степени охладились. Но в сердцах, рождая надежду, жила еще дружба молодости, той поры, когда они, отчаянно смелые, жаждали небывалых подвигов; и это помогало Моге сохранить веру, что им еще удастся освободиться от незаметно накопившегося с годами балласта, расправить плечи, обрести былую ясность. И вот, в этот день Виктор Станчу преподал им всем урок мужества. Мога переживал еще те мгновения высокого душевного подъема, который был вызван у него признанием Виктора. Станчу предстал перед ним в совершенно новом свете, превратившись опять в те минуты в прежнего, молодого Виктора, который всегда являлся людям с открытым сердцем, во всеоружии благородства и высокого человеческого достоинства. И Максим снова спросил себя, как и во время заседания, нашлись ли бы у него самого силы объявить вот так, во всеуслышанье, что любит Элеонору Фуртунэ? Нашел бы в себе для этого смелость?

– Спасибо, Максим… – Станчу с жаром пожал ему руку. – Если бы ты не сказал мне тогда об Анне, о том, что из-за меня она хочет уехать, – именно так понял я тебя, и это была правда. Если бы ты не пришел с этим, Максим, ко мне, – повторил он упавшим голосом, обращаясь также к Карагеорге, – в моей душе не возникла бы потребность в этой исповеди. Лежа в больнице, я имел достаточно свободного времени, чтобы распутать в себе весь клубок.

– Да брось, дружище, – с некоторым стеснением ответил Мога. – Поедешь с нами? Перекусим вместе, поболтаем…

– Отлично, – одобрил Карагеорге. – В кругу друзей все неприятное забывается быстрее.

Станчу печально покачал головой:

– Спасибо, я еще не совсем хорошо себя чувствую. Встретимся непременно, но в другой раз.

Он попрощался и медленно зашагал по главной улице. Домой его не тянуло, но и в Пояне ему вроде было уже нечего делать.

– Сколько противоречий в одном человеке! – задумчиво сказал Георге Карагеорге, глядя вслед Станчу, который удалялся, втянув голову в плечи словно от холода, хотя мороз не чувствовался. – Мне казалось, что он давно уже покончил с любовными переживаниями, не первый ведь год с ним знакомы. И вот вам, пожалуйста! Хотя удивляться все-таки нечему: человек он и порядочный, и душевный.

– Вот именно, – согласился Мога. – Такому можно верить, как самому себе.

Они расстались как старые, добрые друзья. Мога двинулся по главной улице к столовой. Проходя мимо магазина хозтоваров, он увидел сквозь витрину Виктора Станчу. И тоже вошел, хотя не собирался что-нибудь покупать.

Станчу ему обрадовался.

– Хорошо, что ты подоспел, – сказал он. – Тебе нравится вон тот электрический камин? Собираюсь его купить. Поставлю его в своей комнате, в «музее», как называют ее дети. Буду включать по вечерам, греться… – Станчу нажал выключатель; две красные лампочки, установленные под имитацией дров, догорающих на колоснике, создавали впечатление, будто в камине тлеет слабый огонь.

– Симпатичная штука, – сказал Мога. Он всегда был равнодушен к вещам, но в глазах Станчу читался живой интерес, и Максим не стал портить ему настроения.

– Весной найду мастера, чтобы поставил у меня настоящий камин, – объявил Станчу все тем же тихим голосом. – И будем собираться у меня на посиделки. В камине будут потрескивать дрова, а мы – вспоминать былое… Что скажешь? – спросил он с грустной улыбкой. – У живого огонька человеку не так одиноко…

– Одиночество тоже порой приятно, Виктор, – добродушно сказал Мога. – Тебе это, надо думать, известно.

– Добро! – махнул Станчу рукой, словно соглашаясь с Максимом; на самом деле он обращался уже к продавцу. – Беру камин. Вот этот, я его уже проверил, – добавил он, видя, что тот намерен отпустить ему прибор в упаковке.

Максим Мога предоставил ему рассчитываться за покупку и вышел. Эта встреча вновь пробудила в нем сомнения: жива ли еще в душе Виктора страсть к вещам? Или он просто не знает, чем заполнить пустоту?

5

В конторе Адела сразу доложила, что был товарищ Томша, спрашивал Максима Дмитриевича. Узнав, что он на заседании бюро, Томша просил передать, что заглянет на следующий день.

Максим Мога заметил, что девушка изо всех сил старается говорить спокойно, но губы у нее дрожат, глаза выдают глубокую печаль. После того как Томша женился, Адела совершенно изменилась. Погасли в глазах искорки, лицо вытянулось; ходить она стала сгорбившись, словно несла на плечах тяжкую ношу. И еще стала надевать темно-коричневый костюм, от которого ее лицо казалось землистым. Адела была образцовой секретаршей, Максим не мог ею нахвалиться. И он от души сожалел, что на ее долю не выпало желанное счастье.

Значит, Томша вернулся! Отлично! Он набрал номер Кэлиману и, к своей удаче, застал его в кабинете.

– Вернулся Томша, – довольно сообщил ему Мога.

– С нас, значит, причитается, – тихо рассмеялся Кэлиману. – Какая у вас программа на после обеда?

– Поеду в Селиште. Олару привез специалиста – сделать промеры Улука. Оттуда загляну к Штефану Войнику. Приглашал еще с осени, обещал угостить орехами на меду. Не поедете ли со мной?

– К сожалению, не смогу, занят. В другой раз.

Затем Мога по обыкновению пригласил к себе Иона Пэтруца и тоже предупредил, что после обеда его не будет.

– Появился Томша, – сказал Пэтруц.

– Знаю. Адела уже докладывала.

– И еще: в шесть часов вечера ты должен быть на месте. Пойдем все к Анне – поздравить ее. Такой день в жизни человека выпадает только один раз. Только один! – подчеркнул Пэтруц, словно Максима следовало убедить.

– Хорошо, обязательно буду, – обещал Мога. – Для нее это, действительно, большой день. А Станчу…

– Знаю уже. Слыхал, – отозвался Пэтруц.

– Откуда?

– Подобные случаи с нами, мужиками, происходят так редко, что было бы преступно окружать их тайной.

– Да, Станчу… – задумчиво молвил Максим. Пэтруц уловил в его голосе неожиданную нежность. «Как бы и ты не разделил его судьбу, со своей Лионорой…» – подумал он.

Вошла Адела.

– Анна Илларионовна просит ее принять.

– Проси, – сказал Мога. И, едва Анна появилась на пороге, поспешил ей навстречу, взял обе ее руки, поцеловал в обе щеки, после чего воскликнул:

– Дорогая Анна, прими наши поздравления! От всего сердца! И учти, вечером у тебя будут гости. Такое решение приняли все наши кавалеры, – он кивнул в сторону главного бухгалтера.

«Кавалер», однако, нахмурился: они хотели сделать Анне сюрприз, и вот, Мога выдал их с головой.

– Приму вас с радостью. Для этого и пришла – пригласить. – Анна перешла на более сердечный тон. – Но есть у меня, Максим Дмитриевич, просьба именно к вам: возьмите непременно с собой Элеонору. Передайте: ее приглашаю я. – И добавила еще тише, словно только для них двоих: – Слишком уж много нас, одиноких…

Мога остановился в середине кабинета и с удивлением взглянул на Анну. Она впервые заговорила с ним об Элеоноре, при этом имени по ее лицу прошла тень. Но чувствовалось, что слова ее искренни.

– Спасибо, – сказал он, смешавшись и в то же время с признательностью.

Вечером после шести Ион Пэтруц, Драгомир Войку и Ион Спеяну появились втроем. В руках у Спеяну был большой букет хризантем, у других – пакеты.

– Анна Илларионовна, примите еще раз наши поздравления, – сказал Спеяну. Именно ему, недавно приехавшему из города, следовательно, более разбитному, было поручено поздравить Анну и сообразить на скорую руку праздничное угощение. Вместе с другими лакомствами гости принесли коробку конфет; Пэтруц открыл ее, чтобы угостить Марианну, дочку Анны. Затем он повел девочку к телевизору, и оба стали смотреть «мультики», в то время как остальные накрывали на стол.

– Разве не будем ждать Максима Дмитриевича? – спросил Спеяну.

– По мне, так начнем, – предложил Войку. – Уже половина восьмого, а мы уславливались на шесть часов. А хозяйка что скажет?

– Желание гостей для нее – закон, – улыбнулась она, хотя отсутствие Максима Моги ее огорчало.. Что могло еще с ним стрястись?

– Ионикэ, братец! – скомандовал Пэтруц, – слово за тобой!

Спеяну поднялся на ноги.

– Дорогие друзья, – торжественно молвил он, подняв бокал, – виноградная лоза подобна женщине: она капризна и нежна, ее сладкие плоды без нашей заботы и любви не могут жить и вянут; поэтому, дорогая Анна Илларионовна, примите нашу искреннюю мужскую любовь.

– Браво, Ион! – одобрил эту речь Войку. – Ты настоящий поэт!

– Одну минуточку, – поднял руку Спеяну, – я не сказал еще главного.

– Давай, Ионикэ, – подбодрил его Ион Пэтруц, усмехаясь в усы. – Давай, ибо шпаришь ты, как по маслу, хотя до сих пор на наши головы от тебя валились одни теории, проблемы, проекты; теперь, как заметил Войку, пошла также поэзия.

– Баде Ион, – продолжил Спеяну, – в доме такой симпатичной хозяюшки невозможно не стать поэтом. Дорогая Анна Илларионовна, я хотел еще сказать, что для вас этот день – один из самых светлых в жизни. Но и для нас, честное слово.

Зарумянившаяся Анна осветила всех сиянием своих увлажнившихся глаз.

– Мне очень жаль, что нет среди нас Максима Дмитриевича и Виктора Андреевича, – сказала она с волнением. – Они всем нам – истинные друзья.

И снова подал голос Спеяну:

– Поскольку речь зашла о Максиме Дмитриевиче, хочу, друзья, попросить его сделать мне одолжение. Вам известна моя печаль. Моя дорогая женушка ни за что не желает переезжать в Пояну. Считает, что без нее процесс просвещения в столице всецело пойдет насмарку. – Спеяну застенчиво улыбнулся, словно прося товарищей понять его, и продолжал с некоторым удивлением: – Не пойму только, откуда у вчерашней крестьяночки такая привязанность к городу?

– Как ни крути, у городского мира – свои чары! – сказал Драгомир Войку. – Я, наверно, не смог бы там жить, но нельзя не признать, что большой город дает человеку много хорошего.

Начался большой разговор о жизни в городе и в деревне, об их взаимных достоинствах и недостатках, о тяге молодежи – вечная тема для споров! – к городу, об ее склонности оставить село с его проблемами на попечение старшего поколения. Следовало ускорить социально-культурные преобразования на селе, и именно на агропромышленные объединения, по всей видимости, должна лечь обязанность многое сделать для решения этой задачи.

– Все это хорошо, – вернулся к своим заботам Спеяну, – но как мне заставить свою крестьяночку примириться с различиями, которые еще существуют между Кишиневом и Пояной? Ей-богу, один только Максим Дмитриевич в состоянии разрешить эту проблему. – И продолжал с каким-то благоговением: – Все стараюсь понять, откуда у нашего генерального директора такая сила убеждения? Сколько нас сегодня здесь – всех собрал Мога!

– У каждого свой талант, дорогой Ионикэ, – сказал Ион Пэтруц.

Разные по характеру, с различными специальностями, при большой разнице в возрасте, «два Иона», как их уже прозвали, сразу нашли общий язык. Можно было увидеть их подолгу спорящими, на собраниях и совещаниях то Пэтруц цитировал Спеяну, то Спеяну – Пэтруца, мнения одного в общих чертах обычно совпадали с суждениями второго. И не было ничего странного в том, что о Максиме Моге у обоих тоже было единое мнение.

Ион Спеяну, общительный и искренний, быстро подружился с многими из тех, кто его окружал. Трудился он с удовольствием, и это послужило для него лучшим пропуском в большую семью поенян. Вот почему он теперь так откровенно заговорил о своих семейных затруднениях – Спеяну знал, что встретит понимание и поддержку. Но он не все еще сказал, а потому заговорил снова:

– Прошу простить меня, друзья, что злоупотребляю вашим терпением. Хотел, однако, еще сказать, что жена у меня симпатичная, хорошая хозяйка, что она меня любит. Только вот, пока у нас еще не все в порядке насчет продолжения рода.

– Здесь, в Пояне, вы обретете благоприятную почву для решения этой проблемы, – наставительно промолвил Войку Драгомир. – Говорю по собственному опыту, и твоей крестьяночке то же самое скажут. И увидишь, как быстрехонько она сюда примчится!

– Следовательно, мы решили важный вопрос, – вмешалась Анна, которая больше слушала. В ее квартире в этот вечер было столько человеческого тепла, что его должно было хватить душе надолго, очень надолго. – Можете быть уверены, – обратилась она к Спеяну, – Максим Дмитриевич непременно поможет вам привезти свою женушку в Пояну.

– Ничего не скажешь, решать чужие проблемы Мога – мастер, – рассмеялся Драгомир Войку.

– Но почему же он не приехал? – опять огорчилась Анна.

Начавшийся в атмосфере веселья скромный ужин у Анны завершился уже не так бодро: отсутствие Максима Моги давало себя знать.

В то время как гости расходились по домам, Мога ехал по дороге от лесного кордона, где встречался с Элеонорой. Он в оцепенении застыл на заднем сиденье, упершись в грудь подбородком, как будто пытался разглядеть, что происходило в глубине его неприкаянной души. Обычно Максим предпочитал место рядом с шофером. Чтобы перед глазами разворачивалась широкая дорога, виды местности, бескрайняя ширь полей, сливавшихся где-то вдали с горизонтом.

На этот раз он не видел ничего. Надеялся возвратиться в Пояну вместе с Элеонорой. И не ждал отказа.

Как ни привык Ионикэ к быстрой езде, машина теперь еле-еле ползла по шляху. Ионикэ увидел, в каком огорчении Максим Дмитриевич садился в машину, и обычный задор оставил его.

– К Анне Флоря, – велел Максим некоторое время спустя.

Ионикэ согласно кивнул. Хотя и не мог понять: что же это получается? Только что был у Элеоноры и уже направляется к Анне? Но приказ есть приказ. Однако скорости шофер все-таки не прибавлял. В настроении Максима Дмитриевича тоже не было заметно перемен. Машина уносила в ночь двух людей, соединенных, казалось, общей печалью.

Когда появились первые дома Пояны, Мога, словно разбуженный сиянием уличных огней, резко скомандовал:

– Поворачивай!

Шофер бросил поверх плеча короткий взгляд, и на душе его потеплело: лицо Моги прояснилось.

«Ладно, ладно, – думал в это время Максим, – возьму-ка я тебя хорошенько за ручку, как непослушное дитя, и посажу в машину. Вот сюда, рядышком со мной!».

Непослушным ребенком, разумеется, была Элеонора.

1984 г.

Перевод А. Когана.