Текст книги "Возвращение к любви"
Автор книги: Георге Георгиу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц)
– Минут на десять мы задержимся в правлении, – сказал Арсене и первым вышел из машины. – Нужно дать кое-какие указания.
– Заколоть самого жирного теленка в честь возвращения блудного сына, – грустно улыбнулся Фабиан, но Арсене не понял смысла его слов и спросил:
– Вы давно не были у нас?
– Целую вечность.
Они подымались по широкой цементной лестнице к двойной выкрашенной в зеленый цвет двери, не спеша ступая по выложенной красным кирпичом дорожке. Слева – в витрине, за стеклом, – свежие номера газет, справа – доска Почета, где красовалось на натянутом красном полотне множество веерообразно расположенных фотографий.
Павел бросил мимолетный взгляд на доску Почета и вздрогнул.
Он узнал Анну. Фотография была в самом центре доски. Большими ясными глазами она глядела прямо на Павла, улыбаясь, довольная своей судьбой, своей жизнью… Как под той цветущей веткой акации, обломанной его рукой…
Арсене, заметив взгляд Павла, спросил:
– Знакомы? Это товарищ Флоря. Придется снять ее фотографию, – со вздохом сказал Арсене.
– Я слышал, она развелась с мужем? – внешне бесстрастно спросил Фабиан.
– И это беда, а хуже то, что она уходит от нас. Этого я никогда не прощу Илье… бывшему ее мужу.
– Как мне известно, они любили друг друга…
– Старую любовь иногда сменяет новая. Появилась молоденькая учительница и приворожила Илью. Месяц назад Анна получила развод.
А Фабиан, волнуясь, думал о том, какая она, сегодняшняя Анна, и сумеет ли он найти пути к ней.
Одна только Анна могла ответить на этот вопрос. А она глядела на него с фотографии прежними глазами, ясными, прекрасными…
– Вы не против, если я немного прогуляюсь по селу, пока вы будете заниматься делами? – задумчиво спросил Фабиан.
– Минуточку терпения, и мы пойдем вместе, – ответил Арсене.
– Нет, мне хочется побродить одному…
«Акации в цвету, заснеженные акации…
…Неужели миновало мое время, время голубых саней?
Наступает твое время, Наталица, у твоих санок вырастают крылья.
Я благодарю тебя за напоминание о санях, которое привело меня сюда. Я должен был приехать. И, наверное, гораздо раньше.
…Я все тот же, и село почти не изменилось. Только там, на востоке, выросли молодая роща да новые дома…»
Сквозь сеть снегопада поднимались к небу столбы дыма, словно серые змеи. И здесь погода никак не прояснится. Какая-то странная весна, то пробивает себе дорогу, то отступает перед упрямой зимой. Ветер, завывая, носится по степи, врывается на улицы и выдувает снег, едва успевающий опуститься на землю. Шальной ветер! Он срывает с деревьев белые гирлянды, оголяя их и делая серыми, словно нарочно желая показать село в неприглядном виде… Арсене хвастался: «Посмотри, какие красивые у нас дома…» Но Фабиану новые дома казались похожими друг на друга как две капли воды. Ему хотелось увидеть тот старенький домик, он узнал бы его из тысячи других. Но перед ним выросло красное кирпичное здание. «Сельский музей», – прочел он вывеску и задержался перед нею. А вдруг здесь, в музее, подумал он, сохранилась фотография домика тетушки Иляны? С окнами величиной в ладонь, с белыми стенами… Наверное, она давно перестроила его, чтобы не портить вида нового села…
Какой шальной ветер!
Фабиан стал против ветра. Сразу почувствовал, как загорелось лицо, словно кто-то бросил в него целую горсть шипов.
И пошел но ветру, отдался его воле. Попробовал переключить свое внимание на что-то другое, на разные мелочи. Вот пройду еще несколько шагов, говорил он себе, и поверну обратно, вот дойду только до того домика с деревянными столбами… Посмотрю еще на двухэтажное здание детского сада и вернусь…
Но дома, где жила Анна, он так и не находил. Может быть, именно на его месте колхоз выстроил дом для специалистов, стремясь сохранить архитектурный ансамбль села, а может быть, тетушка Иляна наняла мастеров и обновила фасад дома?..
Внезапно Фабиан услышал стук калитки и машинально обернулся. Мимо прошел мужчина с поднятым воротником, а позади него ветер рванул калитку, пытаясь сорвать ее с петель… Калитка жалобно скрипела, словно ее не смазывали с начала века.
«Неужели нет у нее хозяина, который запер бы ее на щеколду?»
Появилась пожилая хозяйка в белом кожушке-безрукавке. Она шаркала по земле глубокими калошами…
– Господи, Павел Алексеевич!
Женщина остановилась, держась рукой за калитку, в нескольких шагах от нее остановился Фабиан. Он узнал тетушку Иляну, но никак не верилось, что он стоит перед ее домом.
– Заходите скорее, что стоять на улице… – Голос старушки доносился будто издалека, из-за снежной пелены, из другой жизни.
Фабиан замер на месте, и даже ветер не мог сдвинуть его, а сердцем он уже был в доме, в той знакомой до боли комнатушке.
Тетушка Иляна подошла к нему вплотную и заглянула в глаза, стараясь прочесть что-то в его душе.
Он ступил во двор и зашагал к дому. Вправду ли зашевелилась занавеска в окне или это только показалось?
Тетушка Иляна щелкнула затвором калитки. А ветер остался на улице. Тихо стало кругом.
Павел услышал даже шорох падающих снежинок. Или это кровь шумела в висках?
Фабиан наклонил голову, переступая невысокий порожек, и оказался в передней, освещенной желтоватым светом. Рука нажимает на ручку двери. И он словно с трудом протискивается в дверь.
Лампочка под тем же шелковым абажуром мягко освещает комнату. Стол по-прежнему у окна, только – чем-то чужим резануло по глазам – на столе пачка папирос… И все восстало в нем…
– Ну вот! Даже пальто не снял! – воскликнула тетушка Иляна.
Тихо открылась голубая дверь…
Встреча с Павлом для Анны была столь же мучительной, как и развод с Ильей. Она предчувствовала, что Павел однажды переступит порог ее дома, а когда узнала, что он в Стэнкуце, затомилась от ожидания.
Анна не строила себе иллюзий, не упрекала себя. Она ведь сама сделала выбор.
Бедная тетушка Иляна, как она старалась облегчить их встречу! Она ухаживала за ними, как за детьми, которые поссорились бог знает из-за чего, а она должна непременно помирить их. Потом тетушка Иляна нашла себе работу в сенцах, оставив Анну и Павла наедине. О чем они говорили – Анна не могла теперь вспомнить, очевидно, это были ничего не значащие слова. Только взгляда Павла она не могла забыть, ощущала его на себе все время. В нем были и надежда, и упрек, и любовь, и ободрение…
Выражение глаз менялось, как меняется рисунок в калейдоскопе, и этот переменчивый взгляд больней всего ранил ее при встрече.
Анна не пригласила его в свою комнату. Она побоялась. По ту сторону этой низкой голубой двери с маленькими окошечками разматывала свою нить история их любви. И так и осталась нераспутанной.
Она проводила его до порога прихожей, но синеватый снег выманивал ее во двор… Довел до ворот, пробудив минутное воспоминание о белом дожде цветов акации. Снегопад неожиданно завихрился, словно желая подхватить ее и унести с собой в белую метель, завывающую там, в степных просторах.
Ее напугали те туманные серые дали…
«Куда? Из одной круговерти в другую?»
Анна держалась рукой за калитку, будто калитка была ее последней опорой.
Она посмотрела на акацию у ворот, и от нее повеяло холодком.
«Пронеслись за нами долгие зимы… На руках у меня ребенок, а в душе. – горечь. Примешь ли ты меня с такой ношей? Тебе нужна прежняя Анна, та, что под цветущей акацией…»
Анна перевела взгляд на Павла и лишь теперь заметила, что голова его не покрыта. Она увидела заснеженные волосы, и ей показалось, что Павел поседел только что, на ее глазах, в те несколько мгновений, когда их души молча вели разговор.
Минуту или вечность простояли они так – Анна не помнила…
Она стряхнула теплой ладонью снежинки с его волос, растрепанных ветром, взяла шапку из рук Павла и надела ему на голову.
Павел понимал, что должен уйти, но не мог сдвинуться с места.
Он распахнул калитку, распахнул широко, чтобы пройти двоим – может, Анна решится выйти из этого двора? – протянул ей руку, словно зовя с собой… Анна не шелохнулась. Он нагнулся, поцеловал ее руку, и между ними снова закружился снегопад, унося с собой Фабиана и оставив Анну позади захлопнувшейся калитки.
Тихонько вздохнула щеколда. А может быть, Анна?
«Неужели он так и не любил никогда другую женщину? Неужели?» – думала Анна. Ты срываешь в саду цветок, ставишь его в вазу. Он еще жив, хотя начинает умирать. Но, даже увядая, он тянет к себе, все еще кажется живым… Таким он и остается в памяти… Лишь теперь эти мысли нахлынули на Анну, словно она принесла их с собой со двора вместе со снегом. Она дала им свободу роиться в ее голове – все равно не хватило бы сил с ними справиться.
Поздно ночью, погрузившись в пуховую перину, как в копну свежескошенного сена, когда как бы теряешь собственный вес, Анна с горечью подумала, что если бы Павел был ей совсем чужим, то, возможно, она и решилась бы задержать его у себя. Тогда не встали бы между ними воспоминания, не причиняла бы боль прежняя нежность.
А может быть, и это – шальная мысль, какой-то мятежный порыв?
Анна еще не понимала, что оба они находятся на пороге чего-то нового – трудного, очень трудного начала. Пришел другой Фабиан, и он возьмет все тяготы на себя!
Рано утром за Анной приехал шофер Иона Арсене, чтобы немедленно отвезти ее в правление.
Зачем ее вызывает председатель?
Или что-то случилось с Павлом? Она не могла себе объяснить, почему сразу же подумала о Павле. Анна видела как наяву его, уходящего в ночь, в самую метель, и прежнее беспокойство охватило ее. Так бывало и раньше: когда он уходил от нее, она всегда волновалась, не случилось ли чего-нибудь с ним в дороге…
Она быстро оделась, чуть ли не бегом миновала двор, и до самого правления ей казалось, что машина еле ползет.
Ион Арсене был в кабинете один.
– Извини, что побеспокоил, – начал он, стараясь придать официальность своему тону. – Вчера вечером у нас было короткое заседание правления. Принимая во внимание твои заслуги, мы решили тебя премировать. Бухгалтерия завтра все оформит, и ты сможешь получить деньги… Не качай головой, ты заслужила. Так же, как и всеобщее уважение.
– Не из-за этого ли меня вызывали? – сказала все еще не успокоившаяся Анна. – Что за странная спешка?
Арсене стал вдруг наводить порядок на столе: вытащил ящик, сунул туда какие-то листки, среди которых попадались чистые, задвинул ящик и, опершись грудью на стол, огляделся – что бы еще сделать? Заметил справа несколько газет, аккуратно сложил их и оставил на том же месте. Посмотрел на карандаши в пластмассовом стакане, потрогал пальцем их заостренные кончики – хорошо ли они заточены?
– Как тебе нравится, дорогая Анна? – спросил он в недоумении. – Вчера у нас был редкий гость… Товарищ Фабиан. Знаешь его, нет? Так вот, я задержался в правлении, было у меня одно дельце, а он пошел погулять по селу. И что ты думаешь? Жду его час, другой, третий – нет моего гостя, и все! Спрашиваю одного, другого – никто не видел. Исчез, как капля росы под солнцем. Я всю ночь не сомкнул глаз. Был уже готов поднять на ноги милицию. Шутка ли? Привезти к себе в гости следователя республиканской прокуратуры и потерять его? – Арсене с нежностью посмотрел на Анну. – Хорошо, что на рассвете он позвонил мне. Извинился, сказал, что ему подвернулось такси, привезшее кого-то из Кишинева, и он укатил. Спрашиваю, не обиделся ли он за что-нибудь на нас, раз уехал на ночь глядя? Или случилось что? А он отвечает: «Албиница приняла меня очень хорошо…» – Арсене сделал паузу и внимательно посмотрел на Анну. – Он просил сообщить тебе, что благополучно добрался до Кишинева… Это все, о чем он меня просил, – добавил он, увидев в глазах Анны смущение и искорку радости.
Анна поняла, что Павел звонил Арсене из-за нее, чтобы она не беспокоилась. Как когда-то, давным-давно…
8
Мога медленно перелистывал папку с материалами для общего собрания. Люди, факты, даты, цифры… Он знал их наизусть, мог бы повторить не глядя. Достал портсигар и стал рассматривать тонкую инкрустацию. Искусный мастер поработал над ней. Жаль, что не выгравировал своего имени в уголке, остался анонимным. Зато его произведение живет…
Вошел мош Костаке.
– Пришел Савва Ходиниту, – объявил он.
– Пусть войдет.
Через несколько секунд Савва был уже в кабинете:
– Вы звали меня, Максим Дмитриевич?
– Да. Ты знаешь место, где стояли дома Кетрушки и Мэржиняну, а?
– Да, Максим Дмитриевич.
– Завтра с утра начнешь ровнять площадку. Там еще торчат остатки стен, остались ямы от погребов. Чтоб площадка была как ладонь. Будем строить там летний кинотеатр.
– Понятно, Максим Дмитриевич.
– Проложишь и дорожку под асфальт. На днях завезут щебень, ты разровняешь его, чтоб мог работать компрессор.
– Будет сделано!
– Вместо деревьев, которые ты попортил перед больницей, посадишь орех. И во дворе больницы посадишь, чтоб у больных была тенистая аллея.
Мога говорил строго, но Савва принимал его строгость как ласку.
– Ты сломал, ты и восстановишь. И доложишь мне.
– Слушаюсь, Максим Дмитриевич!
За Саввой Ходиниту вошел главбух.
Он принес платежные ведомости, и Мога подписал. Появился Михаил Лянка. Он увидел Могу в кресле, с ручкой в руке и бумагами на столе, бухгалтера, который объяснял председателю, что задержался с выдачей колхозникам зарплаты из-за годового отчета, и услышал сердитый ответ Моги, что это не оправдывает его…
Привычная картина, такая привычная, что Михаилу показалось, будто ничего не изменилось и отъезд Моги оказался непроверенным слухом, а он, Михаил, напрасно беспокоился… Мога, как всегда, на своем месте, вот он приказывает бухгалтеру посчитать, сколько будет стоить экскурсия тридцати колхозников по маршруту Москва – Волгоград, согласно решению правления…
Зазвонил телефон. Лянка поднял трубку.
– Максим Дмитриевич, это я, Арнаут.
Михаил искоса глянул на Могу и, видя, что тот все еще занят с бухгалтером, прикрыл трубку рукой, словно для секретного разговора, и тихо спросил:
– Что случилось?
– Минеральные удобрения лежат на станции, – послышался виноватый голос с того конца провода. – Понимаете…
– Что означает эта бестолковщина? Удобрения должны были быть у нас несколько дней назад. Как это, негде хранить?
Бухгалтер вышел. Мога протянул руку к трубке, но тут же раздумал. Ему интересно было, как Лянка закончит разговор.
– Под открытым небом? Ни в коем случае! – кричал в трубку Михаил. – Немедленно найди Гурицу и скажи ему, чтоб до завтрашнего вечера построил временный навес… Мобилизовать всех плотников… Чтоб ни грамма не осталось под открытым небом!
Лянка выслушал ответ Арнаута и улыбнулся:
– Ты не узнал меня? Ну и что? Это ничего не меняет. Делай, как сказано!
Мога поднял брови. Ему почудилось, что в кабинете два хозяина, наделенные равными правами и обязанностями.
А Лянка, закончив разговор с Арнаутом, соединился с диспетчером:
– Софийка, дорогая, будь добра, найди Гурицу, скажи ему, чтоб собрал всех своих плотников и немедленно шел к Арнауту. Он скажет, что надо сделать. Объяви по нашей радиосети. Это приказ Максима Дмитриевича.
– Думаешь, тебя не послушались бы? – с усмешкой спросил Мога.
– Мога – магическое слово, – улыбнулся Лянка. – К тому же ты пока еще….
Он не закончил фразу. В кабинет вошел Никифор Гурица, тот самый бригадир, которого искали, пожилой грузный мужчина, свежевыбритый, одетый, как на праздник.
– Видишь, что значит магическое слово? – засмеялся Лянка. – Дядя Никифор тут как тут.
– Максим Дмитриевич! – взволновано заговорил Гурица. – Максим Дмитриевич, я не могу, ей-богу, не могу!
– Что не можешь? – спокойно спросил Мога.
– Пойти к Арнауту с плотниками, как вы приказали. Я приглашен на крестины, только хотел выйти, как услышал по радио… Жена ждет меня на улице…
– На крестины пойдешь вечером, – резко прервал его Мога. – Так что возвращайся домой, переоденься и собери свой народ, как приказано.
– Никак не могу, Максим Дмитриевич! – заупрямился Гурица. – Что подумает мой кум, если я не приду?
– А что скажет село, когда узнает, что из-за вашей гулянки мы останемся без удобрений, – об этом ты не подумал? Через час будешь со всей бригадой в распоряжении Арсене. Понятно?
– Максим Дмитриевич… – снова просительно заговорил Гурица, но Мога резко оборвал его:
– Гурица!..[2]2
Игра слов: фамилия Гурица означает «ротик»; здесь в смысле «замолчи!».
[Закрыть]
Мога указал рукой на дверь, и бригадир молча подчинился. Лянка заметил, что бригадир все же не обиделся на Могу. «Смог бы я повести себя так, как Мога? – спрашивал он себя, задумчиво глядя на дверь, которая захлопнулась за бригадиром. – Люди слушаются его не потому, что он кричит на них, а потому, что его приказ не выполнить нельзя».
– Как видишь, чтобы получить нужный результат, достаточно самых обычных слов, – улыбнулся Мога. – Запомни это на будущее, дорогой Михаил!
– Что будет потом, мы еще посмотрим, – ответил Лянка. – А пока я подамся на виноградники, там идет ремонт шпалер, и небольшая проверка не помешает.
– Только не забудь – к трем часам приедет Веля!
– Не бойся, товарищ председатель, я приду вовремя, – заверил Лянка и вышел из кабинета.
Мога пошел пообедать в сельскую столовую. Иногда, когда он возвращался вечером домой, пораньше, он сам готовил себе еду на два-три дня вперед. Иногда обедал в бригадах, если попадал туда в обеденный час.
Из столовой Мога направился в больницу. После операции он еще не видел старого Жувалэ. Валя запретила все посещения. Но сегодня утром Мога встретил ее и узнал, что старик чувствует себя лучше. «Он хочет повидать тебя!» – сказала ему Валя.
Жувалэ лежал с закрытыми глазами. Казалось, он спит. Лицо было бледное, морщинистое, как древесная кора. Услышав шаги в палате, Жувалэ открыл глаза.
– Я разбудил вас, – виновато сказал Мога.
У старика чуть порозовели щеки.
– Спасибо, что пришли, Максим Дмитриевич. Вот какие хлопоты со мной…
– Никаких хлопот, дядя Думитру, – Мога сел на табуретку рядом с кроватью. – Как вы себя чувствуете?
– С той поры как я пришел в себя, все думаю: неужели так силен человек, что смерть никак не свалит его? – Старик задумался и умолк. Он не ждал ответа от Моги, а словно искал его в себе самом. – Вот я, к слову, – снова заговорил Жувалэ, – прошел через две войны и остался живым… В позапрошлом году чуть было не собрался отдать богу душу, да выходила Валентина Андреевна… Сейчас вот снова…
– Вам суждено долго жить, дядя Думитру, – улыбнулся Мога. – Народу нужен мастер Жувалэ… Всем нам…
Старик закрыл глаза и с минуту помолчал. У него дрожали веки, дышал он медленно. Затем сморщил лоб, словно его пронзила резкая боль.
– Я хотел вас просить, Максим Дмитриевич, о маленьком одолжении, – донесся его голос будто издалека. – Видно я еще долго пролежу здесь. И неизвестно, будет ли еще от меня какой прок… Поставьте на мое место Спирику Прикопа, сына Иона Прикопа… – Старик глубоко вздохнул и заговорил тверже. – Вы не смотрите, что он молод, он чует красоту дерева и камня. Душой…
– Хорошо. Сегодня же распоряжусь, – ответил Мога.
– Когда вы уезжаете? – спросил старик.
– Сразу же после общего собрания.
Старик усмехнулся:
– Чудеса, да и только!.. Во время войны я обошел половину Европы. Видел и Варшаву, и Краков, побывал в Берлине, прошел через Будапешт и Вену… А вот в Пояне не привелось бывать. Хоть она рядышком, за горой…
– Как только поправитесь, жду вас в гости.
– Ну, если приглашаете, Максим Дмитриевич, приеду… А про Спирику не забудьте…
Все, что было у старика лучшего – мастерство, любовь к селу, – он хотел оставить в надежных руках…
9
Небо было сизым и низким. Поднявшийся с утра ветер сначала посыпал виноградники ледяной крупой, потом внезапно стих и столь же внезапно рванулся с новой силой. Виноградные лозы дрожали, рвались со шпалер, к которым были привязаны, проволока звенела, и над всем простором стоял глухой устрашающий вой.
Налетевшая холодная метель не задержалась на виноградниках, а продолжала свой бег к Стэнкуце. Она была предвестником бури, приближение которой чувствовалось в воздухе.
Лянка приказал бригадиру приостановить работы и отпустить людей домой. Затем сел в машину рядом с Горе и велел держать путь в другие бригады.
Вскоре со стороны виноградников показались два грузовика с людьми и направились к селу. Над ними кружились сероватые облака снега и пыли, поднятой колесами.
– Гони к бригаде Журкэ, возьмем его с собой, – сказал Михаил шоферу. – В три часа мы должны быть в правлении.
– Успеем, Михаил Яковлевич, – ответил Горе. Он внимательно смотрел на узкую дорогу, проходящую среди виноградников, следил, чтобы какая-нибудь не-подвязанная лоза не зацепилась за машину. Малейшая царапина попортила бы красоту «Волги», а Горе этого никак не мог допустить. Он всегда сильно огорчался, когда приходилось на этой белой, блестящей машине ездить по скверным дорогам среди виноградников и садов. Для таких дорог больше годилась машина Марку, ей были нипочем и вспаханные поля, и царапины, и разбитые дороги… Моге тоже не нравилось ездить на «Волге» по полям и садам, и когда ему приходилось это делать, он брал газик Марку.
А Лянка, казалось, не признавал никакой другой машины, кроме «Волги». За последние дни, куда бы ни ехал, только «Волгу» и брал. «Может, он примеряется к роли председателя»? – думал Горе, досадуя на то, что Лянка, как нарочно, заставляет его ездить по самым скверным дорогам.
И однако, несмотря на это, Горе был доволен. Наконец-то он чувствовал себя на своем месте. Лянка не проявлял никакого желания лично водить машину, хоть имел водительские права.
В бригаде Журкэ уже никого не было. Лянка обрадовался, что бригадир догадался отослать людей по домам, не дожидаясь приказа; буря разразилась с бешеной силой – казалось, хочет вырвать деревья с корнями.
Степные бури не редкость в этих краях, иногда они словно сваливаются с ясного неба, когда их вовсе не ждешь. Они налетают, как табуны диких лошадей, вспугнутые невесть кем и вытаптывающие все на своем пути, валят деревья, ворота, срывают крыши с домов, вздымают тучи пыли… И воют, и грохочут, и гремят, и кажется тебе, что никто и ничто уже не может остановить это буйство.
И теперь клокотала вся степь, от края и до края. Еще чуть-чуть – и машина перевернется, покатится бог знает куда!..
– Бесись, бесись! – ворчал Горе, хмуро глядя сквозь ветровое стекло.
Справа от дороги бились в агонии виноградные кусты. Слева простиралось поле озимой пшеницы, и каждый стебелек дрожал как в лихорадке, пытаясь прильнуть к земле, чтобы найти хоть какую-то защиту.
В километре от дороги, за посевами, на пологом склоне, оставленном для выпаса, виднелась колхозная овцеферма.
– Глядите-ка! – привлек внимание Лянке Горе. – Овцы прут на посевы!
В самом деле, целое стадо овец шло на озимые, беспокойно толкалось, металось по сторонам, напуганное до смерти. Очевидно, буря разнесла ограду, и овцы искали убежища, а пастухи, укрывшись в затишке, не подозревали, что случилось.
– Поворачивай туда, – приказал Лянка.
– По посевам? – попробовал возразить Горе, который на самом деле больше заботился о машине, чем о посевах.
– Если можешь по воздуху, валяй! – ответил Лянка, и Горе некуда было деваться.
Увидев машину, овцы сбились в кучу с мимолетной надеждой, что наконец к ним прибыла помощь. По тут же испуганно повернули обратно.
Лянка приказал Горе ехать к овчарне и привезти пастухов, а сам вылез из машины, чтобы выгнать овец с посевов. Ветер затеял дьявольский хоровод, желая во что бы то ни стало свалить его с ног, но, видя, что человек держится крепко, решил сорвать с него хотя бы шляпу, подбросил ее как пушинку и швырнул в кучку овец. Шляпа еще раз мелькнула в воздухе и покатилась по посевам. Лянка рванулся за ней, но какой-то баран опередил его. Кто знает, кого он признал в этом странном предмете, но, яростно набросившись, ткнул в шляпу рогами, разочарованно на ней потоптался, потом нацепил на рог и возвратился к стаду.
Лянка с отчаянием махнул рукой.
Вернулся и Горе с тревожной вестью. Штефан Бодоликэ и его сын пытаются справиться с другой бедой. Ветер сорвал часть камышовой крыши на ферме и повалил ее на ягнят. Пастухи вытаскивали из-под нее малышей, пока метель не разметала всю ферму.
Лянка оставил овец, окруживших белую «Волгу», сел в машину, и Горе медленно поехал, с трудом пробивая себе дорогу сквозь сбившееся стадо. Когда они выехали из окружения, Горе по привычке бросил взгляд в зеркальце и разразился смехом:
– Михаил Яковлевич, поглядите-ка, какая процессия сопровождает нас!..
Лянка глазам не поверил: все стадо во главе с бараном следовало за машиной, боясь отстать.
– Чудеса, да и только! – воскликнул Горе. – Мне еще не приходилось видеть машину в роли ишака.
– А барана в шляпе? – засмеялся Лянка.
И было над чем смеяться: его шляпа держалась на бараньем роге так крепко, что ветер не мог ее сорвать, а только раскачивал, отчего казалось, что баран раскланивается.
В таком виде и добрались они до фермы. Штефан Бодоликэ при виде такого шествия разинул рот от удивления и выпустил из рук двух ягнят, которых нес в затишье.
В тот же миг налетевший шквал ветра снова поднял в воздух часть крыши и сбросил ее позади здания. Штефан Бодоликэ начал ругаться, поминая всех пришедших на ум святых, а под конец обрушил свою ярость на Могу:
– Он бросил эту ферму на произвол судьбы! Пожалел денег, а этих бедных животных, которые дают такой доход, не пожалел!
– Сначала спасем ягнят, а затем будем искать виновных, – сказал Лянка. – И побыстрее!
– Куда их уносить? Не поместятся они в моей землянке!
Лянка вспомнил, что за холмом, в Одае, стоит полевой стан бригады Карастана. Недавно там закончили постройку большой мастерской, но еще не успели установить станки.
– Понесем ягнят к Карастану! – решил он.
– Как же мы перегоним по такому ветру, товарищ агроном?! – застонал Бодоликэ. – Ведь три километра пути, мы растеряем их по дороге.
– А мы повезем их на «Волге», – сказал Лянка. – Не смотри на меня так, лови ягнят и грузи в машину.
Когда и Лянка вышел, неся на руках двух белых ягнят, похожих на комочки снега, Горе крикнул Бодоликэ:
– Ты что, с ума сошел? Изгадите мне машину!
– Григоре! – прикрикнул на него Лянка. – И ягнята, и машина – колхозные!
Горе пришлось открыть дверцы и отойти в сторонку, чтобы не видеть, как ягнята вскакивают на сиденье, трутся мордочками об обшивку, разбрасывают горошины помета…
Лянка принес еще пару ягнят и сел в машину, держа их на коленях. Увидев это, Горе смял шапку на голове и заворчал:
– Остается только посадить этого барана в шляпе за баранку! – Многое повидал он в жизни, но возить ягнят на «Волге», да еще на такой «Волге», – эдаких чудес не бывало! «Если бы Мога был здесь сейчас на месте Лянки, неужели и он поступил бы так же? – спрашивал себя Горе. – Пожалуй, не исключено», – подумал он.
Бригада в Одае была в полном составе во главе с Карастаном. Трактористы укрылись в домике, кто спал, кто играл в домино, да с таким азартом, что трудно было понять, отчего дрожат стекла – от стука костяшек по столу или от порывов ветра.
Санди Карастан чистил охотничье ружье. Увидя Лянку на дороге, он прислонил ружье к стене и поднялся навстречу.
– Прошу, Михаил Яковлевич! Лучшего укрытия, чем наше, не найти.
– Верно! Здесь как в крепости, – улыбнулся Лянка и в нескольких словах объяснил положение на ферме.
– Ребята, подъем! – скомандовал Карастан. – Ну, живей, живей!..
Один из трактористов бросился открывать двери новой мастерской, и через несколько минут «гости», радостно блея, бегали по полу, разминая косточки.
В бригаде у Карастана не было ни одного грузовика, только машина техремонта и два прицепа. Лянка приказал отправить их на ферму. На один прицеп нагрузили доски, столбы – все, что могло подойти для ремонта фермы, на другом устроились трактористы.
После этого Лянка соединился по телефону с диспетчерской правления.
– Послушай, Софийка! Срочно нужен гараж. Сверхсрочно!
Трубку взял механик Штефанаке, и Лянка велел ему немедленно послать два-три грузовика на ферму Бодоликэ:
– Уложить в машины доски, столбы, опалубку, сколько влезет! Санди, ты останешься и будешь принимать овец, – обратился он к Карастану. – Я вернусь на ферму.
Буря немного утихла, зато снова повалил густой снег, и всю окрестность заволокло сизым туманом снегопада.
– Снова за ягнятами? – со вздохом спросил Горе. – Поглядите, во что они превратили машину!
– Все отмоется, Горе. Не убивайся. Когда-нибудь с удовольствием вспомнишь этот день… Ты сделал доброе дело.
10
Когда буря разыгралась во всей своей ярости, в кабинете Моги уже собрались приглашенные на встречу с Велей.
Расселись кто где. Мога занял стул у окна. Возле письменного стола расположился Веля. Назар – справа от кресла Моги, на своем всегдашнем месте. Чуть в сторонке – Стеля Кырнич, Нику Оня и Георге Журкэ, приехавший на собрание прямо с виноградников. Рядом с Могой – дед Ион Прикоп и Симион Лунгу.
Казалось, каждый занял заранее приготовленное для него место.
Только кресло председателя оставалось свободным. Оно словно ожидало хозяина, который еще не появился. Чуть опоздав, вошел Алексей Триколич, поздоровался с порога, поглядел, где бы присесть, на секунду задержал взгляд на пустом кресле, раздумывая, не занять ли его. Но взял стул и чуть отодвинул его от стены, словно она показалась ему холодной. «Раз и Веля здесь, значит, будут обсуждать вопрос о кандидатуре нового председателя, – сообразил старый агроном. – А кандидатуры…» Он задумчиво посмотрел в сторону Стели Кырнича. С того дня, как Мирча упомянул имя инженера, Триколич многократно возвращался мыслями к нему… Он отдавал должное его достоинствам, и все же ему казалось, что чего-то ему не хватает, чтобы стать во главе колхоза. Правда, никак не мог уточнить, чего именно. Вдобавок его приводило в недоумение отсутствие Лянки. Почему его нет?
– …И мы сочли целесообразным, – говорил Андрей Веля, – что именно в колхозе «Виктория», где есть оптимальные условия, построим новый комбинат, о котором я говорил вначале… У вас есть и богатый опыт, и хорошие специалисты, и просто энтузиасты этого дела… «Виктория» станет первым колхозным комбинатом-питомником в республике. Если мы получим ежегодно по десять – двенадцать миллионов саженцев высшего качества, то обеспечим посадочным материалом все виноградники района…
– Понадобится перестройка производственных секторов, – бросил реплику Назар.
– А техника? Нам ее дадут? – поинтересовался Кырнич. – Объем работ намного увеличится. Что ни говори – все же двенадцать миллионов саженцев!..
– Будет и техника, и строительство комбината будет финансироваться всеми колхозами района, – заверил его Веля. – Главное в том, что ответственность ложится на вас, и новое руководство колхоза будет в более сложном положении, чем сейчас… Следовательно, нужно все серьезно обсудить…
