Текст книги "Возвращение к любви"

Автор книги: Георге Георгиу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 44 страниц)

3

На вечернем заседании в Селиште, созванном Александром Кэлиману, было принято решение доставлять виноград на переработку на заготовительные пункты до двенадцати часов ночи. Иначе создавалась угроза, что через несколько дней на плантациях будут оставаться на ночь десятки и десятки тонн собранного винограда. Драгомир Войку в тот вечер получил первое важное поручение на своем новом посту – переделать график работы транспорта с учетом создавшейся новой ситуации. Максим Мога придал ему в помощь Симиона Софроняну и Серафима Сфынту. Несмотря на это, Войку был неспокоен, опасаясь, что не справится с делом вовремя.

– Удружил же ты мне, Максим! – Войку вздохнул, словно от сильной боли.

Вениамин Олару зажег огромный костер; языки пламени с неутолимой жадностью вспарывали тьму, искры весело роились в воздухе, тихо текли беседы. Люди устали, но были и довольны, что первый день массового сбора завершился успешно. Большое ведь дело, если первый шаг удается сделать уверенно.

– Иначе как бы ты увидел такую красоту? – тихо засмеялся Максим Мога, протянув руку к костру. – Романтика, не правда ли? Нашему Олару надо было стать режиссером спектаклей на природе. В этом он, по-моему, разбирается лучше, чем в виноградарстве.

Станчу слышал обмен репликами между Могой и Войку и счел уместным вмешаться в разговор. На всем протяжении совещания нервы Станчу были до предела сжаты в ожидании «суда» Моги. Он был уверен, что Мога не упустит случая подвергнуть его критике за «резервные» гектары. Но генеральный директор ни словом не коснулся этого случая. Забыл о нем или смолчал нарочно? Скорее – второе, ибо таким был его метод: указав виновному на его ошибку, оставлять его в тревоге, в ожидании наказания, которое повисало над ним, как дамоклов меч.

– Не так страшен черт, как его малюют, Драгомир, – сказал Станчу, стараясь показать, в каком он хорошем настроении, а значит – как чиста его совесть. – Побольше же смелости!

Максим Мога отозвался не без намека:

– Прислушайся, Драгомир, к совету товарища Станчу, у него в этом богатый опыт.

Удар достиг цели, Станчу почувствовал, что Мога угодил ему в самое сердце. Но ни признака тревоги не появилось на его лице. Станчу умел сохранять спокойствие.

Между тем Александр Кэлиману перешел к анализу положения по другим сельскохозяйственным работам: севу, уборке подсолнечника и кукурузы. Целый комплекс работ, который, однако, умелый хозяин доводит до успешного завершения без особых осложнений. Он обратил внимание Аксентия Трестиоарэ на неудовлетворительное качество подъема зяби. Вениамину Олару пришлось выслушать строгую критику за волокиту со сбором подсолнечника. Совхозу не удалось вовремя переоборудовать комбайны, отчего и уборка началась с опозданием.

– Будем надеяться, что Вениамин Сергеевич сделает надлежащие выводы, – заключил Кэлиману, – и сдвинет свою телегу с мертвой точки. Впрочем, завтра на заседании райисполкома будет сделан анализ уборочных работ. Подготовьте отчет, – сказал он Вениамину.

Тут Олару внезапно вздрогнул. Ветка, которую он как раз хотел положить в костер, выскользнула из руки и упала на уголья, взметнув тучу искр. Он поднял глаза на Станчу, прося защиты. Но тот не видел уже его, словно Олару и не сидел рядом; его добили последние слова Кэлиману:

– С вами, Виктор Алексеевич, тоже будет разговор.

«Гектары!» – обожгла его мысль. Именно это, скорее всего, имел в виду Кэлиману.

На полянке, укрытой среди ветвистых яблонь, усердно наигрывали на своих скрипочках кузнечики, устроившие чудесный концерт во славу и в честь людей, которые после трудного дня заслуживали уважения и внимания. Они играли и для Станчу, не зная, что он их уже не слушает. Огонь, лишенный пищи, совсем улегся. Лица людей в полутьме неясно проступали на фоне ночного неба. Александр Кэлиману уехал, забрав с собой Могу и Войку, у них были еще дела в районе. Элеонора Фуртунэ, проводив их до машины, постояла еще на месте, следуя и далее за Могой душой и мыслью. Затем неторопливо вернулась к сидевшим вокруг костра. Простились со всеми также Софроняну и Сфынту.

После этого никто не сдвинулся с места. Словно не решались оставить хозяина в одиночестве, наедине с невеселыми думами. Элеонора Фуртунэ попыталась подбодрить Олару:

– Примите добрый совет, Вениамин Сергеевич: рассердитесь как следует на самого себя, расшевелите свое самолюбие, и увидите, что дело пойдет у вас, как по маслу. Именно так в свое время поступила я.

Но вместо того чтобы обрадоваться участию, Олару рассвирепел.

– Легко советы давать, если наверху есть рука. А нас, остальных, кто поддержит? Мога всех нас взял за горло! От него на наши головы все беды валятся! Виктор Алексеевич тоже из-за него страдает!

Это прозвучало так неожиданно, что даже кузнечики умолкли. Вначале сам Олару не мог понять, почему наступила такая тишина. Когда же уразумел, что молчание вызвано его словами, он опять неверно понял присутствующих, подумав, что все испугались: он осмелился бросить вызов самому Моге! Но дело было в другом: многие были шокированы намеком Олару на отношения между Могой и Фуртунэ. И только Аксентий Трестиоарэ стал ему подпевать:

– Так нам и надо! Ибо все мы дураки и помалкиваем в тряпочку. Уж я-то Моге сказал в глаза: мною командовать нельзя. Элеонора Аркадьевна может передать Моге наше мнение, пускай знает!

Элеонора Фуртунэ сидела на стволе ивы рядом со Станчу. После выпада Трестиоарэ она резко поднялась на ноги.

– Я думала, вы все – мужчины! – сказала она тихо, но достаточно четко, чтобы все услышали. И удалилась скорым шагом, с трудом сдерживая слезы, заполнившие ее глаза.

– Элеонора! – крикнул ей вслед Виктор Станчу.

Она не остановилась, не повернула головы. Сев в машину, велела шоферу отвезти ее на лесной кордон. Дома, в Боуренах, в таком состоянии она не могла бы вытерпеть одиночества. На кордоне же ее всегда ждало доброе слово. К тому же оттуда было гораздо ближе к Максиму.

4

Прошло несколько дней после совещания в Селиште, на которое Томша, рискуя еще большим ухудшением отношений с генеральным директором, дерзнул не явиться. Томша был зол и на Могу, и на Станчу, ему казалось уже, что оба директора сговорились между собой, чтобы навязать ему роль козла отпущения. Иначе как мог Станчу выглядеть таким спокойным, когда Томша взял его в оборот? По той же причине он старался не встречаться с Могой, а тот, казалось, о нем совсем забыл. Томша находил себе занятия от зари и до поздней ночи. И все-таки ему все время досаждала мысль, что представить докладную о тех тридцати гектарах придется. Поэтому на третий день он зашел в дирекцию, чтобы узнать, не спрашивал ли о нем Мога.

И перед самым зданием встретился с Николаем Будяну, журналистом. Томша знал его довольно давно и теперь с радостью протянул ему руку. Встречу с Могой можно было и отложить.

– Опять по душу нашего генерала? – поинтересовался Томша. – Вы скоро сделаете из него бога. Не знаю только, принесет ли кому-нибудь пользу культ Моги.

– Дорогой товарищ Томша, – отвечал Будяну, – вы глубоко ошибаетесь. Никто не собирается возводить Моге храм. Но вы должны признать, что это весьма интересная, примечательная фигура.

– Меня эта фигура скоро раздавит, – вздохнул Томша, – я чувствую себя перед ним абсолютным нулем. Понимаете, нулем! Что делаю я в Пояне вот уже восемь месяцев? Только то, что мне продиктует Мога. Именно так, продиктует! – подчеркнул Томша.

Козьма сильно преувеличивал, он располагал здесь гораздо большей свободой действия, чем в Драгушанах, только еще не знал, как пользоваться этой свободой на деле. Наука управлять накапливается медленно, постепенно. Это – закон, и если не понимаешь его, тебя постоянно терзают неуверенность и сомнения.

Будяну рассмеялся, приняв признания Томши за мгновенную вспышку, не более.

– Это только вначале. Нечто подобное приключилось и с Михаилом Лянкой, теперь же он успешно возглавляет в Стэнкуце колхоз. Мога его выучил.

– Лянке повезло больше, чем мне, уж это я знаю. В то время Мога не был еще «примечательной фигурой», как вы изволили выразиться, так что Лянке было гораздо легче проявить себя, укрепить свои позиции. Меня же, даже если и решусь что-нибудь предпринять, тут же хватают за рукав: «А Мога в курсе? Мога дал согласие? Что говорит об этом Мога?..» Надоело мне все это позарез. Лучше уеду отсюда, есть у меня в Кишиневе, в министерстве, верный друг, устроит меня там в два счета. Не буду наконец ни от кого зависеть!

Томша разглагольствовал с удовольствием, радуясь, что может выговориться, и мало заботился о том, передаст ли Будяну его слова Моге или нет. Его дело. Он хотел даже, чтобы Будяну сказал Моге: так и так, Козьма Томша, устав от вашей опеки, собирается уехать из Пояны. Можете потерять первоклассного специалиста!

– Кажется, Мога наступил вам на любимую мозоль, – улыбнулся Будяну.

– Постойте, – сказал вдруг Томша, – чего это мы взялись за Могу! Поедем лучше со мной на виноградник. На отделение Иона Котоману – не слышали о таком? Если нет, познакомлю вас с ним. Поговорите с подгорянами старого корня, не с одними ведь начальниками толковать. Может, попадется тема, которая заинтересует вас. А Могу в это время застать все равно нельзя. Разве что завтра, на заре…

– С удовольствием, – сказал Будяну, – только вначале хотелось бы заглянуть в Драгушаны. Нельзя ли сперва подскочить туда? – он показал глазами «газик», ожидавший Томшу на дороге.

– Почему бы и нет? – отозвался Томша. – Только товарища Станчу в такой час тоже не застать. Мога объявил тотальную мобилизацию, и прежде всего – нашего брата.

– Жаль! – расстроенно произнес Будяну. Он надеялся повидать Лию; взял отпуск и хотел провести часть его в этих местах, поближе к ней. И подготовил себе предлог для вылазки в Драгушаны. В большом портфеле, оттягивавшем ему руку, помимо самого необходимого для такой поездки, лежала также старая-престарая плоска, которую еще дед его носил, когда был шафером на свадьбах, и, поскольку никто ею давно не пользовался, Будяну решил подарить ее Станчу для «домашнего музея». Но Томше всего этого сказать не мог, так что решил последовать пока за ним.

Наступали сумерки. Порозовевшее небо еще бросало на плантации мягкий свет; за ним от горизонта наплывал покой ночи.

Томша как обычно сам вел машину. Будяну сидел рядом с ним. Оба лишь изредка обменивались замечаниями, Будяну больше спрашивал, Томша отвечал. Сколько винограда в день собирает один рабочий? Четыреста, иные – до шестисот кило… Сколько может уродить гектар? В среднем – семьдесят центнеров. Они помолчали, затем Томша неожиданно поставил Будяну в тупик.

– Давно ли вы знаете Виктора Алексеевича Станчу? – с любопытством спросил молодой агроном, за все время работы в Драгушанах ни разу не встречавший там Будяну.

Журналист основательно смешался. Он видел Станчу один только раз, и то недавно, когда приезжал вместе с Лией, Миоарой и Матеем. Зато с Лией познакомился намного раньше. В Кишиневе, в столичном Молодежном центре, однажды состоялся вечер для студентов. Будяну пришел, чтобы написать репортаж, и там впервые встретился с Лией Станчу.

– Я раньше познакомился с дочерью товарища Станчу, – признался он, помолчав. – В конце весны…

– Красивая девушка, – сказал Томша. И мысли вернули его к недавней поездке с Лией; ее внезапный порыв казался ему теперь еще более необъяснимым. Может, она его действительно любила?

Этого ему уже не было суждено узнать.

Первая остановка состоялась в бригаде Пантелеймона Бырсана. Самосвалы, одни с янтарным виноградом, другие полные черных гроздей, отправлялись к Пояне. Группы сборщиков стояли в ожидании машин, которые должны были отвезти их домой. Было время, когда виноградники пустеют до утра. Убранные уже – словно задремали, освобожденные от бремени гроздей. Нагруженные еще ими кусты оставались в ожидании, прислушиваясь к голосам людей, к гулу машин.

Подошел грузовик, и первая группа у дороги пришла в движение; люди, как ни устали, живо карабкались в кузов машины. Из крамы вышла Анна Флоря и, увидев Будяну и Томшу, остановилась в нерешительности. С того памятного вечера она старалась по мере возможности избегать встреч с Козьмой. Теперь, увидев его с каким-то незнакомцем, сдержанно ответила на его приветствие. И только после того как он представил ей Будяну, Анна наконец улыбнулась:

– Не вы ли автор большой статьи о нашем Максиме Дмитриевиче?

– Я, – ответил Будяну, польщенный тем, что его выступления читают. Ведь после выхода в свет статьи прошло уже немало времени.

– О Максиме Дмитриевиче можно написать и целую книгу, – сразу оживилась Анна, и по ее заблестевшим глазам Томша понял, что, пока Мога будет оставаться в Пояне, у него нет ни малейшей возможности сблизиться с этой женщиной.

Анна простилась с ними и почти бегом бросилась догонять машину, которая ее ждала. В вишневых лучах заката Томше показалось, что на самом деле она убегает от него. И по дороге к отделению Котоману, пытаясь разобраться в хитросплетении событий минувшего дня, Томша подумал: «Я бегу от Моги, Анна – от меня, Будяну – за Могой и заодно за Лией… Жизнь наша, стало быть, непрестанный бег… Одни добираются до финиша, другие – нет. До чего же доберемся мы?»

5

– Если хочешь встретиться с Могой, вставай немедля!

Николай Будяну с трудом приподнял веки. И увидел, как в легком тумане, Томшу, повязывавшего галстук. С виноградников оба возвратились к полуночи, после чего здесь, в комнатке Томши, проболтали еще около часу. Будяну был в отпуске, а значит мог еще поспать. Но мог ли истинный журналист, даже отпускник, прозевать удобный случай заполучить перспективный материал?

Таким «материалом» для Будяну был Максим Мога.

– Прошу извинения, проводить до конторы не смогу, – сказал Томша, взявшись за дверную ручку. – Во-первых – спешу, ты же знаешь, как оно на уборке, ни минуты покоя. Во-вторых, мне вовсе не хочется попасть на глаза Моге.

Томша вышел, оставив Будяну в постели. «Странное дело, – подумал молодой журналист. – Одних Мога привлекает, других – отталкивает. В чем тут тайна?» Но, валяясь в кровати, никакой тайны не разгадать. Будяну живо соскочил на пол, умылся и несколько минут спустя был уже одет.

День тоже едва продирал глаза. Небо на востоке было цвета того муста, которым их угощал накануне Ион Котоману. Но что взволновало больше всего Будяну, была феерия ночи, изливавшей на мир свои чары в таких, как это, неповторимых местах. Сумеет ли он когда-нибудь в своих выступлениях в газете увековечить такую вот ночь?

В конторе совхоза не было заметно никакого движения. «Слишком рано!» – подумал Будяну. Но дверь была открыта. И встретивший его на пороге дежурный на вопрос, есть ли здесь еще кто-нибудь, ответил с недоумением и упреком:

– Как же не быть, товарищ! Максим Дмитриевич у нас, что ни день, приходит чуть свет!

Максим Мога беседовал с мужчиной лет тридцати – тридцати пяти, который при виде Будяну смерил его коротким взглядом, не проявив, впрочем, особого любопытства.

– Вы знакомы? – спросил Мога, поздоровавшись с Будяну за руку и кивнув в сторону Спеяну – это был именно он. – Ион Спеяну, кандидат сельскохозяйственных наук, виноградарь, научный сотрудник объединения «Виерул». Точнее, бывший сотрудник, он переезжает на работу к нам, в Пояну. А это – всеми уважаемый журналист Николай Будяну, автор хвалебных статей в адрес кое-кого из наших общих знакомых.

– Читал, – произнес Спеяну. – Один день из жизни Максима Моги, председателя колхоза. Здорово написано! Не так ли? – повернулся он к Моге.

«Если бы я не писал о Моге, – подумал Будяну, – остался бы на всю жизнь в безвестности. Вот так! С его помощью я выхожу на яркий свет, тогда как Томша остается в тени – тоже из-за него!»

– Не хочется портить настроение нашему другу, – улыбнулся Мога. – Но я бы все-таки ему посоветовал быть более объективным. Только так он добьется настоящего успеха. Надолго ли приехали?

– Хочу провести у вас отпуск.

– Отлично! Могу предложить тему?

– С удовольствием.

– Может, она покажется вам банальной, неактуальной, – продолжал Мога, воодушевляясь. – Но это лишь на первый взгляд. Речь идет о том, что каждому из нас в жизни приходится многое испытать, пережить падения и взлеты, уверенно продвигаться вперед, но и возвращаться обратно, продолжая, в сущности, все тот же путь, но духовно обогащенным. Звучит довольно туманно, не так ли? – усмехнулся Мога. – Философия – не мое дело, чего там говорить. Постараюсь конкретнее. Мне пришлось когда-то работать здесь, затем я отсюда уехал, чтобы через четверть века возвратиться обратно. Или возьмем товарища Спеяну: он работал агрономом в колхозе, в Стэнкуце, потом уехал, чтобы глубже изучить теорию своего дела, защитил диссертацию и теперь возвращается снова к земле. Еще конкретнее – поступает в наше объединение. – Мога помолчал, посмотрел на Спеяну. – Все верно, не так ли?

Тот ответил лишь кивком: правильно. И Мога продолжал с еще большим подъемом:

– Есть у меня старинный приятель, Драгомир Войку…

– Он теперь здесь работает? – спросил Спеяну.

– Конечно. – И Мога рассказал Будяну историю «возвращения» Войку; по живости его речи, по блеску в глазах было видно, что он ему рад. И вдруг спросил журналиста: – Вы когда-нибудь любили? – На что ответил сам: – Естественно, было бы нелепо, если еще не пришлось… И поклялись после первой неразделенной любви никогда более не поддаваться чувству. Такие клятвы в свое время приносят многие. Но в один прекрасный день все мы снова возвращаемся к любви. Ибо без нее не может быть на земле жизни, земля не родит, и виноградный сок не превращается в вино!

– Возвращение к любви… Это и есть предлагаемая вами тем»? – с любопытством спросил Будяну. – Очень интересно; мне кажется, вы сами должны доверить эти мысли бумаге.

Взор Максима стал строже.

– Будем реалистами. Каждый должен знать свое место. – И продолжал прежним дружеским тоном: – Хотя вы и в отпуске, но, если интересуетесь делами в совхозе, свяжитесь с Томшей. Вы с ним уже знакомы? Это мой заместитель.

– Мы знакомы, – отвечал Будяну. – Вчера вечером побывали с ним в отделении Котоману.

– Это хорошо. Но очень плохо, что он должен был явиться ко мне в это утро с докладной, а его все еще нет… Впал, верно, в амбицию, – с легкой иронией заметил Мога.

– Томша был вчера чем-то огорчен, – сообщил Будяну. – Говорил, что лучше бы ему отсюда уехать.

– Пусть только попробует! – повысил голос Мога. – Знаю, ему не подходит генеральный директор; придется, однако, сделать милость, потерпеть.

Это удивило Будяну: Мога, казалось, слышал их вчерашнюю беседу.

– Мы с товарищем Спеяну отправляемся в райком партии, к первому секретарю. Пойдете с нами? – спросил Мога. – Это вам, по-моему, не помешает. Хотите также побывать в Драгушанах? Там тоже немало интересного для газетчика.

Будяну опять удивился: Мога словно читал его мысли. Теперь он уже лучше понимал Томшу.

– Когда встретимся снова, расскажу вам легенду, – продолжал Мога. – Историю, близкую к нашей теме. – Он вызвал звонком Аделу и велел: – Найдите мне Томшу, хоть под землей, и сообщите ему, что я жду его в семь часов вечера в дирекции!

– Слушаю, Максим Дмитриевич! – Аделе еще сильнее, чем Моге, хотелось увидеть Козьму, поговорить с ним, узнать, что стряслось, почему он начал вдруг обходить ее стороной.

Глава десятая

1

Адела Спиру впала в отчаяние: Козьма Томша был поистине неуловим. Девушка обзвонила все отделения и бригады, в которых были телефоны, звонила на винзавод, к нему домой, даже в столовую, где Томша привык питаться. Но получала отовсюду все тот же ответ: конечно, был сегодня утром, совсем недавно, час назад. И уехал. Куда направился? Вот этого никто не мог сказать.

Был и уехал.

Адела оставляла везде для него сообщение, что Томшу срочно разыскивает Максим Дмитриевич; если появится, передать, что в семь часов он должен явиться в дирекцию. Но и это приказание оставалось без отклика.

Не на шутку встревоженная, Адела опять прозвонила во все бригады и отделения подряд, но все тот же ответ усиливал ее беспокойство: «Недавно был и уехал…» Был всюду – и нет его нигде! Эти слова стали звучать вскоре для нее, как наваждение, все более обретая иной смысл: «Томша был… Был ее возлюбленным. И нет его более. И не вернется уже к ней никогда!»

При этой ужасной мысли страдание вихрем ворвалось к ней в душу. Адела выбежала из приемной, хлопнув дверью. Решила поехать на виноградник. В другом месте Томши быть не могло, она его непременно найдет, сердце покажет ей дорогу. Только бы поймать поскорее машину с знакомым шофером, упросить его повезти ее на плантации! Довольно потрепанный «москвич» остановился как раз перед ней, с Серафимом Сфынту за рулем. Адела обрадовалась, открыла дверцу и в мгновение ока устроилась на переднем сиденье.

– Серафим Антонович, очень прошу, отвезите меня в отделения товарищей Флоря и Котоману! – более приказала она, чем взмолилась. – Срочное задание Максима Дмитриевича!

Серафим не стал выспрашивать, какое задание дал ей Мога. Еще одно внеочередное заседание? Наверно, так, хотя еще вечером было решено: никаких заседаний кроме как в исключительных случаях.

Адела не отрывала глаз от дороги: не появится ли вдруг Томша на своем «газике»? И предупредила Сфынту: быть внимательным, остановиться, если завидит Томшу.

– Значит, Максим Дмитриевич разыскивает Томшу? – поинтересовался Серафим. – Козьма Митрофанович – отличный парень, умница, но иногда его заносит. Нынче утром примчался вихрем на винзавод: почему так затягивается разгрузка машин? Собранный виноград ждет на плантациях, а на заводе люди еле шевелятся! Я ему и говорю: возьмите хронометр и проверьте, сколько продолжается разгрузка одной машины. Он снял с руки часы, стоит и считает минуты… Было как раз пять машин, четыре разгружались примерно по десять минут каждая, зато пятая, с молоденьким шофером, простояла под разгрузкой тринадцать. Ну, говорю, что теперь скажете? Молчит, дуется… Не понравилось, что получил по носу, правда – совсем чуть-чуть… – засмеялся Сфынту, – Я ему и посоветовал проверить, не случается ли грузовикам заблудиться, возвращаясь с завода на виноградник. Если он меня послушался, найти его теперь будет трудненько.

Адела еще пуще огорчилась. Лишь теперь девушка поняла, что затеяла поиск иголки в стоге сена. Но возвращаться в то безлюдие, которое воцарилось в здании генеральной дирекции, ей тоже не хотелось. Кроме нее и Иона Пэтруца, от зари до позднего вечера в эти дни, за редкими исключениями, там не оставалось ни души. Ион Пэтруц, слава богу, был вечно занят своими цифрами, у него собирались все данные о финансовом и экономическом положении объединения. Иногда, когда телефоны безмолвствовали, когда никто не появлялся у них часами, когда перед ее глазами начинали бегать мурашки от бесконечного чтения, Адела завидовала Пэтруцу: уж ему-то некогда было скучать. Иногда даже просила его: дядя Ион, не могу ли я вам помочь? Он отечески усмехался в ответ: не будь тебе в обиду, но боюсь, не напутала бы чего в моих расчетах.

В этом уединении ее терзали тревога за тревогой. Она отдалась Томше в надежде, что этим удержит его. И вначале, казалось, добилась цели. Пообещав прийти к ней, он всегда держал слово. Если она высказывала желание побывать на каком-нибудь фильме, Томша брал билеты и сопровождал ее в кино; они сидели там рядышком, после чего Козьма отводил ее домой. В Пояне открыто говорили о том, что они, вероятно, поженятся, и сам Томша однажды вечером, ошалев от любви, сказал ей, что хотел бы иметь такую жену, как она.

С некоторых пор, однако, она заметила, что с ее Томшей что-то произошло. «С моим ли? Но был ли он по-настоящему моим хотя бы один день, один час, одно мгновение? Не воспользовался ли просто моим безумием?» – подумала она с болью в душе.

Вначале она винила во всем Анну Флоря. Из-за нее, мол, любовь Томши начала угасать. Но вскоре убедилась, что Анна тут ни при чем. Таков уже, видно, Томша: любит, пока ему не наскучат, после чего ему требуется уже другая. Адела, однако, не стала сожалеть о том, что позволила себе полюбить. Она познала наконец любовь – такую, какую желала, почувствовала себя счастливой. Да и то, что сейчас с ним происходило, могло быть преходящим, Томша в эти дни слишком занят, на его плечах – громадный совхоз, а Мога не дает ему и вздохнуть. Этот Мога держит всех в руках, как в клещах!

Адела почувствовала досаду против Моги: если уж он отказался от любви, это вовсе не значит, что его подчиненные тоже не вправе любить, не должны жениться!

– Поедем для начала к Анне Илларионовне? – спросил Серафим Сфынту.

– Конечно, – отвечала Адела. «Козьма действительно мог оказаться там», – подумала она.

…Отойдя в тень, Анна разговаривала с Пантелеймоном Бырсаном. В стороне группа молодых людей, в которой можно было узнать Матея и Миоару, сидела вокруг стола, покрытого чем-то вроде клеенки, с еще не убранными остатками общей трапезы.

Адела торопливо выскочила из «москвича».

– Анна Илларионовна, Козьмы Митрофановича здесь нет?

Анна улыбнулась, показав ряд белоснежных зубов. Лицо ее загорело, брови побелели; Аделе даже показалось, что Анна постарела, подурнела и вряд ли понравится теперь Томше. Конечно, не сможет! – заверила она себя, и это доставило ей немалое облегчение.

– Поскольку вы его не видите, значит его здесь нет, – ответила Анна, доброжелательно на нее глядя. Анна знала о любви Аделы и в душе ей сочувствовала, так как была уверена, что Томша ее не любит. – Утром он заезжал, но сразу же отбыл. Если еще появится, что ему передать? Что вы его искали?

Адела покраснела. Ответила, торопясь:

– Максим Дмитриевич ждет его к себе в семь часов вечера.

Серафим Сфынту, разговаривавший с Пантелеймоном Бырсаном, обернулся к Анне Флоря:

– Я как раз рассказывал Пантелеймону о том, какой вы молодец. Отгружаете нам виноград отборный, неповрежденный; большое вам спасибо! – И снова обратился к Аделе: – Поехали дальше?

Девушка отрицательно покачала головой. Она уже поняла, что в этом нет смысла.

– Я возвращаюсь в Пояну…

Но Бырсан был другого мнения:

– Зачем тебе куда-то ехать? Козьма Митрофанович найдет сам дорогу к директору. Оставайся лучше с нами. Ребята, – обратился он к молодежи, – принимаете Аделу в ваше звено?

– Почему бы и нет? – отвечал хор веселых голосов, из которых выделился и сольный: – Виноградники велики, винограда много, давай, Адела, включайся в работу!

Вот так неожиданно для себя Адела в тот день оказалась среди сборщиков. В ее встревоженной душе трепетал еще робкий луч надежды: может быть, Томша снова завернет в это место?

Едва уборка после часового отдыха возобновилась и Анна приготовилась уйти в другую бригаду, как появилась Элеонора Фуртунэ. Директриса шла пешком, в белом костюмчике, с распущенными по плечам волосами, поигрывая брелком с ключами от машины; шла легким шагом, с улыбкой на устах, и зеленая лоза, казалось, смотрела на нее с радостью, и солнце в небе повеселело, и день выглядел уже не будничным, а праздничным… Появление этой красавицы несказанно удивило Анну. Ни разу еще с тех пор как она здесь работала Элеонора Фуртунэ не заезжала к ней. Обе мало знали друг о друге, в основном только то, что рассказывал Мога.

Но Элеонора, общительная душа, спросила дружеским тоном, словно они – старые знакомые:

– Рады ли такой гостье? – И, не ожидая ответа, продолжала: – Ездила как раз на кордон, к двоюродному брату Штефану, завезла ему лекарства. Каждую осень, бедняга, печенью мается. Вы не знаете моего брата, Штефана Войнику? – спросила она снова Флорю.

– Нет, не было случая, – ответила Анна.

– Как-нибудь обязательно поедем к нему, – сказала Элеонора. – Обязательно поедем, – повторила она. – очень уж там живописное место. – И, переменив разговор: – Максим Дмитриевич к вам не заезжал? Мне надо его повидать… – Элеонора замолчала, чувствуя, как кровь приливает к ее щекам.

«Хорошенькое дело, – подумала Анна. – Адела ищет Томшу, директриса – Максима. И каждая своего – у меня».

И мысли опять вернули ее к похоронам Антона Хэцашу. На какое-то мгновение перед глазами как наяву возник снова траурный кортеж, море голов, и из этого великого множества людей выплыли Максим и Элеонора, идущие под руку, и он склонился к ней, что-то вполголоса говоря. И с удивительной четкостью послышались снова слова, сказанные недавно Могой наверху, в помещении бывшей каланчи: «Мы остаемся друзьями…» Стало быть, бродившие по Пояне слухи о том, что Максим Мога совсем неспроста так часто навещает боуренскую директрису, слухи, которым Анна до сих пор не придавала значения, оказались правдивыми.

А она до сих пор не придавала значения этим слухам.

Анна с трудом подавила чувство враждебности, которое пробудило в ней это нерадостное открытие. Понимает ли красивая женщина, стоящая перед ней, что выпавшее на ее долю счастье – истинный дар небес? – подумала она. Но, несмотря на волнение, благожелательно спросила:

– Если Максим Дмитриевич заедет к нам, что ему передать?

Щеки Элеоноры снова порозовели, и она поспешила ответить:

– Не трудитесь, пожалуйста, ничего срочного нет. Вечером позвоню ему сама. – Элеонора собиралась уйти, но странное чувство удерживало ее на месте: хотелось поговорить с Анной о Максиме, о их любви, признаться в своих сомнениях, в своей нерешительности перед решающим шагом… Страдает сама, причиняет страдания и Максиму… Анна должна понять, Элеонора увидела в ней человека, умеющего сострадать ближнему.

Анна проводила ее до «Волги», тихо урчавшей у обочины. Обе молчали, хотя переживали те редкие минуты близости, в которые две женщины способны открыть друг другу свои тайны. Но Анна никогда и никому не расскажет уже о своей несбывшейся любви; Элеонору тоже оставила та решимость, которая несколько минут назад побуждала ее открыться.

2

Пока Адела собирала виноград вместе со студентами из бригады Пантелеймона Бырсана, в дирекции объединения, запершись в своем кабинете, Козьма Томша в муках творил докладную записку, которую потребовал у него Максим Мога. Вначале ему казалось, что изложить на бумаге историю молодых виноградников совхоза «Драгушаны» будет легко. Первая фраза родилась без особых затруднений: «Семь лет тому назад, согласно плану…» Но дальше писать он не смог. Не то, чтобы не знал, о чем следует рассказать. Мешало другое: необходимость поставить под докладной свою подпись и таким образом признать свою вину. Именно этого Томша стремился избежать: свою совесть он считал чистой. И все-таки докладную надо было составить.

Козьма вспомнил, что еще в школе, работая над сочинениями, старался до минимума их сократить, чтобы было меньше ошибок. Так поступил бы и теперь. От варианта к варианту Козьма исключал те моменты, которые, как ему казалось, могли свидетельствовать против него. Наконец, только к вечеру он пришел к тексту, который показался ему наиболее подходящим. К тексту из одной единственной фразы: