Текст книги "Возвращение к любви"

Автор книги: Георге Георгиу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 44 страниц)

Только теперь Станчу заметил, что Мария отсутствует. Странно и непонятно!

– А где твоя мать? – спросил он, когда дочь принесла еду.

– На винограднике.

– На каком винограднике? – удивился Станчу. У них виноградника не было, если не считать нескольких кустов, росших в саду.

– На совхозном. Проходили утром соседки, увидели ее у калитки и спросили, не хочет ли она присоединиться. Мама повязала косынку, взяла ведро и заспешила прочь.

– М-да! – произнес Станчу с удивлением. Такого он не ожидал. «Насиделась, наверно, досыта в этом доме, – подумал он. – Как музейный экспонат».

Перекусив, Виктор предупредил Лию, что едет на винзавод, затем – к трактористам, а потом – к сборщикам. «Если Будяну вернется поздно, он может остаться у нас, места достаточно», – сказал он еще девушке.

– Возьми меня с собой, – просительно посмотрела она на отца.

– А если журналист приедет и никого не застанет дома?

– Если захочет – подождет, – отвечала Лия. – Любовь соткана из ожиданий, дорогой папа, – усмехнулась она.

– Но также из надежд, – добавил Виктор. Он подумал об Анне.

Глава одиннадцатая

1

На очередном заседании ответственных работников объединения, на котором рассматривалось положение за последнюю декаду, докладывал Ион Пэтруц. Ион несколько похудел, под глазами у него появились круги, он даже отпустил бороду. «Не буду бриться до завершения уборочной», – сказал он, словно поклялся. Сбор винограда действительно перевалил за вершину, неделю спустя судя по всему с куста срежут последнюю гроздь, и подгорий будут долго выглядеть опустошенными, постаревшими и печальными.

– Как у нас насчет техники? – поинтересовался Мога.

– Простаивает шесть грузовиков, – доложил Войку. – Нет запчастей. С вашего разрешения, Максим Дмитриевич, мне надо ехать в Кишинев, в «Сельхозтехнику».

– Попробуем еще раз на месте. Сегодня же. Если не получится, берите завтра «Волгу» и отправляйтесь, – сказал Мога. – А ты чем похвастаешь, Иван Леонтьевич? – повернулся он к Спеяну.

Взоры присутствующих обратились к новоиспеченному сослуживцу: послушаем, что он скажет!

– Мы завершили изучение сортов, возделываемых в Боуренах. Товарищ Фуртунэ настаивает на увеличении площадей под столовыми сортами за счет технических. По-моему, это предложение следует учесть.

Ион Спеяну пока чувствовал себя в новой должности отлично, словно на него вдруг свалился внеочередной отпуск. Он знал, что самое трудное еще впереди, но это не влияло на его настроение. Если бы он мог к тому же поскорее привезти жену, иного счастья ему уже не требовалось бы. Но его крестьяночка, как он ее ласково называл, превратилась вдруг в завзятую горожанку.

Заседание, как обычно, длилось не более получаса, после чего все разошлись, кто куда. Только Максим Мога, Козьма Томша и Андрей Ивэнуш задержались.

– В Пояне уборка окончена, – сказал Мога, так что вам, Козьма Митрофанович, будет особое задание. На будущее потребуются высококачественные саженцы столовых сортов. В Стэнкуце я договорился с Лянкой о помощи; в их колхозе отлично поставлено производство посадочного материала. Поедете на несколько дней в Стэнкуцу, изучите их опыт.

Томша улыбнулся: «без постороннего опыта не может и дохнуть», – подумал он. Но прогулка в Стэнкуцу была как нельзя более кстати: это поможет преодолеть подавленность, от которой он не мог избавиться в последние дни.

– Хорошо, Максим Дмитриевич.

Но досказать Томша не успел, в кабинет внезапно ворвалась Наталица. Мога встретил ее с удивлением:

– Что случилось? Откуда ты примчалась? Садись, успокойся.

Наталица обеими руками уперлась в спинку стула, с шумом втянула в себя воздух.

– Максим Дмитриевич, простите! Не хотела вас тревожить, но иначе не получается. Товарищ Трестиоарэ просто над нами издевается… Заставляет работать на худших участках, не снабдил нас даже ножницами, вот уже неделю кормит одной капустной замой. Ребята возмущены; мы отказываемся выходить на работу!

– Где теперь группа? – Максим Мога встал из-за письменного стола и тяжелыми шагами приблизился к Наталице.

– Пока еще в Зоренах, но решили уехать. Ребята написали жалобу.

Максим Мога ничего более не спросил. Коротко приказал Ивэнушу:

– Андрей Андреевич, поедете со мной. И ты, Наталица! Козьма Митрофанович, остаетесь за меня на хозяйстве.

2

До Зорен доехали за двадцать минут. Мога велел шоферу гнать во весь дух, и Ионикэ просто врос в баранку – ему еще не доводилось мчаться со скоростью в сто километров в час. Дорогой Наталица успела рассказать, что студенты еще на заре пришли в дирекцию совхоза, чтобы дождаться Трестиоарэ и потребовать нормальных условий. Но тот набросился на них с руганью, обозвал лодырями и хулиганами, и тогда ребята отказались выпустить его из кабинета. И теперь держали заложником.

Увидев «Волгу», они дружно вышли ей навстречу.

Максим Мога поздоровался с ними и спросил, здесь ли еще директор совхоза.

– А вы кем будете? – спросили студенты.

– Я Максим Мога, генеральный директор объединения.

– О-о-о! – раздался дружный хор голосов. – Пожалуйте в помещение, уважаемый Трестиоарэ вас ждет.

– Пусть со мною пойдет ваш староста.

– Староста уехал в райком.

Мога промолчал и двинулся прямо к Трестиоарэ. В нем все кипело.

– Максим Дмитриевич! Вы успели вовремя! – просиял Трестиоарэ. – Эти разбойники совсем распоясались!

Мога опустил на стол тяжелый кулак.

– Это наши ребята, Аксентий Аксентьевич! Некоторым из них, возможно, придется руководить хозяйствами, коллективами людей. А как мы их воспитываем? Учим вести себя так, как сами ведем себя с ними? Вы заверили меня, что все будет в порядке. Так вот он, ваш порядок?!

– Все в норме, Максим Дмитриевич, – пытался успокоить его Трестиоарэ, – можете проверить. У них чрезмерные претензии. Им требуются палаты!

– Ну что ж! Пойдемте!

Мога вышел первым, сопровождаемый Трестиоарэ. Студенты гурьбой подались к ним.

– Мы все проверим, – сказал им Максим Мога. – Занимайтесь своим делом.

Перед этим ребята договорились никуда не уходить, пока не прибудет секретарь райкома партии. Но решительный тон Моги, уверенное выражение его лица заставили их повиноваться.

В отведенном студентам помещении беспорядка не было. Зато рядами лежавшие на полу матрацы были застелены старыми одеялами, в большинстве до того изодранными по краям, что, казалось, их рвали на куски собаки. Максим Мога начал сбрасывать в сторону покрывала и простыни, и из-под них показались сами матрацы – совершенно обветшалые, многие даже в дырах, из которых торчала почерневшая вата. У Максима почернело в глазах. В том же месте находилась и кухня. Пожилая повариха, орудуя большим ножом, шинковала капусту на обед. Мога приказал показать ему, какие еще продукты у нее имеются. Была картошка, морковь, свекла и пакеты с овсяной крупой. Да пожелтевшее от времени сало.

Мога и тут не проронил ни слова. Вышел на улицу. Все сели снова в машину и поехали к совхозному складу. Прибыв к месту, Мога первым вышел и большими шагами направился к двери. Взялся за ручку и рванул ее.

Дверь открылась, и Мога переступил порог.

Он охватил одним взглядом обширное помещение и, прежде чем увидеть новые матрацы и стопки простынь, заметил в глубине возле стены старый диван, который Трестиоарэ должен был давно оттуда удалить. На диване спала женщина, до самых плеч укрытая новым цветастым одеялом. Это была Анджелика. Женщина мгновенно проснулась и, увидев столько чужих людей, соскочила, не снимая одеяла, с дивана и в испуге забилась в угол. И тогда произошел взрыв. Вначале – в душе Моги, это стало видно по его побледневшему лицу. Затем его гнев вылился наружу.

В несколько шагов Мога подскочил к дивану, схватил его обеими руками за край и, на глазах у застывших и оцепеневших присутствующих, потащил к двери. В безмолвном ожесточении Мога вытолкнул диван во двор, повернулся с порога обратно и, увидев, что Анджелика собирается ускользнуть, схватил ее за руку, подтащил к стопкам новых простынь и одеял и стал накладывать ей это добро на руки.

– Сей же час отнесите все студентам! – гремел голос Максима, каким никто не слышал его с тех пор, как он переехал в Пояну. – Пока ребята вернутся с работы, все поменять – постели, белье, полотенца! Проверю все лично! Если машины нет, потащите все на себе, чтобы все село увидело, какие из вас хозяева!

Но тут случилось непредвиденное. Охапки одеял и простынь мгновенно перелетели на руки Трестиоарэ, а сверху, на ворох белья с веселым звоном полетела большая связка ключей. Пунцовая от негодования Анджелика запахнула на груди халатик и, сразив Трестиоарэ сверкающим яростью взором, горделиво направилась к выходу. На пороге, однако, она остановилась:

– Тащите все это сами, товарищ директор. Это тоже мужское дело.

Не могла простить Трестиоарэ, что он позволил так оскорбить ее на глазах у стольких людей!

Все произошло в считанные секунды и, прежде чем остальные опомнились, Анджелика окончательно исчезла, а Трестиоарэ успел бросить все белье на табурет.

– Видите, что получается, когда нет порядка? – Трудное положение, в котором оказался Трестиоарэ, заставило Могу несколько смягчить тон. – Или вы будете настаивать, что это и есть порядок? И дома у вас диваны и кровати с мягкими матрацами, и здесь… А студентов укладываете на тряпье и кормите черт знает чем! Почему бросили их на самые запущенные участки? Может быть, для вас они – люди второго сорта?

Лицо Трестиоарэ все более наливалось багрянцем, он кусал изо всех сил губы, сдерживая себя. Замечания Моги в его представлении были беспочвенными, Мога давно имеет на него зуб и теперь пользуется случаем, чтобы его опозорить. И в конце концов дал волю своему возмущению.

– Я берегу государственное добро, соблюдаю экономию, а вы кричите на меня, как на какого-то бездельника! Постели, которые им выданы, вполне приличны, хорошо продезинфицированы. Эти лодыри лучшего и не заслужили!

Перед такой наглостью Максим Мога почувствовал себя вдруг обезоруженным. Может ли человек быть таким безмозглым, чтобы не понимать, как вредна подобная «экономия»?

– Поехали в райком! – в ярости продолжал Трестиоарэ. – Кэлиману меня поймет! Вы были настроены против меня с самого качала! Это всем известно!

– Именно этого я хочу, товарищ директор, – сурово промолвил Мога. – Поедемте в Пояну, в райком партии.

Трестиоарэ вызвал своего заместителя, оставил ему ключи, объяснив, что делать в его отсутствие. Весть о случившемся скандале молниеносно распространилась между рабочими, самые любопытные начали бродить вокруг склада. Стало также известно о том, что студенты взбунтовались – об этом сообщили шоферы машин, перевозивших виноград. Некоторые вставали на защиту Трестиоарэ – все правильно, человек он хозяйственный, бережливый, все, что он делает, – не для него самого, старается ради совхоза. У студентов же ничего не отвалится, если и поспят две-три недели на старых матрацах. Не велики паны. Другие же, недовольные директором – ведь нет на свете председателя колхоза, директора совхоза или другого предприятия, которым поголовно все довольны, – другие радовались. Вот уж доберется до него Мога! Слишком наш директор скареден, не выпросишь у него и соломинки!

Трестиоарэ вышел со двора, провожаемый любопытными взглядами. За ним следовали Мога и Ивэнуш. А в селе их ждал Александр Кэлиману. Трестиоарэ первым подбежал к секретарю райкома; хотел уже начать жаловаться, но встретил холодный, суровый взор и не осмелился раскрыть рта.

– Аксентий Аксентьевич, вы оказали нам медвежью услугу! – вздохнул Кэлиману. – Ладно уж, разберемся. Сегодня в пять часов – заседание бюро. Ждем также вас. Докладывать будете лично! Максим Дмитриевич, – повернулся он к Моге, – напомните, прошу вас, товарищу Станчу, что на сегодняшнем заседании будет обсуждаться также вопрос о приписках. Он это знает, но все-таки загляните к нему… Что с вами? – удивился он, заметив, как потемнело лицо Максима.

Что может быть неприятнее, чем необходимость публично осудить старого друга? Заставив Станчу держать ответ перед судом друзей, Максим думал, что это станет для него уроком. Но тогда не был еще известен его обман. Какое наказание будет ему теперь? Трудно было даже предположить, какое решение примет бюро райкома. Может, поговорить об этом с Кэлиману? Слово секретаря райкома все-таки – решающее.

Неожиданная, непонятная робость охватила Максима: Кэлиману еще подумает, что Мога хочет взять Станчу под крылышко, хочет избавить его от ответственности.

3

– Мы стараемся понять, что заставило товарища Трестиоарэ больше дорожить вещами, будь они даже все в золоте, чем человеческим достоинством? Объяснения, которые мы от него услышали, лишены всякого морального основания. Чему можно научить таким отношением молодежь? Какой подадим ей пример?

Лидия Грозя опустилась на стул с легким вздохом. Щеки ее раскраснелись от возбуждения. На каждом таком заседании, особенно если она брала слово, Грозя волновалась и, как ни старалась казаться спокойной, лицо, глаза выдавали ее. И Мога вспомнил, как энергично вошла она в кабинет Кэлиману к концу первого дня уборки и обратилась к ним обоим с таким же волнением, как и теперь: «Какой будет для совхоза реальная отдача от того, что на виноградники направляют врачей? Несколько тонн собранной продукции? А больные пускай ждут? Если кто-нибудь заболеет, – что же, ему ждать до октября? Александр Степанович, лично я полагаю, что это не дело. На первом плане у вас всегда должен быть человек, остальное все – потом».

Постоянно решая с Лидией различные вопросы, Максим смог подметить в деятельности молодого секретаря райкома то, что сам считал очень важным для каждого, находящегося в начале пути на высокоответственной работе: стремление поглубже вникать в сложную жизнь большой человеческой общности, в данном случае – в жизнь целого района, это было ему известно и по собственному опыту.

Трестиоарэ с ответом не спешил. Вопросы Лидии Грозя лишний раз убедили его, что он напрасно пытался объяснить свое отношение к молодежи, – его здесь не поймут. «Разве это плохо – приучать молодых людей быть экономными?» – в недоумении воскликнул он. И вдруг, глубоко вздохнув, задрал подбородок и заявил обиженным топом:

– Поскольку здесь стало ясно, что хозяин из меня плохой, прошу районный комитет партии освободить меня от обязанностей директора. Хочу перейти на работу по специальности, в качестве агронома-виноградаря.

Члены бюро посмотрели на него с удивлением: пугает отставкой? Понимает ли он, что говорит? Однако, если он сам того хочет… И тут поднялся Виктор Станчу.

– Разрешите? – Виктор посмотрел на Александра Кэлиману, который вел заседание, затем – на остальных. – Предлагаю просьбу товарища Трестиоарэ отклонить. Пусть вначале наведет в совхозе порядок, а уж потом, если будет настаивать, может быть освобожден. А за бесчеловечное отношение к студентам, которые отложили учебники занятия и приехали помочь ему в трудный час, записать строгий выговор… – Он сделал паузу, взглянул на побледневшего Трестиоарэ и продолжал: – Строгий выговор без занесения в учетную карточку.

«А тебе какое полагается наказание? – подумал Мога, видя, с какой убежденностью говорит Станчу. – Разве твоя вина меньше?»

– Других предложений нет? – спросил Кэлиману и стал ждать, чтобы каждый мог обдумать свою позицию. – Значит, нет. Ставлю на голосование предложение Виктора Алексеевича.

…Заседание бюро окончилось около десяти часов вечера. Как обычно, Кэлиману, Грозя и Карагеорге задержались для обмена мнениями о том, что обсуждалось, будто пяти часов для этого оказалось мало. Но действительно всегда что-то оставалось не выясненным до конца, какое-то из решений выглядело чересчур общим, по отношению к некоторым они оказались слишком строгими. Задержался на этот раз также Максим Мога. В этот вечер два его товарища, двое коллег прошли тяжелое испытание. И душа Максима болела. Присутствующие расселись как попало. Карагеорге, вынужденный долго обходиться без сигареты, отошел к открытому окну и жадно делал затяжку за затяжкой.

– Не слишком ли мягко обошлись мы с товарищем Станчу? – обратилась вдруг к Моге Лидия Грозя. – Мне кажется, простого выговора для него мало. Вы уверены, что мы не ошиблись?

Мога устало улыбнулся. Мера наказания была предложена им и принята единогласно.

– Ставите под сомнение решение бюро? Либо считаете, что строгий выговор с занесением в учетную карточку – слишком мягкое взыскание? – спросил он. – Чтобы внести в это дело полную ясность, хочу добавить: то, что он сам говорил на нашем заседании, – правда. Станчу понял, в чем виноват, в чем его ошибка, задолго до бюро. Уверяю вас. Он уже достаточно наказал себя сам, поверьте. Не хотел бы я теперь оказаться в его шкуре, суд его собственной совести был беспощадным. Но объясните теперь вы, почему голосовали за мое предложение, если считали наказание слишком легким?

На этот раз улыбнулась Грозя.

– Потому что тогда, когда говорили вы, мои сомнения были рассеяны. А после заседания, наедине с собственными мыслями, я заколебалась опять. Моя ли в том вина, что вы, если захотите, можете убедить даже камни в том, что они должны сдвинуться с места?

– Лидия Ивановна, не терзайтесь, наше решение вполне справедливо, – вставил Кэлиману. – Если бы мы были всегда так требовательны!

– Полностью согласен с Александром Степановичем, – подал голос от окна Георге Карагеорге.

Таким образом, решение в отношении Станчу получило новое, окончательное подтверждение.

– Если бы мы оказались принципиальными до конца, – вновь заговорил Кэлиману, – следовало бы дать по хорошему выговору и каждому из нас. И в первую очередь, за отсутствие требовательности к самим себе. Ибо проверяем мы все частенько самым поверхностным образом, на скорую руку. Об этом сегодня говорилось тоже, но в самых общих чертах. В ближайшее время надо обсудить на заседании бюро вопрос о качестве проверок. Георге Васильевич, подготовьте на эту тему отчет о том, как райисполком проверяет выполнение своих решений. Только поменьше теории. Конкретно, независимо от рангов и должностей.

– Согласен, – отвечал Карагеорге. И добавил, видя, что никто и не думает расходиться: – Через несколько часов мы должны быть снова на ногах. Может быть, пора проститься с этим кабинетом?

– С удовольствием голосую «за», – засмеялась Лидия Грозя. И добавила с оттенком горечи: – Скажу честно, когда надо голосовать за наказание кого-нибудь, у меня сжимается сердце.

Выходили вместе, вчетвером. На улице торопливо распростились и разошлись, каждый в свою сторону. Теперь, когда они не были более у Кэлиману в кабинете, казалось, ничто уже не объединяет их, каждый опять живет только в собственном мирке. В некотором смысле так оно и было, в действительности же, даже разойдясь кто куда, эти люди долго еще не могли распроститься с событиями долгого, трудного дня, который их еще больше сплотил.

Максим Мога шагал неторопливо, чтобы хоть немного снять усталость, освежить лицо. Старался разобраться, чем он лично способствовал тому, что день закончился хорошо, что отдал людям от своей души. Где были теперь Трестиоарэ и Станчу со своими печалями? «Чем объяснить, – спросил он себя, – что нас интересуют главным образом, куда движется человек в пространстве и времени? Сходил туда-то, побывал там-то… Приехал с виноградника… поехал в поле… А куда идет он в своем собственном мире, в своей внутренней вселенной? Что мешает Трестиоарэ угомониться? Что пережил Виктор до того, как признал свою вину? Что изменилось от этого в его сознании, как будет жить он дальше? Оставаясь равнодушными к таким вопросам, к людям вообще, сможем ли мы оправдать наше существование на этой земле?

Кто мог дать ему ответ?

Мога с недоумением подумал и о том, что годы идут, а ему становится все труднее отвечать на некоторые вопросы. Может быть, сама жизнь ставит перед ним все более глубокие, сложные проблемы? Возможно…

Как всегда в это время, Матей спал как сурок. Возле телефона лежал листок со словами, написанными его рукой: «Звонила Э. Фуртунэ» Зачем разыскивала его Элеонора? Хотела узнать, как прошло бюро? Было уже слишком поздно, чтобы звонить ей. Хотелось слышать ее голос, хотелось, чтобы она была рядом; она понимала его лучше, чем кто-либо другой.

Почему жизнь так устроена, что именно те, с которыми хотелось бы никогда не расставаться, остаются вдалеке?

Этот вопрос тоже остался без ответа. Среди ночи в доме, погруженном в глубокий сон, бодрствовал он один. А одинокому человеку ответить на все порой бывает не под силу.

4

События в Зоренах, весть о которых прокатилась по всему району, на несколько дней отсрочили отъезд Томши в Стэнкуцу. Хотя работы во всех отделениях совхоза «Пояна» протекали нормально, Козьма Томша вместе с Андреем Ивэнушем до мельчайших подробностей проверил положение, оказавшееся, как и следовало ожидать, хорошим. На третий вечер Томша доложил Максиму Моге о результатах проверки и попросил разрешения уехать наутро в Стэнкуцу. Мога дал согласие.

Выйдя из дирекции, Томша отправился в ресторан, чтобы поужинать. И там застал Николая Будяну. Завидев Козьму, журналист пригласил его за свой столик и принялся выпытывать у него, что случилось в Зоренах.

– Хочешь об этом написать? – спросил Томша.

– Еще не знаю. Но подробности меня интересуют. Я ведь любопытен, как любой газетчик. Подумай сам: говорят, что Мога застал Трестиоарэ, когда он занимался любовью со своей завскладом, и, придя в ярость, поднял сам диван и выбросил его вместе с ними на улицу. Это правда? – спросил Будяну.

– Меня там не было, я не знаю, что делал Мога в Зоренах, но если все было так, как тебе рассказывали, не хотелось бы оказаться на месте Трестиоарэ. Ты снова ездил в Драгушаны? – перевел он разговор.

– Ездил, и не только туда. Местная редакция дала мне машину, чтобы собрать материал и сделать для них статью. И знаешь о чем? О возвращении к любви… Эту тему мне подсказал Максим Дмитриевич.

– Мога и любовь? – с удивлением молвил Томша. И ответил сам: – Впрочем, как знать? Кстати, завтра уезжаю в Стэнкуцу.

– Передашь от меня привет товарищу Лянке, – сказал Будяну.

– Обязательно!

Томша поспешил домой. С Будяну можно было проболтать до зари, беседовать с ним было интересно, но теперь хотелось повидать Аделу. Однако, добравшись до ее дома, он не увидел ни единого огонька. Томша тихо постучал в ее окошко. Ответа не было. Постучал еще раз – тот же результат. Разве она так крепко спит, что ничего не слышит? Раньше у нее был более чуткий слух.

Наутро Томша заглянул в дирекцию с намерением сообщить Аделе, что будет отсутствовать несколько дней. Но на месте ее не застал. Козьму охватило сожаление, что он с нею так и не повидался, и до самой Стэнкуцы его преследовала мысль, что Адела его больше не ждет, и виноват в этом он сам.

Дежурный сказал ему, что, кроме товарища Кожан, никого в правлении не осталось. Все люди – на виноградниках, собирают последние тонны урожая. Ладно, пусть будет Кожан, – подумал Томша и постучался в дверь, указанную ему дежурным. Приятный женский голос ответил: «Войдите!» Томша, охваченный смутным предчувствием, поспешил внутрь. И, едва переступив порог, остановился, словно наткнулся на невидимое препятствие, забыв даже поздороваться. Томше никак не верилось, что перед ним за небольшим письменным столом сидит настоящее, земное существо, а не гостья из страны фей, из сказочного мира, в котором Козьма не бывал уже давным-давно. Никогда еще в жизни ему не встречалась такая красивая женщина. Ни у кого не было таких больших черных очей, как у Елены Кожан, такой ясной улыбки, изящно очерченных бровей. И голоса, такого божественного, как у Елены, обронившей всего два слова, не слышал он до сих пор:

– Вам кого?

Томша никогда бы не смог потом объяснить кому-нибудь, в том числе и себе, почему он так ответил, почему таким образом повернулся язык:

– Именно вас и ищу я, товарищ Кожан.

Елена Кожан посмотрела на него с любопытством:

– Очень рада… Откуда же вы прибыли и что от меня в связи с этим требуется?

Томша заколебался: что следовало ей сказать? И вдруг понес несуразицу – якобы он работает на телевидении и приехал для того, чтобы снять репортаж; будто она, Елена Кожан, прекрасно будет выглядеть на экране. Козьма и сам не знал, почему набалтывает такое, возможно, ему захотелось произвести на нее впечатление, показаться ей особенной, незаурядной личностью.

Молодая женщина смотрела на него с улыбкой, видимо, понимала, что все это плоды его воображения, Томша не очень-то смахивал на репортера. Затем спросила:

– С какого телевидения? Московского или кишиневского?

– Поянского, – рассмеялся Томша, поняв, что попался. – Есть такая точка на географической карте – Пояна.

Он думал, что проявленный вначале Еленой интерес после такого уточнения улетучится. Но ее глаза, напротив, радостно просияли. И она спросила уже более свойским тоном:

– Не работаете ли вы случайно вместе с Максимом Дмитриевичем Могой?

– Именно так, с Могой. Он как раз и направил меня в Стэнкуцу. Поезжай, сказал мне, Томша…

– Следовательно – вы и есть Томша?

– Козьма Томша, к вашим услугам. И послал меня к вам, повторяю, Максим Мога. Если хочешь увидеть самую красивую женщину на свете, сказал мне Максим Дмитриевич, – более прекрасную, чем легендарная Елена, из-за которой битых десять лет сражались самые бесстрашные мужи Эллады…

– Вас, случайно, среди тех мужей не было? – прервала его речь Елена Кожан, лукаво глядя из-под длиннющих ресниц. Словоохотливый гость вызвал у нее неожиданную симпатию, болтать с ним было легко. Елене не хотелось, чтобы этот видный собой молодой человек, появившийся так внезапно, сразу и исчез.

Томша и не думал уходить. Просто не смог бы. Странное чувство поселилось в душе: уйти отсюда, казалось, он смог бы только вместе с Еленой. Но прекрасная Елена сама объявила о том:

– Я должна, к сожалению, вас покинуть, – сказала она, глядя ему в глаза. – Мне надо в поле, проверить работу тех новых оросительных агрегатов, которые мы установили на днях. – И, увидев, как опечалился Томша, тут же добавила: – Если хотите, могу взять вас с собой, начальство все равно не появится в правлении до самого вечера. Но идти придется пешком.

– У меня машина. Правда, не «Волга» новой модели, обыкновенный «газик»… – предложил свои услуги Томша. Он снова обрел зрение, и только теперь заметил, что Елена одета в шерстяной костюм цвета кофе с молоком, что на шее у нее сверкает золотая цепочка со знаком зодиака, что на ногах у нее – сапожки. Все было на ней подобрано со вкусом, в мочках ушей поблескивали крохотные золотые сережки; казалось, Елена Кожан в тот день приготовилась к прибытию желанного гостя.

– Сколько у вас времени? – спросила она.

– С этого мгновения вся моя жизнь в полнейшем вашем распоряжении! – с жаром отвечал Томша.

Елена Кожан чуть заметно сдвинула брови.

– Осторожнее. А вдруг я вам поверю! И тогда? Видели это? – она коснулась пальцем кулончика на шее. – Я родилась под созвездием Скорпиона!

…Это был день, от которого в его памяти остался только прекрасный образ молодой женщины. Они объезжали орошаемые поля, останавливались у насосных станций, в мягком сиянии осени любовались радугой, встававшей из водяной пыли над едва проклюнувшимися всходами пшеницы. Проехались и по виноградникам. Елена Кожан поведала ему, что на поливе виноградников и садов внедряется новый метод – капельное орошение, разъяснила сущность этого процесса, рассказала о проекте канала, который должен был доставить воды Дуная до самой Стэнкуцы. Томша завороженно слушал ее, не перебивая, он с благодарностью думал о Моге, который его сюда прислал. Томша не знал, сколько еще продлится его счастье, но был уверен, что наконец по-настоящему его вкусил.

5

Вечером в правлении, оставшись с ним вдвоем, Михаил Лянка спросил:

– Понравилась наша прекрасная Елена?

– На этот вопрос я не намерен отвечать, – отозвался Томша.

– Влюбился по уши, по глазам вижу, – усмехнулся Лянка. – И ничего плохого в этом нет; Елена – умная женщина, трудолюбивая, порядочная. В последний год учебы была, правда, замужем. Но вскоре развелась.

– Какое это имеет значение!

– Вы правы. И знаете, кто привез ее сюда? Максим Дмитриевич!

– Вот оно что! – радостно засмеялся. Томша. – И он же послал меня сюда. Легкая рука у нашего Максима Дмитриевича, ей-богу!

– Кому говорите! Еще бы!

Если бы Мога услышал, как Томша его расхваливает, наверно, расхохотался бы от души.

– Завтра тоже можно взять ее в проводники?

– Томша, Томша! Боюсь, вам тоже пора под венец! – И, словно повторяя слова Елены, предупредил: – Берегитесь! Мы любим нашу Елену, ценим ее и не дадим ей отсюда уехать!

Томша не долго думал над ответом:

– Может, у вас найдется местечко для меня? Согласен на любую работу!

Михаил Лянка взглянул на него испытующе, Томша ему понравился. Помнилось также, что Мога его хвалил: хороший специалист, умен.

– У нас как раз свободна должность главного агронома, которую раньше занимала Анна Флоря.

Анна Флоря… Ну да, Анна ведь некоторое время проработала в Стэнкуце, она сама об этом рассказывала. Томша улыбнулся мимолетному воспоминанию, тут же улетучившемуся, не оставив ни капли сожаления.

– И вы хотите предложить ее мне? – с недоверием спросил Томша; слишком уж велика была бы удача. – Вот уж обрадуется Мога, избавившись от меня! – заверил он Лянку и начал рассказывать о тех недоразумениях, которые возникали между ними в последнее время. Но Лянка тут же перебил:

– Вы просто не знаете Могу. Не хотел бы он работать с вами, не послал бы вас изучать наш опыт. Так что, останетесь вы у нас или вернетесь в Пояну, – засмеялся Лянка, – не мешало бы усвоить нашу организацию труда. Ведь это стиль Моги, так и знайте!

Томша покачал головой.

– Значит, и здесь мне от него не уйти. На что же могу надеяться?

– Мы с удовольствием взяли бы вас на работу, – искренне заверил его Михаил.

Когда Лянка рассказал Вале об этой беседе, та возмутилась: по какому праву он готов принимать людей Максима, в которых тот нуждается гораздо больше, чем он, Михаил!

– Не тревожься, Валя-Валентина, – успокоил ее Михаил. – Если Максим будет в силах вырвать Томшу из объятий Елены, я не стану удерживать его здесь ни минуты. Договорились?

Тем временем Томша поспешил сообщить Елене Кожан, что решил остаться в Стэнкуце, и вел уже переговоры с Лянкой насчет работы.

Елена посмотрела на него с нежностью. Искренний порыв Томши – не расставаться более с нею – произвел на нее глубокое впечатление. И важнее его будущей службы для нее была его любовь, в которую она с самого начала поверила.

Из здания правления они вышли вместе. И лунный серп встретил их на дворе как большой вопросительный знак: что же будет дальше?