Текст книги "Возвращение к любви"

Автор книги: Георге Георгиу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 44 страниц)

– Читал? – спросил он Михаила, выходившего из ванной и поправлявшего на ходу галстук.

– Очерк Будяну? Так то не реальный Мога. Это я тебе говорю, я ведь знаю Могу лучше себя самого; знаешь, что он мне как-то сказал? «Послушай, Михаил, ты так хорошо меня знаешь, что становишься опасным!» Как тебе это нравится? – Михаил вернулся к Будяну. – Самая большая ошибка автора состоит в том, что он отделяет Могу от колхоза. Вот это Мога, а вот это колхоз!.. В то время как Мога и колхоз – одно целое, единый организм. И, ей-богу, не знаю, что будет, когда этот организм останется без головы?..

– Пересадите ему другую, – засмеялся Фабиан. – Не ты ли заявил вчера ночью, что не имеешь ничего против…

– Это была минутная слабость… – Михаил нахмурился. – И вот что получилось. Мы дошли до того, что впервые поссорились… Но оставим это! Выпьем кофе с коньяком?

– Гости не выбирают, – ответил Фабиан, идя за Михаилом на кухню. Он смотрел, с какой легкостью Михаил управляется с приготовлением завтрака: вынул из холодильника кусок домашнего окорока, нарезал его тоненькими ломтиками, красиво уложил на тарелку, вовремя уловил момент, когда кофе стал закипать, не упустил пенку, – было видно, что на кухне он не новичок.

– У тебя есть еще одна весьма ценная профессия, – улыбнулся Фабиан.

– Да. Пригодится, особенно ежели забастует жена!

Михаил накрыл стол на троих – поставил тарелки, приборы, хрустальные рюмки, принес из кухни приготовленную закуску, открыл дверь в спальню и спросил:

– Валя, ты выпьешь с нами кофе?

Ответа не последовало. Михаил пожал плечами – дескать, твое дело, но могла бы быть повежливее, когда в доме гость! И заглянул в спальню: Валя лежала, уткнувшись лицом в подушку, – была у нее привычка так спать, – и казалась погруженной в глубокий сон.

Они молча позавтракали вдвоем, а когда вышли во двор, Михаил с недоумением сказал Павлу:

– Не узнаю свою женушку. До сих пор была такой нежной, доброй, понятливой и послушной и… вдруг!.. Не нравится ей больше муж, считает его карьеристом… Не женись, Павел, еще лет сто!

– А кто толкал меня на это вчера? Кто ратовал за настоящую любовь? – пошутил Павел.

– Я советовал тебе жениться? – удивился Михаил. – Не обвиняй меня во всяких дурных мыслях… – Он внезапно остановился у ворот: увидел колхозную «Волгу». – Послушай, Павел, говорил я вчера, повторяю и сейчас, поезжай к Анне. Гляди, машина у ворот, садись и езжай!

– А если Анна не нуждается во мне?

– Как бы там ни было, это все же лучше, чем твоя нерешительность.

Павел обнял его за плечи, умиленный его словами.

– Единственный смысл моего пребывания здесь – это быть рядом с товарищем Лянкой, моим душевным другом, которого я не могу оставить в одиночестве в этот критический час…

– Ты не человек, а манекен, набитый правилами, статьями и параграфами! – вздохнул Михаил. – Когда ты ложишься спать с женщиной, наверно, кладешь рядом с собой Уголовный кодекс, чтоб не переступить черту! – Он рванул дверцу машины, сел рядом с шофером, высунул голову в окно и прикрикнул на Павла: – А ты чего стоишь? Садись! Не бойся, насильно никуда тебя не увезу!

– Доброе утро! – сказал Фабиан и уселся на заднее сиденье.

Горе пробормотал что-то вроде «здрасте», из чего Фабиан понял, что тот не очарован их встречей. «Уж не Наталица ли тут причиной? – подумал Павел. – У каждого свое…»

– Куда прикажете?

– В правление… – И лишь теперь осознавая, что за рулем сидит Горе, Михаил поинтересовался: – Максим Дмитриевич уже уехал?

– Да. На машине Марку. Меня оставил в вашем распоряжении, – сумрачно ответил Горе.

– Ишь ты, сколько внимания моей персоне! – засмеялся Михаил. – Что бы все это значило?

– Вам лучше знать, Михаил Яковлевич, – нахмурился Григоре.

После нескольких метельных дней наступило ясное утро, выкатилось большое красное солнце. Его первые слабые лучи едва пробивались сквозь высокие окна кабинета Моги. Лянка, избегая председательского места, сел на стул, хотя ему было неудобно тянуться к телефону.

Экспедитора Арнаута удалось застать в гараже. Тот сообщил Лянке, что через пять минут выезжает всей колонной. Триколич сидит в первой машине.

– Вот что, Арнаут, – предупредил его Лянка, – гляди, чтоб машины работали весь день… И не сбрасывайте удобрения на краю поля, как делают некоторые. Чтоб был полный порядок, не то нам влетит от Максима Дмитриевича! Договорились?

Слушая их телефонный разговор, Фабиан подумал, что Михаил не решается говорить от своего имени, а ссылается на Могу. Как же он будет распутывать все дела, когда останется на председательском месте?

Вошел Горе, которого посылали за Мирчей, и сообщил, что не застал дома. И жена не знает, где он.

– Может, не хочет встречаться с тобой, – сказал Михаил после ухода Горе.

– Захочет, куда ему деваться. Скажи-ка мне, пожалуйста, чем объяснить такое количество приказов относительно Мирчи? Назначение, освобождение, снова назначение, снова освобождение… Целая кипа… У меня создается впечатление, что Мога побаивается его, – сказал Фабиан.

– Ерунда! Где ты слышал, чтоб посаженый боялся своего крестника? – засмеялся Михаил. – А ты и не знал, что Мога посаженый Мирчи?.. Хоть с виду Мога и суров, но знай, у него добрая душа. Ему жаль детей Мирчи – у него их двое, вот он и издает приказы. Чтобы тот мог хоть пару месяцев получать зарплату. Кроме того, Мога все-таки надеется… Хочет выжать что-то хорошее из него…

– А пока что Мирча его выжимает…

– Еще есть вопросы?

– Нет.

– Тогда поехали на ферму.

Фабиану приходилось бывать и в других колхозах, он был в курсе многих новшеств и перемен. Модернизация фермы не удивляла его, это было естественно. И все же здесь, в Стэнкуце, его разум и сердце совсем иначе реагировали на то, что уже видел в других местах, ему казалось, что в чем-то – он сам не знал в чем – все здесь было лучше.

Может быть потому, что здесь, в Стэнкуце, таилась частица и его души?

Как бы там ни было, ему понравилась ферма. Блестели, как новенькие, трубы, по которым бежало молоко, скот был хорошо откормлен, кругом чистота, люди в белых халатах… «Как только мог Мирча жаловаться, что у него не было условий для работы? – снова вспомнил Фабиан. – Ничего, буду и я твоим крестным!..»

В помещении, где был установлен доильный аппарат, Михаил взял в оборот электрика, статного парня лет двадцати пяти, одетого в голубой комбинезон.

– Послушай, Данила Препеляк, – укорял его Михаил, – чему ты учился три недели у наших немецких друзей, если до сих пор не можешь ввести аппарат в действие?

– Я только недавно обнаружил его слабинку, – оправдывался Данила, вытирая со лба пот. – Один из контактов, черт бы его побрал!

– А вечером ты где был? А ночью что делал? Мне ли тебе объяснить, что значит, когда аппарат не работает в часы дойки?

– Будет работать, Михаил Яковлевич. Через пять минут…

– Данилу нужно наказать, Михаил Яковлевич, – вмешалась Доминика, молодая доярка в белом халате, с волосами упрятанными под белой косынкой. – Чтоб не бродил по ночам как вор!

Фабиан посмотрел на Доминику и лишний раз убедился в том, что девушки в Стэнкуце тоже красивее, чем в иных местах…

– Послушай, Пипилина! – огрызнулся на нее Данила. – Еще одно слово, и я выключу тебя из сети…

– Слушаюсь, Финдлей! – засмеялась Доминика.

При выходе, когда они остались втроем – был с ними и Оня, – Фабиан спросил Михаила:

– Что за прозвище у этого парня?

– Его зовут Данила Препеляк, – ответил Оня. – Он хороший мастер, может разобрать и собрать всю установку с закрытыми глазами. К нему приходят учится электрики со всего района…

– А Финдлей?

– Так его прозвала Пипилина… То есть Доминика, – смутился Оня. – Тьфу! Стал и я путать имена… Ты помнишь, Михаил, приключения Данилы? Все село смеялось… Как-то вечером пошел Данила к Доминике звать ее на репетицию, – стал рассказывать Оня Фабиану. – Подходит к дому, двери настежь, парень входит – никого!.. Данила вошел, надеясь, что Доминика в своей комнате. Он уже видел себя наедине с девушкой в пустом доме.

Но и Доминики не оказалось дома. Вдруг слышит Данила шаги и мужской голос:

«Это ты, Доминика?»

«Я здесь, папочка!» – отвечает ему с порога Доминика, возвращаясь из сада с корзиной яблок.

Данила растерялся. Не хотелось ему попадаться на глаза отцу девушки. Кто знает, что тот подумает! Но и выйти тем путем, каким вошел, не решился. Увидел он открытое окно – и шасть туда! Прямо в бочку, полную воды, и угодил.

Доминика услышала шум, кинулась к открытому окну и сердито спрашивает:

«Кто же здесь возится ночью? Кто такой?».

«Не видишь, что ли? Я Финдлей! – выдавил из себя Данила, вылезая из бочки мокрый как мышь.

Несколько дней назад на концерте они исполняли вместе стихотворение «Финдлей». Но разве такая плутовка, как Доминика, промолчит? Она рассказала подружкам, и вскоре все село знало о приключении Данилы, и прозвище закрепилось за ним навсегда…

– Молодежь, что поделаешь… – заключил Оня свой рассказ.

– Ну, а мы не так уж молоды, и давайте-ка займемся более серьезными делами, – улыбнулся Михаил. – Нику, мы должны спасти от голода тех сварщиков. Не зарезали вечером какого-нибудь барашка?

Оня с удивлением посмотрел на Лянку.

Михаил поймал его взгляд и стал объяснять:

– Ребята работают на холоде и нуждаются в усиленном питании. Не так ли?

– Может, и так… – пожал плечами Оня.

– Это приказ Максима Дмитриевича, – пояснил Лянка.

– Ну, так сделаем, – нерешительно проговорил Оня. – Ты не знаешь, на какой день назначено общее собрание? – свернул он разговор на интересующую его тему.

– На девятое или десятое марта. Что будем делать, отпустим Могу?

– Если бы решение зависело от меня, я бы не отпустил, – решительно ответил Оня.

– Слышишь, товарищ Фабиан? Что теперь скажешь?

– Я не имею права вмешиваться во внутренние дела Стэнкуцы, – пошутил Павел.

– Да ты и в свои личные дела не очень-то вмешиваешься, – отпарировал Михаил. – Все, теперь пошли к табаководам.

– А как же с барашком? – спросил Оня.

– Мне кажется, договорились! Не собирать же нам правление, чтоб решить судьбу одного барашка?! – нахмурился Михаил.

Павла удивляло то, что Михаил не отважился вынести собственное решение по такому простому вопросу. Что же будет, если ему придется решать более сложные вопросы, касающиеся судеб людей или судьбы колхоза?

Нет, у него явно отсутствовала решимость Моги.

10

С той минуты, как Мирча услышал, что Мога покидает Стэнкуцу, он сразу осмелел. Мирча даже подумал, что, возможно, его жалобы заставили Могу распрощаться со Стэнкуцей. Кто его знает, может быть, нашелся большой начальник, который решил, что это и есть лучший способ разрешить их конфликт.

Не исключено, что именно тот начальник прислал сюда и Фабиана, чтобы восстановить справедливость.

– А если не подтвердится то, что ты написал? – озабоченно спросила Кристина. – И как раз когда уезжает наш посаженый?

– Ну и что? Если бы прокурор видел, что я неправ, то зачем бы ему и приезжать сюда? Знаю я! – заявил Мирча тоном, не допускающим возражений.

– Унялся бы ты, Костике…

– Не суйся в мои дела! – огрызнулся он.

– Брось, знаю я твои делишки! Всех обливаешь грязью… А сам по вдовушкам… Весь дом отравлен твоим враньем.

Кристина в сердцах стала вытаскивать во двор постели, ковры, дорожки, чтобы проветрить их на солнце… После посещения Моги Кристина много передумала, и наконец у нее хватило духу возразить мужу. Мога стал для нее надежной опорой. С его помощью она понадеялась вывести Костику на правильный путь. И вот теперь Мога уезжает…

Костика предпочел отмолчаться, чтобы не усложнять и без того сложные семейные отношения. «Ничего, сначала разделаюсь с Могой, потом поговорю и с тобой, дорогая женушка!..»

Пусть себе Кристина выбивает ковры, а у него дела поважней. Надо разузнать, как отнеслось село к отъезду Моги. Если все за то, чтобы Мога остался, быть Мирче фельдшером до скончания веков. А Мирче надоело ходить в подчиненных, он вполне созрел для того, чтобы командовать. Он убедился в этом, побывав в начальниках. Душа пела, когда с ним уважительно здоровались односельчане. Одно его слово всю ферму приводило в движение. На собраниях он сидел возле Моги. А по праздникам его выбирали в президиум, он оттуда петухом глядел в зал… Не жизнь, а малина, что и говорить!

И вот в один прекрасный день его лишили всего и он решил во что бы то ни стало вернуть утраченное. Но для этого надо было бросить вызов Моге. И он ринулся в бой, и чем меньше надежд оставалось на победу, тем сильней ожесточался Мирча. И вот – Мога на отлете. Да, в его интересах, чтобы Мога убрался отсюда. Надо подготовить почву. Закинет-ка он, Мирча, словечко, есть у него свои люди, готовые помочь… Он подумал о Настасе Урум, пастухе Штефане Бодоликэ, – им Мога тоже поперек горла. Надеялся он и на Икима Шкьопу, которого по настоянию Моги не переизбрали в ревизионную комиссию. Иким был из тех, кто не держит во дворе петуха, – чтоб не будил его ни свет ни заря. Мирча рассчитывал и на главного инженера, Стелю Кырнича, с которым был в дружбе. «Мало-помалу расшевелим народ…»

А народ и так расшевелился. Мирча с удивлением заметил, что все хозяйки, как и его Кристина, повыносили во двор ковры, одежду, диваны, сверкающие никелированные кровати и даже стиральные машины. Кто-то вынес и холодильник и красил его. Мыли окна. Кто-то принялся чинить забор, хотя тот еще был вполне ладным, в другом дворе владелец «Запорожца» поливал его из шланга.

«Словно настало время свадеб», – подумал озадаченный Мирча. По всем писаным и неписаным законам в такой день колхозникам полагалось быть в поле, на виноградниках. А они вдруг нашли себе неотложные домашние дела…

То тут, то там видел Мирча соседей, беседующих у ворот или через забор. Все были возбужденными. «Разговаривают о Моге, – решил про себя Мирча, – и о том, кто будет на его месте…»

Перед домом бригадира Георгия Журкэ Мирча замедлил шаг. Журкэ торопливо вышел к воротам, как бы специально чтобы остановить Мирчу. «Заполучить на свою сторону бригадира – значит, заиметь и всю бригаду!» – отметил Мирча и первым поздоровался с бригадиром.

– Куда так спешишь, Георге?

– На работу. Подвязываем виноградники.

– В такой холод?

Журкэ засмеялся.

– Погода нас не пугает. Хватанем по глоточку из бутылки, и дело пойдет как по маслу.

– Ты слышал, что нас покидает Мога?

– Слышал.

– Придется отпустить его, – сказал Мирча, делая огорченный вид.

– Видно, придется, – с сожалением подтвердил Журкэ.

«Если так говорит Журкэ, это же повторит и вся его бригада. Вот и чудесно!» – с удовлетворением подумал Мирча.

– Да, Георге!.. Не легко будет найти другого на его место.

– Найдется в нашем колхозе достойный хозяин!

«Значит, вместо Моги будет избран кто-то из нашего колхоза? Но кто же может быть этим «достойным хозяином»? Триколич уже стар, скоро выходит на пенсию. Назар? И он не так уж молод… Лянка или… Кырнич… Скорее всего, Лянка… Правая рука Моги. Да и норов у него моговский. А когда станет начальником?.. Нет, с ним мне не сварить каши. Вот Стеля Кырнич подошел бы как нельзя лучше. Мы с ним дружки, куда я, туда и он!..»

Так рассуждал Мирча, направляясь к центру села. Вообще люди теперь старались не пройти мимо правления, даже если это было совсем не по пути, им хотелось узнать, что нового там происходит. Мирча же не собирался демонстрировать свое хождение по селу. И, чтобы добраться до Икима Шкьопу, живущего неподалеку от правления, он сделал довольно большой крюк и, пробираясь по задам, вышел к саду Икима. Но тот ушел на виноградник, и Мирча попросил его жену передать Икиму, чтобы заглянул к нему вечером. Он снова сделал крюк до ларька. Здесь всегда можно было застать кого-нибудь, и беседа затевалась сама собой. Но, увы, ларек был закрыт. Продавец Стэника Мунтяну, которого в последнее время чаще называли Икона, прикрепил к двери записку: «Ушел в сельпо на собрание…»

– Привет, дядя Костика!

– А, это ты, Волчок!

Усатый Волчок был на голову выше Мирчи. Звали его Тоадер Негарэ, он работал трактористом в бригаде Санди Карастана. А прозвище дали ему давно – он любил танцевать, и, когда на него нападало, он вертелся волчком, – и никто его иначе не называл.

– Я собственной персоной, и при тех же усах, – оскалился он в улыбке до ушей.

– А кто покушается на твои усы?

– Жена. Подозревает, что я других щекочу этими усами, – засмеялся Волчок.

– Но она стоит этого?

– Кто?

– Та, которой понравились твои усы?

– Спрашиваешь! – выпятил грудь Волчок.

– И кто же она?

– Кто?

– Да та, из-за которой ты рискуешь остаться без усов.

– Профессиональный секрет!

– Теперь идешь от нее или к ней?

– Иду из погребка дяди Василе, – ответил Волчок. – Хлопнули по стаканчику, потрепали языками. Ты знаешь, что Максим Дмитриевич уезжает?

– Никто его еще не отпустил, – ответил Мирча. – Как решит общее собрание…

– Да как же ему оставаться здесь, если кое-кто допекает его жалобами? Пока, Костика!

– Береги усы, Волчок! – крикнул ему вслед Мирча. «Значит, кто-то думает, что Мога уходит из-за меня, – сказал себе Костика. – Недурно… Недурно!..»

Он направился к колхозному погребку, где хозяином был бывший председатель, Василе Бошта. Костика спешил, у него были основания думать, что там есть еще кое-кто, не открыл же он свое заведение ради одного Волчка.

Кто из жителей Стэнкуцы первым прозвал Василе «председателем винного погребка» – первой постройки во времена его председательства, никто не знал. Сначала Бошта сердился, потом примирился с этим титулом, и когда приходили Мога или Лянка и спрашивали его: «Что поделываешь, винный председатель?» – Бошта на это не реагировал – привык.

Он прекрасно чувствовал себя в погребке, который одновременно служил и продовольственным складом. Тут же хранились и кое-какие мелочи: краски, гвозди, мотки проволоки. У Бошты было не много работы, особенно в зимнее время, но ежедневно с утра до вечера он был на своем посту. Иногда даже не уходил на обед, перекусывал кое-как, а если жажда нападала, то спускался в погребок и выпивал стаканчик вина.

Сквозь открытую дверь доносились голоса, среди которых можно было различить голос Бошты: «С товарищем Могой я привык…»

«Беседа на тему дня… То, что мне нужно», – подумал Мирча и спустился по лестнице.

Кроме Василе Бошты тут находился Кирика Цугуй, комбайнер и член ревизионной комиссии колхоза, выбранный на место Икима Шкьопу, Леонте Пуйка, столяр, который брал сотню рублей за то, чтобы сделать дверь, что родило среди людей поговорку: «Попадешь в руки Пуйки, останешься без рубашки». Правда, сделанная им дверь была на века.

Был еще и Триколич, старый агроном, которого Мирча не ожидал встретить здесь.

Алексей Триколич, ветеран труда, самый старый специалист и колхозе «Виктория», не чувствовал на плечах груза лет. Он надеялся еще поработать, ждал, чтобы как можно скорее ввели в действие всю ирригационную систему на тех шестистах гектарах, где он мечтал вырастить невиданный до сих пор урожай пшеницы и кукурузы. Только после этого он и собирался уйти на пенсию. По ирригационные работы задерживались, и Алексей Триколич все чаще думал, что виною этому Мога. С его авторитетом и энергией давно можно было довести до конца все работы, но Мога слишком полагался на разные организации. Не зная всех подробностей, Триколич считал, что Мога попал под влияние Лянки с его планами по интенсификации виноградарства, увлекся немедленными прибылями в ущерб гармоничному развитию всего хозяйства. А ведь без этого нельзя было заложить прочную базу будущего.

Триколич не мог пожаловаться на то, что председатель не интересуется зерновыми культурами. Признавал и достоинства Моги, огромный труд, который тот вкладывал в развитие колхоза. Но как всякий специалист, любящий свою профессию и считающий ее основой основ, он не мог равнодушно видеть, что председатель направляет все внимание не на то, на что следует. И корил себя за бессилие изменить что-либо.

Он завидовал Лянке.

Но отъезд Моги все-таки не радовал его. Потому что не очень-то Триколич надеялся, что его преемник изменит создавшееся положение вещей. Потому что преемником скорее всего будет Михаил Лянка, который, вне всякого сомнения, пойдет по пути еще большей концентрации виноградарства, – ведь он мечтает распространить виноградники и на поливные площади, и тогда конец лебединой песне старого агронома.

Он не находил себе места, не знал, что предпринять, чтобы помешать такому повороту дела.

С утра он пошел в село, толкался среди людей, разузнавал, не произошли ли какие перемены. Может быть, Мога и не уедет, а может быть, предложат председателя со стороны?..

У него и в мыслях не было завернуть в погребок, но Василе Бошта буквально затащил его к себе.

– Мы ведь когда-то работали вместе, Алексей Иванович, – говорил Бошта Триколичу. – Посидим, припомним старые времена.

– Вспомнить можно… чтобы понять, как далеко мы ушли, – ответил Триколич. – В этом есть и частица вашего труда, дядя Василе, – добавил он.

– Да, прошло мое время! – огорченно покачал головой Бошта. – Так случится и с Могой. Через несколько лет о нем будем вспоминать только мы, старики, и все…

Но Мирча не знал, что привело сюда Триколича, и поэтому он постоял в сторонке, лишь изредка вставляя в разговор ничего не значащие словечки.

– Доброе винцо, дядя Василе!

– Так это же Лянкин «Норок», – засмеялся Леонте Пуйка.

– Чтобы этот «Норок» не оказался не впрок, – невесело проговорил Триколич, погруженный в свои невеселые мысли. – Боюсь, что в один прекрасный день все колхозные угодья покроются виноградниками!

Мирча, выпивший уже третий стакан, осмелел:

– Раз уж правительство Моги низложено, чего нам бояться? Это же он настаивал на расширении виноградников!

– В мое время было иначе: столько-то гектаров виноградников, столько-то – пшеницы, столько-то – кукурузы, столько-то – овощей, и все! – посчитал по пальцам Бошта. Сказав «и все», он загнул большой палец и прикрыл им остальные, словно припечатал сказанное.

– В ваше время, дядя Василе, извините меня за напоминание, мы, плотники, чуть не забыли свое ремесло. Кто тогда строил такие дворцы? И вообще, кто строил колхоз? – патетически выкрикнул Пуйка. – Мне очень жаль, – продолжал он, – что Мога уезжает. С ним мы шли в гору!..

– Что поделаешь! – воскликнул Мирча. – Не держать же его силой…

– Да нет, можно! – загорелся Пуйка. – Это решаем мы, все село. Не отпустим его, и все тут!

– Отпустите, – усмехнулся Мирча. – Зачем так убиваться? Вместо моего посаженого придет другой, может, добрей и покладистей! Колхоз имеет право выбрать в председатели кого захочет – Стелю Кырнича, например, нашего человека… А?

Мирчина идея, видно, прозвучала для всех неожиданно, наступило продолжительное молчание. Василе Бошта поднялся, наполнил стаканы. Леонте Пуйка молча поднес стакан ко рту. Старый Триколич подержал стакан в руке, согревая вино по своей давнишней привычке, затем поставил его на бочку. Поданная Мирчей мысль подбодрила его. «А почему бы и нет? – говорил он себе, думая о Кырниче. – Инженер-механик… Член партии… Парень умный, бойкий… Человечный… Молод? Ну и что?.. Тем легче будет направить его на истинный путь»…

11

«Волга» мчалась в правление. Лянка и Фабиан побывали и в табачном хозяйстве – Фабиану хотелось посмотреть, как оно выглядит. Он уже повидал в других колхозах сушилки для табака, примитивные, одинаковые почти повсюду: длинные навесы, покрытые дранкой или черепицей, крыша держится на деревянных столбах, а под нею длинные ряды висящих листьев: зеленых, желтоватых, коричневых…

Здесь же, в Стэнкуце, вырастал настоящий комбинат, с разными автоматизированными линиями, – Михаил объяснил ему весь процесс сушки табака, но Фабиан запомнил самое главное: всю тяжелую, кропотливую работу, вплоть до упаковки табачного листа, будут делать машины. Человеку остается лишь руководить комплексом. За одну только эту стройку, сказал Фабиан Лянке, Моге честь и слава.

На дворе потеплело, капало со стрех, снег потемнел, последний зимний месяц доживал свои дни.

– Стоп! – приказал вдруг Михаил.

– Что случилось? – спросил Фабиан.

– Сейчас! – Михаил вылез и направился к группе людей, столпившихся у винного погребка.

Фабиан остался в машине.

Мирча поднялся из погребка вместе с Триколичем. Старый агроном молча пожал ему руку и удалился, оставив Мирчу в самом прекрасном расположении духа. То, что Триколич поддержал его, когда он завел разговор о Кырниче, означало, что агроном склоняется к той же мысли. А это была уже почти победа: Триколич пользовался в селе большим уважением, народ прислушивался к нему. Кроме того, несколько выпитых стаканчиков вина придали Мирче смелости. Теперь он готов был предстать не только перед целым селом, но и перед всеми прокурорами.

Он даже решился пойти в правление, где его наверняка ждет Фабиан. Но не успел Мирча выйти на улицу, как встретился с Кириллом Гырнецом. «И его тоже преследует Мога, – вспомнилось Мирче. – Хорошо, что он подвернулся мне!»

Не знал еще Мирча, что Мога простил Гырнеца.

– Привет, Кирилл! – расплылся Мирча по-дружески.

– Добрый день, товарищ Мирча!

– Ты все еще наказан?

– Да нет! – спокойно ответил Кирилл. Он шел принимать свою машину – все огорчения были позади. Но такой уж он был по натуре – неразговорчивый и угрюмый, – что трудно было понять по его лицу, огорчен он или обрадован.

– Брось, я все знаю! – похлопал его по плечу Мирча. – Мога заставил тебя таскать камни, как каторжника! Он казнит и милует по настроению… Но скоро мы отделаемся от него, не беспокойся!

Гырнец потемнел лицом.

– Ты, товарищ Мирча, не задевай Максима Дмитриевича, – резко ответил он. – Все, что он делает, правильно.

– Кого ты защищаешь, парень? – удивился Мирча. – Могу?

– Да, Могу, – подтвердил тот.

– Нашел праведника, – иронически заметил Мирча.

Гырнец вдруг вспылил и схватил Мирчу за шиворот.

– Если скажешь еще хоть слово…

– Ты на меня руку поднимаешь? – закричал Мирча. – Ворюга, тебя Мога покрывает, а честных людей преследует! Я научу тебя уму-разуму!

Мирча бросился на Гырнеца и получил такой удар в подбородок, что свалился на землю. Кирилл повернулся, чтобы уйти. Он считал свой долг выполненным. Но вокруг уже собрались люди. Пока Гырнец выбирался из круга, Мирча набросился на него сзади. Несколько мужчин схватили Мирчу за руки, оттащили, а он все дергался и хрипло выкрикивал:

– Ничего, получишь по заслугам, ворюга! Пятнадцать суток, не меньше!

Кирилл повернулся к Мирче и спокойно сказал:

– Если будешь говорить гадости про Максима Дмитриевича, то я найду тебя и после пятнадцати суток.

И ушел.

– Будете свидетелями! – никак не мог успокоиться Мирча. – Этот бандит первый полез в драку.

– Ну, а вы-то, товарищ Мирча, – сказал один из толпы, – чего приставали к Кириллу? Максим Дмитриевич простил его, разрешил работать на прежнем месте, водителем…

Мирча заморгал растерянно, но не хотел сдаваться.

– Ну и что? – пыжился он. – Значит, ему можно бросаться на людей?

– Едет Максим Дмитриевич! – сказал кто-то, завидев белую «Волгу».

Мирча тут же поправил ворот пальто, засунул руки в карманы и поднял голову словно победитель. «Ничего! Уедет Мога, – придет и мой час!»

Народ не расходился, обсуждая случившееся. И в это время подошел Лянка.

Фабиан видел из машины, как Михаил сказал что-то людям и все стали потихоньку расходиться. А сам направился к погребку.

В это время на грязный асфальт спустился из боковой улочки ослик, запряженный в колымагу. Поравнявшись с машиной, ослик вроде умерил шаг и повернулся мордой к машине, шевельнул ушами, словно приветствуя ее: «Привет, братец, приходится и тебе трудиться, а?»

– Ступай, кляча, чего косишься? Это такой же осел, как и ты, только на четырех колесах да бегает быстрее, – и хозяин огрел его кнутом. Это был пожилой человек, смуглый, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, в островерхой шапке и овчинном кожушке с черными нашивками. Он поднес руку к шапке, будто прощаясь, после чего продолжил свой путь.

Фабиан ответил на его приветствие и поглядел ему вслед. Черный ослик, колымага и пастух в овчинном кожушке появились словно из другого мира, чтобы на миг показаться людям и вновь исчезнуть… А белая, сверкающая «Волга» равнодушно стояла на обочине дороги, как неотделимая часть настоящего, как главная хозяйка дорог.

– Прошлой осенью, – услышал Фабиан голос водителя и обернулся к нему, – мы встретились, как и сейчас, с другим пастухом, Штефаном Бодоликэ. Я был с Максимом Дмитриевичем… Шли слухи, что Бодоликэ делает делишки с колхозным добром, и Мога спросил его: «Скажи правду, Бодоликэ, сколько ты продал брынзы?» А Штефан прикинулся обиженным и говорит: «Вы меня спрашиваете, товарищ председатель? Спросите ослика, ведь это он таскал…»

Максим Дмитриевич тогда ничего не сказал, – продолжал Горе, – а вечером послал меня за Штефаном, чтобы привезти его в правление. «Послушай, Штефан, – сказал ему Мога, – я проверил и установил, что твой осел увез куда-то около тридцати килограммов брынзы, и в наказание мы решили оштрафовать его на сто рублей… Завтра утром или внесешь деньги в кассу, или мы уволим осла вместе с тобой!..»

Фабиан рассмеялся. А Горе рассказывал этот случай без малейшей улыбки.

– И уплатил ослик… то есть пастух? – поинтересовался Фабиан.

– Эге! Когда судит Максим Дмитриевич, то не жди пощады, – важно ответил Горе, словно твердые и справедливые решения Моги были его собственной заслугой. – Долго еще Штефан жаловался, что после того штрафа ослик обиделся и не хотел ночью таскать колымагу…

В дверях погребка появился Михаил. За ним – сгорбленная фигура Бошты в сопровождении Пуйки. Они так увлеклись беседой, что даже не вышли посмотреть на ту драку. Так Михаил и застал их спорящими о возможной кандидатуре на пост председателя. Он уловил имя Кырнича и свое собственное…

Бошта запер погреб на большущий замок, в знак прощания махнул рукой Пуйке и направился к своему «правлению» – беленькому, чистенькому домику, крытому красной черепицей.

Сел в машину и Михаил.

– Гляди-ка! – сердито пробормотал он. – Начались уже собрания.

– Это вполне естественно, – сказал Фабиан. – Беспокоится народ. Уезжает же Мога!

– И уже нашли подходящих преемников. – Михаил рассказал Фабиану об услышанном в погребке.

– Вот почему ты вышел хмурый! – поддел его Фабиан. – Появились и другие претенденты на пост председателя…

– К черту! Я первый обеими руками буду голосовать за Кырнича, – горячо сказал Михаил. – А рассердился я потому, что Бошта превратил погреб в кабак. Мирча напился и затеял драку. Разве это дело? Я приказал Боште не впускать туда больше никого.

– Серьезно? – сделал удивленный вид Фабиан. – Ты прогрессируешь, мой друг.