Текст книги "Возвращение к любви"

Автор книги: Георге Георгиу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 44 страниц)

Елена жила на квартире у старого мастера Жувалэ – снимала комнату, украшенную рушниками, коврами, старыми фотографиями. Здесь было большое зеркало в деревянной раме, покрытой хозяином резьбой, два стула с высокими спинками – тоже его работы – действительно ценные вещи. Но для Томши они не имели никакой цены. Он видел только Елену, больше ему никого и ничего не было нужно. На сей раз уже сердце не обманывало его!

Сколько в тот вечер было сказано слов! Рассказывала Елена, рассказывал Томша. Следовали также долгие минуты безмолвия. Елена устроилась на диване, подобрав под себя ноги и укрыв их мягким одеялом, укутав плечи шалью. Оба бодрствовали далеко за полночь, и сон сморил их только после того, как начал таять ночной мрак, а в селе наперебой заголосили петухи – с особым азартом, словно спешили раструбить на весь свет, что родилась новая любовь…

В последующие дни Стэнкуца видела их неизменно вместе, – то в прививочных мастерских, то в школе саженцев, то на виноградниках. А на четвертый день после обеда Симион Лунгу, председатель сельского Совета, в присутствии Михаила Лянки, Валентины, Антипа Назара и мастера Жувалэ заполнил свидетельство о браке между Козьмой Томшей и Еленой Кожан. Симион старательно выписывал буквы, бормоча себе под нос:

– Вот уж благословит нас за это Максим Дмитриевич! Вот уж похвалит так похвалит!

Но Томша его не слушал. Скажи ему кто-нибудь в канун отъезда из Пояны, что неделю спустя он будет уже женат, он рассмеялся бы ему в лицо. Стало быть, в наш век космических скоростей любовь тоже обновляет свои темпы.

На шестой день, заметив, что Томша все еще не показывается, Мога позвонил Лянке, чтобы справиться, что стряслось с его заместителем. И, когда тот сообщил ему новость, что Козьма женился, вначале подумал, что это глупый розыгрыш.

– Как то есть, бре, женился? – крикнул Мога в трубку, да так, что услышала Адела, секретарша. – Иным это не удается за целую жизнь, а ему потребовалось всего три дня?

– Ну да, не более, – засмеялся Лянка в далекой Стэнкуце. – Ведь судьба послала ему Елену Кожан! Теперь поверил?

Последовало короткое молчание. Максиму Моге вспомнилась последняя встреча с Еленой, разговор с ней. Она была из тех молодых женщин, от которых можно ожидать самых непредвиденных поступков.

– Теперь верю, – сдался Максим Мога. – Когда ждать к нам, чтобы встретить с почетом?

– Это уж не зависит ни от меня, ни от тебя. Все решает Елена.

– Послушай, Михаил! – взорвался вдруг Максим Мога. – С каких пор ты записался в дипломаты? Женатый или нет, Томша нужен мне здесь!

– Об этом я сказал уже моей Валентине: «Если Максим сумеет вырвать Томшу из объятий Елены, я не стану его здесь удерживать ни минуты…»

– Ты меня радуешь, Михаил, – с иронией отозвался Мога. – Ты вправду стал великим дипломатом. Обходишь меня на целую голову.

На другом конце провода Михаил Лянка тихо смеялся, польщенный словами своего учителя. Но в тот же вечер передал Томше содержание их беседы. И он, и сама Елена, отныне – Елена Томша, настояли на том, чтобы Козьма на следующий день отправился в Пояну уточнить свое положение. Томша выехал еще до зари и в восемь утра застал в дирекции Могу. Адела отсутствовала, и это облегчило его положение.

Генеральный директор поздравил его и сказал, словно между прочим:

– Надо бы поставить вас в пример всем холостякам.

– Вы мне завидуете, Максим Дмитриевич? – улыбнулся Томша.

– Почему бы и нет? – Максим помолчал. Достав из ящика стола чистый лист бумаги, положил его перед Томшей. – Пишите заявление.

Томша взглянул на него вопросительно:

– Об освобождения от работы? – Ему просто не верилось.

– Пишите, – велел Мога. – В связи с вступлении в брак прошу предоставить мне месячный отпуск, начиная с пятнадцатого октября. – Но, увидев, что Томша застыл с ручкой в руке и слушает его в растерянности, набросился на него: – Надо же вам провести медовый месяц? Надо! Так что пишите… И передайте Лянке – пусть предоставит отпуск вашей распрекрасной Елене.

Что бы ни случилось, учитель всегда учитель.

Глава двенадцатая

1

Три дня, сколько продолжалась научная конференция, в Пояне царило необычное оживление. Из Кишинева прибыли гости: председатель республиканского объединения, один доктор и два кандидата наук, два заместителя министра, заведующий сельхозотделом Центрального Комитета, два корреспондента, среди которых и Николай Будяну. В первый же день конференции операторы телевидения сняли репортаж из зала заседаний, и в один из вечеров все население района, собравшись перед экранами телевизоров, увидело вначале поянское руководство – Александра Кэлиману, Максима Могу, а затем и академика, сухопарого, высокого человека с острым взглядом. В конференции приняли участие все агрономы объединения, секретари партийных организаций, заведующие отделениями, бригадиры, передовые рабочие; и оператор, расхаживая с камерой по залу, сумел запечатлеть многих из присутствующих, к великой радости их детей, жен и друзей.

Но что вызвало всеобщий интерес – был концерт ансамбля «Жок», с программой, представленной впервые. Будь отведенный для конференции зал и в десять раз более просторным, он и тогда не смог бы вместить всех желающих побывать на концерте. Восприняли как чудо, что Пояна сумела привлечь знаменитый коллектив, который, как говорили злые языки, охотнее отправлялся куда-нибудь в Африку или Южную Америку, чем в какой-либо из районов республики. Каким ни была причина этого невероятного события, в одном не оставалось сомнения: великолепному концерту было суждено еще долго жить в воспоминаниях всех, кому посчастливилось на нем побывать.

Потом, в начале декабря Максима Могу и Александра Кэлиману пригласили в Кишинев, в Центральный Комитет партии.

В столице шли напряженные приготовления к празднованию годовщины образования советского многонационального государства. Обновлялись фасады зданий на центральных улицах, приводились в порядок гирлянды многоцветных лампочек, вывешивались свежие лозунги и плакаты, театры и концертные залы объявляли спектакли и программы, посвященные празднику; в то же время приближение Нового года вызвало усиленное оживление в потоках пешеходов на улицах, в магазинах, наполненных елочными, сказочно красивыми игрушками.

Заседание в ЦК состоялось в сельхозотделе и продолжалось три часа, с недолгим перерывом. Присутствовали директора всех объединений, созданных в тот год, секретари райкомов партии. После заседания у Кэлиману и Моги состоялась отдельная беседа с заведующим отделом. Еще молодой человек, со смуглым лицом, с черными вьющимися волосами, зеленоглазый и живой, вел речь размеренно, со знанием дела. Он несколько лет проработал первым секретарем райкома и, кроме того, происходил из семьи потомственных хлеборобов.

Максим Мога знал его уже не первый год. Они встречались на республиканских совещаниях, на пленумах ЦК, не однажды обменивались мнениями, особенно в отношении перспектив развития сельского хозяйства. И теперь завотделом, словно продолжая давешний спор, обратился вначале к Моге:

– Как считаете, Максим Дмитриевич, специализация сельского хозяйства, его концентрация, каким начали мы его – не противоречит ли все это тому направлению, которое вы проводите в жизнь не первый год, – гармоничному развитию земледелия, созданию многоотраслевых хозяйств?

Максим Мога ответил сразу, будто ждал такого вопроса и давно подготовил ответ.

– Вовсе нет. Специализация не подразумевает развития одной единственной отрасли при полной ликвидации остальных. Мы специализируемся, например, на виноградарстве, следовательно, должны стать непревзойденными мастерами этой отрасли, поставлять лучший виноград, самые тонкие вина. И увеличивать сборы с гектара, а не площади насаждений! Но должны в то же время быть хорошими специалистами возделывания пшеницы. Чтобы на нашем столе, как сказал директор одного из наших совхозов, первым и первым делом были добрый каравай хлеба и кувшин молока.

– Позиция весьма четкая и в принципе одобряется, – сказал завотделом. – Но как объяснить тот факт, что в отличие от других объединений «Молдвинпрома» и от колхозов республики, ваше объединение восстановило только восемьдесят процентов плантаций, уничтоженных морозами? А на ближайшее будущее не предусмотрено ни одного нового гектара. Это так?

– Совершенно верно, – вмешался Александр Кэлиману. – Райком партии считает рациональным предложение руководства объединения: вначале разработать хорошо продуманный, научно обоснованный план, а потом уже, опираясь на этот план, предпринять всеобщую реконструкцию подгорий. И прежде всего участков производства столового винограда.

– В какой же стадии находится разработка такого плана?

– Создается новая агрологическая карта, – ответил снова Александр Кэлиману. Секретарь райкома решил взять продолжение беседы на себя, Максим Мога мог перевести ее в нежелательное русло, особенно в отношении животноводческих ферм; Кэлиману не хотелось касаться этой проблемы, пока она не была выяснена до конца. Но обойти ее все-таки не удалось. После уточнения положения с виноградарством завотделом опять обратился к Моге:

– Вы сослались на кувшин молока и не довели свою мысль до конца. Что же вы хотели сказать?

– В отношении развития животноводства мы с Александром Степановичем оказались в различных лагерях, – отвечал Мога.

Завотделом с большим вниманием выслушал мнение Максима Моги, после чего обратился уже к обоим:

– Завтрашний день животноводства – одна из наших самых сложных проблем, и ее решение требует величайшего внимания. – Он перевел взгляд с Моги на Кэлиману, потом – снова на Могу, словно именно его избрал для выполнения этой важной задачи. И продолжал в раздумий: – Обдумайте это как следует, поговорите со специалистами и непременно – с рабочими. Верю, решение найдете верное. – Он улыбнулся, опять посмотрел на Могу, перешел на более свойский тон и захватил его врасплох:

– Все еще холостякуете, Максим Дмитриевич?

– Холостяки в ЦК – на учете? – нашелся тут же Мога.

– А как же, наш дом должен быть домом, а стол – столом, – с улыбкой ответил тот. И снова заговорил официально: – В нашем сельском хозяйстве, можно сказать, начата новая эпоха, она требует большей инициативы и свежих знаний. В связи с этим Центральный Комитет партии намечает создание специальных курсов при Институте совершенствования кадров, начиная с наступающего года. Так что, Максим Дмитриевич, готовьте тетрадки, – засмеялся завотделом. – Скоро вызовем вас в столицу.

2

Из здания ЦК партии Максим Мога вышел один. У Кэлиману были еще дела в отделе пропаганды и агитации. И, ступая по широкой лестнице тяжелым шагом, будто хотел впечатать в каждую ступеньку свой след, Мога снова вспомнил тот день в конце февраля, когда выходил из министерства с новым назначением в кармане, в растерянности спускаясь к улице. Он чувствовал себя тогда неуверенно, не зная еще как следует, что предпримет и как будет действовать. С кем придется работать, какие отношения у него сложатся с людьми.

Десять месяцев в Пояне у него ушло на решения этих проблем. Пока он стоял у начала начал – для осуществления всего задуманного потребуются годы и годы. Но он был уже знаком и с проблемами, и с трудностями, ожидавшими его впереди, а итоги года, атмосфера, царившая в последнее время в Пояне, состоявшаяся только что в ЦК беседа – все укрепляло его уверенность, что он на верном пути.

Над городом, охваченным оживлением, стоял пасмурный день. Зима и была, и не была – декабрь пришел вместе с быстро тающим снегом, от которого в центре не виднелось уже и следа, и только в парках тут и там сохранялись еще небольшие белые пятна. Гордо протянулся вдаль проспект Ленина – как и полагалось главной магистрали столицы. Максим Мога неспешно шагал по мокрому, грязноватому тротуару к главному корпусу политехнического института. Пересек улицу Гоголя, вошел в парк. В три часа у входа в универмаг он должен был встретиться с Элеонорой Фуртунэ, которой предстояло пройти обследование в поликлинике, затем вместе с Могой она собиралась сделать ряд покупок.

Стало быть, в распоряжении Максима было еще целых два часа. Если бы знал заранее, он условился бы с Матеем, и они пообедали бы вместе. Ну что ж, хватит с него и радости повидать сына. Иногда Моге казалось, что парень слишком быстро взрослеет. В его годы он, Максим, был еще довольно взбалмошным юнцом. Он даже остановился на миг посередине аллеи, чтобы вспомнить проказы юности. Но увидел себя чересчур серьезным для своего возраста молодым человеком, по горло занятым решением тысячи и одной проблемы, с трудом отрывающим от будничных дел те минуты счастья, которые он переживал с Нэстицей.

Он приехал в Кишинев зимой, в начале сорок восьмого года. В ту пору выпало немало снега, мороз пробирал до самых костей. Но может быть это только казалось ему, когда он ехал в трамвае без стекол по проспекту Ленина, где скалило еще почерневшие пасти множество зданий, горевших во время войны. На тротуарах – немногие торопливые прохожие, спешащие, словно хотели поскорее избавиться от мрачного вида разоренной улицы. Замерзший как сосулька, Мога сжался в комок на сиденье, казавшемся ему окаменевшей льдиной. Он был обут в старые ботинки, в которых старший брат шагал по военным дорогам в Венгрии; в них он вернулся домой, чтобы вскорости, вследствие тяжелых ран, завершить жизненный путь. Максим был также в солдатской шинели, пригнанной по фигуре и еще довольно новой, и все-таки мороз, точнее, ледяной сквозняк, разгуливавший по трамваю, пробился сквозь толстое сукно, потом скользнул под пиджак, словно отыскивая местечко, где бы ему отогреться. Максим глядел на стены домов, еще носивших следы снарядов и пуль, и думал, что, если бы все эти здания были целы, ветер между ними гулял бы не так свободно.

В Центральном Комитете комсомола, немного согревшись, Максим набрался храбрости и в разгар беседы на которой уточнялась роль молодежи в восстановлении республики, с воодушевлением предложил:

– Мы должны организовать в каждом районе комсомольско-молодежные отряды и выступить на восстановление Кишинева. За год отстроим город от самого основания. Сердце республики должно биться в полную силу!

– Будем реалистами, – охладил его пыл один из работников ЦК, вскоре он был назначен главным редактором первой районной газеты в Пояне, и Мога впоследствии долго поддерживал с ним дружеские отношения, – на такое дело потребуется много времени.

– Но ведь нас сотни тысяч! – не сдавался Мога.

– Это так. Но, кроме времени, нужно иметь еще генеральный план. Чтобы не строить вслепую. Ты слышал об академике Щусеве, нашем земляке? Это зодчий с мировым именем, автор Мавзолея Владимира Ильича Ленина в Москве. Так вот, еще с прошлого года товарищ Щусев с группой архитекторов работает над генеральным планом восстановления Кишинева. Понимаешь, какой прекрасный город будет у нас через десять лет?

Размахом своих новостроек, современной архитектурой город давно превзошел их юношеские мечты. Двадцать пять лет, четверть века! И какой за эти годы пройден большой путь!

Максим Мога сел на одну из первых скамеек в Аллее классиков. Тогда, в сорок восьмом, этой аллеи, единственной в своем роде, здесь еще не было. Здесь создавалась атмосфера уюта, располагавшая к раздумью, возникало чувство покоя. Может быть, – продолжал думать Мога, – после того самого заседания в ЦК комсомола, четверть века тому назад, и завладела им навсегда потребность действовать только по хорошо продуманному плану, тем более если решать предстояло значительные проблемы. Теперь его мучило нетерпение поскорее оказаться в Пояне, где только он и чувствовал себя в привычной среде. Повидать Матея – и тут же уехать. Ему нужна была земля Пояны, ее люди, любовь, которую подарила ему Пояна, нужны его каждодневные встречи с пашней, с деревьями, с виноградниками, с поросшими лесом холмами, нужны жаркие споры со Спеяну по поводу общих планов на будущее… Максим поднялся на ноги. Быстрее бы наступил час отъезда! Он медленно двинулся к середине парка; по ту сторону бассейна с фонтаном, молчаливым в это время года, на гранитной колонне возвышался бюст Пушкина.

Максим еще более замедлил шаг. Взор его надолго остановился на задумчивом лице поэта. Казалось, Пушкин слушает бег времени, текущего мимо.

С одной из скамей вблизи памятника вдруг поднялась девушка и быстрым шагом направилась к нему. Большие голубые глаза глядели на него пристально. Мога сразу узнал ее. Это была Наталица. Румяные щечки, открытый взгляд, легкая походка…

– Городской воздух тебе на пользу, Наталица, – сказал Мога, улыбаясь. – Как дела в институте?

– Хорошо, Максим Дмитриевич.

– А что ты делаешь в парке? Кого-нибудь ждешь?

Ответ Наталицы прозвучал так неожиданно, что Мога на мгновение растерялся.

– Я жду Павла Алексеевича. – И уточнила: – Павла Алексеевича Фабиана. – После небольшой паузы она продолжала: – Он обещал мне учебники. Знаете, как трудно их достать?

– И давно его ждешь?

– С часу дня…

– Мне тоже хотелось бы повидать Матея; но он еще на занятиях.

– Спешу в институт, – сказала Наталица, хотя с места не сдвинулась. – В два часа у меня семинар, а Павел Алексеевич все не идет… А как поживает товарищ Трестиоарэ? – спросила девушка, по-прежнему поглядывая по сторонам. – Все еще работает в совхозе «Зорены»?

– Все еще, – ответил Мога.

– После того случая заботился о нас, как родной отец. Мы все его даже полюбили. – Она взглянула на ручные часы и воскликнула: – Ой, опаздываю! До свидания, Максим Дмитриевич!

Наталица быстрым шагом пошла к выходу из парка, мимо скамейки, на которой только что сидела. Мога с улыбкой проводил ее взглядом и вдруг увидел на скамье красный цветок. Это была крупная гвоздика с лепестками, раскрывшимися как язычки огня. «Наталица забыла!» – решил Максим и с укором покачал головой: жаль было, если пропадет такая прелесть. Он взял цветок и с минуту с восхищением на него смотрел. И вспомнил встречу с Элеонорой у подсолнечникового поля, когда он подарил ей цветок солнца.

Мога подошел к памятнику Пушкину и осторожно положил гвоздику на постамент. Поэту лучше всех известно, что такое любовь… И показалось, будто Пушкин, в знак благодарности слегка наклонил голову.

В это время с противоположного конца аллеи, торопливо шагая, появился мужчина среднего роста, в черном пальто, шляпе и красном кашне. «А вот и наш Фабиан. Бедняжка Наталица побежала на семинар без учебников!:» – мысленно пожалел ее Мога. А Фабиану заявил еще издалека:

– Назначь мы здесь друг другу свиданье, оно наверняка не состоялось бы.

– Почему так? – засмеялся тот, обрадованный встречей.

– Потому, что только что отсюда ушло существо, которому было назначено свидание на час дня. – В глазах Моги плясали лукавые огоньки, его забавляло, что Фабиан растерялся и избегает его взгляда, как ребенок, попавшийся на проказе. Но Павел все-таки решился спросить:

– Ты видел Наталицу?

– Вот именно. Ушла, бедняжка, без учебников! – Максим Мога пытливо посмотрел на Фабиана. – Завтра наверняка нахватает кучу двоек. Знаешь, как оно у них, у медиков. Профессора вызывают каждый день к доске, будто в школе.

Павлу пришлось проглотить пилюлю. Значит, Наталица все сказала Моге!

– Правда, я обещал ей учебник по анатомии, – признал Фабиан, – Но не было времени этим заняться.

– Ради такой девочки, как Наталица, я на твоем месте достал бы целую машину учебников! Признайся, она тебе нравится?

– О ком ты? – пытался увильнуть от ответа Фабиан.

– Об анатомии, разумеется, – хитро усмехнулся Мога. – Женись, Павел Алексеевич, непременно женись!

– А кто пойдет за меня, Максим Дмитриевич, в мои-то годы?!

– Уж найдется, не беспокойся, – сказал Мога со значением.

– Ты забыл, сколько лет разделяют нас? – Фабиан даже с укором посмотрел на Максима – как мог он вообразить такое, его брак с Наталицей, ибо наверняка о ней и вел речь. – Девятнадцать лет! Она еще ребенок, ей бы еще в куклы играть! Появилась вдруг в конце августа в моем кабинете, была готова на шею броситься, не иначе. «Поздравьте меня, Павел Алексеевич, я – студентка!..» Девчонка с романтическими наклонностями, не более того. Так что скоро этой сказке будет конец.

– А ты постарайся, чтобы конца не было, – посоветовал Мога. – В сущности, – продолжал он, видя, как призадумался Фабиан, – у нас имеется свежий пример: женитьба Козьмы Томши.

– Как же ты позволил ему уехать в Стэнкуцу? – оживился Фабиан, радуясь, что разговор принял новое направление. – Ты ведь не раз говорил, что видишь в нем отличного специалиста, второго Лянку.

– Могу сказать это и теперь, – подтвердил Мога. – И, если на горизонте не появилась бы прекрасная Елена…

– И хитрец Лянка, – с улыбкой добавил Фабиан.

– Лянка прошел мою школу, – с гордостью сказал Мога. – Могу ли я на него сердиться?

– Со своей стороны, – заявил Фабиан, – правду сказать, я уже опасался новой троянской войны, но вижу, что грозный Мога сдается без боя. Просто не верится! – Фабиан старался выглядеть серьезным, но глаза его смеялись. – Почему молчишь? – спросил он, видя Могу удрученным, задумчивым. – Я сказал что-нибудь неуместное, а ты не решаешься сделать мне замечание?

Максим Мога отрицательно покачал головой.

– Думаю о Томше и о себе, о причинах того, что мы с ним расстались.

– В чем же они? – с любопытством спросил Фабиан.

– Еле еще нащупываю, – честно признался Мога. – И не надо думать, что я действительно сдался без борьбы! – возвысил он снова голос. – Томша еще вернется, как тот блудный сын. Вместе с прекрасной Еленой. Это тебе говорит Мога! Ибо знайте, товарищ прокурор, что Томша с Лянкой под одной крышей не уживутся, оба они – чистый порох.

Это был снова прежний Мога, всегда хозяин положения, уверенный в собственной силе, помогавшей ему справиться с любыми испытаниями.

У выхода из парка они расстались. Фабиан пересек проспект, Максим Мога постоял еще на углу, словно в ожидании. Хотя повидать Матея и не удалось, он был доволен поездкой. Максим понял, наконец, в чем ошибся в отношениях с Томшей: стремясь научить его, облегчить ему работу, он, Мога, работал за него, решал многие вопросы вместо него. Словно учитель, который на уроках стал бы отвечать вместо учеников. А Томша был уже вполне сформировавшейся личностью, и учитель должен был с этим считаться.

Зеленый глаз светофора зажегся, Максим начал переходить улицу. И как раз в середине, на «островке безопасности» оказался лицом к лицу с Василием Бутучелом.

– Максим Дмитриевич, опять мы с вами стоим на перекрестке! – воскликнул Бутучел, намекая на тот вечер, в который вместе с Могой совершил поездку по селам района. – Наверно, в этом есть свой смысл!

Обоим, однако, пришлось подняться на тротуар – зеленый глаз замигал, предупреждая о том, что сейчас загорится красный. Василий последовал за Могой, хотя и шел в противоположном направлении.

– Домой не собираетесь? – спросил Максим.

– Рано или поздно – все равно вернусь! – вырвалось у Бутучела из глубины души. – Так и сказал на днях моему начальнику, – воодушевился он. – Поеду-ка домой, дорогой товарищ, на виноградниках началась обрезка, как же они там без меня?!

– А кто во всем виноват, Василе? – добродушно проговорил Мога. – Лоза не ждет, когда мы, стоя на перекрестке, наконец решим, куда нам двинуться.

3

На повестке дня бюро райкома партии стояло два вопроса, имевших к Моге непосредственное отношение: доклад о деятельности объединения за прошлый год и прием в партию Анны Флоря. Мога выглядел озабоченным, глаза его то и дело поворачивались к двери кабинета. За этой обитой дерматином дверью в приемной ждали Ион Спеяну, Драгомир Войку, Андрей Ивэнуш и Симион Софроняну; их должны были пригласить перед тем как слово дадут Максиму. С ними была также Анна Флоря.

Из членов бюро отсутствовал только Виктор Станчу. Ему сделали операцию аппендицита, и он еще выздоравливал.

Отсутствие Виктора беспокоило Могу, тем более что неожиданно возник довольно деликатный вопрос. Несколько дней назад у Марии, жены Станчу, состоялся вдруг разговор с Александром Кэлиману. Мога в тот же день узнал обо всем от самой Марии. Как ему стало ясно, говорила больше Мария, Кэлиману слушал, затем обещал все проверить и принять меры.

Может быть, как раз потому, что секретарь райкома был настроен решительно, мужу предстояли неприятности, а это уже не отвечало ее интересам, может быть, именно поэтому она появилась у Моги. «Пожаловалась я, дуреха, что Виктор мой увивается за Анной, и вот, боюсь, теперь ему достанется. Не вытерпела, осточертели мне его прогулки».

«Если вы не против, – постарался успокоить ее Мога, – я сам поговорю с товарищем Кэлиману».

Мария не стала возражать.

Максим чувствовал себя обязанным защитить Станчу и таким образом предотвратить любые осложнения, которые могли бы коснуться Анны. Что было между ними, в сущности? Только поздняя, негаданно захватившая Виктора любовь. Некоторое время после поездки Анны в Драгушаны, когда она откровенно просила Станчу оставить все надежды, тот, казалось, успокоился. Во время уборки урожая появлялся лишь изредка, затем перестал приезжать совсем. Казалось, он и думать забыл об Анне. И вдруг в новогодний вечер появился на ее пороге. Анна увидела его в окне и не стала открывать. На следующий день она рассказала об этом Моге и заявила, что, если Станчу будет и впредь досаждать ей своей любовью, ей придется навсегда уехать из Пояны.

Максим Мога немало поломал над этим голову, стараясь найти выход. Он ни под каким видом не мог допустить ее отъезда. И вот во второй половине морозного, ветреного дня Максим заехал в Драгушаны.

Станчу привык к его визитам. Время обеда еще не миновало, и он пригласил Могу к себе. И был уверен, что тот откажется, как поступал каждый раз, когда Виктор предлагал ему пообедать вместе.

На этот раз Мога согласился, чем немало удивил Виктора. Станчу принял его, разумеется, в каса маре, точнее, в своем «домашнем музее», в который сам уже довольно долго не заходил. Здесь все напоминало ему о прошлом, ничто не говорило о сегодняшнем дне. Зато он все чаще видел, как туда заходит Мария. Она обретала заново молодость в развешанных по стенам фотографиях, в вышитых когда-то ею рушниках, в воспоминаниях, которые пробуждали в ней собранные здесь вещи.

Максим обвел внимательным взглядом предметы, выставленные в комнате. Остановил его на старинной плоске и улыбнулся:

– Очень жаль, что у нее трещина, что вина в нее уже не нальешь. А вещь действительно красивая, при необходимости, возможно, я одолжил бы ее у тебя на несколько дней.

– Жениться собрался? – с любопытством спросил Станчу и подумал, что именно это, возможно, и привело к нему Могу. Может быть, за советом. С некоторых пор Максим стал неравнодушен к Элеоноре Фуртунэ. Но в последнее время они не появляются более вместе, а посте совещаний Элеонора уходит первой. Вероятно, между ними возникло какое-то недоразумение.

– Если и не я, – усмехнулся Мога, – у меня есть сын, ему как раз и пора. Откуда у тебя плоска?

– Мне подарил ее Будяну.

Максим Мога воззрился на Станчу. Спросил:

– Прошлой осенью у Будяну прошла серия очерков о нашем объединении по радио. Ты их прослушал?

– Только две передачи, – ответил Станчу. – Будяну предупредил меня по телефону.

– Два очерка по Драгушанам? – улыбнулся Мога. – И слышал, как он развил тему земли и любви к земле, возвращения к этой любви? Понравился мне еще очерк о Василе Бутучеле.

Слушая, Станчу все более убеждался, что Максим намеренно обходит то, что хочет с ним обсудить, и поэтому говорит то об одном, то о другом.

Действительно, собравшись поговорить с ним об Анне, Мога подумал вдруг о том, что у него нет никакого права вмешиваться в любовные переживания Виктора. Что может он ему сказать? Что посоветовать? Поместить свое чувство, как экспонат, среди вот этих старых вещей? Чем виновен Виктор, если любовь, никогда никого не спрашивающая, нашла снова путь к его сердцу?

Когда оба вышли во двор, Максим Мога окинул взором дом и с одобрением сказал:

– А у вас красиво. – Даже под свинцовым небом зимнего дня живая расцветка здания оживляла все вокруг.

– Конечно, – кивнул Станчу. – Но ты, может, и не поверишь: с некоторых пор мой дом кажется мне совсем чужим. Грустно, не правда ли?

Это признание поразило Могу. Неужто любовь к Анне смогла так далеко увести Станчу от родного дома, в котором он прожил большую часть жизни?

– Что поделаешь, Виктор, – сказал он в раздумье, – жизнь – не торная дорога… – И, помолчав, решился: – Позавчера ко мне приходила Анна Флоря, она была огорчена, не знала что и делать: собиралась уехать из Пояны. Едва удалось ее успокоить. Однако мне пора, – заторопился вдруг Мога, – надо еще побывать в Боуренах.

Виктор все понял. Впоследствии, даже бывая в Пояне, он обходил Анну стороной.

Надо же было, чтобы Мария как раз теперь вмешалась со своею ревностью! К чему? Чтобы снова вызвать волнение и толки? С этими мыслями Максим Мога и направился к Кэлиману. Сколько приходилось советоваться с первым секретарем, думал он, и ни разу еще не было перед ним задачи более трудной и деликатной.

…И вот Андрей Ивэнуш представляет Анну Флоря членам бюро, все здесь ее знали и все-таки с особым вниманием стали слушать данные ее личного дела. Это снова пробудило у Максима тревогу. Если вопрос ясен и исход можно считать решенным, люди слушают без напряжения, разрешают себе расслабиться. Теперь все взоры были прикованы к Анне.

«Родилась в селе Лункуца, в тысяча девятьсот…»

Анна сидела, опустив глаза. Длинные ресницы вздрагивали, словно от слабых попыток поднять веки, отяжелевшие от усталости. Одета она была просто: в черной юбке, в тонкой белой блузке под красивым вязанным жакетом. Волосы связаны на затылке узлом, на лице – ни следа косметики. Щеки ее пылали и без румян; к тому же с той минуты, когда она вошла в кабинет, Лидия Грозя не отводила от нее глаз. Вначале Грозя исследовала ее платье – блузку, юбку, жакет, разглядела в скромной прическе Анны несколько седых волосков – у правого виска, у левого, и нахмурилась, словно та была в этом виновна сама. Затем Лидия Грозя оперлась щекой о левую ладонь, и в матовом свете, проникавшем с улицы, сверкнул рубином камень в ее перстне. И только теперь Лидия заметила, что на Анне нет ни одного украшения. И оценила в душе это проявление скромности.

– Вопросы есть?

Каждый раз, когда Александр Кэлиману обращался таким образом к членам бюро, он по очереди обводил их взглядом, побуждая проявить активность. На этот раз он глядел только на Анну. Он увидел вдруг на ее месте себя, каким был пятнадцать лет назад, молодым и восторженным выпускником университета, в тот же год назначенным директором школы в Пеленице. Он был кандидатом в члены партии; в октябре как раз истек его кандидатский стаж, и тут, в Пояне, его приняли в члены КПСС. Такие минуты не забываются, они навсегда остаются жить в душе человека.