Текст книги "Возвращение к любви"

Автор книги: Георге Георгиу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 44 страниц)

– Прошу извинить меня за тогдашнее поведение, – ответил Мога на его взгляд. – Сказанное – полагаю и сейчас – было правильным, но за тон прошу простить. Я не был также прав, требуя принять во внимание только наше мнение, лишая вас в то же время этого законного права. Как говорится, каждый – со своими грехами.

Александр Кэлиману не без смущения поднялся из-за своего письменного стола. Он не ожидал, что именно Мога сумеет склонить голову. Как с виду, так и по натуре это был человек действия, всегда готовый к атаке и никогда – к отступлению.

Было у Кэлиману также для Моги неприятное известие; он не собирался его пока сообщать, но слова Максима изменили его решение. Кэлиману проводил его до двери, и там, уже у порога, сказал, что два дня назад в Пояне объявился Нистор Тэуту, отец Матея.

Максим Мога сразу повернулся к окну, словно мог увидеть в нем Нистора. Конечно, там никого не было, по улице проехал, грохоча, казалось, даже с удовольствием, большой грузовик, и снова настала тишина. Но для Моги в Пояне не было уже того покоя, к которому он начал привыкать. С этого вечера и до неведомой еще поры присутствие в ней Нистора будет давить на него постоянно. Максим знал, что Нистор давно покинул родные места, и не думал уже, что увидит его когда-нибудь снова.

Теперь ясно, подумал Мога, что Пояна каждый раз готовит ему все новые неожиданности, точнее сказать – неприятности за неприятностью, а после следит за ним тысячью глаз, как он сумеет с ними справиться.

Увидев, как он подавлен, Кэлиману коснулся его локтя.

– Не следует так тревожиться, на свете есть еще такие как мы, не только как этот Нистор. И закон тоже не на его стороне.

– Есть еще закон крови, – глухим голосом молвил Мога. – Надо же, чтобы именно сейчас мой парень оказался здесь.

– Матей уже взрослый, он сумеет найти для себя верный путь, – подбодрил его Кэлиману. – В этом можешь не сомневаться. Максим Мога медленно спустился по лестнице, словно нес на плечах тяжкий груз. После долгих лет Нистор Тэуту опять встал на его пути.

Глава вторая

1

Козьма Томша явился в дирекцию намного раньше, чем обычно; Мога уехал в Кишинев, оставив его на хозяйстве в Пояне. В эти дивные августовские дни, когда от зари и до вечера добрая часть жителей Пояны трудилась на виноградниках, в садах и на овощных плантациях, Томша с радостью оказался бы среди них; но указания генерального директора были строги: вначале, до десяти утра быть в дирекции, как он сам, затем в хозяйстве. И оставил ему ключ от кабинета, как и в других таких случаях.

Адела приступала к работе в восемь часов, но на сей раз Томша застал ее при исполнении обязанностей. Девушка была рада, что генеральный директор будет отсутствовать целых три дня, а ее любимый – проводить в дирекции больше времени, и она сможет с ним чаще видеться.

Она хотела как раз зайти к Томше, когда появился первый посетитель – Алексей Рэдукану из села Зорены. Услышав, что Мога в Кишиневе, а замещает его Томша, он повернулся, чтобы уйти, но передумал, возвратился уже с порога и вошел в кабинет.

– Мы попали, вижу, в одинаковое положение, – заявил Рэдукану, поздоровавшись. – Я тоже замещаю своего директора. Поехал в отпуск, а я должен закончить ремонт школы. Не хватает краски, нет извести, а товарищ Трестиоарэ ни о чем не хочет и слышать.

– С этаким скупердяем каши не сваришь, знаю его давно! – сказал Томша. – А что районо? Не обеспечивает всем, что нужно?

– Конечно, обеспечивает. Но известки и краски нам отпустили как для новой школы, тогда как наша развалюха пожирает их за три новых здания сразу, – пояснил Рэдукану. – Трестиоарэ и послал меня сюда. Без приказа Максима Дмитриевича, говорит, не даст ни грамма. Придется ехать к вам опять. А может, вы сами поговорите с Трестиоарэ?

– Я? – Томша было заколебался, затем решительно положил руку на трубку. – Сейчас сделаем его более покладистым! – Он попросил связать его с совхозом «Зорены» и, ожидая звонка, спросил:

– Как чувствуете себя после операции?

– Неплохо. Врачи заверили, что, если придерживаться диеты хотя бы год, болезнь уже не вернется.

– Значит, как придет осень, нельзя будет пробовать даже муста?

– Одни будут пробовать другие – нет, – улыбнулся Рэдукану.

– Можно только пожалеть. В этом году муст будет – высшего класса, жаль даже делать из него вино! Алло! – крикнул он в трубку. – Товарищ Трестиоарэ? Очень рад. Говорит генеральная дирекция. Томша… Максим Дмитриевич уехал на пленум и оставил меня за себя. Вы этому рады, точно?. А я не очень. Ибо приходится менять мнение о вас. Почему? Да потому, что заставляете мотаться по дорогам человека после операции. Как то есть не знаете, кого? А кто послал к Моге товарища Рэдукану? Значит, это правда? Если бы директора всех совхозов поступали, как вы, направляли людей по каждому пустяку в Пояну, у нас выросли бы километровые очереди. Преувеличиваю? Да ничуть! Хорошо, доложу Максиму Дмитриевичу… – На другом конце провода наступила тишина. Трестиоарэ раздумывал, что сказать. Томша ждал. Ему не нравилось, что пришлось воспользоваться именем Моги как пугалом но с таким, как Трестиоарэ, иначе было нельзя. – Да, слушаю… Значит, товарищу Рэдукану еще сегодня будет выдано все, в чем нуждается школа? Я знал, конечно, – засмеялся он в трубку, – что вы – умный человек Да, да, обязательно передам.

– Вот видите, – сказал он Рэдукану, – директора мы уговорили. Честно говоря, я и не рассчитывал на такую победу. Вы же знаете, как он упрям.

– У меня тоже не было особой надежды, спасибо, что проявил настойчивость, – поблагодарил Рэдукану и удалился.

Часы внезапно пробили девять. Банг, банг!.. Словно далекий колокол, звучащий в одиночестве, чтобы пробудить другие колокола, другие звоны. И тут действительно отозвался телефон. Невидимые собеседники с короткими интервалами добивались разговора с Могой – сейчас же, в это же утро. Адела, секретарша, едва успевала сообщать Томше, что надо взять трубку: «Товарищ из Минпищепрома…» «Из сельхозотдела ЦК…» «Корреспондент «Известий»…» Требовали информации, данных, фактов, имен. Весной, замещая Могу более месяца, Томша чувствовал себя гораздо свободнее, дирекцию объединения не осаждали с такой настойчивостью со всех сторон, никто не требовал лично Могу. Но тогда они только начинали; люди не знали еще, кто такой Максим Мога, не привыкли решать тысячи вопросов именно с Могой и только с ним. А он, Томша, привыкший к тому, что драгушанский совхоз занимается исключительно виноградарством, был тоже занят здесь только этим, хотя Максим Мога неоднократно обращал его внимание, что область его деятельности в огромной степени расширилась, что он, Козьма Томша, уже не простой агроном, а заместитель генерального директора!

…Томша открыл окно, воздух в кабинете душил его. Свежий ветерок овеял прохладный лоб, и этого все-таки было мало. Только на виноградниках он чувствовал себя привольно. Оставаться более здесь просто не было сил. Велев Аделе отвечать на звонки, принимать посетителей, записывать, чтобы Мога знал, кто искал его, пока он отсутствовал, Козьма укатил, предупредив, что вернется только к вечеру.

Адела страшно огорчилась. Куда он все спешит? Рухнуло бы, что ли, небо, если бы он еще здесь побыл? Если бы по-настоящему ее любил, разве уносился бы прочь с такою прытью, словно на пожар? Чмокнул ее на бегу в щечку и исчез, словно призрак. Может быть, где-то его уже ждет эта Анна?

С тех пор, как эта женщина появилась в Пояне, Адела не знала покоя. Чувствовала и видела, что у Томши из-за Анны прямо-таки загорелись пятки. Но не упрекнула его ни разу ни в чем. Решила зато быть к нему еще внимательнее. Начала одеваться со вкусом, каждый день-два меняла наряды. Решилась даже начать красить губы, накладывать на щеки румяна. Когда же Томша пригласил ее на вечер к себе домой, Адела не стала колебаться. Но желанное чувство радости и покоя, чувство разделенной любви так и не поселилось в тот вечер в ее душе.

2

После обеда на второй день своего «директорства» Козьма Томша сделал остановку в отделении Анны Флоря. Следовало провести плановую проверку опрыскивания виноградников и хотелось, конечно, повидать также Анну. Но Анна не была одна. Анна беседовала как раз с Виктором Станчу, который держал в руках газету и выглядел огорченным и расстроенным. И Анна с несвойственным ей румянцем на щеках глядела на Станчу с сочувствием, словно хотела его утешить. Томша не мог, конечно, знать, что несколько минут тому назад Виктор Станчу сделал Анне признание в любви. Анна отвергла его – ласково, с большим тактом, и именно это отражалось еще на ее загорелом лице, в ее красивых глазах.

– У вас – политинформация? – с усмешкой спросил Томша, кивая на газету в руках Станчу.

Виктор посмотрел на него рассеянно, обалдело; затем ни слова не говоря отдал ему газету и сорвался с места, большими шагами удаляясь в сторону дороги, где виднелась его коричневая «Волга». И шум мотора затих вскоре в облаке пыли.

– Что случилось, почему Виктор Алексеевич сбежал? – в недоумении спросил Томша.

Анна Флоря, наклонившись, сорвала пожелтевший цветок, осмотрела его с одной стороны, с другой – чтобы погасить тревожный блеск в глазах.

– Спешил в «Сельхозтехнику», – ответила она. – Проездом остановился, чтобы оставить мне газету, которую вы как раз держите. В ней напечатана выдержка из выступления Максима Дмитриевича на пленуме. – Именно так Станчу объяснил вначале причину визита, и Анна теперь только повторяла его слова. В сущности лишь появление Томши и заставило Станчу унестись прочь.

– Очень интересно! – сказал Томша. «Очень интересно! – повторил он про себя. – За кем на самом деле ухаживает Станчу – за Анной или Могой?» Он быстро пробежал глазами газетные строчки, содержавшие существо выступления. – Дорогая Анна Илларионовна, – продолжал он с жаром, – как вам известно, лично я с самого начала говорил и говорю теперь, что Максим Дмитриевич всецело прав. Беру в пример себя: могу ли я, специалист головного совхоза, одновременно отвечать как за его виноградники, так и за насаждения объединения в целом? В таких случаях один из участков работы неизбежно должен страдать. Ситуация создается двусмысленная: вроде ты руководитель, и вроде не являешься им. Кто хочет – тот прислушивается к твоим указаниям, кто не хочет – притворяется глухим.

Как и на недавнем совещании, Анна с искренним дружелюбием смотрела на Томшу. Добрые слова о Максиме Моге ее всегда радовали; если же его порицали, она смело вставала на его сторону, не стесняясь его защищать. Странным образом складывались отношения между ними; Анна видела его симпатию к ней, отвечала ему тем же, привыкла к тому, что он всегда рядом, и чем лучше его узнавала, тем сильнее становились ее добрые чувства к нему. Анна понимала, что там, где строить надо основательно, очень важно иметь людей, на которых можно положиться всегда и во всем. Теперь, слушая Томшу, она была готова поверить, что молодой заместитель генерального директора – тоже один из таких людей.

– Не легкое дело взвалить на плечи такую ответственность, какая теперь лежит на Максиме Дмитриевиче, – заметила она. – Будем же достойно ему помогать.

Разговаривая, Анна не заметила, когда Томша взял ее под руку и они вместе направились к краме. Вблизи слышался гомон веселых голосов; какая-то женщина принялась кого-то укорять, что рано заниматься болтовней, что время обеда еще не наступило. Томше, однако, слышался только голос Анны, он раздумывал лишь о том, в какие слова облечь свои чувства, чтобы она его поняла. Пока же эти слова не шли, Томша продолжал разговор, который, как он заметил, вызывал у Анны живой интерес.

– Товарищ Мога обладает и опытом, и талантом руководителя. И у него есть еще мы с вами. Хотя, скажу по правде, лично я перед ним чувствую себя совсем учеником, иногда просто боюсь, что без Моги не буду в состоянии решить даже самого незначительного вопроса. Даже Станчу я не смог бы поставить рядом с нашим директором, при всем его стаже работы, при его опыте, его наградах.

Томша заметил вдруг, что отклонился от темы. Зачем ему вдруг-понадобился Станчу. Вместо того, чтобы раскрыть перед Анной душу, он докучает ей этим Станчу! И, что хуже, Анна, словно угадав его мысли, продолжила:

– У товарища Станчу дочка – просто красавица! Я видела ее на днях у нас. Она, кажется, медичка, на пятом курсе? – Освободившись от руки Томши, она посмотрела на него с лукавой улыбкой. И Томша ответил с какой-то досадой.

– Ничего не скажешь, хороша собой!

Он не мог понять, слышала ли когда-нибудь Анна о его прежних отношениях с Лией? Их любовь прошла легко и быстро, как весенний снегопад.

Шум голосов внезапно возрос, усилился, приближаясь к краме. Томша поспешил навстречу шедшим к ним рабочим, и Анна последовала за ним. Заметив их, группа женщин сразу остановилась. Одна из них, загорелая и рослая, в белой косынке, так и впилась черными глазами в Томшу, не отрывая несколько мгновений взора, словно хотела загипнотизировать; затем повернулась к Анне.

– Что же такое получается. Анна Илларионовна? – спросила она резким, ясным голосом, и эхо его разнеслось далеко по долине. – В Драгушанах виноград собирают валом, у нас – по качеству и по сортам, а платят на десять копеек ниже нормы!

– Где же справедливость? – крикнула другая работница постарше.

– Мы пойдем к Моге! – вмешалась третья.

Высокая женщина пронзила их строгим взглядом и снова посмотрела на Томшу – его присутствие мешало ей вести себя задиристо, сохранить боевое настроение, с которым она вышла с плантации.

– Мога ухал в Кишинев, – сказал Томша. – Что касается оплаты на уборке, она одинакова во всех совхозах. Я работал в Драгушанах и могу вас заверить, что уборка валом не производилась никогда и нигде.

– Вы, конечно, будете защищать Драгушаны, а как же иначе! – разразилась опять молодая, которой, казалось, Томша невесть почему не внушал никакого доверия. – А вот Акулина, дочка Тоадера Мереуцы с отделения Котоману, говорила нам, что повстречалась с кумою из Драгушан. И та будто похвалялась…

– Завтра выясню все и сообщу вам, – пообещала Анна. – А теперь – не теряйте более времени.

– Как тебя звать? – спросил Томша молодую женщину, которая, по всей видимости, и привела остальных.

– Иляной Крэицэмындрэ[8]8
  Игра слов. Крэицэ по-молдавски – королева, мындрэ – красавица, в другом значении – гордая.


[Закрыть], – отвечала та, будто на перекличке.

– Крэицэмындрэ! – повторил с улыбкой Томша, лаская ее взором. – Красотка, но и гордячка, – добавил он.

– И гордая, так и знай! – вздернула головку молодая работница. И удалилась, сопровождаемая подругами, словно эскортом. Анна тоже ушла вместе с ними.

3

Вскоре уехал и Томша. Побывал на остальных отделениях совхоза, проверил выполнение графика уборки, сколько было сдано заготовительным органам, сколько отправлено в Пояну на продажу. Затем вышел в поле, на массив, на котором поднимали зябь. Монотонное гудение тракторов разливалось под ярко-синим небом, над черной пашней тянулся легкий пар; земля опять была готова принять в свое лоно семена, дать им приют, пищу и силу, чтобы они проросли, чтобы растения поднялись над нею, чтобы колос наполнился новым зерном – будущим хлебом людей. Тысячами незримых нитей жизнь земли была связана с жизнью человека; Томша, казалось, чувствовал, как эти нити протягиваются сквозь его сердце, накрепко привязывая к земле. А тракторы, будто гигантские доисторические шмели, все двигались и гудели; время от времени на плужные лемехи падал шальной солнечный лучик, и на черном лике земли мелькали маленькие белые вспышки.

Создавалось впечатление, что работы шли сами собой, без чьего-либо вмешательства – директора, главного агронома, трактористов, рабочих. В «Пояне», казалось, родилась та великая гармония труда, которой не нужны уже ни директивы, ни приказы, и даже в нем, Козьме Томше, не было уже нужды, не было ему более смысла разъезжать, советовать, проверять. Но Козьме было известно, сколько энергии отдавал Максим Мога, сколько требовалось от него усилий от зари до ночи, и как, следуя примеру директора, не находили себе покоя остальные.

У овощеводов он задержался несколько дольше. Бригадир Павел Йоргован пригласил его взглянуть, как гниют помидоры на кустах. «Максим Дмитриевич, – сказал Йоргован, – обязал меня справиться теми рабочими руками, которые у нас есть; мне придали, правда, еще и комбайн, но машиной, как сами знаете, нельзя собирать помидоры всех сортов».

– Я поговорю с товарищами Флоря и Котоману; может быть, соберем команду и, пока напряженная пора на уборке винограда еще не наступила, эти люди будут вам помогать, – обещал Томша. – А после пойдете со своими людьми на виноград. Взаимная, значит, помощь. При соответствующей оплате.

– Будет сделано, Козьма Митрофанович! – Йоргован с радостью пожал ему руку.

Томша тоже испытывал удовлетворение. Он лучше чувствовал себя среди людей, чем в кабинете, где человека заедают бумаги и телефонные звонки.

В Пояну в дирекцию совхоза он возвратился примерно в семь часов. И почти в то же время с виноградников вернулась Анна Флоря. Зашла вначале в гостиницу, умылась, надела тонкую, слегка отливающую розовым шелковую блузку, коричневую юбку, причесалась, свободно откинув волосы на спину, погляделась в зеркало. С тех пор как она жила в Пояне, к ней вернулась свежесть лица, ее большие глаза с былой ясностью глядели на мир. Теперь Анна нарядилась, словно в гости, как на свиданье. Не терпелось узнать, что с Могой, когда он вернется. И она поспешила в дирекцию повидать Иона Пэтруца, главбуха, который всегда был в курсе всех новостей, будто в его распоряжении находилось целое информбюро.

– Как уже известно, прибытия Максима Дмитриевича на сегодняшний день не предвидится, – уточнил Пэтруц, – но мы его все-таки ожидаем. Есть даже товарищ из Кишинева, который желает его повидать. Он как раз сидит в кабинете у Томши. Не знаю уж, кто он такой, впервые вижу.

Анна оставила Пэтруца, решив заглянуть попозже. Но шалая мысль встала вдруг на ее пути: кем мог быть тот самый товарищ из Кишинева? Зачем ему Мога? Это не было обычным женским любопытством – непонятная тревога заставила ее постучаться в дверь, ведущую в кабинет генерального директора. Томша отозвался немедленно:

– Войдите!

Анна с живостью переступила порог. И застыла на месте. На стуле лицом к ней сидел Павел Фабиан! Увидев Анну, Фабиан вскочил на ноги; стул с грохотом свалился на пол.

Томша с удивлением воззрился на гостя: что с ним стряслось, почему он подпрыгнул, как ужаленный? Почему при этом зарделся, словно маков цвет? Да и Анна повела себя странно; утратила дар речи, глядит на приезжего как на залетного марсианина. Томша поднялся на ноги, собираясь вмешаться, представить Фабиана, с которым лишь несколько минут назад познакомился сам. Протянул даже руку в сторону гостя; но назвать его не успел, Анна его опередила.

– Здравствуй, – молвила она тихим голосом, пытаясь улыбнуться, и двинулась навстречу Павлу, протягивая ему руку. – Рада тебя видеть.

– Здравствуй, Анна Илларионовна, – с волнением отозвался Павел, почувствовав вдруг, как в горле его возникает комок. До того ему ни разу еще не приходилось обращаться к Анне таким образом – отчужденно, официально, будто оба находились в его кабинете, в прокуратуре республики, будто он встречал обычного посетителя. Анна Илларионовна!.. Кто угодно в целом свете мог обратиться к ней подобным образом, только не он! Между простым «Анна» и «Анной Илларионовной» – какая огромная дистанция! Что заставило его так по-детски смутиться перед Томшей!

А Анна, еще улыбаясь и видя, какое любопытство проснулось в Козьме, пояснила:

– С товарищем Фабианом мы знакомы давно. Еще с тех пор, когда он работал прокурором в Мирчештском районе. Они с Максимом Дмитриевичем – добрые друзья.

«Ладно уж, ладно! Если же вы так давно знакомы, если к тому же еще друзья, почему же вы оба окаменели, едва друг друга завидели?» – в недоумении спросил Томша про себя, но никому никогда не было дано удовлетворить его любознательность.

Анна медленно опустилась на стул у окна, свет падал в сторону Фабиана, его лицо было ей хорошо видно. Отсюда сквозь стекла виднелась также улица – та сторона, на которой обычно появлялся Максим Мога. Мужчины тоже сели – Томша у одного конца массивного письменного стола, Фабиан – у противоположного, словно оба готовились к спору или даже к стычке. «А Павел тоже стареет», – подумала Анна, открыто разглядывая Фабиана. Странно, как просто, на первый взгляд, состоялась их встреча: «Анна Илларионовна… Товарищ Фабиан…» Знакомые, и только! Но как забилось ее сердце, когда Фабиан обратился к ней таким образом! Каким чужим показался голос! Если бы она не видела его перед собой во плоти, Анне, наверно, не пришло бы в голову, что это говорит он.

Но, может, так оно – к лучшему?

– Максим Дмитриевич позвонил на днях и сказал, что едет на пленум и хочет меня повидать. – Павел обращался то к Анне, то к Томше, но взгляд его все чаще останавливался на ней, словно просил о чем-то, чего она была не в силах понять. – Однако я получил вдруг срочное задание, пришлось уехать. Старался поскорее справиться с делами, чтобы заглянуть сюда, – теперь Фабиан обращался только к Анне, – повидать друзей. Как чувствует себя Максим Дмитриевич? Давненько его не видал.

– Как себя чувствует? Как всегда, по горло занят, – ответила Анна и бросила быстрый взгляд в окно: может быть, Максим действительно появится, и встреча с Фабианом потечет по более легкому руслу. Если же Мога не приедет, а Фабиан решит остаться и ждать его, ей придется о нем позаботиться. Она смотрела в его глаза – зеленые глаза, когда-то так нравившиеся ей. Искала в нем прежнего Павла, тогдашнего, и вроде бы находила, и вроде он все-таки был другим. Теперь он выглядел растерянным, теперь в нем ничего не оставалось от целеустремленного прокурора Фабиана, каким она знала его в те времена, когда уверовала в его мужество и стойкость, когда ожидала, что он возьмет ее за руку и поведет за собой по жизни. Не для того ли приехал он теперь? Анна сразу отогнала эту мысль: она ведь уже решила, что возврата к прошлому не может быть никогда. Но прогнать воспоминания молодости оказалось не так уж просто.

– Недавно довелось побывать в Стэнкуце, – сказала Анна, отзываясь на собственные мысли, – встретилась с Лянкой и семейством… Живут счастливо, ждут ребенка.

– Знаю, я тоже к ним заезжал, – сообщил Павел, немного оживившись.

– И Валя мне об этом говорила, – молвила Анна.

– А Михаил жалуется – голова пухнет от забот, – сказал Фабиан. – Кроме всего, он еще умудрился затеять конфликт с райкомом.

– Михаил всегда в конфликте с целым светом, – улыбнулась Анна. – Валя говорила еще, что ты получил повышение.

– Это так, – коротко отозвался Фабиан. Помолчав, Павел бросил взгляд в окно; может быть, в эти минуты он тоже нуждался в присутствии Моги. Затем продолжал: – Однажды я встретил Лянку огорченным из-за твоего отъезда. Утверждал, что потерял лучшего специалиста из всех, какие только есть в республике.

Анна покраснела. Если бы можно было рассказать Фабиану, что заставило ее уехать тогда! Но к чему, зачем растравлять старую рану?

– В тот раз проявила слабость я… – Она старалась казаться спокойной. – Нет, не тем, что уехала, гораздо раньше, когда устраивалась на работу в Стэнкуцу. Михаил тебе не объяснял?

– Очень мало.

4

«Постой, эти двое либо знают друг друга с тех пор, как мир стоит, либо я уже ничего не понимаю; когда же разговаривают, сразу видно, что встречаются раз в семь лет. Михаил сказал… Валя сказала… Но вы, черт вас побери, неужто нечего вам сказать друг другу своими словами, чтобы шло от ваших сердец, не по чужим речам!» Томша считал себя человеком догадливым, однако теперь никак не мог разобраться в странных отношениях между Анной и Фабианом. Действительно, слушая обоих со стороны, другого впечатления возникнуть и не могло: неожиданно друг для друга встретились двое старых знакомых, давно друг друга не видевших, и вот оказалось, что сказать им друг другу нечего. А чтобы не молчать, оба начинали вспоминать, что говорили им третьи лица. «Может быть, мое присутствие их стесняет? С какой стати я тут сижу, все равно они обо мне давно забыли».

Томша пробормотал что-то под нос и направился к двери. Спиной ощутил взгляд Анны; может быть, уходить не следовало? Если она позовет обратно… Но ни слова не раздалось, ни звука. Из двоих – Фабиана и его – лишним оказался он. Томша с шумом затворил за собой дверь. Анна вздрогнула, словно чего-то испугавшись.

И тут в кабинете воцарилась тягостная тишина. Вместе с уходом Томши к обоим вернулось прежнее смущение. Теперь они действительно не знали, что сказать друг другу. Оба ждали: сейчас появится третий и поможет им обрести снова речь. Никто, однако, не спешил на выручку. Тогда, словно убедившись в тщетности ожидания, они одновременно повернулись друг к другу, и молчание нарушил первым Фабиан. Ему хотелось спросить, живет ли еще в ее сердце былое чувство. Ведь он приехал сюда, в сущности, из-за нее. Но Анна казалась рассеянной, отстраненной, и это заставило Фабиана заколебаться.

– Как же ты себя здесь чувствуешь? – спросил он, отложив прочие давно уже накопившиеся вопросы.

На ее губах, румяных и по-прежнему свежих, появилась тень улыбки. Словно призыв. И Павла охватило болезненное желание впиться в них поцелуем. Он стиснул пальцами край стола, чтобы овладеть собой.

– Начинаю привыкать, – с легким трепетом в голосе ответила Анна. – Прости меня, Павел, мне некуда тебя пригласить, живу пока в маленькой комнатке, в гостинице. – Позвать его к себе, конечно, она не могла; но Анна была все-таки здесь хозяйкой, а Павел – гостем, к тому же не совсем обычным. Его приезд взволновал ее, взворошил воспоминания, и не было уже сил держаться с ним официально и отчужденно. И она с заботой спросила: – Давно ты из дому?

– С рассвета.

– А я кормлю тебя разговорами! Ведь ты еще не обедал, конечно, спешил к нам! Разве я тебя не знаю! Пойдем! – она с живостью поднялась на ноги. Что-то неожиданно переменилось в Анне, словно ей доверили вдруг право проявить о Фабиане заботу, покомандовать им, повести его, куда она считала нужным. Подойдя, она взяла его за локоть и решительно повторила:

– Пойдем-ка в ресторан. Я тоже еще сегодня не обедала. Пока будем есть, может появиться и Мога.

– Пойдем, если ты так считаешь, – вздохнул Павел. При всей внезапной фамильярности Анны, при всех переменах в ней Фабиан чувствовал, что он не получит ответа на свои безмолвные вопросы. И все-таки обрадовался. Оживившись, взглянул на нее уже с нежностью: – Пойдем!

Анна впервые появлялась с Фабианом на людях; в молодости им не приходилось ходить куда-нибудь вместе. Павел бывал у нее в Албинице, иногда они встречались в доме Лянки в Стэнкуце, и этого было им довольно. Оба чувствовали себя вполне счастливыми: была любовь, что могло потребоваться еще? Ресторан находился в самом центре Пояны. Было то время дня, когда служащие, выходя из учреждений и контор, заполняли тротуары главной улицы, и на них становилось тесно. И Анне с Павлом пришлось держаться совсем близко рядом, касаясь друг друга. И потому, что она оказалась с ним в совсем новых, необычных для них обстоятельствах, и по той причине еще, что с нею все время здоровалось множество знакомых, Анну охватило смущение, и она оперлась на руку Павла. Но тут же отняла свою.

По пути в ресторан разговор шел о том, о сем. Анна сообщила ему, что Мога встревожен появлением отца Матея. «Успокой его, прошу тебя, как юрист, – сказала она, – никакой опасности ведь ему не грозит… Судя по всему, Матей очень любит Могу, просто его обожает».

Они заняли столик у окна. Двое неизвестных мужчин из-за соседнего столика то и дело бросали в их сторону любопытные взгляды, но Анна не обращала на них внимания. Заговорив о Максиме и Матее, она справилась с собственной робостью. Словно Мога внезапно присоединился к ним, сел рядом с нею, и она не боялась уже никого и ничего.

– Странные вы оба люди, ты с Максимом, – сказала Анна тихим голосом, и вдруг примолкла: она в первый раз назвала Могу по имени. Но тут же пожала плечами – что с того? – и продолжала еще тише: – Не женитесь ни ты, ни он… Во имя чего эти жертвы? Сколько вы еще будете маяться в одиночестве?

Павел улыбнулся:

– Вокруг нас много других людей, которые любят друг друга, страдают, приносят себя друг за друга в жертву. Иначе не существовала бы сама жизнь. Чем виновен, скажем, Мога, если до сих пор не может забыть свою Нэстицу. Но кто еще, скажи, был так счастлив в своей прекрасной юности, как он? Лично я вполне могу его понять. И одобрить. Жизнь пишет свои законы для всех, но судьба у каждого своя. Ты права, трудно приходится, если тебя прижмет одиночество. Но у Моги есть утешение. Тогда как у меня…

Павел через стол наклонился к Анне, ища ее взгляд, и ее охватил трепет: что могла она ему сказать? Тогда, в ту давно минувшую осень, в ту зиму, которая за ней последовала, в его словах нуждалась Анна, его речи принимала сердцем Анна, как самый бесценный дар, как благословение. Но не было в них той твердости и воли, которая соединяет сердца единой судьбой.

– Павел, Павел!..

Анна сказала это едва слышно. И в голосе ее звучало такое страдание, такая боль, будто в жалобном крике побежденного, утратившего все, что было для него на свете дорого, кого никто и ничто не может уже спасти. Павел понял это сердцем, всей силой своей любви и хотел возразить. Но Анна накрыла жесткой ладошкой его мягкую руку и попыталась улыбнуться.

– Я рада, что повидала тебя. Давно не знала, где ты и как поживаешь. Теперь прошу: не будем ни о чем говорить. Помолчим немного. Хорошо? – Ее ладонь полежала еще у Павла на руке. Отнимать ее не хотелось, и Павел не торопил, чувствуя, что это ему от Анны – последняя ласка.

Оба молчали, глаза Анны были влажны. Сколько чувств сменило друг друга в ее душе с первой минуты этой встречи, сколько мыслей пронеслось в уме! Были мгновения, когда память об их несбывшейся любви властно требовала проявить холодность, отстраниться; когда ее охватывало сожаление, желание хоть как-то объясниться, может быть, нащупать самой тропинку, по которой они могли бы пойти дальше вдвоем. И вот они ее наконец нашли – и оба умолкли.

И оба казались обессиленными, словно прошли долгий, тяжкий путь. А теперь могли отдохнуть.

Анна спрятала лицо в ладони, прикрыв глаза. Но одна слеза сумела, однако, просочиться из-под них, скользнула на щеку и там застыла.

Будто точка, поставленная на всем, что было до той поры.

5

Максим с порога увидел их сидящими друг против друга за столиком и вначале не мог понять, что делает Анна – плачет или скрывает за ладонями смех. И Павел Фабиан, глядевший на нее в растерянности… На столе перед ними – неоткупоренная, словно забытая кем-то бутылка минеральной воды. На тарелках – остывшая еда. Чем завершилась встреча двух страдальцев, за столь долгое время не сумевших добраться до спасительного берега? Максим направился к ним, всем своим видом выказывая наилучшее расположение духа.