Текст книги "Возвращение к любви"
Автор книги: Георге Георгиу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 44 страниц)
Томша поспешил ретироваться. И как раз в ту минуту на пороге появилась Адела. Он отступил в сторону, пропуская девушку, и чуть задержался у двери. Что-то новое было в ней, может, грусть, появившаяся в глазах. «Мы не встречались вечером», – вспомнилось Томше. Белая сорочка из бумазеи с черно-красной вышивкой придавала Аделе вид девчонки.
– Товарищ Кэлиману просил позвонить.
– Спасибо.
Максим Мога взял трубку, набрал номер. Адела вышла, сопровождаемая Томшей.
– Если у вас есть время, заезжайте ко мне, – прозвучал в микрофоне голос секретаря райкома.
– Чем интересуется сегодня райком?
– Научной конференцией, – отвечал Кэлиману. – Подготовкой к Пленуму ЦК. Проблемой животноводческих ферм. Плюс – персональное дело, о котором по телефону не могу.
– Через десять минут я у вас, – Мога положил трубку и вышел из кабинета. В приемной, опершись об оконный косяк, Томша болтал с Аделой. Завидев Могу, он замолчал. – Я отлучусь на два дня. Все остается на тебя.
– Хорошо, Максим Дмитриевич, ни о чем не беспокойтесь, – заверил Томша. И, едва за генеральным директором закрылась дверь, любовно склонился над Аделой:
– Что ты делаешь вечером? Буду рад, если заскочишь ко мне. У меня новые пластинки. Придешь?
К его удивлению, Адела сразу приняла приглашение. Он знал, что девушка готова пойти с ним куда угодно – в кино, на концерты, на виноградник, просто погулять по улице. Она принимала его даже у себя, но его комнатки всячески избегала. Только Адела знала, сколько пережила волнений, пока решилась на такое. Но этим она надеялась закрыть для Томши дорожки, которые вели к Анне.
4
Когда Максим Мога зашел к первому секретарю, тот сидел один перед шахматной доской с расставленными фигурами. Весь район давно знал, что первый секретарь был первоклассным шахматистом; в молодости он участвовал в различных соревнованиях и занимал призовые места. Раз в год, когда в Пояне проводились школьные состязания, Кэлиману участвовал в них наравне с учащимися. Вначале ребята, оробевшие от присутствия секретаря райкома, старались проигрывать, чтобы ненароком его не рассердить. Кэлиману, однако, довольно скоро раскусил эту тактику и лишь тогда пришел в ярость. «Вы навязываете мне нечестные выигрыши. А спорт – это прежде всего честность, мужество, товарищество, воля. Выходит, вы лишаете меня права участвовать в соревновании!» – Сказал он игрокам на следующих матчах и покинул зал.
С тех пор, когда его приглашали на районный чемпионат или другие состязания, никто уже не думал о том, что за столиком перед ним сидит первый секретарь райкома партии. Выигрывал он или проигрывал, каждая партия с ним была интересной и для самих партнеров, и для многих любителей, следивших за борьбой.
– Если бы вы играли, мы сделали бы с вами партию, – сказал он Моге. – Когда мне удается решить шахматную задачу посложнее, я всегда чувствую себя по-настоящему отдохнувшим. Посмотрите на эти фигуры! Я вырезал их сам из липового дерева. Если играть постоянно одними и теми же фигурами, мне кажется, стандартизируется самый стиль игры. Подобное, боюсь, случается и в нашей с вами работе.
– Хорошо, что хоть время на это есть, – улыбнулся Мога.
– Я мастерил их полгода, – сообщил Кэлиману. – Работал больше по ночам. Другого свободного времени, как знаете, нам с вами не найти. Поскольку же в шахматы вы не играете, займемся другими делами.
И Кэлиману поставил Могу в известность о том, что получено добро Кишинева на научную конференцию. Приедет товарищ из сельхозотдела ЦК, двое ученых из НПО «Виерул», представитель республиканского объединения, по фамилии Спеяну. Услышав имя представителя, Максим усмехнулся, так что заинтересованный Кэлиману захотел узнать, по какой причине товарищ Мога так таинственно улыбается. И пришлось рассказать историю молодого агронома Спеяну.
– А не было ли его увольнение рискованным? – усомнился Кэлиману. – Человек мог ведь пропасть, заблудившись на жизненном пути.
– Разве вы, играя в шахматы, не решаетесь порой на рискованные ходы? – с прежней улыбкой отвечал Мога. – Я почувствовал тогда, что надо его бросить в воду – именно для того, чтобы не утонул. Только тогда он вступит с жизнью в настоящую борьбу.
– Это тоже, в конце концов, хороший способ воспитания молодых кадров, – улыбнулся в свою очередь секретарь райкома. И вернулся к разговору:
– Вот о чем хочу попросить: подготовьте подробный материал о самых животрепещущих проблемах объединения, на которые мы сами не можем еще найти ответа. Положение должно быть абсолютно достоверным; нам не от кого скрывать наши трудности и даже ошибки, которые допускаем. В начале ноября материалы должны быть посланы приглашенным товарищам. А конференцию проведем в декабре.
Уточнили еще некоторые подробности, после чего Кэлиману перешел к «неофициальному» вопросу.
– Еще не отменил поездку в Стэнкуцу?
Максим Мога поднял брови:
– Я нужен здесь?
– Да. В воскресенье вечером, – уточнил Кэлиману. – Приглашаю к себе. Вношу ясность: это – мой день, тот, в который я появился на свет. Только хочу предупредить: подарков я не дарю и не принимаю. Для меня присутствие приглашенного – лучший из подарков.
– Хорошо, Александр Степанович. Знаете ли, начинаю думать, что во многих отношениях мы будем друг для друга понимать.
– Спасибо за откровенность. Характеры у нас, однако, разные, так что различные отклонения от этой линии нельзя исключить.
– Отклонения? – безмятежно спросил Мога. – Как же без них в отношениях между людьми? Даже если это старые друзья. – Он вспомнил о подношении Станчу; теперь он был рад, что Кэлиману не пришлось присутствовать при этой сцене, которая по прошествии времени выглядела еще более неприятной, особенно – для Станчу. – Можем ли мы во всех случаях сохранять всю меру самообладания, которой наделила нас природа? Ведь мы – живые люди, каждый из нас целый мир, по-своему неповторимый. Только позавчера на совещании в Селиште Элеонора Фуртунэ подняла вопрос о животноводческих фермах. И как на это отозвались три разных человека?
– Вспоминаю, – улыбнулся Кэлиману. – Товарищ Мога сразу встал на сторону симпатичной директрисы из Боурен. Почему бы нет? А Станчу категорически воспротивился ей.
– А первый секретарь, – в том же тоне продолжил Мога, – повел себя более чем дипломатично, решив, что его вмешательство будет пока преждевременным. Хотя по выражению его лица было ясно, что симпатичная директриса не встретила у него одобрения.
– Ну что ж, придется отклониться от темы и сказать, что, по моим наблюдениям, Элеонора Фуртунэ определенно питает к вам симпатию! – благожелательно улыбнулся Кэлиману. – И расхрабрилась она так потому, что в лице Моги увидела опору, единомышленника. Так вот, по той проблеме, которую затронула Элеонора Аркадьевна, могу быть с вами откровенным – фермы придется ликвидировать!
Максим Мога встал, широкими шагами прошелся по мягкому ковру, и это помогло ему полностью сохранить хладнокровие.
– Я сторонник гармоничного развития сельского хозяйства, – сказал он сдержанно. – Чтобы все в нем звучало согласно, как в хорошем симфоническом оркестре!
Беседа по-прежнему шла в спокойном тоне, слова текли легко, не требуя чрезмерного сосредоточения мыслей, не вызывая особых эмоций. Ничто, казалось, не предвещало малейшего изменения в атмосфере, тем более бури. Но буря зрела уже в душе обоих. И была готова разразиться, когда ее меньше всего ожидали.
– Элеонора Аркадьевна говорила со мной о фермах еще когда я лежал в больнице, – продолжал Мога. – Как я должен был поступить? Вступить с ней в спор, убедить, что возражать нельзя, даже если она права? – Перед ним на мгновение возникла Элеонора, какой предстала ему в больничной палате, волнующе прекрасная, и он улыбнулся этому приятному воспоминанию.
Может быть, Кэлиману неверно истолковал эту невинную улыбку. И потому произнес сурово с помрачневшим взором:
– Почему же нет! Вам хотелось бы, наверно, чтобы самые сложные проблемы решались первым секретарем и никем другим! Чтобы он один отвечал за все и за всех!
Мога вздрогнул, не понимая причины этой неожиданной перемены в настроении Кэлиману; может быть, и не смог бы ее понять. Хуже того, не смог удержаться и от вспышки. Стало быть, он, Мога, избегает ответственности? Он поднялся на ноги и застыл возле стула, на котором только что восседал. Возмущение в нем продолжало нарастать.
– Из этого вытекает, что руководители хозяйств, предприятий, простые рабочие не должны раздумывать о тех проблемах, которые перед всеми нами ставит жизнь? Что мы должны держать их в узде, дабы у них, не приведи господь, не появилось собственного мнения? Чтобы они не проявили в чем-нибудь собственной инициативы? – Мога задавал вопрос за вопросом с искренним недоумением, с болью в голосе, не ожидая ответа, и завершил с сарказмом: – Другими словами, не позволять людям брать ответственность за доверенное им дело, рискуя даже тем, что будущность за это недомыслие нас накажет. Кто же будет тогда отвечать? Вам лично – не хочется, всем прочим – не дозволено. Не могу согласиться с вами, Александр Степанович! До свидания!
Он оставил Кэлиману в полной растерянности и недоумении. В приемной Мога увидел Георге Карагеорге, со смехом говорившего что-то секретарше. Мога не разобрал его слов, поздоровался с ним на ходу и ушел.
В тот вечер Адела впервые увидела Максима Дмитриевича почерневшим от возмущения, с тем прищуром в глазах, за которым прячут страдание. Он прошел мимо, будто и не заметил ее; но в дверях, тяжело обернувшись, спросил:
– Никто меня не спрашивал?
Девушка вздрогнула, покраснела. Адела испугалась, увидев его в таком расстройстве, и не посмела с ним заговорить. Могу, оказывается, спрашивали Станчу, Сэрэяну, Анна Флоря, директор школы, начальник милиции и неизвестный сердитый товарищ из республиканского объединения – его имя она записала в блокноте. И Элеонора Фуртунэ. Сама не зная почему, Адела начала свой доклад именно с ее звонка.
Мога не дослушал до конца, торопливо вошел в кабинет и проследовал прямо к телефону. Хоть одна добрая весть! Телефонистка со станции попросила его подождать несколько минут, но он не смог сдержать нетерпения и поспешно вышел из кабинета.
Адела сжалась у комок за письменным столом, не понимая, какой злой дух поселился вдруг в их генеральном директоре.
Мога сел в машину и помчался на полной скорости к Боуренам. Вскоре Пояна осталась далеко позади вместе с Александром Кэлиману, с теми необдуманными словами, которые болезненно взволновали его. Зачем звонила Элеонора? Не задели ли также ее каким-нибудь словом, из тех, что могут убить наповал почище дубины? Чем тверже человек при сложных жизненных обстоятельствах, тем слабее он в обычных, личных делах, особенно если его застигают врасплох.
Элеонора была дома. Она лежала в постели, обмотав шею теплым шарфом. Несколько мгновений глядела на него в растерянности, будто в комнату вошел чужой.
– Что случилось? – Максим остановился у кровати и с тревогой взглянул на ее побледневшее лицо. – Ты вызвала врача?
Элеонора хотела встать, но Максим ей помешал.
– Откуда взяться в Боуренах врачу? – спросила она с робкой улыбкой. – Это тебе не в Стэнкуце, где есть и опытные доктора, и современная больница. У нас один только фельдшер.
Максим успел многое рассказать ей о Стэнкуце и ее жителях. И еще вчера в разговоре по телефону сообщил ей, что собирается навестить родное село. Мало-помалу это село становилось близким и для нее; и это помогало ей все лучше понимать Максима со всем, чем он жил.
– Не подходи слишком близко, – предостерегла она его, – можешь заразиться. Я подхватила ангину.
– В такую жару?
– Вот именно. Попила родниковой воды. И струсила вдруг, испугалась, что помру и не успею тебя повидать. Глупости, конечно. Не сердись.
– Уж этим сегодня я сыт по горло, – улыбнулся вдруг Мога, столкновение с Кэлиману сразу отступило для него на второй план. Прочитав в глазах Элеоноры немой вопрос, он пожал плечами и коротко пояснил: – Поругался с первым секретарем. Расскажу об этом в другой раз, когда будешь здоровой. А до тех пор побуду с тобой.
– Ты собирался в Стэнкуцу.
– Стэнкуца подождет.
– Не думаю, что до этого дойдет. Не станешь же ты попусту затевать такую поездку. – В ее глазах светилась любовь. – С тоской шутки плохи, знаю по себе. А обо мне не беспокойся, теперь уже не умру.
Максим наклонился, поцеловал ее в глаза, щеки, его тяжелая ладонь скользнула по горячему лбу, по черным блестящим волосам и опустилась на подушку, тяжело о нее опершись.
– Поезжай, хорошо? После этой встречи я уже поправлюсь очень скоро. И к твоему возвращению буду совсем здорова! – тихо засмеялась Элеонора. – Знаешь что? – заговорила она о другом. – Вчера под вечер на строительстве винзавода пропала цистерна. Никто ничего не знает, ничего не видел, а цистерна исчезла, словно растаяла и испарилась от зноя. А Илья Прока возлагает ответственность на нас, винзавод-то на нашей территории.
– В милицию сообщили?
– Не успели. Хотела поехать в Пояну, да захворала. Как нарочно.
– Вот видишь? – сказал он словно с упреком. – Как могу я куда-нибудь уехать, если у тебя столько осложнений? Я должен быть рядом с тобой.
И снова хозяйка дома улыбнулась, положив горячую ладошку на его могучую руку.
– Поезжай! С этим уж справлюсь сама. Вот с этим, – она прижала руку к сердцу, – не знаю, как быть.
Оба умолкли, словно хотели услышать еще кого-то, кто ответил бы за них. За окном сгустилась темная ночь, подобная той, которую он проспал на кордоне у Штефана Войнику. Проснувшись и посмотрев в окно, он увидел тогда две желтые звезды. И вспомнил об аистах, круживших над Пояной в поисках гнездовья.
– Давай поделим наши беды пополам, – молвил наконец он, глядя ей прямо в глаза: что она на это скажет?
Элеонора села на постели, опустила ноги на пол. Цветастый длинный халат покрывал их почти до лодыжек. Набросила на колени и плед.
– Я не имею на это права, Максим, – сказала она, и голос ее дрогнул. – Не имела его и раньше, но полюбила тебя с первого дня и не смогла совладать со своим чувством. Что мы можем сделать? Ничего! Ты скажешь, знаю, что можем пожениться.
– Скажу! – твердо прозвучал голос Моги.
Элеонора взяла его тяжелую руку и положила на свои колени. Охваченная сомнениями, без слов покачала головой. И он с ужасом понял вдруг, что, какие бы ни говорил слова, они ни к чему не приведут. Что-то в Элеоноре изменилось; внутренняя сила, дремавшая прежде в глубине ее души, проснулась вдруг, возобладав над чувствами, властно диктуя ей ее поступки.
– Ты должен ехать, Максим, – молвила она тихо, пытаясь улыбнуться. – То, что я избегала тебя, не было ни игрой, ни капризом. Поверь. Если бы ты не приехал сегодня, завтра я пришла бы сама к тебе – попросить оставить меня. Не знаю, насколько. Но мы не должны встречаться.
Ее слова звучали как приговор, не подлежащий обжалованию. Максим упорствовал, пытаясь найти этому хоть какое-нибудь объяснение, какой-либо смысл; но разум понять не мог, а сердце понимать не хотело. Мога тяжело выпрямился – истинный айсберг. Холодный взгляд, окаменевшие черты, повисшие вдоль туловища руки.
Значит, всепроникающий свет, озаривший их души, уже погас? На улице у машины, держась уже за дверцу, он постоял, вперив взор в освещенное окно, за которым колебалась тень Элеоноры. Максим ждал еще, может быть, она позовет, попросит вернуться и скажет, что все было минутой затмения – с кем такое не приключается?! И вот затмение прошло.
Но мрак внезапно сгустился – свет в окнах погас. Элеонора захотела еще раз на него взглянуть перед разлукой. Максим понял это по-другому: отныне ему не придется уже переступить ее порог.
Дорога неторопливо бежала к Пояне. В небе – к дождю – метались стаи черных туч, высвечиваемые мощными фарами из мрака на самом горизонте. Но еще мучительнее металось сердце Максима. Он вел машину, словно автопилот, запрограммированный на известное направление. Какая злая ворожея нагадала ему прожить жизнь без любви? Грехи какого предка было суждено искупить, прожив век одиноким в огромном мире? И вспомнились слова из старой песни: «Тяжко душеньке от скуки, да любви лютее муки…»
Глава десятая1
В шесть утра старый динамик разбудил хозяина свежим, звенящим бодростью голосом. Динамику было мало дела до того, что хозяин задремал лишь к утру, что сон его, тревожимый перенесенным потрясением, то и дело прерывался. И Мога встал. На дворе был уже настоящий день, солнце поднималось над горизонтом, и первые лучи его, розовея, скользнули по пасмурному лицу Максима, словно пытались его приободрить: погляди, человече, вокруг, жизнь по-прежнему хороша! И в этом чистом свете горечь всего, что довелось пережить в Боуренах, воскресла в нем опять. Поэтому едва Ионикэ Бырсан позвонил в дверь, Мога поспешил на улицу. Если вчера он еще колебался, ехать ли в Стэнкуцу, теперь хотелось добраться до нее поскорее. Родное гнездо могло вернуть ему душевные силы, которые теперь были так нужны.
Прежде чем направиться к Стэнкуце, однако, следовало еще заскочить в Драгушаны, чтобы забрать Станчу, заехать за Анной Флоря, а потом – счастливого пути! Ибо что есть в этой жизни человек, если не вечный путник, от рождения и до кончины? По утренней прохладе не только мысли, машина тоже бежит быстрее, и, пока Мога опять вспомнил вчерашнюю встречу с Элеонорой, он оказался перед бело-розовыми воротами Станчу.
Мария, жена Виктора, как раз подметала двор. Увидев машину, заторопилась к ней с метлой в руке. Но узнала Могу и в растерянности остановилась в одном лишь шаге от ворот.
– С добрым утром, – приветствовал ее Мога. – Виктор уже готов?
Мария прислонила метлу к забору и вышла на улицу.
– Виктор уехал до зари. Взял нашу «Волгу» и только его и видели. Не сказал даже куда.
Голова Марии была непокрыта, среди черных волос заблудилось несколько белых нитей. Карие глаза вопросительно глядели на Могу.
– Вы собирались куда-то вместе?
– В Стэнкуцу. Я пригласил его побывать там со мной.
– Может, туда он и подался? С некоторых пор все где-то ездит, не говорит мне где. И сердится беспрестанно, все на него не угодишь.
– Жаль, что не дождался меня, – сказал Максим Мога. Она был в недоумении: что могло приключиться со Станчу? Почему не сообщил ему даже, куда собирается?
Еще один покинул, значит, его. Вчера – Кэлиману, поздним вечером – Элеонора. Теперь – и Виктор. Максим с огорчением двинулся дальше, оставив Марию с ее сомнениями.
2
Куда еще до света сорвался ее муж? Мария кончила мести, вымыла руки и пошла закрывать окна, открытые для проветривания. Так делала она каждое утро, заботясь о том, чтобы воздух в доме всегда был свежим, чтобы обстановка в нем не портилась. В каса маре она задержалась довольно долго. Каждый раз, когда на душе было неспокойно, когда она оставалась, как теперь, одна-одинешенька – дети – на учебе, муж – неведомо где, Мария приходила в эту комнату. Здесь она опять обретала – от молодости, от жизни, счастливо прожитой рядом с Виктором, – то тепло, которого теперь так не хватало ее душе.
Не появись сегодня Мога, она занялась бы домашними делами, и отъезд Виктора не заставил бы ее так призадуматься. Было у него такое обыкновение – исчезать, когда он чем-то огорчен, взволнован или переутомился; но к вечеру всегда возвращался – пришедший в себя, успокоившийся. С тех пор, однако, как в объединении появился Максим Мога, Виктор постоянно жил на нервах. Так было и вчера, из Пояны он вернулся подавленный; Мария пыталась узнать, не стряслось ли с ним каких неприятностей, но он ее словно и не слышал. Какой злой ветер подул опять между ним и Могой? Казалось, двое таких старых друзей, как они, будут понимать друг друга с полуслова, помогать друг другу, ибо труд у них нелегок и ответственность велика.
С более поздней фотографии на передней стене Виктор смотрел на нее, казалось, с упреком: «К чему тебе наши мужские дела?» Рядом, на цветном снимке, улыбалась красивая девушка – стройная, со смеющимися черными глазами под бровями цвета воронова крыла, с щеками как персиковый цвет. Лия! Лия-чокырлия, их веселый жаворонок! Она и впрямь была словно жаворонок, с немолчной песней на устах, с легкой походкой – едва касалась земли. Одетая всегда модно, порой даже немного экстравагантно, особенно для села, она вызывала у молодых драгушанок зависть, но и желание хоть немного на нее походить. Лия должна была приехать на каникулы, как потребовала стосковавшаяся по ней Мария; с Лией дом возвращался к жизни, казалось, смеяться начинали окна, и мебель в комнатах, и двор, и сад. Даже Виктор старался пораньше возвращаться домой; он любил беседовать с дочерью, оба они так и загорались, едва касались обычной для них темы: «а вот нынешняя молодежь…» Иногда отец забирал с собой дочь, и целые полдня оба странствовали по владениям совхоза. Иногда спускались к югу, до самых дунайских гирл, останавливались на день у моря.
Правда, сын сердцу Виктора был ближе. Когда Илья приезжал на каникулы, отец не отпускал его уже от себя. Хотел приобщить его к жизни земли, научить понимать ее законы, с любовью им следовать. Чаяния Марии, однако, были более практичными: она надеялась, что после окончания института сын вернется в село, будет работать в совхозе, заведет здесь семью, поселится в отчем доме. Марии не хотелось оставаться на старости лет одной среди этих старинных кувшинов и ковров, горок подушек и ковров, тоже старых. Может быть, Лия найдет себе мужа в самом Кишиневе, останется там работать, а она, Мария, будет время от времени приезжать к ней в гости. В городе ей нравится; город освобождает ее от странного оцепенения, охватывающего мало-помалу ее мысли, чувства. «Я просто старею, в этом все дело! – сказала себе Мария. – Виктор прав, я стала затворницей».
Но разве в этом виновата она? Каждый день с утра до вечера одна в своей клетке, в хлопотах по хозяйству и в нескончаемом хороводе своих мыслей. Напрасно набросился на нее Виктор; она хорошо знала, как нелегко было бы изменить устоявшийся образ жизни. Тысячами и тысячами невидимых разнообразнейших нитей Мария была связана с домом, да так, что и сама не могла бы уже сказать, что приковывает ее к нему сильнее. А годы шли, и с их течением эти нити все крепче оплетали ее.
Только смерть могла бы однажды их оборвать.
3
Белая «Волга» с квадратиками по борту остановилась на улице, обдав расписанный розами дом кудлатыми вихрями пыли. Мария услышала шум мотора и поспешила наружу: это должен был быть Виктор. Он тотчас попросит есть, и если его, проголодавшегося, сейчас же не накормить, будет метать громы и молнии. Но, отворив калитку, окаменела и прижала руку к горлу, чтобы удержать крик возмущения: с переднего сидения машины соскальзывала Лия. Вначале появились ноги, обнаженные выше колен, потом голова с высоко уложенной прической, затем плечи, тоже оголенные, наконец – наполовину обнаженная грудь.
– Лия! – воскликнула Мария и наклонилась в яростном порыве вперед. Ее родная дочь, самое дорогое на свете существо шатается по дорогам почти голая, вместе с какими-то шалопаями!
– Я, мама! – весело прочирикала Лия и хотела еще что-то сказать, но очутилась в объятиях матери, у ее груди, словно мать хотела защитить ее от дурного глаза. Однако, заметив, что на девушке все-таки было что-то вроде платья и даже вуалевый шарф, накинутый на спину, Мария несколько успокоилась и невольно ею залюбовалась: с каждым своим приездом Лия становилась все красивее, привлекательнее.
– Рада ли гостям? – Лия сделала широкий жест в сторону своих спутников.
Мария широко раскрыла калитку.
– Прошу, прошу всех! Друзьям Лии в этом доме всегда рады!
– Точнее сказать, во дворце царевны Лии Станчу, – благодушно засмеялась девушка.
Мария впервые видела этих молодых людей. На такси из самого Кишинева? Не выскочила ли Лия замуж? – метнулась в ее голове пугающая мысль. Мария вопросительно посмотрела на дочь. Лия поняла ее и сказала просто:
– По обычаю, мама, позволь представить моих товарищей. Это Матей, сын Максима Дмитриевича Моги. Это – Миоара Бырсан из Пояны, она учится вместе с Матеем в политехническом институте. А этот юноша, тоже симпатичный, по-моему, – журналист Николай Будяну из Кишинева; он напечатал большую статью о товарище Моге и теперь собирает материал на целую книгу, о том же товарище. Мы летели одним рейсом до Пояны, познакомились там, за облаками. – Лия ткнула указательным пальцем в небесный купол, отливавший синевой и окутанный шелковистым солнечным сиянием.
Пока Лия разговаривала с матерью, Николай Будяну изучал взором дом, двор, но, куда ни обращал глаза, видел главным образом хозяйскую дочь. А заметив колодец, поспешно вытащил из него ведро воды и долго, жадно пил прямо из него, хотя рядом стояла металлическая кружка. Он пил, пока над ним не прозвенел веселый, ясный голос Лии:
– Хороша водица?
– Просто блеск! – радостно отозвался Будяну, подняв глаза на Лию. Но не выдержал ее сверкающего взора и опять наклонился над краем колодца.
– Чертовски глубоко! – констатировал он.
– Папа вырыл его, когда я родилась, – сообщила Лия. – Вот почему вода в нем такая вкусная.
Девушка тоже предпочла напиться прямо из ведра. Она наклонилась, волосы разметались на обе стороны головы, открыв белую, нежную шею, и Будяну, стоявшего у колодца, охватило вдруг страстное желание обнять ее, покрыть поцелуями шею, плечи. Испугавшись этого неодолимого чувства, он отступил к столику под яблоней. И именно в этот миг с перегруженного плодами дерева сорвалось яблоко с юным румянцем, словно девичий лик, и ударилось о стол с глухим стуком, от которого молодой человек вздрогнул.
Лия наблюдала за ним слегка иронически. Будяну ей нравился. Он выглядел, правда, немного самоуверенным, наверно считал себя талантливым журналистом, а может, и был таким, Лии еще не доводилось прочитать что-нибудь из его работ. Но Будяну умел поддержать беседу, умел проявить галантность. И у него были, к тому же, красивые глаза.
Лиина мать вышла из кухни, неся большой кувшин.
– Вы отбили себе жажду водой, – сказала она с разочарованием.
– По такой жаре в голову лезут одни поговорки о родниковой водице, – со смехом отвечала Лия.
Мать восхищалась дочерью, видела только ее, и небывалое волнение, словно предчувствие, охватило ее душу, Лия, ее драгоценная Лия!
– Прошу следовать за мной. – Лия широким жестом пригласила гостей, указывая на дверь в дом. – Почтим своим присутствием каса маре. Там у нас всегда прохладнее.
– Прошу, – повторила Мария, чуть покачав головой: гости переступили порог, не сняв обуви, едва вытерев ее о коврик.
– Да тут у вас настоящий музей древностей! – воскликнул Николай Будяну, с искренним любопытством рассматривая предметы, собранные в комнате.
– Вот именно, – усмехнулась Лия. – Я его так и окрестила: «наш семейный музей». Все эти вещи в разное время приобрел отец. Представляете? Ни с того, ни с сего превратился внезапно в страстного коллекционера.
– Кроме страсти, тут есть и вкус, – к удовольствию Лии уточнил Будяну.
– Спасибо за одобрение! – донесся вдруг веселый возглас от дверей.
Все с удивлением повернулись к говорившему. На пороге стоял Виктор Станчу. Виктор нередко без предупреждения объявлялся в доме; теперь, казалось, его привело шестое чувство. Он держал в руках индийский тонкогорлый сосуд. Подобные кувшины в этот день впервые появились в продаже в Пояне, и Станчу не смог устоять перед соблазном.
– Папа! – Лия обняла его и поцеловала в щеку. – Что ты еще добыл? А знаешь, Николаю Будяну, – глазами она указала на журналиста, – твоя коллекция нравится!
Станчу горячо пожал руку молодому человеку.
– Я слышал его слова и рад этому. – Виктор помолчал, изучая юношу взглядом. – Виктор Станчу, – представился он. – Это вы весной писали о Максиме Моге? Читал и хвалю, – одобрил он статью. – Надо думать, вы к нам снова – по душу Моги?
Будяну покраснел.
– Признаться, так оно и есть.
– Но вначале мы собираемся побывать в Селиште, – сказала Лия. – Это, в сущности, мое предложение. Сегодняшний вечер, если не прогоните, проведем здесь, а завтра на заре… Не дашь ли нам Костику, чтобы он нас туда отвез?
Виктор возвратился домой в мрачном настроении. Искушение проехаться вместе с Анной было велико, он хотел накануне предупредить Марию, что едет с Могой в Стэнкуцу. Но, представив себе, какую сцену она ему закатит, если узнает, что с ними была также Анна, он отступил. Виктор понимал, что поступает нелепо, ведь никакого преступления он не совершал. Поедет он с Анной или нет, чувство к ней останется, но сил для того, чтобы все-таки поехать, не нашел. Вечером звонил Моге, чтобы предупредить, и если бы тот настаивал, поехал бы, но дома его не застал. Утром с той же мыслью поехал в Пояну, но там уже не было ни Максима, ни Анны.
Уехали, стало быть, вдвоем!
Виктор обнаружил вдруг, что ревнует, чего с ним не случалось уже давненько. Не мог даже вспомнить, когда. И лишь теперь, узнав, что Мога за ним приезжал, несколько успокоился. А потому охотно отозвался на просьбу дочери:
– Хорошо. Костика оставит вас в Селиште, а вечером приедет за вами снова. Подходит? Хотя завтра воскресенье, мы работаем, так что днем машина понадобится здесь.
Мария принесла обед, Лия накрыла стол, нарезала хлеб, и все расселись по местам. Мария и Виктор оказались рядом, что случалось теперь редко и то по праздничным дням, а отличное настроение молодежи позволило им ненадолго унестись душой к их собственным молодым годам.
4
Лия настояла на том, чтобы гости остались у них ночевать, как и уславливались вначале. Но присутствие ее родителей напомнило Миоаре и Матею, что их тоже ждут родные, и оба решили уехать. Николаю Будяну пришлось присоединиться к ним, хотя ему очень не хотелось расставаться с Лией.
– Итак, утром – в Селиште, – напомнила она, весело провожая сверстников.
Мария озабоченно поглядела вслед дочери: и завтра она поедет в соседнее село вместе с этим глазастым журналистом? Нужен ли ее Лии этакий ветрогон, вечно гоняющий по дорогам страны? Не будет им никакого Селиште!
Молодые люди могли вернуться в Пояну автобусом, но Станчу вызвался подбросить их машиной. Обернуться туда и обратно за полчаса было вполне возможно. Он побывал уже во всех бригадах с проверкой, не обнаружил причин для тревоги и мог позволить себе такую прогулку. В Пояне, попрощавшись с молодыми, Станчу отправился в дирекцию совхоза. Его вела робкая надежда: может быть, Мога уже вернулся? И грызла сердце давешняя тоска, та самая неуверенность, которая помешала ему поехать в Стэнкуцу. До сих пор Виктору всегда удавалось успешно завершить все свои начинания и замыслы, какой бы сложной ни оказывалась обстановка.
