Текст книги "Возвращение к любви"
Автор книги: Георге Георгиу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц)
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Ни шороха, ни звука, ни малейшего шума. Дремотная тишина опустилась на Павла. Со двора проникал слабый туманный свет. Стекла запотели, и сквозь них ничего не было видно.
Один лишь протяжный свист, как эхо задетой тонкой струны.
Песня совершенной тишины. Как в глубокой ночи, теплой и росистой, когда открываются почки и цветы распускают свои лепестки. Вот какие-то странные цветы тихо разворачивают лепестки, и невидимая рука укладывает их один к одному в чашу.
Но это лишь ледяные цветы.
И бьется сильнее сердце, ты слышишь его ускоренный ритм и стремительно прижимаешь к нему горячую ладонь.
Это тиканье ручных часов. Павел подносит часы к глазам и вскакивает как ужаленный: одиннадцать!…
Как же это он так заспался? Как не слышал, когда встали хозяева – Валя и Михаил?
И все же цветы были наяву. На столе, в керамической вазе, – веточка белой сирени. А к вазе прислонена записка:
«Долгих лет тебе, и не забудь перед уходом заглянуть на кухню. Оттуда мы все принимаем утренний старт. Михаил».
Вечером ваза стояла пустой, откуда взялась сирень? Не расцвела же она за ночь, как ему только что приснилось?..
И тут Павел вспомнил, что сегодня день его рождения… Ему исполнилось тридцать семь лет. Он совсем забыл об этом, как уже забывал много раз, когда именно в этот день ему приходилось бывать в командировках.
А вот друзья не забыли.
Он быстро вышел из дому, как будто не постаревший, а, напротив, помолодевший на год. Ему шагалось легко, и, хотя небо было покрыто тучами, день казался прекрасным. За ночь навалило много снегу. «В мою честь!» – говорил себе Павел, пребывая в прекрасном настроении. Земля, дома и деревья были в белых гирляндах. К утру ударил сильный мороз, но Павел не чувствовал его, наоборот, чистый и холодный воздух бодрил его.
Недалеко от правления его догнала колхозная «Волга». Она притормозила, поравнявшись с ним, открылась передняя дверца, и высунулась голова Михаила:
– Садись!
– Добрый день работягам! – поздоровался с ним Фабиан.
– Вышел бы ты из дому в семь утра, тогда почувствовал бы, какой добрый этот день! – хмуро ответил Михаил. – Минус двадцать градусов! Если мороз продержится еще несколько дней, то осенью нам придется пить только ключевую воду!
– Да и той у нас мало. В нашей местности если не надавить вина, все поумирают от жажды, – сострил Горе.
– А что говорят синоптики? – спросил Павел. Беспокойство Михаила передалось и ему. Кончился его маленький праздник. Он снова включался в круговерть. – Спасибо за цветы, – продолжил он, видя, что Михаил удрученно молчит.
– Поблагодари Валю!..
В правлении Моги не было, и никто не знал, где он, даже мош Костаке. Назар уехал в Мирешты, вызванный Андреем Велей, – Михаил был уверен, что это было связано с предстоящими переменами в Стэнкуце.
– Пожалуйста, попробуй разрешить какой-нибудь вопрос, когда разрешать его не с кем! – воскликнул Михаил. – Мош Костаке!
– Тут я, тут, – отозвался старик.
– Сядешь в «Волгу» и объедешь моих бригадиров. Скажешь, чтобы в три часа все были здесь. Понятно?
– Понял, Михаил Яковлевич…
Михаил подошел к Павлу, хлопнул рукой по стопке дел, словно выбивая из них пыль, и спросил:
– Ну что, нашел, откуда берутся человеческие слабости?
Фабиан не успел ответить. Дверь резко распахнулась, и на пороге появился Мирча. На какое-то мгновение он застыл на пороге, глядя на Фабиана дерзким взглядом, затем снял шапку и повесил ее на вешалку, словно вошел к себе домой.
– Это товарищ Мирча, – Михаил представил его Фабиану.
– Константин Игнатьевич, – добавил Мирча и подошел к столу.
– Бывший главный ветеринарный врач? – спросил Фабиан, скорее по привычке уточнять все детали.
– Да, бывший, – вздохнул Мирча, но по его взгляду и выражению лица не было видно, что он огорчен этим. Напротив, его положение бывшего ответственного работника, казалось, в настоящий момент устраивало его.
Каждый раз, когда ему приходилось беседовать с теми, кто приезжал разбирать его жалобы, Мирча готовился как к сражению. Неудачи не были для него поражением, а лишь подстегивали его. Он снова писал в разные инстанции, иногда по нескольку раз в одни и те же, иногда в более высокие. Он не мог простить Моге ни наказания, ни прощения. Обозленный, он упрямо добивался лишь одного: заполучить прежнее место, положение. И вот настал подходящий момент – отъезд Моги, – когда можно было отыграться. Драка с Гырнецом пришлась кстати.
Фабиан начал первым. Проштудировав все дела, он пришел к заключению, что Мирча достаточно хитер и нахален. Именно таким он и предстал сейчас перед ним.
– Константин Игнатьевич, – спокойно сказал Фабиан, глядя Мирче прямо в глаза. – У меня есть вопрос, касающийся вашего дела. Не могли бы вы мне сказать…
– Мне хотелось бы беседовать с вами с глазу на глаз, товарищ Фабиан, – не стесняясь, прервал его Мирча.
– Согласен.
Не успела закрыться дверь за Михаилом как Мирча вытащил из кармана лист бумаги и положил его на стол:
– Прошу вас присоединить это к моей предыдущей жалобе. Копия находится у участкового милиционера. Нет мне жизни в этом селе, товарищ прокурор, – повысил голос Мирча. – Мало того, что меня преследует Максим Мога, теперь и его люди кидаются на меня с кулаками. Сколько может так продолжаться? Будет ли когда-нибудь справедливость или нет?
– Будет, – спокойно ответил Фабиан, пробегая глазами новую жалобу Мирчи. Речь шла о драке перед погребком, о которой ему уже рассказывал Михаил. – Но сначала разберемся с первой жалобой. Скажите, пожалуйста, что вы имеете против Моги?
Мирча ответил сразу же, как будто ожидал именно этого вопроса и заранее подготовился.
– Я борюсь за справедливость. Товарищ Мога не желает считаться ни с судом, ни с милицией, ни с законами. У него свой закон. Он рубит головы или милует как вздумается. Он может возвысить тебя, может унизить, сегодня хвалит, завтра ругает… И никто не смеет потребовать от него ответа. А я терпеть не собираюсь. Поэтому мне и мстят – за критику.
– Безусловно, законы нужно соблюдать… – сказал Фабиан спокойно, словно поддерживал Мирчу.
– Вот за это-то я и борюсь, товарищ Фабиан, – воскликнул Мирча патетически.
– …и я буду действовать согласно существующим законам, – продолжал Фабиан тем же доброжелательным тоном. – Вот здесь, – хлопнул он рукой по кипе дел, – находится достаточно доказательств, помимо тех, что имеются и у меня и которые устанавливают виновность…
– Я говорю тоже самое, – снова перебил его Мирча, уверенный в том, что уже победил. – Думаю, что товарища Могу перевели отсюда из-за тех несправедливостей, которые он творил здесь…
– Все данные доказывают вашу виновность, товарищ Мирча! – резко оборвал его Фабиан. – То, что делаете вы, гораздо опаснее, чем кажется на первый взгляд. Для всего общества. И за это вы получите заслуженное наказание..
Мирча побледнел. Сбитый с толку спокойным, доброжелательным тоном, в котором велась беседа, он и не заметил, как попался в сети, расставленные Фабианом, а когда сообразил, было уже поздно.
– Так, значит! – озлобился он. – Вы руководствуетесь законами личной дружбы!..
– Да, я друг Моги и Лянки, но это не мешает мне видеть правду и привлечь вас к ответственности…
Приблизительно через час мош Костаке увидел выходившего из правления Мирчу, красного как рак, с испуганными глазами, вытирающего со лба пот то одной рукой, то другой.
– Выход здесь, Костика, – направил его старик, видя, что тот идет сам не зная куда…
Оставшись один, Фабиан разложил все материалы по папкам и намеревался возвратить их Наталице. Но в этот момент в кабинет вошел молодой человек в элегантном пальто со шляпой в руке.
– Привет, – произнес он с порога. – Извините меня, что врываюсь незваным, но я ищу товарища Могу. Будяну, корреспондент газеты.
Фабиан тоже отрекомендовался, пожал любезно протянутую ему руку и поинтересовался:
– Вы автор очерка «Один день председателя»?
Будяну разочарованно махнул рукой:
– Да. – Он снял пальто, повесил его, поверх набросил широкое красное кашне, на него – шляпу. Затем взял стул и сел рядом с Фабианом. – Я побывал в Лунге, собрал материал о Герое Онисиме Черне. Хочу написать очерк… Заскочил и сюда… Меня тревожит очерк о Моге… Боюсь, не сделал ли я ошибки…
– А именно? – с любопытством спросил Фабиан, машинально листая одну из папок по делу Мирчи.
– Я попал в двусмысленное положение. Вы читали очерк, не так ли? Там речь идет о председателе колхоза Максиме Моге, который в действительности уже не председатель. Его неожиданно перевели в другое место. По каким мотивам? Может быть, его перевели в дисциплинарном порядке? – Будяну резанул рукой воздух. – Может быть, и так! А если так, то я ввел в заблуждение читателей… А тут я еще натыкаюсь на представителя республиканской прокуратуры с целой кипой дел…
«Не хватало только, чтоб Мога был замешан в какую-то скверную историю!» – с беспокойством подумал Будяну.
Фабиан захлопнул папку и отложил ее. Не спешил успокоить журналиста, пусть Будяну разберется во всем сам.
– Когда вы писали очерк о Моге, у вас было ясное представление о нем, вы были уверены, что пишете правду?
Будяну пожал плечами.
– У меня были данные, факты. Мнение тех, кто хорошо знает его… – ответил он, смутившись от прямою вопроса Фабиана. – Я беседовал и с самим Могой…
Фабиан покачал головой.
– Я понимаю, вы молоды, но должны же иметь твердые, ясные убеждения и отвечать за любое написанное вами слово. Если я скажу, какую вы допустили ошибку в данном случае, вы можете меня не понять. Найдите ее лучше сами. Но для этого вы должны начать все сначала…
– Вы правы, товарищ Фабиан, – вздохнул Будяну, – тяжела моя профессия, хотя она мне и по душе. Я не поменял бы ее на другую ни за что на свете!
На какой-то миг Фабиан представил журналиста рядом с Могой. Будяну молодой, едва вступающий в жизнь, влюбленный в свою профессию, и Мога – с его сложным внутренним миром, с богатым опытом и даром подчинять людей своему влиянию с первого же мгновения. Нелегкую миссию взял на себя Будяну. Но главное в том, подумал Фабиан, что он не побоялся.
Зазвонил телефон. Фабиан взял трубку. Узнал голос Вали.
– Фабиан слушает!
– Именно тебя и ищу! – как-то хрипло прозвучал ее голос. – Ты занят? Нет? Можешь зайти ко мне в больницу?
– Сейчас иду! – крикнул в трубку Павел. – Извините меня, – обратился он к Будяну. – Вы подождите Могу? Я должен уйти…
В приемной Наталица улыбнулась ему как старому знакомому.
– Я оставил товарища Будяну одного. Позаботьтесь о нем, – сказал он ей.
Наталица равнодушно пожала плечами:
– Он в Стэнкуце как у себя дома!
– Ну, коли так… Если спросит Михаил Яковлевич, я в больнице.
– Что-нибудь случилось?
Она испуганно посмотрела на него, и лишь теперь Фабиан заметил, какие у Наталицы красивые глаза, – как только что распустившийся и покрытый росой цветок цикория. Она не накрасила губы, как вчера, и их естественный цвет был очень привлекателен. Словно она решила представиться перед ним такой, какая она есть на самом деле.
Фабиан прошел мимо этой красоты, но с порога невольно обернулся и встретился с голубизной этих глаз.
– Я еще вернусь сюда…
– Я буду ждать, – шепотом проговорила Наталица.
2
Фабиан всего однажды был в больнице вместе с Анной – с той поры минула вечность! Больница располагалась тогда в старом здании с дверью на улицу. Теперь основательно отремонтированное старое здание оказалось лишь пристройкой к новому, двухэтажному. У старого здания с улицы входа уже не было. «Так иногда перекрывают тебе дорогу, – сказал себе Павел, – словно вырастает перед тобой высоченная каменная стена». Валя увидела его в окно и вышла навстречу.
– Что случилось? – спросил Павел.
– Хочу исповедаться перед тобой, – улыбнулась Валя, в ее глазах таилась грусть.
– В силу моей профессии я не отпускаю грехов, – пошутил Фабиан.
– Сегодня ты сделаешь для меня исключение, – тем же тоном ответила Валя. – Знаешь, бывает, мы с Михаилом ссоримся – ты уже мог в этом убедиться, – и мы оба готовы, каждый в отдельности, звать тебя, чтобы ты примирил нас. И каждый раз отказываемся от этого, чтобы не беспокоить тебя. Мы привыкли советоваться с тобой, даже когда тебя нет… Ты стал нашим миротворцем.
– Странная исповедь!
– Была у меня мечта, – продолжала Валя. – Я хотела устроиться в крупной больнице… Как я ни билась, ни следила за всем новым в медицине, все же я еще далека от того, чем хотела бы и могла бы стать. Верь мне, не слава меня привлекает. Иногда я впадаю в отчаяние, чувствую, что дошла до какой-то мертвой точки, не могу двинуться вперед… И нужно все начинать сначала.
Фабиан удивленно смотрел на нее. Валя повторила те же слова, которые он недавно говорил Будяну.
– Да, это правда! – ответила она на его взгляд. – В колхозе каждый участок работы имеет своего специалиста. Агроном-виноградарь, агроном по зерновым культурам, врач-ветеринар, зоотехник, инженер-механик, экономисты… Всех не перечислишь. А я одна-одинешенька: и терапевт, и хирург, и невропатолог, и детский врач…
– Это же временное явление. В других селах больницы укомплектованы специалистами, – заметил Фабиан. – Настанет очередь и Стэнкуцы.
– Вот этого-то я и хочу: специализироваться в чем-то одном… Надеялась, что через пару лет мы уедем отсюда. Может быть, в Кишинев. Устроились бы как-нибудь. А после, набравшись сил и знаний более основательных, я с дорогой душой вернулась бы обратно. Одно время Михаил меня поддерживал. Затем им окончательно завладели виноградники. Скажу откровенно – я даже была готова оставить его здесь и уехать одна. Я чувствую, Михаил согласится остаться на месте Моги. И кто знает, сколько еще лет мы не сможем тронуться с места! А потом уже не будет смысла. Я состарюсь…
– Я буду любить тебя и старухой, – улыбнулся Фабиан.
– Видишь, какой ты… – огорчилась Валя. – С Михаилом ты можешь говорить серьезно, сочувствовать ему. Михаил теперь привлекает всеобщее внимание, все заняты им и его делами, а я давно уже отошла в тень… То есть никто не принимает меня всерьез. Никто…
«Я думал, что у них все в порядке, что я один бьюсь со своими неразрешенными проблемами», – подумал Павел. И еще он подумал, что Вале, возможно, предстоят и более тяжелые испытания, чем Михаилу. Ведь мечтать безо всякой надежды на то, что твои мечты хоть когда-нибудь сбудутся, непомерно тяжело. Он, по крайней мере, прошел через это…
Послышался робкий стук в дверь. Вошла молодая женщина с сумкой в руке. Увидев Фабиана, она смущенно остановилась у дверей.
– Добрый день, – вымолвила она.
– Проходите, садитесь, – пригласила ее Валя.
Но посетительница положила сумку на табуретку и на миг застыла, не отнимая рук от сумки.
– Ну, как себя чувствует Ионуц? – поинтересовалась Валя.
– Жив, здоров, Валентина Андреевна, – радостно ответила женщина. – Не знаю даже, как вас благодарить… Сегодня ему исполнилось два годика. И не умолкает весь день. – Женщина торопливо открыла сумку, вытащила оттуда цветущую герань в горшке и поставила на подоконник. – Это вам, Валентина Андреевна, – смущенно сказала она. – Чтоб радовать ваши глаза… И еще прошу вас заглянуть сегодня к нам…
– Зайду, Веруца, – пообещала Валя. – Спасибо за цветок.
Фабиан заметил, как Валя откликнулась на посещение матери, но более всего – на известие, что мальчик вполне здоров. Он понимал, что Валино счастье здесь, что работа в больнице стала неотъемлемой частью ее жизни, но она не совсем еще ощущает это.
– Ты не догадываешься, – сказал он Вале, когда за Верой закрылась дверь, – как ты нужна людям здесь, в Стэнкуце!…
Валя покачала головой:
– Ты еще не все знаешь… Помнишь, однажды я оплакивала смерть одного человека…
– Все, что касается тебя и Михаила, свято хранится в этой коробке, – Фабиан стукнул себя по лбу.
– А сегодня я оплакиваю большого специалиста в медицине, – продолжала она с той же грустной улыбкой на устах. – Прости, что я забила тебе голову своими заботами. Но я должна была объяснить, почему я сержусь на мужа. – Валя с улыбкой растрепала ему волосы, словно это он нуждался в утешении. – Когда ты снова приедешь в Стэнкуцу, лет так через пять, то найдешь морщинистую старушку, поворчливее, чем сейчас…
Валя подошла к окну и задумчиво посмотрела на красные цветы герани, которые за те несколько минут, что простояли здесь, словно ожили, стали свежей, и их аромат наполнил комнату.
Ей стало легче, она была благодарна Павлу за то, что он выслушал ее не пытаясь успокаивать. Наверное, ее слова прозвучали слишком театрально, когда она ему сказала: «Я оплакиваю большого специалиста в медицине!»
– Я решила остаться с Михаилом, – успокоившись, сказала она, словно давно приняла это решение и уже привыкла к нему. – Он нуждается в моей поддержке, в моем присутствии более чем когда-либо. Хотя бы для того, чтобы было на ком выместить досаду.
Фабиан увидел, что она просветлела лицом. Теперь перед ним стоял другой человек, готовый не только К борьбе с собственными сомнениями и слабостями, но и способный оказать поддержку другому. И может быть, поэтому больше, чем когда-либо, ощутил боль своего одиночества, отсутствие близкого существа.
Он вспомнил веточку белой сирени, подаренную ему Валей. А он ведь даже не поблагодарил ее.
Он взял Валину руку и поднес к губам.
– За цветы, которые ты даришь людям… А как раз ты достойна самых красивых цветов Стэнкуцы… и всего мира…
– Не преувеличивай моих достоинств, – с улыбкой пыталась защищаться Валя.
– Я теперь, после того как мы устроили заговор против Лянки, – сказал Фабиан, видя, что она смущена, – пойдем, покажи мне больницу. Хватит исповедей.
Валя признательно посмотрела на него и подала халат.
– Увидишь какая у нас чудесная больница! – с гордостью воскликнула она. – Колхоз израсходовал уйму денег, чтобы было все необходимое…
Чуть позже они вышли на улицу. Вале нужно было посетить нескольких больных на дому, зайти к Ионуце, и Фабиан провожал ее.
– Я как-то побывала на винограднике, – рассказывала ему Валя, – видела, как рабочие выкорчевывали старые кусты, и меня поразили их корни. Они были удивительно большие, глубоко вросшие в землю… – Валя вздохнула, точно ей было жаль выкорчеванных кустов. – Так и мы пустили тут глубокие корни. Я, может быть, меньше, но Мога, Назар, Михаил… Даже не знаю, какая потребуется сила, чтобы вырвать их отсюда…
– И все же Мога уезжает.
– А корни его остаются здесь… – Валя сделала широкий жест рукой, указывая на окружающие дома, на далекие холмы. – Хотя, насколько я понимаю, отъезд Моги – это его возвращение… – в нескольких словах Валя рассказала Павлу историю ранней любви Максима. – Возвращение к молодости, к первой любви. К истокам…
Со степных просторов, со стороны Албиницы, подул холодный ветер, он лениво покрутился возле Фабиана, но где-то далеко, может быть, в Албинице или еще дальше, он уже метался, как душа, потерянная в вихре.
Фабиан пошел в правление. Был уже пятый час. Михаил наверное, закончил совещание с бригадирами, значит у них будет время побеседовать.
Ветер усилился, и Фабиан повернулся к нему лицом, как бы проверяя – сможет ли он в случае чего побороть его?
«Я закончил дела, могу на любой попутной машине заскочить в Албиницу. Полчаса – и я там!»
Из каждой командировки он обычно спешил домой, в Кишинев. Его ждала двухкомнатная квартира, просторная поначалу, а теперь забитая книжными полками. Его ждал мир книг, огромный мир, полный волнений и страстей, любви и великих свершений. Живут в этом мире люди сильные и люди жалкие в своем ничтожестве: благородные порывы, а рядом – опустошенные души…
Но на этот раз он не торопился домой. Стэнкуца, казалось, не собиралась его отпускать.
«Через полчаса я могу быть у Анны».
Однако порой расстояния измеряются иначе. Сердцем…
Не стала ли его любовь иллюзией? Призраком, который мерещится в минуты тяжкого одиночества?
Павел поднял воротник, втянул голову в плечи и ускорил шаги.
Ветер с удвоенной силой подгонял его в спину, словно опасался, что он повернет обратно.
Редкие снежинки метались в воздухе, как птицы, отставшие от стаи…
3
Фабиан забыл про Наталицу. Она сама вышла ему навстречу и весело спускалась по ступенькам с транзисторным приемником в руке.
Было что-то очень привлекательное и в то же время невинное во всем ее существе, и это заставило Павла улыбнуться.
– Вы знаете, собралось все начальство. Товарищ Мога, товарищ Назар, товарищ Лунгу, – перечисляла Наталица заговорщическим тоном, хотя ее никто не мог услышать.
– А Михаил Яковлевич?
– Еще не пришел. Ждут его…
– Ну и пусть ждут… Куда пойдем? – спросил Фабиан нарочито беспечным голосом.
– Туда… сюда… – указала она рукой то в одну, то в другую сторону села. – А лучше всего на скамейку… на нашу…
– Хорошо, будьте моим проводником, дорогая Наталица, – пошутил Фабиан.
– Вы смеетесь надо мной… – Наталица опустила глаза. – Мечтала и я учиться в институте, – продолжала она, погрустнев. – В Кишиневе… Но мне не посчастливилось, как другим… Я поступала два года подряд, в медицинский…
«Вот и у нее свои проблемы», – сказал себе Фабиан.
– Если хотите, я поговорю с Валентиной Андреевной, чтобы она устроила вас на работу в больницу. Заработаете одногодичный стаж, и ваша мечта исполнится.
– Вы неправильно поняли меня, – ответила Наталица и отвернулась.
– Не обижайтесь на мои слова, – сказал Фабиан.
Наталица словно не слышала его, шла молча и, лишь когда они подошли к ее дому, осмелилась спросить:
– Неужели не может понравиться кто-нибудь вот просто так? Увидел – понравился, и все! И тебе хочется видеть его, поверять ему свои мечты, мысли… – тихо продолжала она, не глядя на него, как бы обращаясь к белому, свежему снегу.
– Может, Наталица, – усмехнулся Фабиан. – Случается… Много чудес происходит на этом свете! – Его умилила откровенность девушки и ее полное доверие к нему. Наталица заметила его улыбку и приняла ее как подарок. Транзистор передавал веселую музыку вечернего концерта. Но она не слышала ее, другая музыка звучала в ее душе.
– Как красив снегопад, – прошептала она. И после небольшой паузы мечтательно сказала: – Вот бы сейчас санки…
То же самое подумал и Фабиан: были бы санки, чтобы помчаться прямиком к Анне… Молча и задумчиво глядел он вдоль дороги: а вдруг появятся наконец те желанные сани?
«Я приеду на голубых санях, заберу тебя и увезу в Мирешты…» – писал он Анне в такую же зиму.
А дни шли, и по снегу той зимы он так и не протоптал дорожки к Анне…
Однажды перед чайной он увидел сани. Привязанные к дереву лошади смирно стояли в ожидании своего хозяина. Сани были старенькими, но – чудо – сохранили свой голубой цвет, у них было сиденье на пружинах, покрытое красным ковриком. Павел налетел на хозяина, здоровенного парня, сидевшего в чайной, и потребовал, чтобы он домчал его до Албиницы.
А вечером он вернулся на тех же санях. Без Анны…
Он был совершенно растерян, никак не мог понять, как же это могло случиться – Анна вышла замуж за другого. По дороге он высказал свою боль вознице, пытаясь найти объяснение происшедшему.
– Да разве можно, товарищ прокурор, верить девушкам?! – воскликнул возница.
А позже, узнав об этой истории с санями, Михаил раздраженно сказал ему: «Флоря не искал голубых саней. Он увез Анну на обыкновенных…»
Сани, сани!..
Сани голубые, бешено мчащиеся по белым дорогам…
Миновало время его голубых саней!..
Перчаткой Фабиан смахнул снег с шапочки Наталицы, с воротника пальто.
– Завтра я уезжаю… Такова моя служба: сегодня здесь, а завтра неизвестно где!.. А мой дом стоит одиноко и ждет меня… Мне было очень приятно познакомиться с вами…
«Пустые слова… К чему они этой девчушке?» – корил себя Павел, но слова уже вырвались, и он не мог взять их обратно.
Он попрощался с ней, ушел, и вдруг Наталица его окликнула:
– Павел Алексеевич!
Он обернулся. Наталица торопливо бежала к нему. Забросила руки ему на плечи, словно накрыла его крыльями, приподнялась на цыпочки и горячо поцеловала его прямо в губы.
Ветер засыпал его снегом, Наталица уже исчезла за дверьми дома, а он все еще стоял на обочине дороги, и ему казалось, что на него сыплются теплые снежинки.
Сани голубые, бешено мчащиеся по белым дорогам, пробиваясь сквозь снежный покров, а за ними другие белые дороги и белые поля, чистые, как первая любовь.
Куда же они мчат тебя, эти голубые сани?
По этому снегу, сквозь эту метель? Завалило сугробами все дороги от края до края… И лишь голубые сани продолжают свой полет, не выбирая дорог…
Долго стояла Наталица у окна, прильнув лицом к холодному стеклу, мысленно провожая глазами Фабиана. Она видела его всего миг, он исчез в снегопаде, словно сам превратился в снежный вихрь, тот, что стучится в ее окно.
Что он подумал о ней? Наверное, решил: взбалмошная девчонка, легкомысленная, которой нравится целоваться, – смеется, наверное!
Пусть смеется. Значит, все же думает о ней!..
«А дом мой стоит одиноко и ждет меня…» Неужели возможно чудо?
Нет, она не смеет мечтать об этом.
Лучше лечь спать, завтра встать пораньше, чтобы успеть в правление к его отъезду. Еще разок повидать его!..
Она все еще стояла у окна, время от времени поворачивая ручку транзистора в поисках близкой ее сердцу музыки.
Внезапно Наталица вздрогнула. Диктор объявил: «Песня Недели «Счастье»…»
Наталица замерла. Эта нежная музыка привела Фабиана, он появился именно в ту минуту, когда передавали эту песню. И то мгновение навсегда осталось в ее памяти, как единственный неповторимый образ, полный очарования.
Счастье, черт тебя подбил
С сердцем разминуться… —
эти слова пронеслись в ее голове, и она ожидала, что они прозвучат наяву, а с ними появится и Фабиан…
«Женщина стремится всегда быть красивой и элегантной, – внезапно услышала Наталица приятный голос. – Сегодня модно носить золотые цепочки, кольца с драгоценными камнями: рубином, александритом. Все это предлагает фирма «Ауреола»…»
Но сегодня Наталицу не интересовали украшения. Она повернула ручку транзистора. Несколько голосов перебивали друг друга, как бы ссорились между собой.
«Не оставляйте детей без присмотра! – наставительно произнес мужской голос. – Игра со спичками…»
Наталица снова быстро повернула ручку, уходя от хриплого шума и звуков, ища любимую песню.
И не нашла ее.
У каждого есть своя песня, ее не нужно искать – она сама находит тебя. Но Наталица еще не знала этого, вчерашняя песня лишь пролетела мимо нее, чтобы, кто знает где, в каком доме, остаться навсегда…
Поучительный мужской голос, словно в насмешку, зазвучал опять в ее ушах:
«…по усам текло, да в рот не попало… А теперь, дорогие мальчики и девочки, спать. И Михаил, и Иринуца, и Петрика, и Аурел, и Аурика, и Сандел, и Наталица… Спокойной ночи!..»
Наталица звонко, по-детски, рассмеялась и выключила приемник.
4
От Фабиана Мирча направился прямо в буфет. Испуганный и раздосадованный, он единым духом глотнул сто граммов. Водка согрела его и приободрила. «Ну конечно! – мысленно крикнул он Фабиану. – Ты покрываешь своих друзей! Так я и скажу на суде. Так и знай!»
– С кем это ты ссоришься, товарищ Костика? – спросил буфетчик Стэника Мунтяну, прозванный Иконой, видя, как жестикулирует и сурово глядит на стоящий перед ним пустой стакан Мирча.
– Не могу понять, кто выпил мою водку, – хмуро ответил Мирча.
Стэника налил ему следующую порцию, но Мирча отстранил от себя стакан.
– Больше не пойдет!
– Брось, не тужи! – Стэника, мужчина лет за сорок, круглолицый, румяный, с блестящими, словно смазанными вазелином щеками и начинающейся лысиной, хитро посмотрел на него черными татарскими глазами, взял стакан и налил в него из бутылки, которую вынул из-под прилавка. – Ну, будь здоров! – Он чокнулся с Мирчей и поднес стакан ко рту. – Ну, выше голову и стакан, товарищ Костика, – добавил он, видя, что Мирча колеблется.
– Вы снова пьете воду, дядя Стэника, – улыбнулся Мирча.
– Брось, что ты. На… Водка? Водка… – беспечно ответил он. Но пил, конечно же, воду. Была у него такая привычка: когда он видел, что клиент хмур, чем-то огорчен, он брал свой стакан, наливал в него воду и присаживался, заговаривал с ним, старался отвлечь от грустных мыслей: «Пьешь, друг мой, сто граммов, двести, триста – от тоски все равно не отделаешься, а хорошее слово всегда успокоит тебя…» Но как беседовать, если перед тобой нет стаканчика? Вот и наливал себе воду, ведь если пить со всеми за собственный счет, то последние штаны спустишь. Так однажды он объяснил Мирче, когда нечаянно налил и ему из бутылки с водой. Мирча поднял скандал, потребовал жалобную книгу, и Стэника, хоть и берег свою тайну, вынужден был сознаться: «Какой ты шустрый, погоди, послушай…»
– Налейте себе водочки, дядя Стэника, за мой счет, – сказал Мирча.
– Брось, придержи свои рублики… Я и председателя когда-то угостил. Вот человек, жаль его! – воскликнул Стэника, но нельзя было догадаться, за Могу он или против него. – Поехал я как-то с товаром на поле… План у меня большой, посетителей мало… Ну, думаю, прихвачу, с собой ящичек шампанского… Приезжаю как раз к обеду. Посмотрели бы вы, товарищ Костика! За пять минут – шампанского нет, конфет нет, печенья нет, и… Стэники нет! Ах, что за человек товарищ Мога! Как загремел на меня, так и очутился я в каком-то грузовике, и с той поры я даже не знаю, что такое поле! И клиентов растерял. Колхоз пооткрывал буфеты во всех бригадах. Тут тебе и пиво, и конфеты, и папиросы, и колбаса… Даже маслины! Мне сельпо не отпускает маслин а товарищу Моге дает… Как же мне не пить воду, товарищ Костика?.. А дом ремонтировать надо, крышу покрыть жестью надо, сделать новую веранду надо… Женюсь я, чтоб ты знал!.. – неожиданно заключил он свою речь.
Он взял стаканы, зашел за прилавок, повозился там и вернулся с двумя маленькими рюмочками, наполненными доверху, и шоколадом на тарелочке.
– Что с вами, дядя Стэника? – удивился Мирча, увидев такую смену декораций.
– Эх, товарищ Костика, – подмигнул ему Стэника, – угощаю… за мой дом… За новый дом… Тяжело мне, товарищ Костика, одному с той поры, как меня покинула моя баба, прости ее господи!..
– Хоть бы положили с ней в могилу и ту икону…
Стэника, как только слышал про икону, так и пускался рассказывать, что он перетерпел, хотя все село слышало этот рассказ из его уст не меньше ста раз.
– Брось ты… Крепко она меня пилила, а все говорила, что молится… Как приду чуть подвыпивши, так она ко мне: «Что, Стэника, опять насосался?» Поворачивается к иконе, крестится, бормочет что-то, а оказывается проклинает меня на чем свет стоит… Слышу как-то – просит матерь божью, чтоб у меня отсохли руки, чтоб не мог поднести стакан ко рту… А однажды прихожу я с охоты, – я не хвалюсь, но был я охотником, теперь только бросил, потому что нет у меня машины! Зайца ни одного, а коньяк в голове расшумелся, эге-ге! Как увидела меня баба, так мигом к иконе. Ну, говорю я ей, может быть, хватит? А она как оглохла. Тогда не знаю, что мне взбрело в голову, вскидываю ружье и – бах! – прямо в икону. Баба повалилась без сознания, икона – на бабу! Ну, думаю, застрелил! Эх, Стэника, не миновать тебе каторги!.. Вдруг вижу – икона летит прямо в меня!.. Бац по физиономии! И голос раздается: «Чтоб ты в аду сгорел, сатаника!» Воскресла, значит, баба… А теперь скажи мне, как я мог положить в могилу ту икону, если баба осквернила ее, бросила в меня? Ну, будь здоров!
