Текст книги "Возвращение к любви"
Автор книги: Георге Георгиу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 44 страниц)
1
Селиште было поселением старинным, сбившимся в кучу в долине реки Улук – отливающей свинцом ниточки воды на самом дне русла, заросшего бурьяном. Как рассказывали старики, где-то повыше села были скрытые обильные источники, которые можно было бы раскрыть. Это побудило сельское руководство приступить к созданию пруда, вода которого должна была питать также почти пересохшую речушку. Вблизи совхозных садов действительно возник пруд, и пока вода в нем собиралась, русло речки расчистили, углубили, а на одном участке – в центре села – его берега были даже выложены бетонными плитами. Вскоре, однако, все убедились, что воды в пруде недостает и для полива садов, и для того, чтобы мало-мальски наполнять русло Улука. Надо было искать новые источники, но для этого требовались и машины, и деньги.
И все-таки благородное намерение одарить село рекой продолжало жить. Директор совхоза Вениамин Олару представил по этому поводу в райисполком доклад, подкрепляемый соответствующими документами. Но проект пока не имел шанса на успех.
За пределами села километрах в пяти к югу лежал природный уголок, известный особой красотой. Представьте себе небольшую низину между двумя пологими холмами, а в низине – круглый пруд с водой прозрачной как слеза, остававшейся к тому же холодной в самую страшную жару. Вода в него поступала с большой глубины, просачиваясь через немало слоев породы и грунта, как сквозь фильтры, и пить ее можно было безо всякой опаски. А вокруг пруда со всех сторон рос старый сад. Яблони летних сортов и поздних, дички, золотистые груши, сладкие как мед абрикосы, сливы размером с добрый орех… Некоторые деревья с годами усохли и были спилены или выкорчеваны, оставшиеся, не встречая помех, сильно разрослись, между деревьями образовались тенистые лужайки с густой травой и разнообразнейшими цветами.
На самой большой лужайке, между тремя развесистыми орехами, Олару построил нечто вроде круглого павильона – навес, крытый жестью и поддерживаемый столбами из акациевого дерева, с круглым столом, окруженным скамьями из толстых нестроганных досок.
Это место и избрал Максим Мога для встречи с директорами совхозов и винзаводов. Он надеялся, что здесь все будут чувствовать себя намного свободнее, чем в его кабинете в Пояне, где частенько нельзя было слова сказать, чтобы тебя не прервал телефонный звонок, чтобы в самый разгар беседы не появился нежданный гость, где люди держали себя всегда официально, а речи их становились уклончивыми, ни к чему не обязывающими.
Мога бывал когда-то в этом саду. Здесь он собрал однажды секретарей комсомольских организаций – школьных, сельских, первых колхозов, – чтобы дать начало движению молодежи всего района – превратить эти места в цветущий сад. Он старался придать этим словам возможно более широкое значение, имея в виду не только сады, но также новые школы, клубы, полную коллективизацию в районе.
Когда его охватывали воспоминания, Мога полностью переносился к прожитому, возвращался к прежним людям и проблемам, и это помогало ему черпать новые силы из собственной молодости. Во всем, что он делал, Максим искал такую преемственность. Нынешний Мога – это продолжение Моги вчерашнего, хотя в какой-то мере он иной, обогащенный жизненным опытом.
Директорам сообщили, что собраться надо к двенадцати часам, однако сам Мога вместе с Ивэнушем, Томшей и Симионом Софроняну приехал уже в девять утра. Хотел выкроить время, чтобы привести в порядок собственные мысли, поразмыслить в тишине о жизни этого нового организма – объединения, представлявшего собой пока все те же механически сведенные воедино совхозы-заводы. И в этот новый организм предстояло влить струю новой жизни. В это время и застал их Александр Кэлиману и, увидев с удочками в руках, по пояс голых, с прикованными к поплавкам взорами, подумал, что его разыграли. В разгар летнего трудового дня, когда работа всюду кипит, Максим Мога, которого все считали дисциплинированным, образцовым хозяином, сидит себе и ловит рыбу!
Кэлиману с трудом сдерживал гнев.
– Вы переквалифицировались в рыбака, Максим Дмитриевич? – спросил он, не поздоровавшись.
– Здравствуйте, товарищ первый секретарь! – Мога притворился настолько поглощенным созерцанием поплавка, подававшим знаки, что рыба начинает интересоваться наживкой, что на Кэлиману даже не взглянул. Тоже мне секретарь райкома, не соблюдает элементарного этикета!
Поплавок вздрогнул, затем молниеносно пошел ко дну.
– Тяните, чего вы ждете! – шепотом взорвался Александр Кэлиману, видя, что Мога колеблется.
Максим Мога послушался, резко дернул удочкой вверх; над водой появилась серо-голубая голова карпа, который в следующее же мгновение, хлестнув хвостом по воде, словно бросил вызов незадачливому рыболову, исчез в спасительной глубине.
– Так всегда, если слушаешь подсказки, – проворчал Мога, хотя был недоволен не столько неудачей, сколько неожиданным появлением Кэлиману. – Видно, сегодня меня ожидает пост.
Кэлиману уселся рядом на берегу, поросшем густой травой.
– Как вас следует понимать?
– Спросите об этом Олару. Предупредил, что гостям придется самим себя кормить – за счет того, что поймают в пруде. Мне, к примеру, ничего еще не попадалось, одна только мелочь, из которой, по указу того же Олару, варить уху нельзя; мелочь мы обязаны выпускать обратно в воду.
– Максим Дмитриевич… – Какой-то бес все еще подталкивал Кэлиману устроить Моге головомойку за все, что увидел и услышал, однако все-таки справился с закипающим гневом. – Максим Дмитриевич, – продолжал он официальным тоном, – не изволите ли пояснить, что означает весь этот спектакль? – и махнул рукой в сторону Ивэнуша, Томши и Софроняну.
Мога пожал плечами:
– Вы никогда не видели нескольких рыболовов на берегу пруда? – Ему удалось наконец вытащить рыбку, не более ладони, и лицо его несколько прояснилось. – Ступай, дружок, обратно да как следует подрасти. – Он с большой осторожностью снял добычу с крючка, чтобы не порвать рыбешке пасть, и дал ей соскользнуть с ладони в воду. – Найдет уж, верно, Олару, чем утолить нам голод, не так ли, Александр Степанович?
– Ищу вас с самого утра… – Кэлиману, несколько успокоившись, увидел вдруг авоську, привязанную к колышку, вбитому в берег, и погруженную в воду, а в ней, сквозь прозрачную воду, головку одной бутылки, второй… И снова нахмурил секретарь райкома брови, и опять шевельнулся в нем все тот же бес, и пришлось напрячь волю, чтобы продолжить с кажущимся спокойствием, но прежним официальным тоном: – Надо было поговорить по вопросам, скажем так, деликатным. Надеялся встретиться с вами в генеральной дирекции. И вот… – Резким кивком Кэлиману указал на купающуюся в воде сетку.
Мога принял вызов.
– Я пригласил своих коллег, директоров совхозов, на маленький пикник, и Олару предоставил нам на часок пристанище в этом укромном уголке. Но бдительное око начальства увидело нас и здесь.
– Надо было поставить меня в известность, – сказал Кэлиману, несколько смягчившись. – Думаю, секретарь райкома мог бы тоже сказать свое слово на такой встрече, даже дружеской.
– Секретарь райкома слишком занят, нельзя беспокоить его на каждом шагу. Да и сами мы, наконец, серьезные люди, сумеем во всем разобраться. Надеюсь, райком партии и лично товарищ Кэлиману будут приветствовать стремление объединения действовать самостоятельно в тех случаях, когда это можно и нужно.
Александр Кэлиману напряженно смотрел поверх озера, светившегося серебристыми бликами. В раскидистых кронах больших яблонь виднелись желтеющие плоды. Перезрелые абрикосы казались украшениями новогодней елки. Ярко-синее небо отливало шелковистым блеском. Казалось, само солнце начинает таять в собственном зное. И столько было вокруг спокойствия, что, казалось, такой же мир царит над всем человечеством, что люди на всем земном шаре живут в согласии, оружие везде бездействует, а небо всюду безоблачно. Не хотелось ничем нарушать эту необыкновенную тишину, даже единым словом. Может быть, поэтому Александр Кэлиману и не отозвался на несколько резкие слова Моги. С трудом оторвав взор от пруда и окрестностей, он повернулся к Максиму.
– Можно ли хотя бы узнать повестку дня этого совета директоров?
Мога между тем натянул сорочку, и это прибавило ему представительности.
– Нам надо прийти к пониманию того, что объединению требуется прежде всего четкий генеральный план развития. Установить, что ляжет в основу этого плана, – со значением сказал он. – Ибо куда как просто собрать вместе несколько совхозов или колхозов и назвать это объединением или еще чем-нибудь. Как действуем мы сегодня? Каждый – как ему вздумается или взбредет, – Он улыбнулся. – Я прочитал статью некоего журналиста, Николая Будяну, об агропромышленных и научно-производственных объединениях. Еще накануне, пишет он, у нас были только директора, теперь у нас уже – генеральные директора! Осознали ли вы до конца смысл этих слов – «генеральные директора»? – восклицает газетчик, видимо, полагая, что эта революция в сельском хозяйстве – лично я считаю создание новых объединений революцией – свершилась лишь для того, чтобы у нас тоже появились генеральные директора. Ведь это звучит! На первый взгляд можно действительно подумать, что так оно и есть. На деле же генеральный директор остается все тем же директором совхоза-завода, с той лишь разницей, что теперь на него взвалили еще заботы остальных совхозов района. Но не это меня волнует, хотя проблема и остается. Тот же журналист, умышленно или по незнанию, обходит целый ряд еще не решенных вопросов; а ведь у нас, скажем, еще нет постоянного свода правил, под стать колхозному уставу, который регламентировал бы внутренние и внешние отношения объединений, их структуру – с юридической и экономической точек зрения…
– И вы собираетесь предложить конкретную программу действия на неофициальной встрече? – с удивлением спросил Кэлиману. – Не могу вас понять, Максим Дмитриевич. – Получив уже много раз возможность оценить его принципиальность, остроту ума, независимость в принятии смелых решений, на этот раз Кэлиману был все-таки совершенно сбит с толку этим поступком генерального директора. Секретарю райкома хотелось бы понять его до конца; поэтому, когда Максим Мога спросил, не согласится ли он принять участие в совещании, он сразу же ответил утвердительно.
2
К условленному часу большая часть приглашенных явилась. Отсутствовали только три директора – Элеонора Фуртунэ, Виктор Станчу и Аксентий Трестиоарэ. По поводу последних двоих Мога не стал ломать голову – приедут наверняка. Если нет, завтра их попросят объяснить свою неявку. Зато опоздание Элеоноры его тревожило. Он просил ее приехать пораньше, хотел повидать до заседания, узнать, как она себя чувствует, почему не стала ждать его два дня назад, когда он по телефону сообщил ей, что едет в Боурены. Элеонора порой становится странной, избегает его, как препятствие, выросшее вдруг на ее пути, убегает. До сих пор ему ни разу еще не удалось спросить ее, как следует понимать эти странные перемены настроения, ибо в те минуты, когда собирался задать вопрос, Элеонора, словно угадав его намерение, становилась нежной и ласковой, и ее глаза, и улыбка, и румянец щек – все говорило о ее любви.
Мога, взглянул на часы: без четверти двенадцать. Неужто не приедет?
Дымчатое облако прикрыло солнце, бросив на землю серую тень. «Не пошел бы дождь, тогда Элеоноре сюда просто не добраться». – Максим загрустил. Велика радость любви, но и тяжкая это ноша. Много нужно душевных сил, чтобы нести ее с высоко поднятой головой.
– Максим Дмитриевич, вот он я! – Навстречу ему шел Виктор Станчу, в отличном настроении после недавнего разговора с Анной Флоря. Виктор пожал ему руку с таким жаром, словно они не виделись целый век, но Максим не успел подумать, откуда на него нашла такая радость, ибо на той же дорожке, по которой только что пришел Виктор, появилась Элеонора Фуртунэ. Мога с трудом подавил желание броситься ей навстречу. Она приближалась улыбаясь, и небо над поляной прояснилось, солнце опять явило свой веселый лик, кроны старых яблонь закачались, шелест листьев зазвучал, как напев.
– Простите за опоздание, Максим Дмитриевич, – сдержанно обратилась к нему Элеонора. – Лопнул скат. – Затем поздоровалась со Станчу: – Рада видеть вас, Виктор Алексеевич.
– Почет и уважение, дорогая Элеонора, – ответил тот; он смотрел ей прямо в глаза, не скрывая восхищения: – С каждым днем хорошеешь. Узнать бы, в чем секрет.
Она тихо засмеялась.
– Разве на свете есть хоть одна женщина, готовая этим поделиться? – Из-под длинных ресниц она взглянула на Максима Могу, и взор ее говорил: «Уж ты-то знаешь мою тайну!»
Втроем они направились к павильону, Элеонора Фуртунэ – легко шагая между двумя мужчинами. И Александр Кэлиману, наблюдая за ней, заметил, как и Станчу, что с некоторых пор боуренская директриса, казалось, пришла в себя после пережитой ею трагедии, снова выглядела как прежде – молодой и красивой. Невольно вспомнились также письма, привезенные им с собой. Кэлиману не верил тому, что в них писалось, но хотел все-таки показать их Моге: не мешало бы его предупредить.
Кэлиману усадил справа от себя Могу, слева – Элеонору Фуртунэ, единственную женщину среди приглашенных, а потому достойную особого почета.
– Товарищ Трестиоарэ, видно, не приедет, не будем его больше ждать, – сказал Максим Мога. – Начнем?
– Если только он, не дай бог, не захворал, – вставил Макар Сэрэяну, которому досталось место напротив Максима и Кэлиману и показалось, что Максим обращается именно к нему.
– Начнем, конечно, чего уж! – со значением произнес Виктор Станчу, и остальные закивали утвердительно.
И сложилась забавная ситуация. Каждый раз, когда Мога или Кэлиману обращались к присутствующим, Макар Сэрэяну торопился ответить первым, стараясь даже подняться на ноги, хотя при его неповоротливости это удавалось ему только наполовину. А Виктор Станчу взял на себя заботу отвечать на некоторые вопросы от имени остальных, отзываться на все репликой или вопросом.
Максим Мога подвел итоги сбора колосовых, выразив при том мнение, что на будущее объединение располагает всеми возможностями увеличить производство зерна. Привел конкретные доводы: совхозы «Драгушаны» и «Варатик» получили по сорок два центнера пшеницы с гектара, кукуруза тоже обещает хорошо уродить. Затем незаметно для себя Мога вспомнил первые послевоенные годы, низкие урожаи, которые давали здешние земли; в памяти у него сохранились еще некоторые цифры, тогдашние скромные данные. «И все-таки каждый из нас, прокормившись на скудном хлебушке тех лет, выстоял и дожил до нынешних дней, – заявил Мога. – Вот почему пшеница, насущный хлеб наш, истинный символ нашего бессмертья, должен занять достойное первое место в планах нашего объединения!»
– Хлеб – святое дело, и так оно будет всегда! – с пафосом заявил Виктор Станчу.
– Правильно, – сказала Элеонора Фуртунэ и, как ученица-отличница, поднялась на ноги. – Но как раз этой весной нам пришлось посадить виноградники на площадях, отведенных под зерновые. Благо еще, вмешался Максим Дмитриевич, иначе мы в Боуренах посеяли бы на пятьдесят гектаров меньше кукурузы. – Она улыбнулась Моге, словно благодаря за помощь. – И есть еще один спорный вопрос, – на этот раз она почтила взглядом Кэлиману. – Будущее животноводческих ферм… Лично я – за современные комплексы; но я решительно против ликвидации совхозных ферм. Что касается нас, боуренцев, мы сделаем все, что будет в наших силах, чтобы сохранить ферму. К ломтю хлеба требуется также стакан молока. Хотя теперь кое-кому хочется, чтобы все стало на голову: вместо молока – вино, и не стаканом, а кувшином да бочкой!
Несколько мгновений слышался только шелест орехов. Присутствующие, за исключением Моги, во всем согласного с Элеонорой, смотрели на нее с недоумением. Еще накануне ее голос редко был слышен на заседаниях или совещаниях, а сегодня – пожалуйста, целая речь!
Сквозь густую листву скользнуло дыхание легкого ветерка. Обдало задумчивые лица, а Элеоноре Фуртунэ растрепало локоны. Она поднесла к голове белую ладонь, словно хотела поймать шаловливый ветерок, и это простое движение словно послужило знаком для продолжения разговора. Ибо Виктор Станчу заявил нарочито шутливым тоном:
– Дорогая Элеонора Аркадьевна, давайте без паники! Ведь мы делим шкуру неубитого медведя. Существует ли решение райкома партии о ликвидации ферм? Мне такое пока неизвестно. Не будем торопиться, Элеонора Аркадьевна! Когда на повестке будет вопрос о фермах, тогда и будем его обсуждать!
– Мы собрались, чтобы наметить будущность объединения. А значит, обязаны заранее выяснить все его аспекты, – решительно возразила Элеонора Фуртунэ.
– Правильно, – поддержал ее Мога; Максим всегда был противником недомолвок, сторонником заблаговременно продуманных планов. – Поэтому прошу хорошенько взвесить все наши возможности, резервы. Ждем конкретных, реальных предложений. Месячный срок всем подойдет?
– Голосую за предложение Максима Дмитриевича, – спокойно объявил Кэлиману. Секретарь райкома внимательно выслушал все высказывания и хотел получить отсрочку, чтобы основательно их обдумать.
– Я тоже – за, – поднялся Вениамин Олару. – И еще прошу объединение, Максима Дмитриевича лично внести в генеральный план реконструкцию реки Улук.
– Вечно ты со своим Улуком носишься, Веня, – с иронией отозвался Виктор Станчу. – Прочее у тебя в полном порядке, наверно? – И засмеялся, довольный шуткой.
– Постараемся, товарищ Олару, – пообещал Мога и заметил, что Станчу тут же стал серьезным. – Если в текущей пятилетке не получится, в следующей обязательно восстановим дебет воды в реке Улук. И не только это: мы должны запланировать создание целой системы снабжения населения питьевой водой. В новых проектах жилья будет непременно предусмотрена подача горячей и холодной воды, душевые и ванные. – Воображение унесло его на несколько лет вперед и показало, словно наяву, новые дома-виллы с ванными комнатами, одетыми кафелем, с природным газом. Мога невольно посмотрел на Станчу; он вспомнил затейливые трафареты на его доме и захотелось спросить, есть ли в его дворце также ванная; но такой вопрос оказался бы не ко времени, и заговорил о другом.
– Элеонора Аркадьевна высказалась против кувшина с вином. А я, грешным делом, запасся целой батареей бутылок – тех самых вин, которые производят наши заводы. Козьма Митрофанович, будь добр, принеси-ка их сюда, освежим малость душу.
3
Среди присутствующих произошло явное оживление. Многие заулыбались, довольные приготовленным для них сюрпризом; поянские вина всегда были хороши! Но Элеонора Фуртунэ взглянула на Могу с удивлением: с какой стати ему вздумалось среди бела дня устроить застолье? А Кэлиману, с самого начала раскрывший свой блокнот, принялся рисовать в нем шахматные фигуры – ладью, коня, ферзя… Так делал он всегда, когда хотел справиться с подступающим раздражением.
Тем временем Вениамин Олару поставил перед каждым по глиняной чарке, по тарелочке, а в середине стола водрузил большую миску с помидорами, перцами и соленым карпом. Вскоре подоспел и Томша с бутылками, которые Кэлиману заметил в воде, и, не ожидая команды, принялся наполнять чарки.
Максим Мога первым поднял свою.
– Будем здоровы! – Станчу поднялся на ноги и чокнулся с Могой.
– За наши успехи! – заявил Олару.
– Пусть нам во всем сопутствует удача! – сказал, в свою очередь, Сэрэяну и выпил единым духом свое вино. Но лицо его сразу посинело; Сэрэяну поперхнулся, едва не задохнулся. – Хорошая удача нас ждет! Что за гадость ты налил нам, Томша? Откуда взял такую отраву?!
Все застыли с чарками в руках, глядя на Могу как на коварного врага. И это называлось вином? Настоящая мерзость! Поиздеваться над ними вздумал, что ли? Не много ли позволяет себе Мога, хоть он и генеральный директор!
«Может, кто-нибудь с винзавода сыграл с ним злую шутку?» – встревожилась Элеонора Фуртунэ. Ей не верилось, что Максим мог посмеяться над своими коллегами.
Только секретарь райкома сохранял хладнокровие.
– К сожалению, – сказал он, поняв замысел Моги. – И такой товар выпускаем мы.
– Мои товарищи, видимо, этого не знают, иначе не были бы так удивлены, – улыбнулся Максим Мога, отставив кружку. – Прошу простить за эту неприятную дегустацию, но мне хотелось получить весомый довод, который в зале заседаний, да еще стоя на трибуне, никак не используешь. Весомое доказательство нашего неуважения к прекрасным дарам земли нашей. К самой нашей земле. Не потому ли наши люди оставляют родные очаги, самую землю, на которой родились и выросли? – Максим глядел на своих товарищей, но перед глазами у него стоял Василе Бутучел.
– Дело известное, Максим Дмитриевич, что там еще говорить! – прервал его Виктор Станчу.
– Тем больнее сознавать, что знаем, а продолжаем в том же духе! – с резкостью продолжал Мога. Его голос гремел все громче, раздаваясь уже не только под навесом, но надо всей поляной. Шорох листвы не был более слышен, спрятался куда-то и чертенок ветерок. – Мы обманываем людей сознательно, скажу прямо – бессовестно. Все ли видели, как Макар Митрич изменился в лице, едва сделав глоток?
Сэрэяну, директор совхоза «Варатик», провел пухлыми ладонями по румяным щекам, словно проверяя, не пострадали ли также они.
– Вы, наверно, спрашивали себя, что нашло на Могу, что он приволок на совещание вино? Не для этого, конечно, мы сегодня собрались, – продолжал он сдержанным тоном. – И недаром не пришлось никому по вкусу то, что налили нам сейчас. Ведь это и вином-то не назовешь. Этот отвратительный напиток приготовлен по известной технологии: выжимки, сахар и побольше воды. А что делали мы, обязанные принять меры? – Мога сделал паузу, вопросительно посматривая на своих товарищей. – Закрывали на все глаза, – ответил он себе. – Более того, многие винзаводы покупали такой товар и платили хорошие деньги за эти помои. Якобы ради плана. Выполнение которого давалось им поэтому без всякого труда. И из таких, с позволения сказать, виноматериалов делают те «дары южного солнца», которые вышибают человеку мозги. Разве я не прав?
– Чистая правда, Максим Дмитриевич, – сразу ответил Макар Сэрэяну, полагая, что уж на этот раз вопрос был задан именно ему. – Сами проявляем бесхозяйственность.
– И не только это! – вступила снова Элеонора Фуртунэ. – Этим мы содействуем распространению алкоголизма! Ибо многие из нас сводят значение виноградарства к одним экономическим показателям, не принимая в расчет моральные. Не замечаем или делаем вид, что не замечаем, как тяжко приходится за это расплачиваться.
Лицо Элеоноры было суровым. Никто не осмеливался ей возразить. Присутствующие знали, что именно вино стало причиной гибели ее мужа.
Кэлиману, внимательно следивший за разговором, заметил уже, что Фуртунэ всегда и всецело была на стороне Моги, что в мыслях оба едины. Словно она нашла человека, во всем понимавшего ее, надежную опору. И это придавало ей смелость говорить со всей откровенностью.
– Нашему объединению предстоит столкнуться с многими проблемами, – заговорил секретарь райкома. – И с самого начала надо определить, какие из них главные. Чтобы не получилось, как в некоторых наших хозяйствах: поспешили посадить побольше сортов винограда, а какой из этого толк? У товарища Трестиоарэ, к примеру, создалась такая мешанина сортов, что никто уже не может разобраться в ней до конца.
– По-моему, товарищ Трестиоарэ, если бы только смог, посадил бы у себя все те две с лишним тысячи сортов, которые известны у нас в стране, – заговорил снова Мога. – Но ведь еще Моисей свыше трех тысячелетий тому назад поучал виноградарей не выращивать на одном и том же участке больше чем пять-шесть сортов.
– Трестиоарэ у нас – несгибаемый атеист! – воскликнул под общий смех Вениамин Олару. – И библии не читал!
– Разве он один ее не читал? – улыбнулся Мога и продолжал: – Мы знаем теперь, друзья, в чем особенно грешны. Сегодня нас считают, и мы действительно являемся виноградарской республикой, – развитой, с передовой наукой. У нас есть научно-исследовательский институт, известный во всей Европе, мы обмениваемся опытом с виноградарскими центрами нашей страны, Болгарии, Франции, Италии, других виноградарских регионов мира. Следовательно, упомянутые нами проблемы просто не должны были бы существовать. Но поставим вопрос иначе: существуют ли они только у нас, в нашем объединении? Некоторые из них, могу сказать, действительно относятся лишь к Пояне. Будем говорить конкретно: из почти пятисот гектаров алеппо, уничтоженных морозами, восстановлена только половина. Хотя следовало поступить наоборот: не только восстановить, но и существенно увеличить площади, занятые столовыми сортами. А что мы имеем на сегодняшний день? Здесь, в Селиште, сто гектаров, прежде бывших под алеппо, были пересажены сортами каберне, саперави и ркацители. То же самое с пятидесятые пятью гектарами в Зоренах, восьмьюдесятью в Стурдзе.
Ни один из тех, о ком шла речь, не стал опровергать названных данных. Со временем директора совхозов начали убеждаться, что Максим Мога всегда пользуется точными цифрами и фактами. И знали еще, что в области статистики у генерального директора есть отличный помощник – главный бухгалтер Ион Пэтруц, в своем деле – истинный виртуоз.
– Как следствие нашей, скажем так, небрежности, в последующие годы мы недопоставим потребителям около четырехсот тонн столового винограда, – снова поднял голос Мога. – И вот вам парадокс: в нашем виноградарском крае люди не едят винограда! И хочется сказать: на сегодняшний день мы не заслуживаем другого вина, чем то, которое вы только что попробовали!
4
– По некоторым признакам могу предсказать: вы еще здесь подзадержитесь, – сказал Моге Александр Кэлиману.
Заседание окончилось, но никто не спешил уезжать. На поляне царила прохладная тень, в то время как за пределами этого уголка пекло раскаленное солнце, истекающее неутолимым жаром. А пониже навеса над кустами терновника курились голубые дымки, приносившие с собой соблазнительные запахи свежей ухи.
– Александр Степанович, будем от души рады, если вы отобедаете с нами, – пригласил Мога. – Пока мы тут рассуждали, Олару над нами сжалился, велел своим рыбакам наловить кое-чего и для нас. Ибо из нас рыболовы – не приведи господь! – махнул он рукой.
– С удовольствием бы, только мне к четырем часам надо быть в райкоме, – отвечал Кэлиману. – Гости из Кишинева. – Взяв Могу за локоть, он направился к машине. – Хочу, однако, урвать у вас еще несколько минут.
Оба остановились на берегу пруда. В сверкающем водном зеркале отражались, чуть покачиваясь, их силуэты. Кэлиману в первый раз увидел, как выглядит он рядом с Могой: Максим возвышался над ним на целую голову и был к тому же раза в два шире в плечах. Своею мощью он подавлял, вселял даже робость. И все-таки надо было начинать неприятный разговор, который Кэлиману откладывал уже в течение нескольких дней. Повернувшись к Моге, он проговорил, растягивал слова:
– Не хотелось бы вас расстраивать, однако полагаю, что это в наших же интересах. – Вынув из кармана пиджака, перекинутого через руку, конверт, он протянул его Максиму. – Прочтите все это.
Максим Мига не успел достать из конверта письмо. Элеонора Фуртунэ подошла к ним проститься. Чуть конфузясь, протянула ему руку, а Кэлиману шутливо спросила:
– Мы еще продолжим начатое сегодня сражение? Хотя силы пока и неравны…
– Вся наша жизнь – борьба, – в тон ответил ей секретарь райкома.
Элеонора заметила, что оба чем-то озабочены, и удалилась. Мога вынул из конверта листок, густо отпечатанный на пишущей машинке старого образца, развернул его, и сердце его сжалось. Он вспомнил о машине Элеоноры, оставленной перед его домом в тот вечер; она сама показала тогда ее Максиму. «Что подумали люди, которые могли ее увидеть?» Они стояли у окна, глядя, как рассеивается сумрак ночи; она прижималась к его плечу, и хотелось, чтобы наступающее утро не было в силах их разлучить… Неужто об этой ночи и писал теперь неведомый анонимщик? Максим начал читать: «…В районе есть люди более компетентные, чем этот пришелец Мога. Захватил три комнаты. Чтобы принимать в них любовницу. Тогда как многодетные семьи остаются без жилья. Скитаются по частным квартирам…» Имя Элеоноры нигде не упоминалось, но не было исключено, что писавший – или писавшие! – имели в виду именно ее. Вспомнилось заявление Олару: «Товарищ Станчу мог бы руководить и целым министерством!» Неужто это дело его рук? Нет, не верилось.
Он развернул другой листок, исписанный фиолетовыми чернилами, вручную. «Распоряжается, как ему взбредет… Не прислушивается к критике… Назначил Флорю заведовать лучшим отделением совхоза… Если каждый начнет выдвигать своих любовниц…»
У Моги потемнело в глазах. Кэлиману читал этот бред, некоторые фразы подчеркнул красным карандашом! Что он хотел этим сказать? Мога сурово посмотрел на него, возвращая конверт.
– Так вот почему вы искали меня сегодня утром! – Он с трудом сдерживал закипавший гнев. Возмущали не анонимки, мало ли что, кому-то он не угодил, кто-то мечтал о должности, которая досталась Анне. Писали люди без совести, к тому же трусливые. Эти личности, впрочем, тоже не интересовали его, Максим едва не бросил конверт под ноги.
Секретарь райкома верно понял его взгляд.
– Я посчитал необходимым предупредить вас, – заметил он сдержанно.
– Спасибо за заботу. – Лицо Моги стало жестким, как кора дуба, глаза сверкали из-под насупленных бровей. – На вашем месте я сразу бросил бы их в корзину. Но, может быть, вы подумали: авторы, возможно, в чем-то и правы?
– Я действительно подумал: на свете есть еще негодяи, мешающие нам жить, не дающие спокойно работать, – невозмутимо отвечал Кэлиману. Другой реакции от Моги он и не ждал; такая личность не могла не испытывать глубокого возмущения, если клевета задевала честного человека, тем более женщину. – И решил уничтожить письма, но не прежде, чем покажу их вам. – Кэлиману извлек листки – их было три с примерно одинаковым содержанием и разорвал с тем удовлетворением, с которым всегда совершается правильный поступок; мелкие клочки бумаги разлетались по поверхности воды, ветерок, налетевший из сада, погнал их от берега прочь. – В конце концов, – он повернулся к Моге, – это первые и, надеюсь, последние. Но кто может в этом поручиться?
– С той минуты, когда на них перестанут обращать внимание, их станет все меньше и меньше, – проговорил Мога. – Наверняка! Худшее во всей этой истории, пожалуй, в том, что некого взять за шиворот и спросить: чего тебе надо, трус? Справедливости? Так вот тебе трибуна, выходи на нее и скажи! Мы слишком с ними либеральничаем, Александр Степанович!
