Текст книги "Возвращение к любви"
Автор книги: Георге Георгиу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 44 страниц)
1
Максим Мога редко позволял себе роскошь отдыха среди дня. Но разговор, состоявшийся за столом, так взволновал его, что сердце забилось с тревожной быстротой. Максим почувствовал, что надо полежать, и удалился в кабинет с тем дубовым сервантом, который так понравился Элеоноре. С того памятного вечера она ни разу не переступила его порога; войдет ли она когда-нибудь в эту комнату? Максим понимал, что вышел уже из того возраста, когда можно вскружить голову женщине. Кому мог понравиться неизменно мрачный неуклюжий медведь, далеко не первой уже молодости? Кто может ему сказать, как и чем оскорбил он Элеонору, почему она избегает его? Увидеть бы по крайней мере Матея счастливым с его Миоарой, думал Мога, пока он еще на ногах, надо помочь молодым в устройстве собственного гнезда. Пока окончат институт, устроятся на работу, пока хоть немного наладят свою жизнь – его долг быть для них надежной опорой. И не одними лишь советами.
Сон не шел к нему, хотя и был бы весьма кстати. Пришло бы хоть в норму сердце! Он поднялся с дивана, пошел в ванную и принял холодный душ. Освежившись, Максим надел чистую сорочку, молодившую его. С четырех до семи вечера у него были часы приема посетителей, и надо было появиться на людях в приличном виде.
На дворе по-прежнему стояла духота, дождя не было давненько и даже в залитом асфальтом центре Пояны все было покрыто слоем горячей пыли. Только мощеную камнем улочку, тянувшуюся от главной магистрали к дирекции совхоза, с двух сторон защищали от солнца тополя и клены, дававшие некоторую прохладу. Добравшись до кабинета, Мога позвонил на консервный завод и застал директора. Как же быть? Остановить сбор помидоров? Продукция пропадает в поле, сказал Максим. До вечера линия снова заработает, заверил директор, но все войдет в норму только дня через три. Так что отправляйте побольше в союзный фонд, поставляйте в торговую сеть.
– По союзному фонду план выполняется, – сообщил Мога. – Что касается торговли…
Он оборвал разговор с возмущением, на полуслове. Директор завода отделывался советами, вместо того чтобы действовать со всей энергией. Максим вызвал Аделу и продиктовал ей телефонограмму директорам всех совхозов: «В связи с тем, что на заводе скопилось большое количество овощей и переработка их в ближайшие два дня не представляется возможной, предлагаю прекратить на указанный срок уборку помидоров, мобилизовав все машины на перевозку кукурузы на силос».
Секретарша вышла, чтобы передать сообщение, а генеральный директор принялся за рассмотрение почты. Мога с нетерпением ожидал ответа от Иона Спеяну, но от того пока не было ни строчки. Взамен он обнаружил вызов в кишиневскую поликлинику, на медосмотр. Врачи беспокоились о его сердце. А он хорошо помнил слова сестры: «если после посещения товарища Фуртунэ сердце действует исправно, значит можно не бояться уже никаких бурь». Если бы врачебная братия знала, какие бури свирепствуют порой в его сердце! А оно, бедняга, все выдерживает.
Вошла Адела с сообщением, что прибыл товарищ Войку.
– Проси. – Мога посмотрел на часы: шестнадцать ноль-ноль. На это время он и пригласил Драгомира. До чего пунктуальный товарищ!
2
– Не бери меня на бога! – кричал Драгомир Войку, яростно жестикулируя и кружа по кабинету, как лев в клетке. – Тебе нужны люди? Очень хорошо! Но для этого не надо вырывать их силой из привычного русла!
– А я тебя, Драгомир, из твоего вырву, – прервал его Мога. – Довольно ты повалялся в спячке. И это ты, Драгомир Войку, самый заводной из наших ребят, на корню загниваешь во цвете лет! Вот уж не ждал! Признайся лучше – ты просто не хочешь со мной работать. В этом все дело. Взгляни хотя бы на Иона Пэтруца – насколько он лучше все понимает. Я сказал: «Быть тебе, Ион, министром финансов объединения «Пояна»! И что он ответил? «Ладно, Максим, если уж ты говоришь, что во мне есть нужда…»
– Пэтруц! Пэтруц – настоящий финансист, специалист, – снова взорвался Войку, – тогда как я – что мне делать в объединении? К чему взваливать мне на плечи такую ответственность? Кто дал тебе на это право?
Лицо Моги стало серьезным. Наклонившись к Войку, он сказал просто:
– Когда меня принял первый секретарь ЦК, одной из важнейших проблем, о которых зашла речь, была проблема кадров. Любого специалиста, который вам потребуется, принимайте тотчас же на работу, – так было мне тогда сказано. – Партия дает вам, товарищ Мога, такое право, обязывает вас поскорее решить этот вопрос. Время не ждет. Вот что было мне тогда сказано! И ты, Драгомир, – один из этих специалистов. И организаторский талант у тебя тоже есть. Об этом говорят также наши общие друзья.
Войку перестал расхаживать перед столом, взял стул и сел. Он устал. Он приехал по приглашению Моги, не подозревая о планах генерального директора. Бывало уже, что Мога звонил и просил заскочить. На днях, к примеру, после того как в Пояне появился Нистор, они долго советовались о том, как уберечь Матея от возможного душевного потрясения. Войку был польщен, что Мога уделяет ему внимание, просит совета. А теперь, когда ему была предложена должность заместителя генерального директора, должность по-настоящему ответственная, он восстал.
Причиной тому, однако, был страх. Войку считал, что предложенное Могой дело ему не по силам, хотя сельскохозяйственную технику знал хорошо.
– В этом я с тобой согласен, ты должен сам подбирать себе помощников, – заговорил он уже потише. – Конечно, тут нужны надежные люди. Без этого тебе будет слишком тяжело. Но я не хочу, понимаешь ли, не хочу лезть туда, где дело мне не по силам. Не могу понять, что ты за человек, – пожал плечами Войку. – С тех пор, как ты у нас появился, ты взбудоражил весь район. Даже Станчу, который никого не боялся и ходил всегда с высоко поднятой головой, выглядит сбитым с толку.
– Много разговариваем. Драгомир. Наша главная беда – привычка впустую чесать языки. Кажется, только вчера, либо позавчера, ты объявил мне, что, если понадобишься, готов сменить место работы. А теперь на попятную? – Мога негромко хлопнул по столу ладонью. – Ответственности боишься, Драгомир. Вот оно что!
– Ты угадал!
– Но если как следует запрячься в самое-самое трудное дело, если времени не остается даже на страх, он от тебя отступится. Впрочем, хватит, поговорили, предлагаю твою кандидатуру.
– Не делай мне такой услуги, Максим, – упавшим голосом сказал вдруг Войку, выглядя при том таким подавленным, что Моге на мгновение показалось, будто перед ним незнакомый, глубоко несчастный человек. На душе стало больно, не от жалости к Войку; Максим просто не ждал от Войку такой слабохарактерности.
– Ладно, Драгомир. – Мога постарался сохранить не только спокойствие, но также лучшие чувства к старому товарищу. – Насильно мил не будешь. Очень ты меня, признаться, огорчил. Да ладно…
Войку ушел расстроенный. Его отказ мог привести также к разрыву с Максимом, а этого он не хотел бы ни за что на свете. С тех пор как к ним пришел Мога, он тоже, казалось, ожил, стряхнул с себя затянувшуюся дремоту; Войку радовало, что его советов ждут, его захватило всеобщее оживление, начавшееся с созданием нового объединения. Когда же перед ним открылись более широкие возможности, споткнулся о собственную непрошеную робость. Максим оставался прежним, непримиримым к любой инертности, к застою. А он, Войку Драгомир, в прошлом способный поднять за день на ноги весь район, не жалуясь при этом на усталость, или на то, что все ему осточертело, тот молодой Войку давно перестал существовать. Теперь его место занял немощный старец, дорожащий покоем, как самим собой.
Если Войку, возвратившись в свою контору, располагал бесконечным запасом времени для того, чтобы предаться бесполезным жалобам и самокритике, которая, в сущности, мало помогала ему обрести прежнее спокойствие и достоинство, Максим Мога от этого был избавлен. Набежало множество народу с самыми разными личными заботами, и надо было всех выслушивать; одни приходили к генеральному директору; другие – к депутату Моге.
Но мысль Максима то и дело возвращалась к беседе с Войку.
3
Пятым посетителем был Нистор. Максим Мога вздрогнул, как от недоброй вести. Указал рукой на стул, предлагая сесть. Если бы тот не назвал себя еще с порога, Максим все равно узнал бы его по шраму на левой щеке, словно от ножа, – с этой меткой Нистор возвратился с фронта в 1946 году. А осенью сорок восьмого он женился на Нэстице.
– Что же привело вас в Пояну? – прервал молчание Мога, видя, что тот шевелит губами, словно подбирает слова, подходящие для такой встречи, и не находит.
Нистор быстро поднял глаза на Могу и тут же их опустил. Не выдержал его взгляда. От двоюродного брата, Никифора, он слышал, что генеральный директор – человек весьма суровый; никто не смеет ему перечить, и даже первый секретарь райкома партии его побаивается; говорили еще, и кузен это подтверждал, что с приходом Моги в Пояне стало больше порядка, трудиться стало привольнее, люди лучше зарабатывают. Все это мало интересовало Нистора. Гораздо более важным для него, надеявшегося вернуть сына, было то, что Мога, не сумевший забыть Нэстицу, до сих пор так и не женился. Такая преданность, как и то, что он вырастил и воспитал Матея, в глазах жителей Пояны и особенно старожилов ценилась особенно высоко.
Вчера Нистор побывал на погосте, на могиле Нэстицы. Нашел ее ухоженной, окруженной металлической оградкой, со сверкающим на солнце памятником, с большим кустом кроваво-алых роз. Постоял несколько минут молча, перекрестился и вздохнул. Срывавшая траву с соседней могилки старушка сказала: «Повезло бедняжке хотя бы на мужа, человека с добрым сердцем… Ухаживает за могилой, заботится… Да и сынок частенько ее навещает…»
«Кто же ее муж?» – с любопытством спросил Нистор, кивнув в сторону фотографии, с которой печально глядела Нэстица. «Не знаешь? – удивилась старушка. – Директор наш. Мога – его фамилия…»
Вот так, хоть и после смерти Нэстицы, а все-таки ее мужем признали Могу. Что еще требовалось ему, Нистору?
– Матей… Сынок-то мой… – пробормотал Нистор и положил руки на стол.
…Настала уже осень с моросящими, холодными дождями, студеная осень, и осень стояла в душе Максима. Не так уж редко доводилось ему проходить мимо дома Нэстицы, в котором доживали свой век ее родители. Обоим было за семьдесят; жили одиноко, в сорок четвертом их сын погиб на фронте, невестка забрала ребенка и возвратилась в родное село Стурдза. Затем они выдали дочь за Нистора, в надежде, что девушка будет жить в достатке и покое. Не захотели иметь зятем Максима, который вроде и был на важной службе, но, несмотря на это, даже одежонки-то приличной не имел. После смерти Нэстицы отец ее и мать стали совсем беспомощными. К сбору винограда Нистор оставил трехлетнего сынишку на их попечение – в его семье мальчика взять не захотели, – и уехал куда глаза глядят, искать лучшей жизни. Перед тем заверил стариков, что приедет за Матеем, как только устроится.
Но пришел другой, пришел Мога. Стояла такая же поздняя осень с нескончаемыми дождями, с холодными ветрами. Матей сидел на призбе, завернутый в тряпье, и что-то вяло жевал. Максим как раз проходил мимо, намереваясь завернуть к старикам, спросить, не нужна ли им помощь. Увидев же мальчонку, оставленного без присмотра, застыл на месте со слезами на глазах. Дитя Нэстицы! У малыша были ее глаза – ясные и чистые, глядевшие на него с печалью и тоской – таким же взглядом провожала его Нэстица, когда они расставались… Увидев его, мальчик поднялся на ножки, приблизился к краю призбы и протянул трепетную ручонку, в которой держал корку хлеба. Что означал его жест? Хотел разделить с незнакомцем хлеб? Просил взять его на руки, прижать к груди, обласкать?
Максим взял его. Мальчик сразу обвил его шею ручонками, и так они вместе вошли в дом. С того вечера Максим остался жить у стариков, а год спустя оформил документы на усыновление.
Рассказать все это чужому человеку, который попрал ногами любовь, свой долг мужа и отца? Поведать ему о том, как бежал он однажды из последних сил к докторше Валентине Рареш, чтобы спасти Матея, в котором едва теплилась жизнь? О том, как он привел его за ручку в школу в первый день, в первый класс?
К чему?
– Матей ответил сегодня со всей ясностью на вашу просьбу, – сказал Мога, сверля его взглядом. – Он нас с вами уже рассудил!
Нистор поднял на Могу глаза; перед ним сидел настоящий великан. В эти минуты наивысшего напряжения, когда неудержимое стремление вернуть себе сына привело его сюда, Нистор чувствовал, правда, что способен помериться силами и с таким богатырем. Однако последние слова Моги обезоружили его. «Матей нас нынче и рассудил!»
Нистор в бессилии пожал плечами: требовать более было нечего. Кивнул только – вроде поклонился, поднялся и вышел, сложив за спиной руки, как приговоренный.
Максим Мога проследил за ним в окно, как он медленно шагал, поигрывая брелоком с ключами от машины. Раза два останавливался, взвешивая что-то про себя, затем решительно махнул рукой, словно от чего-то окончательно отказываясь. Желтые «Жигули» ждали его на дороге.
Открыв дверцу, Нистор еще мгновение смотрел на окна кабинета. «О чем он теперь думает? На что решился? Что собирается еще предпринять?» Любопытным взором Мога проводил машину, со злостью сорвавшуюся с места. И почувствовал, что сердит на Нистора гораздо меньше, чем вначале. В сердце скользнула жалость – каким бы ни был этот человек, он был отцом и утратил в этот день, может быть, самое дорогое, что было у него в жизни, – сына. И виновен в том также он, Максим Мога, хотел он того или нет, придется это признать. Не в той мере, как сам Тэуту, но все-таки…
Мога никогда и представить не мог, что настанет день, когда он будет вот так думать, стараясь найти себе оправдание во всем том, что сделал до сих пор ради Матея. Но только ради мальчика ли старался? Да, он лелеял его с любовью, одевал и кормил, отдавал учиться, воспитал в своем духе, в своей правде, в своих воззрениях на этот мир, привил ему, как дикой лозе, благородный побег – дух Моги. И только теперь, после встречи с Нистором, пришел к пониманию того, что все эти старания были продиктованы стремлением заполнить пустоту в собственной жизни.
4
В кабинете теснились лиловые тени сумерек, хороводясь с его мыслями, которые то обретали четкость, то вновь выводили его из равновесия. Максим тряхнул головой, пытаясь их отогнать.
И в тот же миг комнату залило сияние люстры, подвешенной к потолку. Мога с удивлением отвернулся от окна и увидел Иона Пэтруца. Ион поглаживал усики, довольный тем, что делал.
– Чего сидишь в темноте?
– Думал думу о себе самом, – ответил Мога, – и не заметил как стемнело.
– Еще бы, при таком интересном собеседнике! – сострил Пэтруц. – Может быть, ты дашь ему отдохнуть, и подумаем малость о других?
– С удовольствием. – Мога сел, указал и Пэтруцу на стул. – О ком же?
Пэтруц, верный привычке, остался на ногах. Только на заседаниях он занимал свой стул – по левую руку Моги. По правую обычно восседал Андрей Ивэнуш.
– Надо что-то делать с Антоном Хэцашу. С тех пор как вышел на пенсию – места не находит. Идеальный выход – взять его к нам, быть всем вместе. Но к чему его приставить? Прожил жизнь человек и не обзавелся ни одной специальностью.
– А кто и обзавелся и нужен нам, тот от нас бежит. Душа болит за Драгомира.
– Он заходил и ко мне. Мрачный, злой. Плакался, будто ты его с землей смешал.
– Боюсь, что разговаривал я с глухим, – задумчиво молвил Максим. – Но он умен, и на это вся моя надежда. Оставим его пока в покое, пускай обида в нем перегорит. Но ты заговорил об Антоне. Хочешь что-нибудь предложить? Потому и завел, наверно, разговор.
– В нашем районном музее появилась вакансия: место директора, – сообщил Пэтруц. – Антон был бы подходящим кандидатом. Если уж он когда-то успешно командовал отделом культуры, тем более должен справиться с музеем. Даже наверняка! Поскольку же ему нравится мастерить всякие изящные штучки, наш музей через несколько лет будет разукрашен как ни один другой. Вот увидишь!
– А он не подумает, что мы его отправляем в музей? – улыбнулся Мога. – Как предмет старины?
– Положись на меня. Потолкую с ним, и все будет в порядке. А ты нажмешь на Кэлиману. Чтобы Антон получил это назначение. На такое тепленькое местечко, наверно, найдется немало желающих. Что же касается Войку, – переменил он разговор, – боюсь, что виновен здесь и ты. Вместо того чтобы подойти к человеку по-доброму, ты сразу же взял его за глотку. Есть за тобой такой грех – бросаться на людей. Хочешь, чтобы все были такими же, как ты, думали в точности, как ты, отдавались работе, как ты. Может, так было бы лучше, но возможно ли подобное? Либо я неверно сужу о тебе?
– Вовсе нет. Просто думаю, как мы с тобой сходимся в оценке моей скромной персоны. Все мы совершаем ошибки, кое-кто этому радуется, и только истинные друзья раскрывают нам на это глаза. А теперь, после стольких похвал, – усмехнулся Мога, – вынужден с тобой проститься. Дела.
– Тебе надо жениться, Максим, – сказал Пэтруц. – Семья привяжет хоть немного к дому, и ты будешь больше отдыхать.
– Вспомни лучше поговорку, – сказал Мога с той же усмешкой. – Где холостяк вздыхает, там женатый криком кричит. Вот как, дружище. Для твоего, однако, спокойствия придется, верно, и на это пойти. А теперь я могу уйти?
Ночь по-хозяйски воцарилась надо всей Пояной. Максим Мога глубоко вдохнул воздух, в котором чувствовалась прохлада, шедшая, казалось, из самых небесных глубин. Ионикэ послушно ждал его в машине. После неудачи с институтом он чувствовал себя перед Могой виноватым, будто в чем-то его обманул. Чтобы как-то реабилитировать себя, он серьезно взялся за подготовку к экзаменам на заочное отделение. Времени до октября было достаточно. С учебниками не расставался и в машине, и если остановка оказывалась долгой, Ионикэ раскрывал книгу, будь то день или ночь. Шоферская братия вскоре начала называть его не иначе как «ученым». И чтобы было ясно, о ком идет речь, уточняла: «Ученый Могин». Однажды Ионикэ нажаловался шефу, что шоферы дразнят его, рассказал, какое прозвище ему придумали. Мога рассмеялся: «Кто ведает, друг Ионикэ, чем черт не шутит, может быть, в свое время из тебя получится знаменитый ученый…»
– Давай, Ионикэ, поехали! – Мога тяжело устроился рядом с шофером. Здесь, в Пояне, ом водил машину гораздо реже, чем в Стэнкуце. И дороги здешние казались ему более разветвленными и запутанными, отчего он чувствовал меньше уверенности за рулем. Прежние проселки, частенько пролегавшие прямо поперек холмов и огибавшие пашни, летом – разъезженные колесами каруц, весной и осенью – сплошное месиво грязи, до самой тележной оси, те дороги, которые Мога когда-то знал довольно хорошо, с годами исчезли, уступив место асфальтированным шоссе и дорогам, вымощенным щебенкой. Узкая асфальтированная колея вела и к консервному, освещенному бледными огнями, заводу, приютившемуся у подножья холма, на вершине которого начиналось зеленое царство Штефана Войнику.
У ворот ждало еще несколько машин, груженных овощами. Максим Мога разыскал главного инженера, давно охрипшего от указаний, который, видимо, чтобы хоть немножко промочить глотку, то и дело прикладывался к бутылке с вином – Мога почуял это сразу.
– До полуночи у ворот не будет более ни единого грузовика! – заверил его инженер.
Мога вздыбился было, увидев, что тот «на взводе», хотел уже его как следует встряхнуть, но внезапно появился Козьма Томша, и главный инженер воспользовался этим, чтобы исчезнуть.
– Я попал сегодня в трудное положение, Максим Дмитриевич, – пожаловался Томша. – Приезжаю в Селиште, начинаю подгонять их со сбором томатов, как вдруг после обеда Олару сует мне под нос вашу телефонограмму: «Видишь? Не ведает у вас левая, что творит правая!»
– Не очень приятно, правда, – согласился Мога. – Но что бы вы сделали на моем месте, при создавшихся обстоятельствах? – спросил он, кивнув в сторону грузовиков, пофыркивавших в ночи.
Томша был настроен на спор, но ответ Моги и главное тон – будто попросил у него совета! – обезоружил его. Это был уже не первый случай, когда взаимное недовольство, возникший между ними конфликт угасал но короткому слову Максима, по его действию. И, как успел уже заметить Томша, так бывало также в отношениях между генеральным директором и с другими людьми.
– Задержитесь еще ненадолго здесь, – продолжал Мога, – а я подскочу к траншеям для силоса. Утром увидимся в дирекции.
Томша проводил его молча усталым взглядом. Было поздно, в такой час человеку полагается спать. А значит и ему, Томше. Лучше бы он встретился с Аделой. Пошли бы вместе к нему, в его тихую комнатку, приют их любви. Но в Пояну придется возвращаться в тот поздний час, когда Адела душой и телом давно тянется к нему лишь в сладких снах…
Девушка, однако, не спала. Ждала, думая о нем. Где мог бы он задержаться? Этот Мога забрасывает его куда ни захочет и на сколько посчитает нужным…
А может, дело не только в Моге?
В августовские ночи, когда звезда за звездой отделяется от своих галактик и в головокружительном полете устремляется вниз, при виде того, как они тают и исчезают на фоне космической бездны, невольно задаешься мыслью, как схожи иные надежды и чувства наши с этими недолговечными светилами. Как схожи их судьбы с судьбами людей.
Об этом думала Адела в полночь у своего открытого окна.
5
В кабинете вместе с Кэлиману находились Георге Карагеорге и Лидия Грозя. Был приглашен и Максим Мога. Неделю назад он представил в райком предложения по назначению главных специалистов, и теперь перед рассмотрением на бюро следовало предварительно их обсудить. Максим Мога застал их за легкой беседой, в хорошем настроении. Движением руки Кэлиману указал ему стул – напротив Лидии Грозя. Она чуть кивнула золотой копной своей прически и улыбнулась ему. Грозя недавно вступила в должность второго секретаря райкома партии вместо Ильи Корня, уехавшего на учебу в Высшую партшколу. Была как обычно принаряжена и трудно было найти какой-нибудь изъян и в одежде, и в румянах – на щеках, на веках. Все было в меру, без каких-либо излишеств.
– Возникает вопрос, – сказал Кэлиману. – Если Спеяну вдруг откажется переехать в Пояну, кто его нам заменит?
– Если он действительно откажется, у нас есть Козьма Томша, – сразу отозвался Мога. – А на место Томши выдвинем Анну Флоря.
– Анну Флоря? – искренне удивилась Лидия Грозя, и ее черные, красиво изогнутые брови на мгновение застыли в выражении недоумения, после чего опустились опять, вернув чертам прежний приятный вид. Было бы в ее силах – ни одна другая женщина в районе, будь она хоть семи пядей во лбу, вовек не получила бы повышения. Достаточно было и ее одной! – Анна Флоря на должность Томши? Кто для нас Томша, и кто – Флоря? Насколько знаем мы Анну Флоря? – Лидия задавала вопрос за вопросом, словно вызвала Максима на спор. Это была ее обычная манера вести разговор; даже если Лидия что-нибудь утверждала, это делалось тоже вопросами. – Назначить молодую женщину руководить совхозом?
– А Элеонора Фуртунэ? Разве она не возглавляет совхоз? Или вы не считаете ее женщиной? – в той же вопросительной форме возразил Мога.
Тщательно смоделированные брови Лидии Грозя опять взлетели кверху.
– Как можете вы сравнивать Флорю с Фуртунэ? У Элеоноры Аркадьевны есть опыт руководства. И женщина она прелестная. Да разве вы можете понять!
Мога улыбнулся:
– Я питаю к Элеоноре Аркадьевне самые добрые чувства. А ее опыт будет в помощь и Анне Флоря. Товарища Флорю я знаю уже давно и полностью доверяю ее способностям организатора и руководителя.
– В отношении Анны Флоря вам обязательно следует посоветоваться с Ивэнушем, – сказал Кэлиману. – За кадры отвечает также партийная организация. Вы, конечно, об этом знаете, но считаю нужным напомнить еще раз. И вы, и Ивэнуш должны быть по всем проблемам на одних и тех же позициях!
Максим Мога кивнул: да, надо бы. Только в последнее время оба не очень-то ладили. Об этом знали и Кэлиману, и Карагеорге, несколько меньше – Грозя.
– С Ивэнушем или без него, проблему надо решать на пользу делу. И мы решим ее только так! – Максим Мога хлопнул ладонями по коленям, как иногда делал, когда хотел положить конец спору. – С другим решением я не смирюсь!
Он поднялся на ноги – высокий, могучий, с поднятой головой и строгим лицом, пригладил чуть встрепанные волосы и, стоя так, недвижимо, казался осколком гранитной скалы, который ни один из присутствующих не смог бы и сдвинуть с места. Лидия Грозя, любовавшаяся им из-под ресниц, испытала вдруг ощущение, будто невидимая тяжесть навалилась на ее плечи. Но вошел Симион Софроняну, и, может быть, потому, что «скала» стояла на его пути и надо было ее подвинуть в сторону, Симион протянул Моге руку. Максим осторожно ее пожал и сел на тот же стул, напротив Лидии. И она со вздохом облегчения распрямила плечи.
Симион Софроняну остановился у стола и со стеснительным видом посмотрел на Кэлиману, словно чувствовал себя не в своей тарелке в этом кабинете.
– Прошу извинить, – сказал он. – Задержался. Разговаривал с Кишиневом.
Кэлиману невольно посмотрел на стенные часы.
– Хорошо. Садитесь.
Однако Софроняну остался на ногах. Провел ладонью по свежевыбритому лицу машинальным движением, которое дало ему отсрочку, чтобы поразмыслить еще над тем, что он собирался сказать. Затем обратился к Моге.
– Вы не обидитесь, Максим Дмитриевич, если я откажусь от должности вашего заместителя?
Присутствующие с удивлением остановили непонимающие взоры на Софроняну: чем вызвано его заявление.
– Что случилось, Симион Кириллович? – сдержанным тоном спросил Кэлиману.
– Меня приглашают на работу в Кишинев, в республиканский Совет колхозов. Предложение сделано давно, но я все не мог решиться. Теперь, когда управление должно быть расформировано…
– Минуточку! – перебил его Мога. – Вы ведь сами убедились, что управление нас дублирует. Как я, так и вы, точнее говоря, делаем одно и то же дело.
– Максим Дмитриевич, я своего мнения не менял! – Софроняну повысил голос для большей убедительности. – Но у меня ведь тоже может быть к чему-то предпочтение. Предложение, повторяю, было сделано мне давно, я лишь вернулся к нему теперь.
– И согласился? – несколько сердито спросил Карагеорге. – Если да, о чем нам еще говорить!
– Нет еще, – ответил Софроняну. – Однако полагаю, что в Кишиневе у меня будет больше возможностей для пополнения знаний, для совершенствования в области земледелия.
– Благородное стремление, Симион Кириллович, – одобрил Максим Мога. – С тех пор как я в Пояне, мне удалось узнать вас, оценить ваши достоинства. Если даже уедете, моя симпатия к вам останется. И все-таки полагаю, что ваше место здесь, в Пояне. В новом объединении будет больше возможностей проявить себя в качестве специалиста. У Кишинева, конечно, есть свои преимущества. Большой город, высокая культура, лучшие условия быта. Но многое из этого мы можем иметь и здесь! – голос Моги стал строже. – И будем иметь – и культуру, и условия, все – как в городе. И создадим также свою школу передового земледелия, в которой будут учиться и столичные товарищи!
– Верю, Максим Дмитриевич, – не очень решительно сказал Софроняну.
– Но верить еще мало, – вмешался в разговор Кэлиману. – Нужны и дела, требуется наше прямое участие в создании этих хороших условий, в организации такой школы. Никто этого не сделает за нас, Симион Кириллович. – Кэлиману вопросительно посмотрел на Софроняну. – Разве не так?
И словно для того чтобы поддержать секретаря райкома, продолжал свою речь Мога:
– Настанет время, когда многие из тех, кто по той или иной причине покинул нас, вернутся. Так будет, товарищ Софроняну! И вы в этом вскоре убедитесь!
– Вы имеете в виду Иона Спеяну? – решил вмешаться и Карагеорге. – Надеетесь все-таки, он приедет?
– Надеюсь, так как объединение нуждается в нем, как виноградная лоза – в солнце, – убежденно ответил Мога. – Так что, Георгий Васильевич, готовьте для него жилье. Три комнаты готовьте – Спеяну переедет вместе с женой и детьми. Кроме того, ученому требуется еще и кабинет. Так что – три комнаты, не меньше того!
– А где я их возьму? Еле выкроил комнатку для Анны Флоря, – пожаловался Карагеорге. – Разве что в будущем году…
– В этом, товарищ председатель. Нынешней же осенью, – настойчиво проговорил Мога. – Из резервов, которые у вас есть. Мне ли вас учить!
– Максим Дмитриевич, – вставил Кэлиману, – решение будет найдено. Только бы Спеяну согласился.
Мога отошел к окну. Он верил слову Кэлиману, а потому не настаивал более. Широкая площадь перед зданием райкома была залита солнцем, которое теперь прилежно взбиралось по небосклону вверх. И в душе Максима было так же светло – со вчерашнего дня, когда вопрос о Нисторе Тэуту нашел такое удачное разрешение, а он, Максим Мога, по-настоящему вступил в права отца.
Александр Кэлиману обратился вдруг прямо к нему:
– Максим Дмитриевич, товарищ Софроняну просит дать ему три дня на размышление. Что скажете?
Мога слышал просьбу Софроняну и ждал, как и следовало, что ответит секретарь райкома. Поскольку же тот решил узнать его мнение, он отошел от окна и подошел к Симиону.
– Это уже добрый знак, – сказал он искренне. – Как вы решите, Симион Кириллович, так и будет. И все-таки надеюсь, что через три дня мы снова встретимся здесь. И к радости, которая согревает меня сейчас, прибавится и та радость, что вы будете среди нас.
И, хотя вначале такого намерения у него не было, Максим подробно рассказал вчерашнюю историю с Нистором Тэуту – встречу с Матеем, поведение Матея, свой разговор с Нистором.
– От души рад, Максим Дмитриевич, что этот деликатный вопрос благополучно разрешился, – тепло сказал Кэлиману. – Закон человеческой порядочности оказался сильнее, чем закон кровного родства. И эта порядочность привита юноше вами.
– Это у него от матери, Александр Степанович, – сказал Мога, все еще взволнованный.
– Это так. Но те прекрасные качества, которые ребенок впитывает с молоком матери, если не развивать их потом с любовью и умением, утрачиваются еще в зародыше. Ладно уж, – добавил Кэлиману, как всегда, когда хотел переменить разговор, – кто у нас еще остается? Драгомир Войку?
Симион Софроняну попросил разрешения уйти, надо было приготовить документы управления за минувшие годы для сдачи в архив.
– Разве Войку оставит статистику? Что-то не верится, – сказал Георге Карагеорге.
– Вызовем на бюро, утвердим, и нечего ему будет возразить, – заметила Лидия Грозя.
– Такое решение – самое легкое, – возразил Кэлиману.
