Текст книги "Возвращение к любви"
Автор книги: Георге Георгиу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 44 страниц)
– Присядь, отдохни, – позвала его женщина, указывая рукой место рядом с собой. Трестиоарэ в раздумье уселся.
– Чего от тебя хочет тот медведь? – Чувство опасности у женщин лучше развито, вопрос Анджелики звучал совсем не праздно.
– Мога? Хочет, чтобы за три дня на заводе был полный ажур.
– И все дела? – лицо Анджелики прояснилось. – Не бери в голову. Соберу-ка я свой бабский взвод – и все будет в порядке.
– Требует, чтобы я выбросил этот диван, – продолжал Трестиоарэ.
Анджелика с деланным возмущением всплеснула ладонями.
– Как то есть? Выбросить вон совхозное имущество? Как такое могло ему взбрести?
– Вот так и взбрело. – Трестиоарэ положил руку на горячее плечо женщины, она не стала возражать. – И велел назначить еще одного кладовщика, чтобы тебе стало легче.
Вот она, наконец, опасность, которую Анджелика учуяла с самого начала! Она привыкла уже чувствовать себя здесь полной хозяйкой и не желала еще кого-то, чтобы тот ей мешал. Но на лице женщины это не проявилось ничем. Разве что она будто невольно еще ближе склонилась к директору.
– Как скажете вы, Аксентий Аксентьевич, так и будет! – Анджелика чуть слышно вздохнула и бросила на Трестиоарэ игривый взгляд. – Но диван, пожалуй, лучше оставить. Он совсем еще новый, еще пригодится не раз. – Она еще больше наклонилась к сидевшему рядом кругленькому человечку, который ни разу не пробуждал в ней желания, не тревожил ее во сне, которого не желала и теперь. Это была игра. Зато Мога ей понравился.
– А знаешь, почему он велел тебе выбросить эту вещь? – добавила она с тихим смехом. – Чтобы мы не могли сидеть на ней вот так, как теперь.
– Сам, наверно, хотел бы того! – загорелся опять Трестиоарэ, и, охваченный жаждой хоть как-то отплатить Моге за унижение, схватил Анджелику в объятия.
Диван охотно приютил их обоих, и женщина отдалась его ласкам с чувством, что приносит себя в жертву ради простого старого дивана.
4
Анна Флоря давно собиралась в Драгушаны ознакомиться с положением в снискавшем славу совхозе. Но этому до сих пор мешал Станчу, то и дело наезжавший в Пояну, куда влекла его поздняя любовь, которой Анна и не желала, и не ждала. Теперь, когда объяснение между ними уже состоялось, Анна решила, что ехать можно. Хотя, конечно, было бы намного лучше, если бы она поехала не одна, а, например, вместе с Максимом Могой. Анна чувствовала себя все более связанной с ним душой. Живя в Пояне, следуя незаметно для себя примеру этого человека, прожившего жизнь в неугасающей надежде и упорном труде, Анна научилась лучше владеть собой, и судьба не казалась уже ей такой мрачной. Подобно Максиму она старалась постоянно быть среди людей, в гуще общего труда и видеть в этом истинный источник радости.
В последнее время, однако, они встречались все реже и реже. Максим уезжал из Пояны на заре и возвращался поздней ночью. Поездка с ним была практически исключена.
Виктора Станчу Анна застала в его кабинете. Увидев ее на пороге, он стремительно поднялся и вышел ел навстречу.
– Анна Илларионовна, ваш приезд для меня – огромная радость. Настоящий праздник, честное слово! Не мог и мечтать. Но с самого утра сердце подсказывало не двигаться с места. Будет дорогой гость, непременно! – По его голосу, по блеску глаз было видно – неожиданное появление Анны привело его в небывалый восторг.
Разговаривали стоя, растерявшись, Станчу забыл об обязанностях хозяина, а Анна не решалась сесть без приглашения.
– Анна… – другим тоном сказал вдруг Станчу и взял ее за локоть. Он произнес ее имя благоговейно и тихо, как начало молитвы.
Анна осторожно высвободилась.
– Будьте умницей, Виктор Алексеевич. Я могу сесть?
Виктор Станчу сразу пришел в себя. Схватив поспешно стул, он предложил его гостье, сконфуженно прося прощения за свою невнимательность. И сел рядом сам.
– Я приехала, чтобы разведать ваши тайны, – продолжала Анна.
– Анна Илларионовна, моя тайна вам уже известна, – тихо заметил Станчу.
– Прошу прощения, Виктор Алексеевич, – с легкой грустью проговорила Анна, – только мне не хотелось бы возвращаться к тому, во что мы внесли уже с вами ясность. К чему это? Мне, наверно, не следовало беспокоить вас. Но ваш совхоз завоевал известность образцовой организации труда на сборе винограда. Восемьсот гектаров – за двадцать-то дней! Настоящий рекорд! Такова тайна, – робко улыбнулась Анна, – которая интересует меня.
С лица Виктора исчезли последние следы радости. Он подошел к столу, взял с него красную папку и на мгновение остановился, раздумывая. Стало быть, Анна приехала только для того, чтобы ознакомиться с его графиками. Виктор невесело улыбнулся и, когда повернулся к гостье, в его чертах не было уже и признака волнения. Однако, объясняя ей, как организован в совхозе труд, Станчу снова воодушевился; присутствие Анны возбуждало мысль, и снова не верилось, что эта женщина, несказанно уже дорогая, только что запретила ему говорить о своей любви.
Но что с того, если любовь все равно не оставляла его? После целого ряда лет Станчу словно увидел вдруг, что жизнь его протекает по законам, поставленным с ног на голову, и все, что есть в жизни более благородного и возвышенного, прошло мимо него, а он этому не уделил ни малейшего внимания. Любовь к Марии оставалась теперь далеко, в их общей молодости, он любил ее с той легкостью, с какой ветерок пролетает над листвою деревьев, едва их касаясь. А дальше проживали совместно, будто двое спутников, хорошо друг с другом знакомых. Главным ему всегда казалось укрепить свое положение в обществе, взобраться повыше, насколько можно, окружить себя людьми с весом, о которых всегда можно опереться, как о бетонные столбы. Хотя, в сущности, такие опоры появляются рядом лишь после того, как сам ты пустил крепкие корни и уверенно стоишь на ногах.
Когда совхоз «Драгушаны» завоевал доброе имя не только в своем районе, когда сюда начали приезжать то из одного района, то из другого, чтобы поучиться, когда имя директора стали зачитывать, как в воинском приказе, на конференциях, пленумах, заседаниях, Виктор Станчу оказался в окружении влиятельных людей, готовых помочь ему повести совхоз еще дальше вперед, с еще большей смелостью. Это была победа, но далеко не полная. Только после того как сам он стал опорой для таких как Вениамин Олару, как Аксентий Трестиоарэ, как Козьма Томша, только после этого Станчу позволил себе сказать, что по-настоящему победил.
А потом пришлось начинать сначала: достигнутый уровень следовало поддерживать, если хочешь еще подняться; двигаться вверх – пожалуйста, опускаться же – не приведи господь. Только он знал – даже Марию не ставил о том в известность, как раньше, как ему теперь приходилось трудно. Планы росли год от года, и выполнение их требовало всех сил – и ума, и сердца. Так и шло время, год за годом, Виктор Станчу не сходил со своей дороги ни на шаг, и тем был доволен.
Но вот появилась Анна. И тут-то Виктор понял, может быть, слишком поздно, чтобы возрадоваться, что человеку требуется в жизни еще одна опора – любовь.
5
Из дирекции совхоза Станчу повез Анну на своей машине на виноградники. Около часу они объезжали участки, посаженные десятки лет назад, молодые, но уже плодоносящие плантации, останавливались в бригадах. Побывали и на винзаводе. Всюду чувствовалась хозяйская рука: в насаждениях – чисто, кусты уже без гроздей, подвязаны к шпалере, в междурядьях ни единой ягодки, на равных расстояниях подъездные, хорошо утрамбованные, покрытые песком дороги для тракторов и грузовиков. На усадьбах бригад – образцовый порядок, телевизоры, радиоприемники. Хоть это и не было новинкой, внимание все-таки привлекало то, что у телевизоров во всех бригадах были самые большие экраны, какие только существовали, да и койки – совсем не те железные, на сетках, в которых утопаешь, словно погружаешься в яму, а деревянные, с пружинными матрацами, как и дома у селян. И всюду способствующая отдыху семейная атмосфера.
– У нас есть даже баня, душевые, – сказал Анне Станчу. – Не хотите ли освежиться? По такой жаре и духоте не помешал бы тепленький душ.
– Спасибо, Виктор Алексеевич, – засмеялась она. – Если ко всему, что я увидела, прибавить еще и душ, боюсь, что останусь здесь уже навсегда.
Все сияние солнца, казалось, отразилось на лице Станчу.
– Оставайтесь же! – воскликнул он с юношеской живостью.
Анна ответила легкой улыбкой:
– Не забывайте, вы связаны по рукам и ногам. Вернее сказать – скованы. А может, готовы сбежать со мной на край света?
– Хоть сейчас!
Лицо Анны посуровело.
– Когда-то я так и поступила, Виктор Алексеевич, – сказала она тихо, вспоминая о Павле Фабиане. – И побег обошелся мне дорого, очень дорого. Теперь остается только бегство от самих себя. Иначе – что ожидает нас? Любить друг друга урывками, тайком, где придется? Смириться с тем, что все наше счастье должно уместиться в эти короткие мгновения?
Анна протянула Виктору руку. Он осторожно взял ее, подержал и с трепетом поднес к губам. Анна торопливо отняла руку – губы Станчу ее обожгли.
– Когда приедете снова?
– Не знаю, Виктор Алексеевич. Явиться, как вы того желаете, не смогу никогда, – искренне ответила Анна.
– Вы слишком строго меня наказываете, Анна Илларионовна, – вздохнул Станчу. – И тяжко. За что?
Глава шестая1
Виктор Станчу, взбудораженный еще встречей с Анной, в одиночестве сидел в дегустационном зале. Приготовленный для гостьи стол так и остался нетронутым. Виктор чувствовал еще ее присутствие, слышал ее голос, перед ним словно наяву сияли ее зеленые глаза. Была мучительная радость в этой любви, которую он не ждал, о которой и не мечталось. Нагрянула, как гром с ясного неба и как теперь ему ни биться, а от нее уже не уйти.
Об этом он и думал, когда вошел Максим Мога в сопровождении Софроняну и Рэдукану.
– Вот это по мне, – воскликнул Мога, – мы поспели как раз к столу. Ей-богу, любит меня теща!
– Сначала надо ею обзавестись, – беззлобно уколол его Станчу.
Виктор искренне обрадовался: гости отвлекут его от печальных дум.
– Дело нехитрое, – сказал Рэдукану. – Стоит только жениться и, пожалуйста, жены у вас может и не появиться, но теща будет обязательно.
– Рад видеть тебя, Алексей, – отозвался Станчу. – Как здоровье? Почему не сидишь и не лечишься?
– Притащил за собой Максим. Воочию показать, как живет-может его милость боярин Мога.
Софроняну тем временем вышел, чтобы пройтись по заводу. После того что случилось в Зоренах он решил провести подробную проверку даже там, где знал, что все должно быть в порядке.
– Одно горе с таким боярством! – всегда в заботах, в пути.
– Не надо жалеть меня, Виктор, накличешь еще беду, – сказал Мога, не отрывая глаз от стола. – У тебя были гости? – спросил он внезапно. Рядом с бокалом Станчу стоял еще бокал Анны, оба – нетронутые.
– Как видишь, – кивнул Виктор. Он не мог отделаться от чувства, что Анна еще здесь, но из деликатности хранит молчание. – Нежданный гость, – продолжал он с улыбкой, – Анна Флоря.
Мога с удивлением поднял брови, но спросил прежним тоном:
– По какому поводу?
– Интересовалась, как мы организовали уборку. Я показал ей плантации и, как видишь, заглянули также сюда.
– И с какими впечатлениями она уехала? – поинтересовался Мога.
– Хозяйство ей понравилось, – ответил Станчу и спросил в свою очередь: – Откуда же вы приехали? Из Пояны или иного места?
В этот миг опять появился Софроняну.
– Максим Дмитриевич, замечаний здесь нет, – заявил он, довольный увиденным.
– Очень хорошо, иного я и не ждал, – отозвался Мога. – Позволь осмотреть еще склад, Виктор Алексеевич, а после решим, как быть дальше.
Склад, низкое белое здание, сложенное из котельца и длинное, как лабаз, стоял в глубине двора. За ним между стеной и каменным забором, опоясывавшим территорию винзавода, виднелся ряд молодых акаций, посаженных после строительства склада, чтобы скрыть от придирчивых взоров довольно неряшливую кладку. Станчу сам открыл дверь – у него были свои ключи, – хотя заведующий складом оказался на месте. С первого же взгляда Мога сделал вывод: на складе Трестиоарэ было больше порядка, чем здесь. Вот что значит, однако, женская рука! Заметил он также штабель стеклянных труб, матово поблескивавших в скупом освещении склада. И мысль отнесла его к разговору с Трестиоарэ, к тому способу, которым Станчу заставил того одолжить ему трубы.
– А это что такое, Виктор Алексеевич? – спросил Максим Мога, показывая штабель.
– Стеклянные трубы, Максим Дмитриевич. Простые стеклянные трубы, очень и очень дефицитные.
– Достал, стало быть, без помощи объединения?
– А что мне было делать? – вздохнул Станчу. – Надо достать, заиметь надежный резерв. Резервы нынче, как знаете, основа успеха.
Почему именно в ту минуту вспомнились Моге слова Трестиоарэ: «Знаем мы урожаи Станчу!»? Ответить на это он бы не смог. Но что-то за ним скрывалось. Мога попытался нащупать это «что-то».
– Эти трубы взяты у Трестиоарэ? – Он неотрывно смотрел на Станчу.
Как он не нравился Станчу – этот испытующий взгляд Максима! Виктор чувствовал, как он пронизывает его – от макушки до пяток, ворочаясь в нем, словно бур, отыскивающий воду или нефть.
– Да, у него. Они пока ему не требуются. Весной у Трестиоарэ начнется капитальный ремонт, и тогда…
– А тебе они зачем понадобились, если их и так у тебя достаточно? – продолжал Мога; разговор все более смахивал на допрос. Виктор Станчу начинал заметно нервничать: «И чего он ко мне пристал с этими трубами?!»
– На протяжении сезона может случиться что угодно. Поэтому я и создал себе запас.
– Ладно! – сказал Мога уже тише, словно решил отступить. Он неспешно зашагал по помещению, слегка сгорбившись, но и теперь казалось, что занимает чересчур много места. Затем остановился перед кучей лиловых ведер из пластмассы. Не оборачиваясь, спросил:
– Эти тоже – про запас?
– Ты о ведрах? Нет, держу их для студентов и школьников. Двести штук. Хватит на всех.
– Ладно. – Мога двинулся в обратную сторону, к Рэдукану и Софроняну, которые оставались возле двери и тихо переговаривались между собой.
Виктору Станчу это «ладно» не понравилось. Он сам не знал, почему. Казалось, что Мога настроился против него. И вовсе не из-за Анны. Виктор теперь понимал, что генеральный директор приехал, «накрученный» Трестиоарэ. Но что мог сказать ему Аксентий?
– Сколько центнеров с гектара ты получил в прошлом году? – спросил вдруг Мога.
Станчу бросило в жар. Левая бровь нервно забилась – верный знак, что его охватил страх. Была тайна, известная лишь ему и еще двоим – Трестиоарэ и Томше. В шестьдесят пятом году совхоз посадил около пятидесяти гектаров молодых виноградников. При инвентаризации, проведенной весной следующего года, из них была взята на учет примерно половина. Оставшиеся «вымерзли», «не прижились». На следующий год «погибло» еще несколько гектаров, и таким образом, когда настало время плодоношения, значилось только десять.
На самом же деле молодые посадки жили, нормально плодоносили и помогали совхозу не только выполнять свои планы, но продавать государству сверхплановый виноград. И сколько здесь ни бывало проверяющих, среди которых и сам Симион Софроняну, ни одному не удалось разгадать эту тайну. Может, Трестиоарэ теперь проболтался?
Все могло, конечно, быть пустым опасением, следовательно, надо сохранять спокойствие. И он хладнокровно ответил Максиму:
– В среднем по восемьдесят два центнера.
– Какое обязательство взято на этот год?
– Хорошее: по восемьдесят центнеров. Но если соберем хотя бы семьдесят, буду счастлив. Ты ведь знаешь, какой это трудный год.
– У тебя и здесь – резервы? – реплика Трестиоарэ, брошенная, может быть, случайно, навязчиво напоминала о себе: «Знаем мы урожаи Станчу!» Неужто Виктор занялся приписками? Максиму не верилось. Но Станчу, к которому снова вернулся страх, нашел все-таки в себе силы насмешливо улыбнуться и спросить с обидой в голосе:
– Что это значит, Максим Дмитриевич? Будто я перед судом!
2
В эту минуту в проеме двери возникли, словно на экране, фигуры двух мужчин: Иона Пэтруца и Иона Спеяну. Два Иона переступили порог, радуясь, что застали и Станчу, и Могу, а за ними, тяжело и неуклюже ступая, показался и Драгомир Войку. На Спеяну были все те же джинсы, в которых он приезжал в прошлый раз в Пояну, волосы тоже не стали короче; только сорочка была теперь коричневой, да на руке он нес тяжелый пиджак.
«Слава те, господи!» – с облегчением вздохнул про себя Станчу: с появлением новых гостей Мога оставит его наконец в покое. А после он найдет выход из этой неувязки с молодыми виноградниками. Прежде всего надо будет поговорить с Трестиоарэ – узнать, о чем у него шла речь с Могой, чтобы сориентироваться.
– Значит, вы отозвались на мой призыв, – радостно встретил Мога Спеяну. – Спасибо от души. Знакомьтесь, – представил он его остальным, – Ион Спеяну, виноградарь, кандидат наук, бывший агроном колхоза в Стэнкуце, освобожденный мною некогда от работы, о причинах расскажу позднее, и приглашенный теперь, тоже мною, на работу в наше объединение. Будет заниматься наукой на месте. С Пэтруцем и Войку, верно, вы уже знакомы, – сказал он Спеяну. – Теперь перед вами товарищи Виктор Станчу, здешний директор, Симион Софроняну и Алексей Рэдукану. Считайте, что вы – среди друзей.
Виктор Станчу, одним глазом следивший за Могой, заметил на его лице новую перемену: суровость его оставила, взгляд потеплел, хотя улыбка на устах оставалась грустной. На мгновение перед Станчу появился Мога былых времен, их далекой молодости. Так выглядел первый секретарь райкома комсомола на заседаниях бюро, когда предстояло обсудить какой-нибудь деликатный вопрос. Казалось, Мога все не решался объявить заседание открытым.
Поэтому Станчу взял слово сам, выразил удовлетворение по поводу того, что видит всех старых и новых друзей в сборе на драгушанской земле, в канун великой битвы за урожай винограда, той битвы, в которой ныне готовы принять участие стар и млад. Затем встал Максим Мога, оперся руками о край дубового стола, охватил всех широким взглядом.
– Друзья, – начал он мягким тоном, немного взволнованно. – Давненько не выпадало случая собраться вместе нам, пяти членам поянского райкома комсомола: Войку, Рэдукану, Пэтруцу, Станчу, Мога. Пользуюсь этим случаем, чтобы поставить на рассмотрение вопрос из области этики…
Стало тихо. Все взоры были направлены на Максима, с лица которого не сходила все та же несколько робкая улыбка, уже замеченная Виктором.
– Мы приехали из села Зорены. Обнаружили там много недостатков и дали директору совхоза трехдневный срок, чтобы навести во всем порядок. – Мога бросил короткий взгляд в сторону Станчу и продолжал: – Но то, что заставило нас еще больше призадуматься, я сказал бы, огорчило, заключалось в следующем. – И Мога, почти слово в слово, передал, что поведал Трестиоарэ о визите Виктора. Как Станчу заставил его отдать трубы, якобы по приказу Моги. Как Станчу оправдывал свой поступок, утверждая, что совхоз «Драгушаны» должен обязательно быть передовым, что благодаря этому объединение в целом предстанет в более привлекательном свете. Это обязывало теперь Могу потребовать, чтобы Станчу ответил перед своими коллегами, перед друзьями молодости, как если бы отвечал перед комсомольским бюро: зачем он это сделал. Для чего ему потребовалась вся эта комедия?
Драгомир Войку, тоже бывший некогда секретарем райкома комсомола, пытался уточнить:
– Нет ли в этой истории выдумки нашего Трестиоарэ, чтобы обелить себя.
– Один Виктор может внести в это дело ясность, – сказал Максим Мога. Он все еще не садился и не мог успокоиться, ожидая, что скажет Станчу.
Виктор поднялся на ноги, его лицо было суровым, взор – упрямым.
– Да, это правда, – заявил он твердо. – Я был вынужден так поступить. Трестиоарэ гребет и гребет все под себя, как тот скупой рыцарь; зачем же ему держать под замком столько дефицитных материалов? Он не захотел одолжить мне ни куска трубы, и тогда я сослался на приказ Моги. – Виктор повернул голову к Максиму. – Можешь ли ты обижаться на то, что тебе так беспрекословно повинуются? Что же касается объединения, разве я не прав? Разве мы не обязаны доказать тем, кто еще колеблется, что агропромышленные объединения представляют будущее нашего сельского хозяйства?
Станчу умолк. Он с чисто юношеской дерзостью смотрел на своих друзей, ныне призванных Могой судить его. Возникла неожиданная пауза. Станчу как в тумане вспомнились прежние заседания бюро райкома комсомола с их жаркими спорами, острыми выступлениями. Тогда, двадцать или двадцать пять лет тому назад, он не помнил уже, сколько времени с тех пор пролетело, Виктор, член бюро, был вызван на заседание, чтобы дать отчет по поводу поступка, в котором не хотел раскаяться. Накануне на собрании первичной организации в Селиште он настоял на исключении одного из юношей из комсомола «за отсутствие принципиальности в вопросе о религии»; комсомолец побывал на свадьбе приятеля, который венчался в церкви. Заседание вел Максим; Станчу в тот день получил выговор, а решение первичной комсомольской организации было отменено.
– Ты все сказал? – спросил Мога.
– Все.
– Если позволите, – взял слово Ион Пэтруц, – хочу спросить товарища Станчу: с каких пор его авторитет, авторитет директора передового совхоза, члена бюро райкома партии и депутата райсовета, с каких пор его авторитет так упал, что он не в силах договориться о чем-то с Трестиоарэ, который постоянно вертится вокруг него, будто спутник? Может быть, когда ему выгодно, он пользуется своим авторитетом, когда же нет, авторитетом Максима Моги?
– У меня тоже вопрос, – поднял руку Рэдукану. – Кто постановил, что совхоз «Драгушаны» должен выйти в передовые с помощью подобных методов и такими же методами доказывать всему свету, что у нашего объединения – прекрасные перспективы?
– Запишите и мой вопрос, – подал голос Войку. – С каких пор совхоз «Драгушаны» представляет объединение в целом?..
Станчу увидел, что его обложили со всех сторон. Все образовали общий фронт с Могой, все опять были полны молодого задора, боевыми, принципиальными, хотя, как и он, уже не безгрешными. Правда, в эти минуты их грехи значения не имели. Призвав их судить Станчу, Мога словно отпустил им все грехи, и теперь все были чисты – и совестью, и душой. Поэтому они и набросились на Станчу, потребовали ответа за его проступок.
Симион Софроняну и Ион Спеяну сидели как простые зрители, смотрели и слушали. Оба были моложе пятерых товарищей с серебристыми висками и не знали, какую позицию им занять. Да и заседание сегодня приняло уж очень необычный оборот. Однако, так или иначе, разговор заставил Виктора Станчу опустить голову и серьезно призадуматься.
Остальные четверо ждали: продолжение и исход их встречи зависели теперь от его ответа. Станчу же прекрасно понимал, что друзья с ним не шутят. Его поступок прозвучал как сигнал тревоги: Станчу совершил неверный шаг, надо предупредить его с самого начала, надо сплотиться всем вместе и, на первый раз, судить его своим судом.
Виктор Станчу страдальчески вздохнул:
– Ну что ж, виноват. Казните!
Все посмотрели на Могу. На всем протяжении разговора он оставался на ногах. Душа болела, что именно Виктор, в котором он поначалу увидел надежную опору, каждый раз приготавливал ему неприятные сюрпризы: пытался подкупить его, потом отказался принять на работу Анну, а теперь продолжает самовольничать, обходит руководство объединения.
– Хорошо, закончим наш разговор, – заявил Максим. – День был трудным, ничего не скажешь. В конце концов, – заключил он, – нам с вами пора уезжать, Симион Кириллович. Или есть еще здесь дело? Если нет, заберем с нами товарища Спеяну; боюсь, что из-за приема, который мы ему здесь устроили, он еще решит сбежать обратно в Кишинев. – О Станчу он больше не вспоминал, словно тот и не присутствовал и разговора о не не было. Одним словом, даже не существовал.
…Вечером, вернувшись домой, Станчу застал жену неподвижно сидящей перед телевизором, словно в гипнозе. С первого взгляда он понял, что Мария не интересуется передачей и, возможно, даже не видит экрана. Он пожелал ей доброго вечера, и она кивнула в ответ, не отрывая взор от аппарата. Виктор сразу направился в спальню. Он чувствовал себя опустошенным после этого дня, не помня, был ли в его жизни еще такой. Суд Моги ставил надо всем точку. Если бы тот его выбранил, учинил ему самый строгий разнос, Виктору было бы все-таки легче. А так – бросил его в тот огонь, который разожгли он и его друзья, чтобы Виктор в нем мучился, чтобы наказывал себя сам.
В этом состоянии ему и в голову не пришло спросить Марию, что с ней происходит. Не мог же Виктор знать, что до ушей жены дошли толки о приезде Анны Флоря, об их прогулке по виноградникам, по бригадам, даже посещении винзавода. Никогда еще ее муж не уделял столько внимания совершенно чужой женщине.
3
После возвращения из Драгушан у Максима Моги и Иона Спеяну состоялась довольно долгая беседа. Немного позже зашел Ион Пэтруц. Его присутствие часто помогало Моге сохранять спокойствие, особенно тогда, когда сердце не могло никак угомониться.
– Может быть, мне не следует вмешиваться в чужие дела, – сказал Спеяну. – Но вина товарища Станчу для меня осталась неясной. Лично я слышал о нем только хорошее. Как директор…
– Должность и человек, который ее занимает, должны составлять вполне гармоничное целое, – ответил Мога. – Вы правы, непосвященному понять все у нас нелегко. Чтобы все было ему ясно, надо начинать наш рассказ еще с пятидесятых годов. Так что это не ко времени, по крайней мере сейчас. Поскольку же вы будете работать здесь, в Пояне, вы узнаете нас поближе, и тогда многое для вас станет понятным.
Ион Спеяну пожал плечами.
– Максим Дмитриевич, вы считаете уже меня работником объединения, вашим подчиненным?
– Подчиненным? Вовсе нет! – немедленно запротестовал Мога. – Разве Пэтруц – мой подчиненный? Пусть скажет, как на духу! Он мне товарищ по работе, по общим замыслам, общему делу. Именно так, мы делаем одно общее дело. И ответственность за него несем на равных.
– Что верно, то верно, – продолжил Ион Пэтруц. – Подчиненных подобрать гораздо легче, чем товарищей по работе, дорогой Спеяну. Как вы думаете, почему мы устроили суд над Станчу? Потому, что считает себя всего лишь подчиненным. Прошу извинить, что вмешиваюсь.
– Мы обменивались мнениями о роли науки в сельском хозяйстве. И я полностью согласен с тем, что наука и производство должны сотрудничать самым тесным образом, – сказал Спеяну.
– А мы к какой цели стремимся? – горячо отозвался Мога. – Без науки я не вижу самого смысла существования объединения. Зачем объединяться, если мы собираемся продолжать работать по-старому? Как сможем двигаться вперед без новой технологии, без глубоко научного изучения наших возможностей? А ведь наука поднимает также людей на более высокую ступень развития, пробуждает для более интересной жизни. Да, для этого нужно время, нужны годы. Мы должны продолжать изучение почв на наших виноградниках, испытание наиболее перспективных сортов, особенно столовых, подобрать ключи к увеличению выхода продукции без того, чтобы до бесконечности расширять площади плантаций. Может быть потому, что я так вытянулся в длину, – переменил разговор Мога, – я стал сторонником роста по вертикали. Ибо земля требуется нам и для скота, и для хлеба, и для подсолнечника. Вы, надеюсь, разделяете мои мысли?
– По-вашему, город ослабил во мне любовь к земле? – Спеяну укоризненно покачал головой: «Как вы могли подумать такое, товарищ Мога?»
Неловкий, робкий юнец, каким он был десять лет назад, вырос в представительного мужчину – очки с массивной оправой прибавляли ему солидности. Свободно владевший накопленными знаниями, он хорошо сознавал, какое положение занимает в обществе. Встречаясь с ним в Кишиневе, Максим исподволь изучал его, чтобы понять, какие перемены произошли в Спеяну с тех пор, как он, Мога, заставил его уехать из Стэнкуцы. И был приятно удивлен, убедившись в успехах бывшего агронома, – не тем, конечно, что тот стал кандидатом наук, но что он вырос как личность.
– Если бы я так думал, ни за что на свете не предложил бы вам переехать к нам, – улыбнулся Мога. – Впрочем, вам не предлагают приятную прогулку по живописным местам района. Любовь, о которой я говорил, требует жертв. Пугаться, конечно, не надо, но работа вас ждет огромная. Виноградарство следует направить по совершенно новому пути, чтобы для человека оно стало благом. Вот почему я и рассчитываю на вас. Вам будет трудно. Но на основе здешних материалов за считанные годы у вас будет готовая докторская диссертация.
– Весьма польщен, Максим Дмитриевич, большим доверием и перспективами, – со всей серьезностью молвил Спеяну. – Но не могу еще дать окончательного ответа.
– Никто и не собирается вас торопить, – возразил Пэтруц.
– Правильно, – кивнул Мога. – Что мы, в сущности, намерены создать? Я уже сообщал вам в письме: научный совет, скорее – научно-технический совет под руководством заместителя генерального директора объединения. Допустим, им станет Ион Спеяну, по крайней мере, я на это надеюсь. У нас есть также здание, которое мы превратим в научный центр объединения, – бывший дом виноградаря, два этажа, мезонин, шесть или семь комнат. В чудесной местности, в сердце плантаций. Подумайте, – заключил Мога. – Назавтра я договорился с первым секретарем райкома, поедем к нему. В восемь часов утра. Это время вас устраивает?
– Устраивает, почему бы нет. А теперь несколько деликатный вопрос: мне не удалось устроиться в гостинице. Приезжих там – что в грозди ягодок.
– Считайте вопрос решенным, – успокоил его Ион Пэтруц. – Остановитесь у меня. Будет чуточку лучше, чем в гостинице, уверяю вас.
– Вот видите? – усмехнулся Мога. – Еще у Станчу в совхозе я сказал, что вы среди друзей. Не понравится у Иона – прошу ко мне. Живу один в трех комнатах.
– Благодарю, но я принял уже приглашение товарища Пэтруца. – Спеяну пожал Моге руку и пояснил: – У вас будет немыслимо отдохнуть.
Мога посмотрел на него с удивлением:
– Это еще почему?
Ион Спеяну улыбнулся, и Мога лишь теперь заметил, как он еще молод, позавидовал: этому еще жить да жить, он сможет сделать еще много добрых дел.
– Спрашиваете, почему? Скажу, но прошу без обиды. Вы, Максим Дмитриевич, даже тогда, когда молчите, заставляете собеседников терзаться, размышлять, придумывать аргументы. А я, скажу откровенно, уже устал.
4
Как хорошо хотя бы на несколько минут остаться в одиночестве! Откинуться на спинку кресла, закрыть глаза и постараться ни о чем не думать.
На дворе спустились сумерки, с наступлением ночи успокаивалась вся Пояна. Однако в душе Моги события минувшего дня никак не укладывались на покой. Среди всего случившегося наибольшую радость ему доставило прибытие Спеяну. Завтра, во время встречи в райкоме, он надеялся получить согласие молодого ученого. Максим улыбнулся: он вспомнил, как еще в детстве отец поднял его и посадил на их каурую лошадку, тогда молодую и норовистую, хлестнул ее кнутом и крикнул на весь двор: «Давай, Максим! Покажи, на что ты способен!» Вот так примерно поступил и он со Спеяну несколько лет назад. И парень с тех пор держится отлично!
