Текст книги "Возвращение к любви"

Автор книги: Георге Георгиу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)

Лянка сел в кресло, и вдруг ему показалось, что он проваливается в глубокий колодец, и он ухватился руками за край стола. Телефоны молчали, не было ни шума, ни голосов, замерла пишущая машинка, которая обычно не прекращала своей трескотни целый день… Михаил вспомнил, что не увидел Наталицы на ее посту… Похоже, что отсутствие Моги парализовало весь механизм, безотказно работавший день за днем.

Лишь теперь Михаил по-настоящему понял, что Максим Мога был одним из самых близких товарищей по работе и долго еще он будет ощущать его отсутствие.

И не только на работе.

«Пойду-ка я лучше на виноградники», – решил Михаил. Там он знал, что ему нужно делать.

Все бригады вышли на подвязку лозы. На душе у Михаила полегчало, когда он увидел людской муравейник между кустов. Вот здесь каждый точно знал свое место и дело, знал, как ему выпутываться в сплетениях лоз – там, где неопытный потерял бы голову.

«Выдался бы только благоприятный год! Чтобы народ не мог сказать, что новый председатель споткнулся на первых шагах…»

В бригаде Торге Журкэ он задержался. У Журкэ было пятьдесят гектаров молодых виноградников, обрезку которых оставили до весны, чтобы посмотреть, как они перенесут зиму. Журкэ шел за Лянкой, с большим вниманием, чем обычно, следя за реакцией будущего председателя. Лянка остался доволен.

– Хорошо, Георге… Хорошо, что пахнуло весной. Знаешь, когда позавчера налетел мороз, я испугался. Мы могли остаться, в первую очередь, без твоих пятидесяти гектаров каберне.

– Мы здорово рискуем, Михаил Яковлевич, что не закапываем лозу, – сказал Журкэ. – Хотя бы самые молодые кусты. Следовало бы увеличить наши фонды расходов по уходу за виноградниками.

– А вы поставьте этот вопрос на очередном заседании правления.

– Мы уже ставили, Михаил Яковлевич. Сами знаете, – напомнил ему Журкэ.

– Попытайтесь еще раз. Может быть, и разрешим… Многое придется решать, – сказал Михаил скорее для себя.

Среди вязальщиц он увидел Тинку. Она работала медленно. Поднимала лозу, держала ее в руках, словно ей было жалко подвязывать ее к шпалере. Она коротко взглянула на него, словно хотела что-то спросить его или сказать, но промолчала и опять склонилась к лозе. Кто знает, может быть, ей открывала она свою душу…

– Вы видели Тинку Урсаке? – спросил Горе, когда они вышли из виноградника.

– Видел, а что? – ответил Михаил, удивляясь вопросу.

– Вы должны знать свои кадры, Михаил Яковлевич.

– Я знаю Тинку Урсаке.

– Гм!.. Знаете! Вот Костика… извините меня, товарищ агроном… вот Мирча, он да, он может похвастаться, что знает ее.

– Откуда тебе известно?

– Если уж я говорю!..

– Ну и что? Это их дело.

– Да, но если узнает Кристина?

– Тогда этим займется Симион Лунгу в сельсовете.

– А я знаю, что люди – раз-два и прямо к товарищу Моге, – ответил Горе. – Куда поедем?

– В теплицы, к табаководам, – ответил Липка. Он припомнил взгляд Тинки: о чем она хотела спросить, что хотела сказать? Мога сразу бы понял ее взгляд. Он умел проникать в человеческую душу.

В питомнике табаководов Лянка застал мужчин, спокойно курящих, и беседовавших женщин. «Разбирают дела государственной важности», – нахмурился Лянка и, еле сдерживаясь, спросил:

– С каких это пор вы устраиваете обеденный перерыв в такой ранний час?

Люди поднялись со своих мест.

– Где бригадир?

– Ушел в село, – ответил кто-то.

– А вы? – Лянке показалось, что люди не очень-то стеснены его присутствием, и не удержался: – Без бригадира бездельничаете? Пусть ваш бригадир явится в правление!

Он резко повернулся, пошел к машине. Он досадовал и на себя, и на свою машину, и на то, что люди бьют баклуши. «Неужели они работали до сих пор только из страха перед Могой?» – с недоумением спрашивал он себя.

Нет, ему не верилось в это.

Было здесь что-то другое, чего Лянка не понимал: естественно, что не только он, но и народ волновался, обсуждал происходящее, что и как теперь будет.

Мога в правлении не показывался. «Где же он?» – терзался вопросом Лянка. Он выдвинул ящик стола, увидел серебряный портсигар, открыл его. Взял сигарету, портсигар оставил на столе. Но спичек не было.

Он нажал кнопку звонка. На пороге появился мош Костаке.

– У тебя есть спички?

С первого взгляда старик понял, что Лянка не в духе, и поспешил протянуть ему коробок.

– Максим Дмитриевич не звонил?

– Люди говорят, что якобы он сел в автобус.

– Какой еще автобус? – широко раскрыл глаза Лянка.

– Откуда мне знать! – виновато ответил старик.

– Чего ему искать в автобусе? Разве нет у него машины? – Но Лянка тут же осекся: что он набросился на старика? – и мягко сказал: – Можешь идти!

Взгляд его остановился на диаграммах, висящих на стене. Лянка разглядывал их и чувствовал, как успокаивается, словно нашел наконец нужные ориентиры.

17

Матей приехал в Пояну рано утром вместе с Миоарой. Во время каникул Миоара забыла дома студенческий билет и зачетную книжку и хватилась только в троллейбусе, когда контролер потребовал, кроме проездного билета, еще и студенческий. Они прилетели самолетом. Миоаре не пришлось упрашивать Матея. Сказала ему только: «Все равно ты мечтаешь полететь на Луну… Не хочешь ли пока слетать со мной в Пояну?»

Матей бросил все дела и с радостью сопровождал ее. С аэродрома они пошли пешком. Матей категорически отказался зайти к Миоаре домой – боялся встречи с ее родителями. Он одиноко бродил по селу, зашел в книжный магазин, внимательно осмотрел прилавок. Наткнулся на толстую книгу «Быстрее мысли», название заинтриговало его и, полистав, решил купить ее. Это была книга по вычислительной технике, именно то, что интересовало его в последнее время.

Рядом с новой книжной лавкой стояло довольно любопытное старое здание с деревянными столбами на фасаде и искусной резьбой. «Районный музей», – прочитал Матей вывеску и зашел.

В первом же зале он увидел стенд с фотографиями, листками бумаги, исписанными от руки, вырезками из газет, комсомольскими билетами и значками.

«Первые комсомольцы Пояны» – назывался стенд. Матей вспомнил, что Миоара живет на улице Первых комсомольцев, и стал искать эту улицу на стенде.

Внезапно его внимание привлекла подпись под одной выцветшей фотографией, на которой был изображен стройный улыбающийся парень. Матей подошел поближе и прочитал: «Максим Мога, первый секретарь райкома комсомола…» Так вот как выглядел его отец в молодости! Совсем не похож на сегодняшнего, и, если бы не подпись, Матей не узнал бы его. Он очень мало знал о молодости отца, из всего рассказанного им Матею помнилось несколько эпизодов, в частности, то, что Мога начинал свою деятельность здесь, в Пояне.

В углу стенда висела школьная тетрадь, на обложке которой каллиграфическим почерком было выведено: «Из воспоминаний комсомольца Раду Рэдукану». Матей медленно перелистал ее, снова наткнулся глазами на имя отца и принялся читать строчку за строчкой с самого начала. Это были страницы истории поколения, которому выпало счастье прожить бурную жизнь, решать великие проблемы, и Максим Мога был представителем этого поколения. Рэдукану писал о нем с большой теплотой и симпатией. С той поры прошло столько лет, что частица жизни Максима Моги принадлежала уже истории…

Матей был взволнован неожиданной встречей с молодостью отца, такой счастливой и романтичной…

И он затосковал по нему, – откуда ему было знать, что отец находится сейчас в Пояне и в любую минуту они могут встретиться. Матей не знал, что Максим Мога возвращается в Пояну. Не знал он и того, что услышит здесь о своей матери, которую никогда не знал.

Часы с кукушкой пробили три, и Матей поспешил покинуть музей. В три часа у него было свидание с Миоарой возле кинотеатра. У них оставалось мало времени. В пять часов отлетал самолет в Кишинев.

Миоара уже ждала его.

– Я задержался в музее, – сказал он, – я встретился там с отцом… – И, заметив удивленный взгляд Миоары, рассказал ей обо всем увиденном.

– И я собирала материалы для музея, когда была еще в девятом классе, – сказала Миоара. – Стенд о первых комсомольцах сделали уже без меня, год назад, тогда и назвали нашу улицу улицей Первых комсомольцев. Романтическое название, не так ли? На первом доме, в начале улицы, есть такая надпись: «Эта улица названа в честь первых в Пояне комсомольцев, которые внесли вклад в укрепление новой, советской жизни». Хорошо? – Миоара глянула на Матея ясным, счастливым взглядом, ей хотелось сказать, что и о них, может быть, когда-нибудь вспомнят люди, но постыдилась: не счел бы ее Матей сентиментальной. – Знаешь что… – с улыбкой продолжала она, – по дороге на аэродром зайдем на кладбище. Это недалеко от шоссе. Я покажу тебе оригинальный памятник на могиле одной комсомолки. На каменном постаменте высеченное из камня солнце, покрытое нержавеющей сталью. Когда солнечные лучи попадают на металл, каменное солнце светится, как маяк, – увидишь…

Максим Мога пришел на кладбище почти одновременно с Матеем и Миоарой. Его привела сюда узенькая улочка, сохранившая свой прежний вид. Мога узнал бы ее из тысячи других… На этой улочке проживала Нэстица, на этой улочке он впервые поцеловал ее, на этой улочке они распростились в лунную ночь, которую он никогда не забудет… С этой улочки направилось траурное шествие с гробом Нэстицы к кладбищу.

Мога шел, в раздумье опустив голову. Он давно уже не был на могиле Нэстицы, но нашел бы ее с закрытыми глазами. Не знал он о памятнике, который ему предстояло увидеть, не знал, что это произведение двоюродного брата Нэстицы, ставшего скульптором.

Поэтому памятник сперва сбил его с толку. Но сердце подсказало ему, что он пришел именно туда.

Но больше его удивила молодая пара у могилы, в которой он безошибочно узнал Матея с Миоарой. Что привело сына сюда? Неужели он узнал что-то о своей матери?

И Мога почувствовал себя виноватым перед Матеем. Столько лет он скрывал правду… Боялся, чтобы Матей в один прекрасный день не покинул его в поисках близкой родни… Боялся остаться одиноким, потерять счастье, которое ценой жизни своей подарила ему Нэстица. Никогда и никому не жаловался Мога на судьбу, даже в душе не считал себя несчастным. Только после отъезда Матея в институт по-настоящему ощутил одиночество…

Первой Могу заметила Миоара и сделала знак Матею. Мога прочитал на его лице удивление и радость встречи. Он подошел к могиле, несколько секунд постоял молча, обернулся к сыну и сказал:

– Анастасия Тэуту – твоя мать, Матей. – Мога постарался не выдать своего волнения. – Она умерла, когда тебе было всего полтора годика. И я усыновил тебя… вскоре после смерти Нэстицы. Тэуту женился на другой и оставил тебя на попечении родителей Нэстицы… Они были стары и беспомощны…

Матей с трудом воспринимал слова, которые слышал сейчас от отца. До сих пор ему было известно, что его мать умерла, когда он был совсем маленьким. А несколько минут назад узнал от Миоары, что в этой могиле погребена одна из первых комсомолок Пояны.

И это неожиданное признание отца… иначе он не мог называть его, потому что любил, уважал, гордился им…

А в этой могиле покоится его мать, давшая ему жизнь!..

– Еще в Кишиневе я хотел сказать тебе, что меня переводят на работу в Пояну, – продолжал Мога, хорошо понимая молчание сына. Миоара отошла в сторонку, оставив их одних, пораженная услышанным; она глядела влажными глазами на отца и сына, которых эта могила могла либо объединить еще сильнее, либо отдалить.

– Я не успел тебе сказать… Меня назначили директором объединения «Пояна»… Я не мог отказаться… – как-то виновато произнес Мога. – Так что впредь наш дом будет в Пояне…

В глазах у Миоары промелькнул луч света. Но никто его не заметил. Матей с отцом смотрели на могилу, усыпанную засохшими цветами, отец – словно исповедуясь, а сын – ожидая совета, наставления от матери…

Мога взглянул на сына.

– Ты уже взрослый, Матей, сам решай, что делать…

Когда они покидали кладбище, Мога обернулся: солнце на памятнике сияло, и это успокоило его. Что бы ни произошло в дальнейшем между ним и Матеем, он не пожалеет, что сказал ему всю правду. Теперь он может поселиться в Пояне и со спокойной душою приступить к работе, не боясь, что Матей однажды узнает то, что он скрывал от него столько лет.

Теперь это снова был прежний Мога, только морщины прорезали еще глубже его высокий лоб.

– Ты хорошо знал мою мать? – неожиданно спросил Матей, и Мога вздрогнул.

– Да, я знал ее. У нее была чистая, добрая душа, она была красивая и скромная… – Мога сделал паузу, словно собирая по крохам воспоминания, и тихо продолжал: – Она была моей первой настоящей любовью. И последней…

Матей напряженно слушал. У Миоары горело лицо: когда еще услышишь подобное откровение от старших, они ведь порой забывают, что сами любили, и смотрят искоса на твою любовь!

Так думала она, и в эти минуты желала лишь одного: чтобы и она для Матея была первой и единственной любовью.

А Мога рассказывал Матею про его мать, как он познакомился с ней, как вместе мечтали, о ее тяге к учебе… Об их разлуке…

– Я сегодня был в музее и видел твою фотокарточку той поры, когда ты работал здесь, – сказал Матей. – Я не узнал бы тебя, если бы не подпись… Когда ты переезжаешь сюда?

– Шестнадцатого я должен приступить… Гляди, прилетел ваш самолет. Бегите, чтоб не пропустить его! – сказал Мога.

Матей порывисто повернулся к нему, пристально глянул в глаза и крепко поцеловал.

– До свидания, отец!

Мога шел вниз по склону успокоенный, умиротворенный. Вечерело, и вся Пояна была залита огнями, весело мигающими под звездным небом. Лишь теперь Мога заметил, как разросся этот старый поселок – в него могли уместиться две Стэнкуцы. Мысли уносили его в завтрашнюю Пояну, чью новую судьбу он готов разделить. Он видел, как сливается Пояна со Стэнкуцей, как сливаются другие Пояны с другими Стэнкуцами…

18

Михаил Лянка не успел набросить пальто на вешалку, как в кабинет тихо вошла Тинка Урсаке.

– Доброе утро…

Михаил вздрогнул: ему показалось, что Тинка давно уже в кабинете, а он не видел ее, не слышал, когда она вошла.

На Тинке было приталенное пальто. «Произведение мастера Антохи», – мысленно установил Михаил. Оно делало ее изящной, грациозной, а белая шерстяная шаль подчеркивала ее черные глаза, румяные щеки, яркие губы… «Хороший вкус у Костики Мирчи!» – сказал себе Лянка, глядя на Тинку. Он пригласил ее сесть, и Тинка подошла к письменному столу, слегка покачивая бедрами.

«Значит, я угадал вчера на винограднике, что она хочет поговорить со мной», – подумал Михаил. Несколько секунд он глядел на нее, словно любуясь. Тинка без стеснения выдержала его взгляд.

– Почему ты не на винограднике? – спросил Михаил, видя, что Тинка словно набрала в рот воды и лишь глаза ее лукаво блестят.

– Пойду, Михаил Яковлевич, – ответила она чистым звонким голосом. – Я пришла с просьбой… Максима Дмитриевича нет, может быть, вы мне поможете?

– Послушаем, что за просьба…

– Мне машина нужна… Сделайте доброе дело, Михаил Яковлевич, – Тинка понизила голос и легла на стол грудью, прямо впиваясь глазами в глаза Михаила.

– Ты знаешь правило: сначала заплати в кассу и…

– Правила я знаю, – прервала его Тинка, застенчиво улыбаясь. – Но я хочу поехать аж в Черновцы.

– В Черновцы? – удивился Лянка. – Зачем?

– Хочу купить кафель для печки, – ответила Тинка. – Такого кафеля, как в Черновцах, нигде больше не найти. Дорого, но стоит того!

Теперь уже Лянка улыбнулся.

– Хозяйка красит дом, а не кафель. Так что не дам я тебе машину.

– Прошу вас, Михаил Яковлевич, мне очень нужно…

– Не будем зря время терять, – прервал ее Лянка сурово.

Тинка вздохнула, поднялась со стула и направилась к дверям, но остановилась и оглянулась в надежде, что Лянка передумает, но тот занялся бумагами, и она вышла, хлопнув дверью. В кабинете остался тонкий запах свежих ландышей.

– Чем порадовал тебя товарищ Лянка? – спросил ее мош Костаке, видя, как она рассердилась.

– Ваш Лянка, видно, хотел, чтобы я упала перед ним на колени. Но я найду Максима Дмитриевича, и он мне не откажет, – ответила Тинка.

– А я тебе скажу – не морочь людям голову, – посоветовал ей старик. – Черновцы не за горой… Попроси Стэнику, он обязательно поможет тебе, – добавил старик, бывший в курсе всех деревенских новостей и учуявший, что Стэника хочет жениться на Тинке.

Тинка не удостоила его даже взглядом.

«Хороша баба! – вслед ей покачал головой мош Костаке, глядя, как она высоко несет голову, стройная, молодая. – И как Стэника ее улестит, прямо не знаю!..»

К Лянке зашел главбух. Он сказал, что получил документы на установку «АВМ-065», ранее заказанную.

– Это маленькая фабрика для концентрированных кормов, – пояснил бухгалтер, видя, что Лянка вроде не понимает, о чем идет речь. – За час она производит шестьсот пятьдесят килограммов муки или восемьсот килограммов гранул. Но стоит дорого – около восьмидесяти тысяч, – озабоченно сказал главбух.

– Что же вы хотите от меня? Чтоб я аннулировал заказ? – Будь это какая-то новая техника для виноградарства, Михаил не задумался бы ни на минуту. Наоборот, настоял бы на скорейшем ее приобретении.

– Не знаю… Максима Дмитриевича нет, срок платежа истекает, – нерешительно проговорил главбух.

– Все равно, без подписи Максима Дмитриевича…

– Подпись есть!

– Тогда в чем же дело? – повысил голос Михаил. – Нуждается колхоз в этой машине – переводите деньги, не нуждается – к черту ее!..

– Нам не мешало бы иметь такую машину, – постоял в раздумье бухгалтер. – Ладно, пусть будет так! – махнул он рукой, словно решился заплатить из своего кармана. – Но дорога же, черт побери!

Не успел выйти главбух, как появился Антон с нефтебазы и доложил, что кончается бензин: он заявил об этом Арнауту, экспедитору, а Арнаут ответил, что нет приказа на завоз бензина.

– Передай товарищу Арнауту, чтобы не ждал, пока ему принесут приказ в письменном виде! – сказал Лянка, чувствуя, что эти посещения начинают выводить его из себя. Ему пора было ехать на участки, где готовились к посадке саженцев, а посетители словно сговорились держать его на привязи в кабинете. После Антона заявился Леонте Пуйка с просьбой отпустить его на неделю в Кишинев к брату, который работает на заводе. Брат получил новую квартиру и приглашает на новоселье.

– Склад для удобрений готов? – поинтересовался Михаил.

– Готов, Михаил Яковлевич. Я сдал его товарищу Арнауту.

– А загон на Одае?

– И загон отремонтировал. Но пора строить другой, новый. Были бы материалы, а мы до осени управимся.

Леонте Пуйка говорил так, будто принимал на себя всю ответственность за постройку новой фермы, и это, видно, расположило Лянку ответить ему согласием:

– Хорошо, Леонте. Только не задерживайся в Кишиневе. Сам видишь, сколько у нас работы.

– Не беспокойтесь, Михаил Яковлевич, все будет в порядке.

Выйдя в коридор, Леонте Пуйка угостил старика Костаке папироской, закурил сам и сказал:

– Все понимает наш Михаил Яковлевич, вот уж не скажешь о таком человеке ничего плохого.

В эти дни мош Костаке был как магнитное поле, притягивая к себе все сельские новости, особенно те, что касались нового председателя. Он же управлял всем этим потоком людей и новостей, как умелый дирижер. Когда уже Лянка собрался уйти, дед Костаке доложил ему о приходе мастеров с новой табакосушилки.

– Пусть войдут.

Это оказались сварщики, двое. Подчеркивая свое уважение к новому хозяину кабинета, они не сели, а остались стоять.

– Слушаю вас, – хрипло сказал Михаил голосом заядлого курильщика.

– Михаил Яковлевич, – заговорил старший, – нам бы выяснить один вопрос…

– А именно?

– Мы вкалываем, как вам известно, от всей души.

– Очень хорошо, Ангел. Иначе мы бы с вами расстались.

– Но и нам хочется внимания…

– Вас плохо кормят в столовой?

– Нет, но…

– В гостинице холодно, грязно?

– Нет…

– Плохо зарабатываете?

– Нет…

– Так в чем же дело?

Лянка старался говорить спокойно, хотя в его вопросах уже чувствовалось раздражение.

– Пусть за работу правление выпишет нам кое-какие продукты по сниженным ценам… Иначе мы будем вынуждены распрощаться с вами…

– Да? – с иронией спросил Лянка. – Шантажируете меня, ребята! Услыхали, что Мога уезжает, и думаете, что село осталось без хозяина!

– Мы серьезно говорим, – настаивал сварщик, обменявшись взглядом с товарищем. – Заберем инструмент – и поминай как звали! – сказал он, нахально улыбаясь.

– Вы получите только то, что вам полагается, – категорически заявил Лянка.

– Пожалели брынзы и яичек!.. Колхоз не обеднеет…

Лянка взял было портсигар, чтобы закурить, но последние слова сварщика обожгли его, портсигар, как раскаленный, вылетел из рук и брякнулся о стол. Звук был такой громкий, что казалось, это Мога стукнул кулаком.

Оба сварщика окаменели, вытаращив глаза, им не верилось, что портсигар остался цел… Оба были уже не рады, что пришли сюда. Они думали: раз Мога уезжает, то почему бы им не получить задарма брынзу, яички, кур, вино… Увы, номер не вышел: в кресле Моги оказался достойный преемник…

– Максим Дмитриевич… Извините, Михаил Яковлевич, простите нас, ей-богу… – попытался старший исправить положение.

– Я не господь бог, Ангел! До свидания! – с отвращением сказал Лянка. – Скатертью дорога! Найдем других мастеров!

Он пожалел, что и на этот раз не сдержался. Он просто не знал, как иначе выбить из их головы мысль, что «колхоз не обеднеет». Для них, очевидно, колхоз был полной добра кладовой, откуда можно черпать сколько угодно, что угодно и когда угодно.

«Жаль портсигара Моги!» – подумал Михаил. Повертел его в руках – он был цел! Открыл, закрыл – нет и признака того, что он послужил в… воспитательных целях! «Видно, он так же крепок, как и Мога!» – улыбнулся Михаил, успокаиваясь.

Он посмотрел на часы: уже два. Как быстро пролетело время! «И я всегда буду вынужден заниматься такими делами?.. Когда же работать?..» – в растерянности думал Михаил.

А Мога как в воду канул. Куда он мог поехать? Со вчерашнего дня – ни звука. Может быть, Назар знает что-нибудь? Михаил вышел, бегом поднялся по широкой лестнице Дома культуры, поспешил на второй этаж в «запасной кабинет» Назара, где тот укрывался со вчерашнего дня, чтобы основательно подготовиться к семинару.

Назар успокоил его, сказав, что Мога, вероятно, поехал в Кишинев решать именно те вопросы, о которых говорил Лянка…

– Ты не волнуйся, не сегодня-завтра он появится, – говорил Назар, впрочем и сам обеспокоенный столь неожиданным отъездом Моги. Возможно, тот нарочно уехал, чтобы дать Лянке самостоятельность.

– Мы должны привыкать разбираться во всем без Моги, – улыбнулся Назар.

– Да, – вздохнул Лянка и рассказал о визите сварщиков.

– Иногда не мешает быть крутым, – подбодрил Назар Лянку, хотя в душе не оправдывал резкости Михаила. Но сейчас ему не хотелось читать мораль. Будет подходящий момент – он напомнит Михаилу про сегодняшний случай.

– Ты уже обедал?

– Нет, не успел, – ответил Михаил.

– Пошли! Нас ждут жены. И вообще в будущем ты должен позаботиться о режиме и точно следовать ему! Не заставляй секретаря голодать до трех часов дня, – засмеялся Назар. – Какой прекрасный день! – Назар глубоко вдохнул в себя свежий воздух и обвел глазами залитое солнцем село. – Посмотри, как весела наша Стэнкуца, как рада, что пришла наконец весна!…

– Первая весна без Моги, – задумчиво произнес Лянка.

19

Около часа беседовали они дома у Вали. Анна приехала к полудню, сначала зашла в правление, надеясь застать там Могу и договориться с ним насчет работы. Она не могла больше оставаться в Албинице, Илья снова пришел в воскресенье вечером, был пьян, говорил гадости. Криво усмехнувшись, бросил, что она, мол, не успела развестись, как уже приводит к себе мужиков!

Хорошо еще, что он не знал, кто был у нее.

Анна чувствовала себя одинокой, особенно после отъезда дочери. Мать настаивала, чтобы и Анна приехала: найдется для нее работа в колхозе. Анна ответила, что подумает, ждала, сама не зная чего, надеялась, что с отъездом все уладится само собой, что ей не придется ничего решать.

И тут появился Павел. Она приняла и не приняла его, говорила и не говорила с ним. Она ждала его приезда, а когда увидела, захотела, чтобы он поскорее уехал и все стало ясным.

Но ничего не прояснилось. Потому что он не ушел, а просто растворился в ночи, в пространстве… Через день она получила открытку с видом Кишинева, в которой он в нескольких строчках сообщил, что благополучно доехал и просит прощения за причиненное ей беспокойство…

Как похожа была эта открытка на те, давние письма, она так и просилась лечь в одну пачку с ними. Действительно, надо было отдать ее тетушке Иляне, чтобы она спрятала в сундук.

Но Анна положила открытку в сумочку. Как вещественное доказательство против Павла, – он снова смутил ее покой! За немудреными строчками жила беспокойная любовь. Так земля хранит до поры под снегом свое тепло. Лишь теперь, получив открытку, которой Анна не ждала после такого прохладного расставания, она всем сердцем, всей болью поняла и те старые письма, казавшиеся иногда слишком обыденными.

Скоро в Албинице вновь зацветут акации, липы, как в письме Павла.

Только душа ее не имела уже таких сил, как у этих деревьев.

Можно ли что-нибудь изменить?

В Стэнкуцу она приехала расстроенная, сама еще не зная, что принесет ей эта дорога. Останется ли она в Стэнкуце или дорога поведет ее дальше?

Она не застала Могу в правлении и даже обрадовалась: вопрос о работе не так уж волновал Анну, и она отправилась к Вале.

Валя так радостно обняла ее, что Анна от волнения не могла вымолвить ни слова.

– Ну, как ты? Как дочка? Как у тебя дела? Надолго приехала? – Анна не успела ответить, а Валя продолжала: – Приняла сегодня трое родов. Двух мальчиков и девочку… Почему ты тогда не пришла к нам? Ну-ка, рассказывай! – настаивала Валя.

Они сидели рядышком на диване, как в юности, когда поверяли друг другу тайны…

– Словно уехала отсюда только вчера, – говорила Анна, обводя глазами комнату. На буфете увидела керамическую вазу с веточкой белой сирени, которая уже увядала.

– Это цветы Фабиана, – пояснила Валя, заметив взгляд подруги. – День рождения застал его у нас…

И снова беспокойные мысли забились птицей в сердце Анны. «Сколько же лет исполнилось Павлу? Тридцать семь…» – ответила она себе, удивляясь, что ничего не забыла. Она подошла к буфету, взяла в руки вазу и прильнула лицом к цветам…

– Я расскажу тебе кое-что интересное, – продолжала Валя, видя, что Анна в раздумье. – Работает у Моги секретарша, симпатичная девушка… Наталица.

– ?..

– Эта девчушка влюбилась в Павла.

Анна на мгновение словно увидела Павла – стройный, энергичный, с молодыми глазами и серебряными нитями в волосах.

«Ну и что? Разве это меня касается? Он свободный человек… Сколько ему еще жить одиноким? Может быть, хоть он будет счастливым!.. Тогда зачем же он приезжал? Появился как наказание… Сколько я его знаю, он всегда наказывает других…»

Но сердце говорило совсем иное. Анна почувствовала острую ревность к этой девчушке, которую она даже не знала, ревность, идущую от любви, давно, казалось, забытой…

«…И эта девчушка…»

Анна вздрогнула, слоено Наталица неожиданно появилась перед ней. Ваза с сиренью выскользнула из рук и с глухим стуком ударилась об пол.

С ужасом глянула Анна на разлетевшуюся вдребезги вазу, на веточку сирени, рассыпавшую по полу свои увядшие лепестки.

– Анна! – Валя обняла ее за плечи и прижала к себе, как мать ребенка. – Ты все еще любишь его, Анна! – с нежностью произнесла она.

– Такая была ваза… – вздохнула Анна. Она сейчас и в самом деле казалась ребенком, испуганным собственной проказой.

– Господи, да найдем мы вазу, найдем и цветы! – Валя улыбнулась, отметив про себя, что Наталица невольно сделала доброе дело для Анны.

Анна подошла к окну, возле которого недавно стоял Павел и глядел на снег. А теперь небо было ясным, в садике пробивалась трава, слышалось веселое чириканье воробьев, радующихся первому теплу. Чувствовалось бурное наступление весны… Анна задумчиво глядела на обновление природы, и неясное волнение охватило ее, тревога и предчувствие перемен.

Валя обняла ее за плечи.

– Тебе осталось проделать до Павла всего полпути, – сказала она и, встретив недоумевающий взгляд Анны, – пояснила: – Езжай и работай в Пояне, как тебе предложил Мога. Пояна как раз на полпути!

– Прошлое не возвратишь… Можно только начать все сначала, – ответила Анна… Она подобрала с пола осколки, положила их на стол, взяла в руки веточку сирени, на которой осталось всего несколько цветков. – Не все потеряла… – произнесла она с облегчением, – все-таки эти несколько лепестков остались жить…

Михаил Лянка вошел в кабинет и тут же услышал телефонный звонок. Он быстро поднял трубку и сразу узнал голос Моги:

– При исполнении обязанностей?

– А ты где пропадаешь, человече? Что-нибудь случилось?

– Да вот, прогуливаюсь по Пояне, – засмеялся Мога, и Михаилу почудилось, что Мога стоит рядом с ним. Словно гора с плеч свалилась: за те три дня внезапного исчезновения Моги Михаил буквально потерял над собой власть – так растерялся.

– Когда ты вернешься? – спросил он. – Послать за тобой Григоре? Я сейчас же отправлю его!

– Не надо. Я сам приеду!

– Когда?

Пояна умолкла. Видно, прервалась связь. Михаил с нетерпением ждал повторного звонка. Хотел сказать Моге, чтоб возвращался поскорей, ведь он еще председатель Стэнкуцы.

Но Пояна молчала. Зато позвонила Валя и позвала домой – приехала Анна.

– Иду, иду! – пообещал он, но не успел выйти из кабинета, как дверь отворилась, и на пороге появилась неизвестная девушка в коричневом пальто с воротником из норки, в белой пушистой шапочке, кокетливо сдвинутой набок, и черных элегантных сапожках, плотно облегающих ноги.

Было в ней что-то необычное, словно она появилась на свет на минутку, чтобы разбередить тебя и исчезнуть. За ее спиной стоял Симион Лунгу, будто стерегущий ее – чтоб не исчезла.

Лянка так и застыл посреди кабинета, почувствовав себя вдруг не хозяином, а гостем.

– Товарищ Мога? – двинулась к нему навстречу девушка, и Лянку в ту минуту поразило не ее обращение к нему, а ее красота. На него смотрели два черных как уголь глаза, а от всего ее существа исходило волнующее очарование.

– К сожалению, нет! – улыбнулся он ей в ответ и легко прикоснулся к протянутой ему горячей руке. – А может, и я смогу вам быть полезным?

Девушка удивленно посмотрела на Симиона.

– Это – наш будущий председатель. Михаил Яковлевич Лянка… Так что… – Симион развел руки в стороны, как бы говоря: будьте добры, представьтесь ему!..

– Ну что ж! – она снова протянула руку Михаилу. – Елена Кожан. Инженер-мелиоратор. Направлена в распоряжение председателя колхоза «Виктория». И вот я здесь!

«Кто, почему и для чего послал эту Елену Кожан в Стэнкуцу? Уж не Мога ли встретил ее в Пояне и уговорил приехать сюда, как бы расплачиваясь за свой отъезд?» – думал Лянка. Конечно, колхоз весьма нуждается в инженере-мелиораторе, это как раз была одна из тех проблем, которые Мога оставлял Лянке. Правда, Михаил предпочел бы мужчину с опытом, на которого можно положиться… Он не мог себе представить эту красавицу в резиновых сапогах, запыленную с головы до ног… «Ей к лицу быть такой, как сейчас… в изящных сапожках и… с налипшей на них грязью!» – вдруг с удивлением заметил Лянка.