Текст книги "Возвращение к любви"
Автор книги: Георге Георгиу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 44 страниц)
– Ищу его и на работе, и дома, а он – вот где сидит! – воскликнул он, обнимая Фабиана за плечи.
Как хорошо, что Мога пришел! Анна собрала все силы, чтобы овладеть собой и выглядеть спокойной, в хорошем настроении. Максим Мога взял стул, уселся. Он уже разобрался в ситуации, понял, что ничем не в силах помочь, и все-таки спросил нарочито беззаботным тоном:
– Не меня ли, скажите на милость, ждали?
– Действительно, – поспешно ответила Анна. – Павел приехал специально, так что мы теперь ждали только вас.
Как хорошо все-таки, что Мога пришел! Словно почувствовал, что должен поторопиться, подоспеть к ним на выручку вовремя!
– Пойдем ко мне. Одну минуточку… – При всей своей массивности, Мога с живостью вскочил на ноги, так что вздрогнули и стол, и стулья, и твердыми, как обычно, шагами направился к буфету. Несколько минут спустя он появился снова, неся в руках большой пакет.
– Взял кое-чего на закуску. А теперь – ко мне. У меня три комнаты и все пустуют; к чему же сидеть в этой тесноте? Машина ждет. Дорогая Анна, – он взял молодую женщину под руку, – не пытайся избавиться от нашего общества, не выйдет!
Было так хорошо, когда Максим Мога брал на себя заботу обо всем и обо всех! Как же не следовать за ним?
За несколько минут добрались до его квартиры. Еще с лестницы стала слышна плавная мелодия, разносившаяся по комнатам; играла скрипка. Старинный романс, заставивший Могу задержаться на несколько мгновений перед входом.
– Матей дома, – сказал он обрадованно и открыл дверь, пропуская вперед гостей.
Матей не был один. В мягком кресле, держа на коленях альбом, сидела Миоара Бырсан. Юноша стоял возле проигрывателя. Скрипка все еще пела – они поставили пластинку со старинными напевами – о старом кобзаре, об орехе, об одиноких тополях. Эту пластинку много лет назад Максим Мога привез из Кишинева, и любимые мелодии отца полюбились также сыну. Вошедшие остановились в середине комнаты дослушать романс; его исполняла одна скрипка, но каждый помнил известные всем слова:
…Ты говорила мне: постой,
Не уходи, любимый…
Матей между тем подошел ближе к Миоаре. Мога охватил взором молодых людей, перевел его на Анну и Павла, и горячее желание вспыхнуло в его душе: ему захотелось, чтобы Матей и Миоара в своей любви оказались намного счастливее, чем был он, чем ныне – Фабиан и Анна.
Скрипка затихла. Максим Мога познакомил Миоару с Анной и Фабианом – Матей их уже знал, – добавив:
– Есть просьба к молодежи и к вам, Анна Илларионовна: накрыть стол. Неси, Матей, нашу лучшую посуду, наши старинные приборы, керамические чарки. Дорогих гостей принимают на самом высоком уровне. И вас, – обратился он прямо к молодым, – прошу тоже посидеть с нами. Очень прошу… А пока мне с Павлом Алексеевичем надо кое-что обсудить.
– Тебя искал какой-то мужчина. Звонил по телефону несколько раз, – сообщил отцу Матей. – Сказал, что еще позвонит.
Мога не стал спрашивать, кем был неизвестный и чего хотел. Он знал уже: это Нистор. С озабоченным лицом Максим увел Павла в свой кабинет. Выйдя некоторое время спустя, чтобы посмотреть, накрыт ли стол, Максим Мога застал Анну, внимательно рассматривавшую фотографию Нэстицы. Почувствовав его присутствие, она повернула к нему раскрасневшееся лицо.
– Нэстица, – ответил Мога на ее немой вопрос.
– Была хороша, – тихо сказала Анна, и голос ее дрогнул, словно у нее невольно вырвалось неуместное слово. Анна почувствовала, что завидует ей, и тут же устрашилась этого чувства, – завидует этой женщине, давно оставившей мир, – из-за той большой любви, которая жила до сих пор к ней в душе Моги.
Поздней ночью, проводив домой Миоару, Матей застал еще отца и Фабиана за беседой. Анна Флоря уже ушла. В столовой в большой вазе лежало несколько яблок. Матей взял одно, с удовольствием начал есть. И вспомнил: губы Миоары пахли спелыми яблоками. С фотографического портрета, недавно появившегося в квартире, на него взирала мать. У нее были большие, красивые, доверчивые глаза. С тех пор как он вернулся из Кишинева и увидел фотографию, Матей часто останавливался и смотрел на нее.
Мама…
Она была красавицей, говорил отец; он так любил ее, что не смог уже жениться на другой. Такая преданность встречается, увы, очень редко.
Свет в кабинете был погашен, значит, Фабиан уснул. Матей пошел себе стелить. Он был в отличном настроении, счастлив, Миоара его любила и он – ее, в сентябре им предстояло поехать вместе в колхоз, на уборку винограда. Он уже укладывался спать, когда вошел Мога.
– Я должен сказать тебе нечто очень важное. – Отец был серьезен и задумчив. – Ты уже взрослый, так что думай, решай.
В эту ночь Матей узнал о появлении своего настоящего отца. И только теперь почувствовал себя действительно взрослым.
Глава третья1
В Пояне Максим Мога обзавелся привычкой ходить на работу пешком. Хорошо было прогуляться в утренней свежести, и можно было лишь пожалеть, что дорога слишком коротка. Только в непогоду Мога вызывал по утрам Ионикэ. Максиму нравился этот общительный, исполнительный, знающий дело парнишка. С ним, как и с Горе из Стэнкуцы, можно было не опасаться, что ночевать придется в дороге. В конце июля Ионикэ поехал на вступительные экзамены в сельскохозяйственный институт. Но, сдав первые два на тройки, вернулся домой с намерением поступить осенью на заочное отделение.
Ионикэ был из рода Бырсанов – довольно многочисленного в Пояне старинного рода. Однажды парень похвастал даже, что некий его пращур сражался в войске Стефана Великого и за храбрость в бою был пожалован в Пояне землей. Может быть, так оно и было, на счету здешних поселений было немало столетий, много раз приходилось им менять обличье, многое пережить, но худшие испытания были давно позади, поеняне дождались лучших времен. Прапрадед Ионикэ, Тудосе Бырсан, вместе с болгарскими волонтерами принимал участие в боях под Шипкой, а дед, по имени тоже Ион, в 1917 году взялся за оружие, чтобы сражаться за власть Советов.
Моге нравилась любовь, с которой Ионикэ говорил о своих предках. Он знал его отца – старший из здравствующих Бырсанов был тяжело ранен в обе ноги в бою под Варшавой и до сих пор еще страдал от своих увечий. К тому же роду принадлежали бригадир Пантелеймон Бырсан. И дочь Пантелеймона, Миоара Бырсан. Возлюбленная Матея.
С того вечера, когда Мога сообщил Матею о приезде Нистора Тэуту, парень сразу стал более замкнутым, серьезным: он негаданно оказался тем верховным судьей, которому надлежало вынести приговор без права на обжалование, единственный приговор, имевший силу для них троих. В создавшемся положении ни Мога, ни Нистор не могли прибегнуть к помощи правосудия.
Вначале Мога подумал о том, чтобы оградить парил от любой встречи с Нистором. Послать его в Кишинев, даже дальше, по туристической путевке в Карпаты либо Крым. Но понял, что этим ничего не решишь. Если велит голос крови, Матей и сам отправится на поиски Нистора. И ничто его тогда не остановит.
Неподалеку от усадьбы объединения чернявый, крепкий мужчина в клетчатой рубашке с короткими рукавами, пройдя мимо, поздоровался, поднеся руку к шляпе. Занятый своими мыслями, Мога едва заметил этот жест. Не узнал встречного, не обратил на него внимания. В районном центре приезжие встречались на каждом шагу. Добравшись до дирекции, он пригласил к себе Андрея Ивэнуша, Козьму Томшу и Иона Пэтруца, как делал всегда по утрам перед тем как каждый отправлялся по своим делам. Пэтруц сообщил о положении дел в Пояне и во всем объединении: силосование было в разгаре, в Боуренах и Варатике убирали последние гектары. Драгушаны обещали закончить все к завтрашнему дню, и только в Селиште и Стурдзе работы затягивались.
– Сегодня я к ним заеду, – решил сразу Мога.
Оставшись один, он навел порядок среди бумаг на столе. Собрался уже уходить, как внезапно открылась дверь. Вначале в ней, спиной к нему, появилась Адела, пытавшаяся кому-то преградить путь.
– Сюда нельзя, слышите? Вам говорят, нельзя! – Голос девушки дрожал от возмущения. – Как вы смеете!
– Что случилось? – Максим Мога остановился в середине кабинета.
Мимо Аделы протиснулся мужчина неопределенного возраста, давно небритый, державший в руке картуз из искусственной кожи, какой обычно носят шоферы. За ним, несколько обеспокоенный, следовал Пэтруц. Незнакомец выпрямился перед Могой и уперся в него хмурым взглядом.
– Мое имя – Архип Тэуту.
Мога сразу поднял голову: неужто этот тоже – по делу Нистора? Один из его родственников? Хотя было известно, что фамилия Тэуту в Пояне встречается довольно часто.
– Дальше что? – спросил Мога.
– Жена выгоняет из дому! – со злостью заявил Тэуту. – Гоняет меня кочергой! Кричит, что провожу ночи у девок! Не хочет поверить, что сплю в кабине, у ворот консервного завода. Кому нужна такая работа!
Максим Мога прошел на свое место за столом и знаком пригласил незнакомца сесть. Ион Пэтруц не спешил уходить, не желая оставить директора в подобной ситуации. Ион лучше знал сельчан, сказанное им вовремя слово могло разрядить любое напряжение.
– Почему же вы спите у ворот завода? – поинтересовался Мога, подозревая уже, в чем причина. – Существует график сдачи овощей и, если его соблюдают, никакие трудности не должны возникать.
– А кто у нас смотрит на этот график? – Архип по-прежнему говорил со злостью, хотя взгляд его черных глаз несколько смягчился. – На заводе все забито томатами, не успевают перерабатывать. А мы должны план выполнять! И все возим их на завод, возим… Думали, объединение наведет порядок, но все остается, как и было!
От бригады Йоргована до завода было десять километров. Обратно – те же десять. Если сдать продукцию не удавалось, приходилось возвращаться домой, а утром снова ехать на завод; прибавлялось еще двадцать километров пути. Дорога к тому же была ухабистой. Что могло остаться от тех помидор? Одна шкурка да семена!
Мога слушал Тэуту, не прерывая. Еще в июне на объединенном заседании директоров совхозов и руководства поянского завода они в подробностях обдумывали, как обеспечить нормальную работу конвейера на уборке, перевозке и переработке фруктов и овощей. Начало было многообещающим, с некоторыми, правда, отклонениями, совхозы и завод с работой справлялись. И вот он, первый срыв.
Мога велел Тэуту заниматься своим делом; руководство объединения примет надлежащие меры.
– Что касается дисциплины и порядка, товарищ Тэуту, ничто не падает с неба в готовом виде, – добавил Мога. – Наваливаться надо всем.
– И навалимся! – ответил шофер уже в дверях и вышел так же поспешно, как вошел.
– Парень он неплохой, только с норовом, – сказал Пэтруц о шофере, оставшись с Могой с глазу на глаз. – Хорошо трудится, только вспыхивает, как порох, чуть что.
– А мне такие нравятся, – отозвался Мога. – Болеет, значит, душой за дело. С такими людьми мы сможем решить многие наши проблемы. Скажу даже – все. Имей в виду, – лукаво улыбнулся он Пэтруцу, – не так страшен черт, как его малюют. А теперь, дорогой Ион, попрошу: затребуй от всех совхозов точные данные о соблюдении графика как уборки, так и перевозки овощей. А я подскочу к консервному заводу, затем проедусь и по району.
– Не заедешь ли в Боурены? – как бы между прочим спросил Ион.
Максим Мога посмотрел на него с недоумением:
– По-твоему, я должен туда поехать? Что-нибудь стряслось? Говори откровенно, по глазам вижу, ты что-то скрываешь.
Ион пожал плечами: если так настаиваешь, скажу.
– Вчера вечером приезжала Фуртунэ. Справлялась о тебе. Я сказал, что уехал в поле, к трактористам, проверить, как трудится ночная смена, Она взволновалась: ты слишком много берешь на себя, как бы снова не взбунтовалось сердце. Я пытался ее успокоить – твое здоровье, говорю, вне опасности; чем больше человеку приходится быть в движении, тем крепче становится сердце. И что ты думаешь? – засмеялся Ион. – Набросилась на меня: хотя бы я щадил тебя как друг, тогда как мне, по ее мнению, все равно. Очень была, бедняжка, расстроена. Как бы сердце не подвело теперь ее.
Максим Мога покачал головой, вроде бы с упреком:
– Ион, Ион! О чем ты думаешь нынче, когда земля у нас под ногами горит! – «И сердце в моей груди!» – хотел бы еще добавить Мога, но к чему было жаловаться?
С тех пор как Элеонора избегала его более, чем искала встречи, а потому, как он чувствовал, сама страдала, Мога, пытаясь объяснить ее поведение, говорил себе: Элеонора не в силах расстаться с тем прошлым, которое еще жило в ней. Увлекшись им в минуту, когда меньше всего этого ожидала, она полюбила вначале беззаветно, но теперь, наверно, ее одолевают сомнения.
Как бы то ни было, Максиму ни разу не приходило в голову отвернуться от Элеоноры. Любовь к ней была словно чудесным оазисом, открывшимся перед ним после долгого и трудного пути.
2
Раз в несколько лет Нистор Тэуту приезжал из Донецкой области в Пояну в отпуск. В августе или в сентябре, в то прекрасное время года, когда лето братается с осенью, сливая в единый поток свое очарование и богатство. В эти месяцы в Пояне было чудесно. Леса на вершинах холмов не успевали еще скинуть зеленый наряд, но тут и там на нем уже появлялись пурпурные и желтые пятна, а дороги в них и тропинки, казалось, становились все просторнее; кусты винограда в торжественном наряде, обремененные спелыми гроздями казались еще более пышными. Да и сами грозди выглядывали из листвы, стараясь впитать еще хоть капельку солнца, чтобы ягоды набрали больше сладости. Подсолнечник в полях поник головками, отяжелевшими от зерен, и яркие лепестки, обласканные за целое лето солнцем, опадали один за другим. Румяные, золотистые яблоки, спелые груши – с добрый кулак – клонили своей тяжестью ветви деревьев, порывы ветра срывали порой плоды, разбрасывая их по рыхлой земле. И сердце сжималось при виде того, как они сгнивают, точно так же, как душа человека угасает вдали от родимого очага.
В тех местах, где жил теперь Нистор Тэуту, были свои сады и зеленые долины, но таких, как в Пояне, не было, наверно, в целом свете.
Нистор женился вторично на веселой, видной собой, крепкой женщине, которая родила ему троих детей. Двое – мальчики – умерли еще в младенчестве, осталась только дочка. Нистор работал шахтером; жена Клава, когда дочь подросла, устроилась поварихой в детском садике, где трудилась и теперь. Труд Нистора был тяжким, но зарабатывал он хорошо, жена оказалась бережливой, доброй хозяйкой, и они сумели накопить кругленькую сумму денег. За год до выхода на пенсию Нистор купил «Жигули» – машину тогда еще редкую, и с оставшимися сбережениями, с его пенсией и заработком жены можно было прожить спокойно и безбедно.
Но все надежды неожиданно рухнули. Дочь выросла красивой, но избалованной, особенно по вине матери, гордившейся ею без всякой меры. В возрасте двадцати лет девушка родила внебрачного ребенка, которого оставила в родильном доме. Это случилось в начале той самой весны, за месяц до выхода Нистора на пенсию. Отец возмутился, пришел в ярость и выгнал девчонку из дому, но мать в тот же день вернула ее обратно. «Вот еще? Разве одна наша Катя в целом свете оступилась? Если уж такое случилось, что же, надо ее убить? Она еще молода, красива, у нее хорошая работа – продавщицей в магазине промтоваров, к тому же не дура, да и поднабралась теперь ума. Так что хорошего мужа еще найдет!»
Нистор оказался вдруг в полном одиночестве. Между ним и женой не было уже прежнего понимания и сердечности, с дочерью же он едва обменивался несколькими словами. Иногда думал о ее ребенке, которого так и не увидел ни разу, но который, однако, должен был, стать его первым внучком и радовать деда улыбкой из своей коляски. В поступке дочери Нистор видел наказание за свой давнишний, тяжкий грех. Но эта мысль разбередила душу лишь в Пояне, в тот день, когда, по прошествии двадцати с лишним лет, ему было дано увидеть снова сына. Своего Матея.
Накануне Нистор вышел из дому с двоюродным братом, Никифором Ангелом, – прогуляться по поселку. И тот внезапно толкнул его локтем: «Знаешь ли, кто этот парень, идущий нам навстречу с дочерью Пантелеймона Бырсана?» Вначале Нистор бросил на него беглый, рассеянный взгляд – в те три дня, сколько он провел в Пояне, ему встречалось множество молодых парней. Но увидел вдруг глаза юноши, и они вернули его в тот же миг на годы назад, к мальчонке, которого он тогда бросил.
«Матей!» – озарило светом Нисторову душу. Какой прекрасный у него вырос сын!
Но Матей прошел мимо, не удостоив его ни единым взглядом.
Не узнал родного отца!
Нистор был охвачен мучительным желанием поговорить с сыном хотя бы один раз. Услышать его голос, разглядеть получше лицо. Несколько дней подряд вертелся он вокруг дома, в котором жил Максим Мога, как преступник, замышляющий ограбление. Двоюродный брат Никифор напрасно пытался его отговорить: «Не трави без толку душу!» Нистор хотел бы последовать совету, но голос крови заглушал в нем все, сломил в нем волю, поддерживая лишь одно желание: повидать Матея. И попытаться повернуть его сердцем к себе.
3
Матей проснулся от настойчивого звонка. Еще сонный, он бросился вначале к телефону, ибо привык, что Миоара звонит ему каждое утро; но звонок снова залился пронзительной трелью, и Матей, в одних трусах и майке, поплелся открывать дверь. С порога его пристально разглядывал чужой человек. У него были маленькие серые глаза, на левой щеке – красноватый шрам. Между губами, чуть растянутыми В улыбке, поблескивали золотые зубы. Запах крепкого одеколона, которым тот, видимо, освежил Лицо после бритья, резко ударил Матею в нос.
– Папы нет дома, – сказал еще сонный Матей. – Уехал в совхоз.
Незнакомец машинально поправил ворот рубашки с короткими рукавами, одетой навыпуск поверх коричневых брюк. В правой руке он держал никелированный брелок с ключами от машины.
– Только вот… – Мужчина поправил голос, торопливо прокашлявшись, заслонив рукой рот, улыбнулся уже смелее. – Может быть, ты меня все-таки впустишь?
Матей покачал головой:
– Я же вам сказал. Отец уехал в совхоз.
– Не к товарищу Моге я пришел. К тебе пришел я, сынок… – Мужчина произнес обе фразы единым духом и тут же смолк, словно чем-то подавился.
Матей шагнул назад в растерянности: значит, перед ним тот самый Нистор Тэуту, о котором несколько дней назад говорил отец!
Нистор решил, что юноша приглашает его войти, и переступил порог.
– Извините, мне надо одеться.
– Да, да, конечно. Я могу подождать, – поспешно согласился Нистор. Он был взволнован, не знал, о чем они будут говорить, что скажет он сам, что ответит ему Матей. Но первый шаг был все-таки сделан.
Одеваясь, Матей подумал, что надо позвонить Моге. Однако не решился. Что скажет отцу – «приезжай и убери этого непрошеного гостя»? Несколько успокоившись, он возвратился на веранду, где ждал его Нистор, предложил ему стул.
– Вы хотите мне что-то сказать?
– Да, конечно, – поспешно отозвался Нистор. Он не был в силах оторвать от Матея глаз. Как ему теперь казалось, он ни разу еще не видел такого прекрасного юноши. Как гордился бы он таким сыном! Но этот парень, вежливо ожидающий, что скажет ему странный гость, упавший будто с неба, носит другую фамилию, он – Мога!
«И все-таки это мой сын!» – взбунтовался в душе Нистор, едва сдержав крик.
– Я очень одинок, сынок. Один, как перст. – И Нистор начал долгий рассказ о своей неудачной жизни. Говорил с большой поспешностью, боясь, что приедет Мога, и ему не удастся довести дело до конца.
– Я приехал за тобой. У меня есть еще дочь, но от нее я отрекся, она меня опозорила и сделала посмешищем. – Нистор умолк. Невесть откуда, из глубины его существа донесся суровый голос: «Когда-то и ты отрекся от Матея!» Нистора бросило в холодный пот; после долгих лет час расплаты наступил, судьба дочери, его Катерины, стала для него наказанием. Но он еще уповал на чудо; еще надеялся, что в Матее обретет голос родная кровь, кровь Тэуту, суровых и крепких людей, во все времена с гордостью державшихся своего старинного рода.
– Твоя мать была сущим ангелом, Матей! – заговорил Нистор о другом. Он вынул из кармана и поднес к глазам носовой платок в зеленую полоску. – Настоящим ангелом! – повторил он. – Какой редкой души человеком она была!
– Знаю, – тихо отозвался Матей. – Отец много рассказывал мне о маме. Он и теперь любит ее всем сердцем.
Слова и еще более – тон молодого человека поколебали надежды Нистора, но он еще не хотел сдаваться.
– Зачем, думаешь, пустился я в такой дальний путь? – спросил он, поигрывая брелком. – Повидать себя, сынок, забрать тебя к себе… Знаю, как перед тобой виноват. Готов на коленях просить прощения. Оставлю тебе в наследство все, что имею – автомашину «Лада» да двадцать тысяч, сколько у меня на книжке, да домик на пять комнат – построил, а жить в нем душа не велит. Все – тебе! Только ты от меня не отворачивайся. Видит бог, – Нистор поднес руку к сердцу, как для клятвы, – видит бог, не по доброй воле я уехал из Пояны. Не хотел тебя бросать. Во всем виноват Мога. – Нистор опустил взор, как под тяжестью великой несправедливости. На самом деле, конечно, он боялся, чтобы Матей не прочитал в его глазах, какая это ложь. – Он старался меня посадить, обвинял, будто я убил твою маму, Нэстицу. Этот Мога – страшный человек. Все его боялись и боятся теперь.
И после этих слов, увидев, как сверкнули гневом глаза юноши, Нистор понял, что начинал неплохо, да кончил – хуже некуда. Он не должен был касаться Моги.
Матей резко поднялся на ноги, широко распахнул дверь и коротко бросил:
– Уходите! – Голос юноши звучал глухо, сдавленно. – И не смейте стучаться более в эту дверь! Никогда!
Нистор попятился, все еще глядя с мольбой на Матея. Но парень сразу захлопнул дверь и постоял еще несколько минут перед нею, как на страже. Затем бросился на кухню, вынул из холодильника бутылку боржоми – любимого напитка отца – и жадно ее опустошил.
В этот миг снова раздался звонок. Думая, что это опять Нистор, Матей бросился открывать – с решимостью во взгляде, сжимая бутылку, как гранату.
На пороге улыбаясь стояла Миоара. Увидев его с встрепанной шевелюрой, с суровым лицом, девушка встревожилась.
– Что с тобой? Что-нибудь случилось?
Матей, смутившись, спрятал за спину бутылку и пригласил ее в дом.
– Сейчас узнаешь… – Его черты расслабились в успокоительной улыбке. – Если бы ты могла себе представить, для кого было приготовлено это оружие! – поднял он над головой бутылку и тут же опустил. Напряжение оставило его и, пока он рассказывал о приходе Нистора, в нем все более крепла вера в его правоту, в тот выбор, который он недавно сделал, и это утверждало в нем чувство собственного достоинства. Спокойный тон, гордый взгляд, открытое выражение лица – все говорило о том, что Матей уже – зрелый мужчина, хозяин собственного слова и поступков. И это его состояние властно влияло на Миоару.
– Как же ты поступишь, если он вернется? – спросила она с любопытством, не в силах оторвать от него глаз.
Мгновение, не больше, Матей еще колебался. Затем на его лице появилась ясная улыбка, как после заслуженной победы. Самое трудное было уже позади: теперь с ним была Миоара, и его переполнило счастье, что они вместе. При каждой встрече Матей глядел на нее, словно видел впервые, будто никогда еще не обнимал и не целовал ее. Теперь он испытывал то же чувство. И раскрыл широко объятия, словно для того, чтобы заключить в них всю их любовь.
Миоара позволила крепко себя обнять, целовать и ласкать, начала тоже целовать его – в губы, глаза, лоб, волосы. И Матей, подхватив ее вдруг на руки, закружился с нею по комнате. Миоара прижалась к его груди, слилась с ним. Оба были переполнены счастьем, девушке казалось, что в этот день Матей ее любит, как никогда, с еще не бывалой нежностью, нашептывая ей сокровенные слова.
Она смотрела на него доверчиво, без страха, не отвергая его ласк, и лишь в тот миг, когда его горячие губы обожгли ее грудь, она вскинулась к нему, будто просила у него защиты.
4
Разъезжая по району, Максим не мог забыть замечания Архипа Тэуту: «Мы-то думали, что объединение наведет наконец порядок!» По всей видимости, у шофера было достаточно оснований для недовольства. На консервном заводе вышла из строя линия розлива в бутылки, и это вызвало затор грузовиков у ворот. Главный инженер, с которым разговаривал Мога, заверил его, что до вечера линия будет снова на ходу. «Совхозы следовало предупредить», – сказал ему Мога. «Но мы надеялись исправить линию еще вчера, однако не сумели: едва достали заимообразно нужную деталь на заводе соседнего района».
«Если бы завод принадлежал объединению, такие вопросы решались бы более оперативно», – подумал Мога.
В Варатике он застал Макара Сэрэяну, говорившего по телефону. Еще в дверях Максим Мога услышал его голос:
«Дорогая Элеонора, одолжите на два дня комбайн, вы меня просто спасете! Отстаем со сбором кукурузы, траншеи пусты. Максим Дмитриевич меня просто повесит!» И тут, увидев Могу, умолк, в то время как телефон сердито требовал: «Макар Митрич! Алло! Почему молчите?» Наконец, Сэрэяну пришел в себя и сказал прямо в трубку: «Здравствуйте, Максим Дмитриевич!»
С другого конца провода, из Боурен, директорша с любопытством поинтересовалась:
– Макар Митрич! Вы же говорили со мной! К вам прикатили гости?
– Прикатили! – коротко ответил Сэрэяну. – Хотите убедиться сами?
Максим Мога взял трубку:
– Элеонора Аркадьевна, здравствуйте! Не одолжите ли вы Сэрэяну комбайн?
– Как вы себя чувствуете, Максим Дмитриевич? – радостно спросила Элеонора. – Не собираетесь ли к нам?
– Если пригласите… Но сначала надо спасти Макара Митрича.
– Я послала два комбайна в Стурдзу. Остальные готовлю к уборке подсолнечника, – ответила Элеонора. – Может быть, поможет Станчу?
– Попробуем… До свидания. – Мога положил трубку. – Садись в машину и поезжай в Драгушаны, – посоветовал он Сэрэяну. – Передашь Станчу, что я тоже прошу его выручить тебя.
Из Варатика Мога направился в Боурены. Однако Элеонору в дирекции не застал. Уехала на виноградники, – так и сообщил ему дежурный. Мог ли он ее в этом упрекнуть? Стояла самая напряженная пора года, когда для дела был важен каждый час. И все-таки она могла бы его подождать.
Максим вернулся в Пояну в расстройстве, не зная, что и думать о поведении Элеоноры. Он поехал домой, чтобы перекусить, хотя есть не очень-то и хотелось. В те дни, на которые Матей приезжал на каникулы, Максим не питался в столовой. Они готовили вместе что-нибудь еще с вечера, чтобы хватило на один-два дня. На сей раз его ожидал сюрприз: на кухне возились вдвоем Миоара и Матей, выглядевшие совсем как новобрачные в медовый месяц.
– Ты пришел вовремя, папа. Миоара приготовит салат, и мы сядем за стол, – сказал Матей, несколько смутившись. Миоара же покраснела, как помидор, который держала в руке.
Максим Мога улыбнулся. «Если дело дошло до совместного приготовления салата, значит и до супружества уже недалеко», – подумал он. Максим действительно был близок к истине; одного, однако, ему не было суждено узнать – что его холостяцкая квартира стала уже первым пристанищем для счастья этих двух молодых людей.
Вскоре за стол сели. Молодые были молчаливы и серьезны, присутствие Максима навевало на них робость. Миоара не смела поднять глаз, хотя ей очень хотелось посмотреть на Матея, чтобы увидеть, как выглядит он рядом с отцом. Но все-таки решилась бросить на него осторожный взгляд; лицо юноши было строгим, как и полагается мужчине, взвалившему на плечи немалую ответственность, которую накладывает любовь. Обед завершился в молчании. Но перед тем как встать из-за стола, Матей рассказал о появлении Нистора.
– Посмел все-таки явиться! – подавленно сказал Мога. Он не был уверен, что Нистор ограничится этим визитом.
– Он позволил себе оклеветать тебя! – с возмущением продолжал Матей. – У меня с ним нет ничего общего и никогда не будет! Все, что у меня есть, дал мне ты, твой разум, твоя душа. Я – Мога и не желаю быть иным!
Пока Матей говорил – горячо, как в последнем слове на решающем суде, Максим не прервал его ни словом, ни жестом. И только после того как юноша умолк, он потрепал его по взъерошенным волосам и тихо сказал:
– Вот и ладно, мой мальчик!
