Текст книги "Возвращение к любви"

Автор книги: Георге Георгиу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц)

Мога сидел молча, как бы оставляя за собой право на последнее слово. Он поймал себя на мысли, что сейчас больше чем когда-либо ему не хочется уезжать из Стэнкуцы. Он сожалел, что ему уже не суждено заняться реализацией плана, который со временем может определить специализацию колхоза. Мечты Лянки постепенно осуществляются!

Но Мога понимал, что он должен уехать. Как и Лянку, его ждала новая дорога… Может быть, и в самом деле у каждого свой закон начинаний! Этот вечный закон имеет свою прелесть, и свою сложность, и свои трудности. И радость свершения… Словно угадывая его мысли, Симион Лунгу сказал:

– Самым разумным решением было бы оставить Максима Дмитриевича здесь. Это полностью гарантировало бы успех в новом деле, в реализации новых планов. А иначе, право, не знаю, добьемся ли мы чего?

Тут Мога не утерпел:

– Уж не думаешь ли ты, дорогой Симион, что все, что нам удалось сделать до сих пор, не стало реальной основой для дальнейшего строительства? Знаешь, что это означало бы? – Мога подошел к письменному столу и стал рядом с креслом. – Это означало бы, – продолжал он, – что за все время, которое мы проработали здесь, мы только поднимали шумиху, строили колхоз на песке… Ты можешь с этим согласиться?

– Ну, это абсурд, конечно! – ответил Лунгу. – Но не станете же вы отрицать, что у председателя Моги при главном агрономе по виноградарству Лянке дело пошло бы как по маслу.

– Я придерживаюсь мнения товарища Лунгу! – неожиданно воскликнул Кырнич, внезапно покраснев. Теперь он казался совсем юным мальчишкой, впервые присутствовавшим на беседе со взрослыми.

«Кырнич еще совсем зелен! – с сожалением подумал Триколич. – Когда он закончил институт? Четыре, пять лет назад?..»

– Может быть, я и ошибаюсь, – продолжал Мога, – но у меня создалось впечатление, что мы боимся. Нас напугало число – миллион, миллион саженцев… Трудно будет вначале? Да, трудно! Это естественно!.. Но мы же коммунисты, и мы обязаны всегда быть там, где труднее всего, – загорелся он. – Может быть, я говорю слишком громко, как с трибуны. Но разве наша жизнь – это не та же трибуна, с которой мы все должны сказать свое слово? Михаил Лянка, к примеру, уже сказал свое слово. На него и в будущем можно полностью положиться.

Казалось, что буря, бушевавшая за стенами, сейчас ворвется в кабинет. Почувствовав это, Андрей Веля прервал Могу и спокойно сообщил:

– Несколько дней назад Михаил Яковлевич был у меня. Мы говорили о будущем колхоза, и то, как он ставил вопросы, обрадовало меня. Жаль, что его сейчас нет. Хотелось бы, конечно, знать и его позицию по этому вопросу.

«Что с ним могло случиться? – с досадой думал Мога. – Неужели машина сломалась? В таком случае ему следовало добираться пешком, но все-таки прийти».

Лянка никогда не опаздывал на заседания и собрания. И отсутствовал именно сегодня, когда дело касается его лично, когда обсуждаются такие важные вопросы. Уж не специально ли это, чтобы кандидатура его отпала сама собой? Мога тут же отогнал от себя эту мысль: иначе выходит, что он, Мога, столько лет проработавший вместе с Лянкой, так и не разобрался в нем…

Видно, случилось что-то очень серьезное, что задержало Михаила. Мога посмотрел в окно. Улица была пустынной, метель бушевала по-прежнему. Только перед зданием правления появилось несколько человек с поднятыми воротниками. Люди стояли спиной к ветру и взволнованно объяснялись, казалось больше жестами, из-за бури, которая заглушала все своим воем.

«Вот и мой крестник Костика, – подумал Мога, увидев Мирчу, который торопливо подходил к тем, кто продолжал беседовать невзирая на непогоду. – Без Костики свадьба – не свадьба!»

Внезапно появился грузовик, остановился возле группы мужчин; Мирча первым полез в кузов, за ним последовали остальные, и грузовик сорвался с места. «Чего это им вздумалось кататься по такой погоде? Уж не предложил ли им Мирча угощение, в честь того, что наконец отделается от меня?» – удивился Мога.

Не успел отъехать грузовик, как на улицу и на дома налетел белый шквал. Большие снежные хлопья слипались, образуя длинные тонкие ленты от земли до неба. Ветер на минуту разрывал их, разбрасывая по сторонам, но они опять появлялись, окутывая деревья, дома.

– Может быть, товарища Лянку застигла где-то метель? – предположил дед Ион Прикоп. Все беспокойно поглядели в окно.

– Да, но дисциплина есть дисциплина… – недовольно проговорил Веля.

– А может, лучше, что мы начнем пока без него? – невозмутимо спросил Назар. – Сперва разберемся сами, а он как раз подоспеет.

– Ладно, – согласился Веля. – Поговорим о кандидатуре Никуляну. Вы все знаете его, давайте обсудим.

Наступило напряженное молчание, никто не спешил взять слово. Каждый старался представить себе Никуляну в своем коллективе, понять, как он выглядит в этом кресле, ждущем хозяина. Наконец Алексей Триколич открыл рот, кашлянул в кулак, прочищая голос. Но Мога опередил его. Он заговорил врастяжку, с неохотой:

– Я бы не сказал, что знаю Никуляну как следует…

– Как так? Столько лет работает! – удивился Веля.

– Столько лет, но не со мной.

Секретарь нахмурился. Такой ответ показался ему несерьезным.

– Я могу ручаться лишь за того, с кем делил хлеб-соль, Андрей Васильевич, – продолжал Мога. Он встал и крупно, тяжело зашагал по кабинету.

В кабинете почувствовалось легкое оживление. Мога вернулся к креслу и сел, всем своим видом говоря, что он не уступит это место кому попало. Назар взял чистый лист бумаги и написал красным карандашом сначала «Лянка», потом «Никуляну», подчеркнул оба имени, поставил ряд вопросительных знаков, большей частью против «Никуляну». Затем нацелил карандаш на это имя и, помедлив секунду, решительно зачеркнул его.

Веля заметил это и, глядя на Назара в упор, спросил:

– Антип Леонтьевич, твое мнение?

Назар поднял глаза:

– Я уже говорил. Партийная организация рекомендует Лянку. Трудности берем на себя. Что до нового комбината, то, думаю, он скорей подстегнет Лянку, а не обескуражит.

– У товарища Никуляну есть своя работа, зачем срывать его с места? – спросил Ион Прикоп. – Пусть работает, ведь и там нужны сведущие люди…

Поднялся Георге Журкэ:

– Михаил Яковлевич пользуется большим авторитетом среди наших виноградарей. Мы не можем не считаться с этим…

– Верно, – донесся от стены тихий голос Триколича. – Лянка хороший специалист, у него есть хозяйственная жилка… Но я выслушал все, что тут говорилось, и спрашиваю себя: не глядим ли мы на будущее Стэнкуцы слишком односторонне? – Триколич посмотрел на Велю в ожидании ответа, но секретарь сидел задумавшись, видно, взвешивал в уме услышанное. – Что же нам делать с некоторыми все еще не решенными вопросами? В первую очередь, с орошением… Мы остановились на полпути. Нужно доводить это дело до конца? Нужно!.. Сможет ли товарищ Лянка скоординировать свою деятельность так, чтобы не упустить из виду все отрасли хозяйства? Или будет занят только своими виноградниками и новым строительством?

Мога уже собирался ответить ему, как увидел красный свет селектора, подающий знак поднять трубку. В тишине, воцарившейся в кабинете, ясно прозвучал голос Лянки:

«Софийка! Погляди, в погребке ли дед Василе, и скажи ему, чтоб приготовил хорошего винца и горячую мамалыгу. Мы чертовски промерзли!»

«Сейчас!» – ответила Софийка.

«Через четверть часа мы будем в селе», – добавил Лянка.

– Мы беспокоимся о Лянке! – вдруг рассмеялся Мога. – А у него появился аппетит, захотелось горячей мамалыги. Выясним, где его носила метель… – Он нажал кнопку, снова замигала красная лампочка, и Мога спросил Софийку, откуда говорил Лянка. Узнав, что из бригады Карастана, он соединился с ним. Молча выслушал рапорт бригадира, повернулся к Триколичу и рассказал о происшествии на ферме, словно отвечая на те вопросы, которые тревожили старого агронома. Андрей Веля ощущал искреннюю радость Моги, что Лянка оказался настоящим человеком, таким, на которого можно положиться в любом случае, и, как бы желая, чтоб исчезло последнее сомнение, спросил:

– Максим Дмитриевич, вы за Лянку на все сто, без оговорок?

Мога улыбнулся:

– У меня есть оговорки даже касательно самого себя… Вы это хорошо знаете, Андрей Васильевич, ибо нет идеальных людей. Но есть такие люди, как Лянка, Триколич, Журкэ… Да что объяснять, и так ясно…

11

Наталица появилась в правлении к половине восьмого, что заставило деда Костаке сильно удивиться – с чего это на нее нашло такое прилежание? Она ответила, что у нее много работы, и в доказательство стала вытаскивать из шкафа папки, которые на самом деле были в полном порядке. Затем начала не спеша укладывать их обратно. Что поделаешь, если другой работы, кроме ожидания отъезда Фабиана, у нее не было… Фабиан сказал ей с вечера, что сегодня уезжает, и Наталице хотелось еще разок повидать его, проводить в дорогу. Всем сердцем, всей душой проводить его…

Она работала почти не отрывая глаз от двери, задумывалась, прислушивалась: не раздаются ли его шаги? И папки уже летели в шкаф без всякого порядка…

Сначала, как обычно, появился Мога, затем бухгалтер, Савва Ходиниту, Лянка… Только Фабиан не показывался.

Может быть, он отложил свой отъезд?

Наталица задавалась вопросом, чего она ждет от Фабиана, – просто он нравился ей, и это было главное. Может быть, уже уехал? Но он сказал, что еще зайдет! Значит, все же думает о ней? Его голос звучал в ее ушах, она помнила все слова, сказанные им – немногочисленные, но обращенные именно к ней, – у него в глазах была тайная грусть!

Фабиан уезжает, но Наталица не отчаивается. Она знает: в один прекрасный день его охватит тоска по ней, и он появится у ее ворот в голубой машине, возьмет за руку и увезет к себе…

Наталица разузнала о Фабиане все – у одного, другого, третьего, от кого только могла услышать словечко о нем, а то и сама выспрашивала, выведывала, как бы невзначай. Такой симпатичный мужчина и до сих пор не женат? Может быть, просто не нашел девушку, которая понравилась бы ему?

И вот он приехал в Стэнкуцу и встретил Наталицу…

Мечты девушки, которая неожиданно влюбилась… Кто из нас не терял головы, когда это чувство вдруг захватывало нас?

Впервые Наталица ощутила себя оторванной от мирка, который окружал ее и к которому она привыкла. Ей даже не пришло в голову, что она может Моге понадобиться, как это часто случалось во время заседания, и должна быть на месте, пока председатель не скажет ей, что она свободна и может идти домой.

Наталица вышла из правления и медленно пошла по узкому тротуару. Она предалась мечтам, с искусством мастера создавая в них собственный, необычный мир, полным хозяином которого явился Фабиан. Он был рядом, она слышала его голос, улыбалась ему…

Девушка дошла до дома, села на скамейку – Фабиан словно стоял перед ней: «Завтра я уезжаю… Но еще приду…»

Вдруг прямо перед Наталицей как из-под земли вырос снежный столб и стал стремительно ввинчиваться в небо, потом опустился на землю и понесся, крутясь, вдоль улицы. Наталица в испуге зажмурилась. Когда она открыла глаза, смерч улетел. Исчез и тот мир, который она так старательно строила, и осталась она одна-одинешенька на скамье под хмурым небом, под порывами ветра, с неутоленным своим ожиданием.

Но девушке все еще не верилось, что Фабиан уехал, не попрощавшись с нею…

Она поднялась со скамьи и пошла обратно в правление. Наталица не спешила, хотя ветер подталкивал ее в спину. Словно считала шаги, чтобы узнать, как длинна дорога до счастья.

Она услышала торопливые шаги. Оглянулась. Неужели Фабиан?

Нет, это была Валентина Рареш, жена Лянки. Она торопилась в больницу. Наталица поздоровалась и пошла с нею рядом, бессознательно ускоряя шаг. Неожиданно в ней проснулась симпатия к этой женщине. Она и ее муж были друзьями Фабиана, он останавливался у них. Валя должна знать, уехал ли Фабиан из Стэнкуцы и когда вернется. Может быть, он не закончил здесь всех своих дел? Ведь сам сказал, что еще вернется.

– Ты не знаешь, мой муж в правлении? – спросила Валя.

– Все на совещании в кабинете Максима Дмитриевича. Но Михаила Яковлевича я не видела… – Она сделала небольшую паузу, словно ветер мешал ей продолжать, после чего спросила с наивной хитринкой: – А может быть, он уехал с Павлом Алексеевичем? Он говорил мне с вечера… – и умолкла. Она почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Выдала себя!

Валя удивленно глянула на нее. Та горячность, с которой Наталица упомянула Павла, румянец, заливший ее щеки, вопросительный и в то же время тревожный взгляд были откровеннее любого признания.

Минуточку… Что ей говорил Михаил про Павла? Минуточку… Наталица… «Он говорил про голубые сани, про белых лошадей…» Минуточку, Наталица… Голубые глаза… Твои голубые глаза, Наталица, такие грустные… И не находишь себе места в такую погоду.

Валю вдруг охватила щемящая нежность к этой девочке, распахнувшей свое сердце для любви, которая не ей была суждена. Ведь Павел любит Анну, это о ней он думал, вспомнив про голубые сани. А Наталицу ждет неизведанная боль, через которую она должна будет пройти впервые и от которой не так-то легко излечиться. Тем более ей следует знать всю правду.

Валя взяла ее под руку и мягко заговорила с ней как с сестренкой, которая еще не все понимает, о Фабиане, о его трудной любви.

– Не терзай свое сердце, девочка… Павел Алексеевич не может ответить на твою любовь. Но это великое счастье – любить человека. И придет еще твое время. От этого не уйдешь.

Наталица молча прижалась к ней.

Накануне, не дождавшись Моги, Будяну уехал в Мирешты. Он решил, что встреча с Андреем Велей, который столько лет знает Могу, поможет ему написать следующий очерк о Моге, – эта мысль о новом очерке укрепилась в нем после беседы с Фабианом. Надо еще вернуться в Стэнкуцу: может быть, удастся улучить момент и поговорить с Могой. Потом он поедет за ним в Пояну.

С Велей журналисту удалось встретиться в тот же вечер. В номере гостиницы он допоздна записывал в блокнот состоявшийся разговор. В Стэнкуцу вернулся как раз к началу совещания. Повестка дня была ему знакома, и поэтому в кабинет он не заходил: что особенного – одного председателя сменяет другой… без шума, без страстей… А Мога, конечно, не в том настроении, которое располагает к откровенности. Поэтому Будяну решил побродить по селу, пока совещание не кончится. Он зашел в сельпо, увидел, к своей радости, красивые летние сандалии и тут же купил их. «В столице за ними набегаешься да постоишь в очереди», – сказал он продавцу.

Из магазина Будяну снова вышел на главную улицу. Его внимание привлекли ворота с кружевным навесом, и он остановился, пораженный. Будяну припомнил, что Мога рассказывал ему про старого мастера, который с таким вкусом украшает Стэнкуцу. С большой теплотой говорил о нем Мога, чувствовалось, что он уважает и любит его… «Вот тоже тема, – сказал себе Будяну. – Надо бы познакомиться с этим мастером. Это может оказаться находкой…»

Будяну шагал по улице, пристально глядя вокруг, словно село что-то прятало от него. И вдруг он услышал звуки рояля. Звуки неслись из красного кирпичного дома, стоявшего рядом с трехэтажным зданием средней школы. «Музыкальная школа, – подумал Будяну, задержавшись у главного входа, – войти или не войти? Музыкальная культура на селе… Еще одна тема!»

Многое казалось Будяну достойным внимания, но он чувствовал, что и это еще не то, не та отправная точка, не тот ключ, которым он сможет по-настоящему открыть Могу, с чьими делами связано все, что он увидел и что еще предстояло увидеть.

Кто-то окликнул его:

– Товарищ корреспондент!

Это был Василе Бошта.

Хозяин открыл калитку и придерживал ее рукой.

– Не меня ли вы ищете, товарищ корреспондент?

Будяну был знаком с Василе Бошта – бывший председатель ему нравился, особенно забавляло его любимое выражение – «и все»!

– Может быть, может быть… – улыбнулся Будяну и пожал ему руку.

– Заходите, посмотрите, как я живу. Я люблю газетных работников, – продолжал он с улыбкой. – Они меня никогда не критиковали.

– А хвалить – хвалили?

– И этого не случалось. Не успели, и все… Прошу в хату.

Будяну последовал за ним по асфальтированной дорожке, которая вела от калитки до дверей. На веранде был постелен красный коврик с зелеными полосами по краям. И на веранде, и в коридорчике, из которого расходились три двери, и в комнатушке, куда ввел его старик, была примерная чистота. Ступив на веранду, Будяну хотел снять обувь, чтобы не наследить на коврике, но Бошта остановил его:

– Не беспокойтесь, товарищ корреспондент. И у нас есть пылесос. Замечательно работает.

Бошта принес полный кувшинчик и два бокала. Поставил на стол, достал тарелку с брынзой. Затем наполнил бокалы вином, чокнулся с Будяну, пожелал ему здоровья, но не выпил. Он долго смотрел на бокал, словно восхищался игрой его граней.

– Винцо, как мое, редко у кого отведаешь, – удовлетворенно сказал Бошта. – Не хвастаюсь, это так. Прошу!

– Счастья вам и удачи, дядя Василе, – Будяну поднял бокал.

– Пейте на здоровье… В мое время, когда я был председателем, дела обстояли иначе. Вы, дорогуша… – Василе Бошта отпил глоточек, подождал, когда выпьет Будяну, и лишь тогда продолжал: – Вы, дорогуша, ходили тогда без штанов, извините меня… Вы не знаете нашей истории. – Он глянул на кувшинчик с вином и улыбнулся, как будто вспомнив что-то приятное, но давно прошедшее. – Как мы создавали колхоз? Я, Ион Прикоп, Георге Карастан… Было у нас всего семь лошадок, десять плугов, один бык, и все… Девять повозок и триста гектаров земли… И все… И пятьдесят три бочонка по тридцать ведер в каждом, и двадцать один бочонок по двадцать пять ведер в каждом, и одиннадцать – по сорок ведер… И мы их все наполняли…

Будяну слушал его со снисходительной улыбкой – это было все, чем мог похвастаться бывший председатель. Конечно, с тех пор прошло два десятилетия, но все же не слишком ли прибеднялся Василе Бошта?

Разве мало было того, что он, Василе Бошта, Ион Прикоп, старый Карастан, отец Санди Карастана, и другие из того поколения первыми объединились, заложили первый камень фундамента, на котором сегодня стоит Стэнкуца?

«Они-то не забывают этого, забываем мы, захваченные водоворотом сегодняшних событий, – думал Будяну. – Хорошо бы приехать однажды в Стэнкуцу, разыскать ветеранов…»

– Знаете, что я вам скажу, товарищ корреспондент… – оживился Бошта. – Жаль, что я уже не молод! Нет, не подумайте, что я метил бы на председательское место. Упаси бог! Сегодня трудно управлять. Я знаю. Инте… интенсификация… автоматизация… Сколько разных разностей! Но в том погребке под землей не сидел бы. Это точно. Был бы с людьми. И все тут!

С улицы послышался приближающийся шум машины, которая остановилась у ворот дома. Раздались торопливые шаги и резкий стук в двери.

На пороге стоял шофер Кирилл Гырнец.

– Дядя Василе, приказано срочно достать крупные гвозди. Буря разрушила загон у Одаи, и его нужно починить, иначе горе бедным овечкам.

– Значит, надо идти на склад, – вздохнул старик. – А у меня в доме гость. Как я могу уйти?

Будяну, услышавший этот разговор, появился одетым на пороге. Неожиданно он решил поехать на ферму.

– Я ухожу, дядя Василе, – успокоил он старика. – Поеду с ними, если меня возьмут.

– С дорогой душой, – ответил Гырнец. – Нам нужны помощники.

– Ну, если так… – Бошта направился в кладовку под погребом и вскоре вернулся с ящичком. – Вот, я купил для своего сарая, – смущенно сказал он. – Видите ли, товарищ корреспондент, – обратился Бошта к Будяну, провожая его до ворот. – Эту ферму построил я. И вот сколько времени она выстояла. А Мога не удосужился построить новую…

Что хотел сказать этим Василе Бошта? То ли он хвалится, что построил некогда ферму, то ли удивляется, что она до сих пор выстояла? Осуждает Могу за то, что не построил новую, или, может, доволен тем, что Мога оставил ферму такой, какой она была, признавая тем самым заслуги бывшего председателя?

Будяну чувствовал, что ему чего-то не хватает, но чего именно, не мог понять. «В конце концов, что я привязался к Боште? Хвалится или удивляется – его дело! Меня интересует Мога…»

12

Лянка не ожидал увидеть Мирчу среди прибывших. Он знал, что Мирча не из тех, кто бросается на помощь, но ему было не до загадок. Он велел Мирче проследить за перевозкой ягнят и увидел, что тот охотно согласился.

Мирча и сам не смог бы дать ясного ответа на вопрос, что толкнуло его поехать на ферму в такую погоду. Но события последних дней объяснили одну простую вещь: уезжает Мога или нет – для него все равно ничего не изменится. Он и дальше будет жить в этом селе, с этими же людьми…

Лянка собирался уезжать, когда к нему подбежал сын Штефана Бодоликэ, размахивая шляпой.

– Я отнял-таки ее! – радостно кричал парнишка. – Баран, зверюга, не давался в руки, но я настиг его, сел верхом, и вот…

– Гляди-ка, да она цела! – удивился Лянка. – Ну, теперь я могу и уехать, – улыбнулся он. Спасибо, Петруц!

Но ему все-таки пришлось задержаться. Появился Гырнец на грузовике. Из кабины вылез Будяну.

– Рады помощникам? – весело спросил журналист, пожимая Лянке руку. – Я слышал, буря наделала беды…

– Да нет, все не так страшно. Овец мы спасли, а через пару часов и загон поправим, – ответил Лянка, указывая на людей, уже начавших чинить крышу.

Будяну посмотрел на низенькое помещение с глиняными стенами и осыпавшейся штукатуркой, и ему припомнились слова Бошты, которые теперь прозвучали как обвинение: «А Мога не построил новую!» Сейчас Будяну тоже готов был осудить Могу.

Лянка, наверное, объяснил бы ему кое-что, но Будяну ни о чем не спросил: он видел, с каким рвением и как спокойно люди работают, и у него создалось впечатление, что среди них незримо присутствует Мога… И тогда он подумал: «Чтобы понять Могу, надо знать людей, с которыми он делил и труд, и все житейское, потому что от людей и начинается настоящий Мога».

Поэтому, когда Лянка предложил Будяну поехать вместе с ним в село, журналист ответил, что останется тут…

– Хорошо… Но берегите шляпу, – улыбнулся Лянка, в нескольких словах поведав свое приключение. Потом попросил Штефана: – Дядя Штефан, нет ли у вас теплой шапки для товарища журналиста? А то, чего доброго, еще простынет.

– Найдется, Михаил Яковлевич! – ответил пастух.

Григоре тут же вспомнил давнишний эпизод, когда Мога снял шапку с него и отдал ее Лянке. И хотя оба случая были похожи, все же между ними было некоторое различие: Мога приказывал, а Лянка как будто просил об одолжении.

Загон остался далеко позади. Еще немного, и машина будет в селе. Густой снег покрыл окрестности белой пеленой, и нельзя было отличить, где дорога, а где поле.

Машина замедлила ход, потом и вовсе остановилась.

– Что случилось, Григоре?

– Не видите, что творится вокруг? Точно мы попали на Северный полюс! – с досадой ответил тот.

Казалось, что в узкой долине, по которой проходила дорога, ветер выдул весь снег, оголив склоны холмов. Озимые посевы нежно зеленели, лишь кое-где, как только что расцветшие лилии, лежали белые снежные пятна.

– Что же нам делать, Михаил Яковлевич? – спросил Горе, напрасно стараясь стронуть машину с места. – Ни вперед, ни назад! Раньше нужно было выехать. – В его голосе прозвучал упрек в адрес Лянки, хотя Горе ругал и метель, и исчезнувшую дорогу, и нескладную шоферскую жизнь.

– Попробуй еще раз, – сказал Лянка.

Горе отлично понимал, что любые усилия ни к чему. Но, прочитав в глазах у Лянки полную веру в его шоферское мастерство, он нажал на акселератор. Машина рванулась вперед, но тут же встала. Вторая попытка дала тот же результат.

А метель выла, хохотала над их бессилием. И снег сыпал не переставая, все наращивая сугробы, окружающие машину.

Горе и Лянка сидели неподвижно, только «дворники» на ветровом стекле прилежно работали, стараясь сохранить видимость связи с внешним миром.

«Что сейчас происходит на совещании? Что думает Мога о моем отсутствии?..» – беспокоился Лянка. И словно наяву слышал негодующий голос, доносимый ветром: «Где ты шатаешься, человече?»

В последние дни, когда Мога почти полностью переложил на него заботы о колхозном хозяйстве, Лянка всем существом везде ощущал присутствие Моги, словно он, Лянка, другими глазами увидел Стэнкуцу. И впервые он по-настоящему понял, какая огромная ответственность падет на плечи того, кто останется на месте Моги. Будь то он, или Кырнич, или кто другой. Мало идти по следим Моги, сделать шаг вперед – вот в чем главная задача.

– Послушай, Григоре…

Шофер вздрогнул: именно так обращался к нему Мога, когда хотел поделиться своими мыслями, рассказать новости, похвастаться чем-то или поругать его, Горе… Даже интонация показалась ему той же самой.

– Скажи откровенно, тебе жаль, что Максим Дмитриевич уезжает?

– Жаль, Михаил Яковлевич! – не задумываясь, ответил Горе. – Мне нечего скрывать… Насколько я понимаю, и вас это не радует…

Лянка вздохнул.

– Завидую я ему, Горе!

Водитель удивленно посмотрел на Лянку.

– Я завидую тому, что он сумел оставить здесь, – продолжал Лянка.

Горе молчал. Слова Лянки взволновали его, словно похвала относилась к нему. И лишь теперь Григоре по-настоящему принял Лянку как преемника Моги.

– Это золотой снегопад, – продолжал Лянка, – для посевов, для виноградников. Я предчувствую, что у нас будет отличный год. А ты как думаешь?

– Особенный год, Михаил Яковлевич! – согласился с ним Горе. – И знаете почему? – Он сделал паузу, и счастливая улыбка появилась на его загорелом лице. – В этом году я женюсь, – добавил он, покраснев. – На Наталице…

– Прекрасно! – воскликнул Лянка. – Мы пригласим лаутаров, чтобы гремела вся Молдова!

– Лучших лаутаров, чем наши, нигде не найти, – ответил Горе и продолжал, улыбаясь: – И пусть поют на моей свадьбе Домника и Данила… У них есть красивая песня. «Лес, мой лес, во мгле древесной где ты скрыл мою невесту?» – продекламировал Горе и добавил, вздыхая: – А пока что метель не пускает нас к ней…

– Доедем! Иначе и быть не может! – загорелся Лянка. – Жених у нас есть, невеста тоже, и лаутары есть. Ничто нам не помешает сыграть свадьбу!

А над полем, как будто одетым в подвенечное платье, снегопад играл свою последнюю свадьбу, кружился в бешеном неуемном хороводе, а сидящие в машине были его самыми дорогими гостями, которых он ни за что не хотел отпускать.

«Странная весна, – думал Михаил. – И все-таки какая она ни есть, а запомнится надолго, может, и благодаря этой неизвестно откуда сорвавшейся метели… И неизвестно, откуда и когда налетят новые метели, с которыми тоже придется сражаться…»

«Как хороша будет моя Наталица в подвенечном платье, в белой фате и блестящей диадеме, – представлял себе Горе. – А нашим посаженым будет Михаил Яковлевич… Он такой же сердечный человек, как и Максим Дмитриевич… Радуется тому, что я женюсь на Наталице… Она будет в белом, а я… в костюме, синем, как ее глаза…»

«Ах Мога, Мога!.. Сколько дел переделал, а радиофицировать машину не мог! Сейчас соединился бы со Стэнкуцей, и давно кто-нибудь вытащил бы нас отсюда… Уйму времени потеряли!» – сокрушался Лянка.

Гнетущей была эта непредвиденная стоянка и, чтобы как-нибудь разрядить атмосферу, Лянка включил радиоприемник. Машину, как порыв весеннего ветра, заполнила веселая, полная тепла, солнца и неуемной энергии мелодия.

– Кажется, метель стихает, – сказал Михаил.

– А ну прислушайтесь! – Горе чуть-чуть опустил стекло передней дверцы, и в машину метель ворвалась веселым присвистом.

– Какой воздух! – глубоко вздохнул Михаил. – Чувствуется запах весны. Слышишь?

Григоре пожал плечами.

– Лучше бы пахло трактором, – сказал он. Несмотря на оптимизм Лянки, он, опытный водитель, прошедший несметное количество тяжелых и легких дорог, стал беспокоиться. Если бы он сразу же пошел пешком, прямо по посевам, в село, то уже вернулся бы с бульдозером. А теперь сколько еще так сидеть? Ведь никто не знает, где они. Долина белая, машина белая, можно пройти рядом и не заметить. А село – вон оно… Они сейчас точно как тот цыган, что утонул на берегу…

На минутку Горе представил себе, как снег погребает их под собой – они как в капкане. И возмутился. Он яростно крутанул ручку, опустил стекло, высунул голову, затем одно плечо, другое, выполз из машины, как в открытый космос.

– Григоре! – закричал Лянка, тоже высовывая голову. – Что это значит?

– Это значит, что я все-таки хочу танцевать на своей свадьбе! – донесся до него хриплый голос шофера. – Подымите стекло и ждите меня.

И он поплыл по мягкому снегу, погружаясь в него чуть ли не по самую грудь и снова выплывая из белой пены, продвигаясь медленно, но упрямо вперед. В конце концов Горе пробился к открытому полю, где снег был не таким глубоким, и торопливо зашагал в село.

Лишь теперь Лянка сообразил, что ему следовало бы вылезти вслед за Горе. Но эта мысль пришла к нему слишком поздно: снег успел так завалить окна, что они уже не открывались.

Ему ничего не оставалось делать, как только ждать. Усталость охватила все его тело, и, чтобы не задремать, Лянка закурил.

Внезапно ему показалось, что сквозь потемневшую пелену снега – верный признак того, что вечереет, – стала просматриваться серая громада, которая по мере, приближения становилась все отчетливее.

«Бульдозер! – обрадовался сначала Лянка, а затем испугался: что, если бульдозерист не заметит машину?»

Бульдозер остановился, а может, это ему показалось? Михаил почувствовал себя потерпевшим кораблекрушение, который с отчаянием смотрит на уходивший пароход. Он склонился над баранкой и стал отчаянно гудеть. Бульдозерист, словно приняв сигнал, поднажал, отважно пробивая себе дорогу сквозь высоченные сугробы. Минут через двадцать, показавшиеся Лянке вечными, бульдозер замер в нескольких метрах от машины с горой снега на отвале. Затем дал задний ход, тяжело повернулся на месте, рванулся вперед, подгреб отвалом сугроб и столкнул его с дороги. Повторив эту операцию дважды, он расчистил небольшое пространство.

Затем бульдозер медленно стал приближаться к «Волге». Остановившись, бульдозерист спрыгнул на землю с лопатой в руках. Это был Савва Ходиниту. Лянка обрадовался. В эти минуты Савва некоторым образом олицетворял собой Стэнкуцу, это она послала его на помощь. Как только Савва расчистил снег у передней дверцы, Михаил открыл окно и высунулся.

– Ты не встречал Григоре? – спросил он.

– Не встречал, Михаил Яковлевич… Он, наверное, пошел напрямик, – ответил Савва, старательно расчищая снег перед машиной. – Меня послал бригадир. Иди, говорит, вытащи товарища Лянку из сугробов. Я не знал, что вас захватила метель, иначе приехал бы раньше, – добавил Савва, словно извиняясь за опоздание.

В эти минуты Савва казался совсем другим человеком – заботливым, старательным, и Лянке не верилось, что это тот самый Савва, что буйствовал у больницы.