Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 41 страниц)

51

– Тишина! Начинаем слушания в окружном суде Северного Иллинойса. Всем встать! Его честь судья Джулиус Новак.

Человек-гора с высеченным из камня лицом торжественно прошествовал на возвышение, расправив полы мантии, сел в кресло и бесцеремонно обвел взором юристов, представляющих обе стороны.

– Итак, мы начинаем слушание дела «Соединенные Штаты против Лазаруса». Адвокаты готовы?

Несмотря на работающие кондиционеры, из-за наплыва народа и традиционной чикагской жары зал суда очень быстро стал напоминать баню.

Марк Зильберт с некоторым усилием поднялся и с достоинством, смягчающим неприятное впечатление от металлического звучания его голоса, произнес:

– Мы готовы, ваша честь.

Хотя на федеральном процессе официальным обвинителем полагается выступать заместителю генерального прокурора страны, Эд Уолтерс ловкими ухищрениями повернул дело так, чтобы главная роль выпала ему, и позволил молодому представителю федерального правительства Родни Бруку произнести лишь одну эту фразу:

– Да, ваша честь.

Уолтерс мгновенно вскочил на ноги, вышел из-за стола и оказался на авансцене.

Он повернулся к присяжным с видом оперного тенора собравшегося потрясти публику великолепной арией.

– Ваша честь, дамы и господа присяжные заседатели! Сегодня мы представим вам неопровержимые доказательства того, что двенадцатого марта сего года доктор медицины Сет Лазарус умышленно и преднамеренно убил капитана морской пехоты США Франсиско Кампоса, пациента Государственного госпиталя для ветеранов Лейкшор.

Тут он снял очки и пытливым взором обвел присяжных.

– Дело, которое мы сегодня слушаем, имеет значение, выходящее далеко за стены этого зала. Оно затрагивает самые фундаментальные принципы, позволяющие нам относить себя к правовому государству. Мои коллеги, сторона защиты – господа Зильберт и Ландсманн, скажут, что их подзащитный совершил свое деяние из милосердия. Но это будет равносильно признанию его вины. Ибо, за исключением столь очевидных обстоятельств, как невменяемость или самооборона, ни в одном кодексе ни одной страны мы не найдем оправдания такому акту, как лишение человека жизни, будь то из злого умысла или из сострадания. Обвинению хорошо известно, что до сих пор обвиняемый пользовался репутацией знающего и заботливого врача. И тем не менее с помощью разнообразных свидетельских показаний мы докажем, что, умертвив капитана Кампоса, он нарушил закон.

После этого судья Новак предложил защите произнести свое вступительное слово.

Зильберт встал и шелестящим металлическим голосом проскрипел:

– Ваша честь, у нас нет вступительного заявления. Мы не сомневаемся, что обвинению не удастся убедительно доказать вину нашего подзащитного.

На кафедру вновь взошел Уолтерс. Он вызвал в качестве свидетеля агента по особым делам Патрика Салливана. Тот непринужденно занял место для дачи показаний, приготовившись к хорошо знакомой ему процедуре.

Уолтерс начал задавать вопросы.

– Агент Салливан, не расскажете ли нам, каким образом к этому делу оказалось подключено ФБР?

– Сэр, согласно восемнадцатой статье Уголовного кодекса США любое правонарушение, совершенное в государственном учреждении федерального подчинения, подпадает под нашу юрисдикцию. О действиях доктора Лазаруса мне стало известно через одну медсестру, работающую в ветеранском госпитале, которой показалась подозрительной внезапная кончина одного из пациентов. Женщина встревожилась, что подобное может повторяться и в дальнейшем. Мы установили за подозреваемым круглосуточное наблюдение и получили санкцию на установку микрофона у постели капитана Кампоса.

– Чем была вызвана такая необходимость? – спросил Уолтерс.

– У нас были веские основания полагать, что капитан Кампос станет следующей жертвой.

– Какие основания?

– Нам было известно, что младший брат капитана в прошлое Рождество уже пытался его убить. Несчастный юноша был одержим желанием прекратить мучения своего брата. – Салливан поспешил поправить себя: – Вернее, то, что он считал мучениями.

– И что вы узнали из своих записей?

– На пленке было слышно, как доктор Лазарус сообщает капитану Кампосу о своем намерении его умертвить.

– Как отреагировал на это капитан Кампос?

– Совершенно очевидно, он был испуган, однако тяжкие увечья не позволяли ему сообщить о своих опасениях другому персоналу. Он не мог общаться с другими людьми.

Беннет резко запротестовал:

– Защита возражает! Из пленки явственно следует, что при всех его увечьях капитан Кампос вполне сохранил способность к общению и здравый рассудок.

Уолтерс повернулся к адвокату и спросил:

– Вы хотите, чтобы эта пленка была заслушана в суде в качестве улики?

– Совершенно верно, – подтвердил Беннет.

Зал заволновался. Был внесен магнитофон, и Уолтерс с видом церемониймейстера объявил:

– Ваша честь, дамы и господа присяжные! Сейчас вы прослушаете запись так называемой «беседы» между капитаном Кампосом и обвиняемым, доктором Лазарусом.

И эффектным жестом нажал кнопку воспроизведения.

Весь зал услышал, как Сет спрашивает раненого морского пехотинца, слышит ли он его, и жалкие стоны последнего в знак согласия. Затем последовал вопрос, испытывает ли офицер боль и желает ли он умереть. И вновь – ответные стенания. Наконец все услышали, как Сет сказал: «Я очень скоро вернусь».

Уолтерс выключил запись и с нескрываемым удовлетворением посмотрел на присяжных.

– Дамы и господа! Оставляю на ваше усмотрение определить, были ли эти нечленораздельные, страдальческие и, я бы сказал, жалобные, нечеловеческие звуки выражением ужаса больного оттого, что он не мог поделиться своими опасениями ни с кем из окружающих.

Сет обхватил голову руками. Через несколько рядов от него сидела Джуди, и Барни сейчас ободряющим жестом похлопал ее по стиснутой в кулак руке.

Беннет снова перебил:

– Ваша честь, защита заявляет протест. Это уже выводы, которые можно будет делать лишь по окончании слушаний.

Новак кивнул:

– Принимается. – И, повернувшись к Уолтерсу, распорядился: – Прошу обвинение перейти к следующему вопросу.

Уолтерс снова обратился к агенту ФБР:

– Не могли бы вы сказать, что вы предприняли, после того как услышали предложение, точнее обещание, подсудимого капитану Кампосу?

– Конечно. Двое наших агентов сидели в подвале госпиталя и непрерывно вели прослушивание, с тем чтобы при малейшей угрозе оказаться на месте преступления.

Он с извиняющимся видом повернулся к присяжным.

– Прошу извинить мне мой высокий слог, но мы пытались спасти человеческую жизнь. – И, вновь обращаясь к Уолтерсу, добавил: – Больно говорить, но момент убийства также зафиксирован на пленке.

Генеральный прокурор еще раз театральным жестом включил запись, и все услышали, как Сет говорит: «Капитан Кампос, вы меня слышите? Это доктор Лазарус. Я пришел избавить вас от боли. Помочь вам уснуть навеки. Если вы согласны, я сделаю вам небольшой укольчик, и вы больше не будете страдать».

Уолтерс остановил пленку и обратился к свидетелю:

– Как вы и ваши люди повели себя в этой ситуации?

– Мы действовали быстро, как могли. Но, увы, доктор Лазарус оказался проворнее и опередил нас. Когда мы прибыли на место преступления, он уже успел убить капитана Кампоса.

– Возражение! – выкрикнул Беннет. – Обвинение объявляет моего подзащитного преступником до решения суда.

На что судья Новак ответил:

– Согласен, доктор Ландсманн. Прошу присяжных не принимать во внимание последнюю реплику агента Салливана.

Нимало не смутясь, Уолтерс учтиво изрек:

– Агент Салливан, ваши действия в этом деле достойны всяческих похвал.

– Благодарю вас, сэр.

Салливан начал было спускаться с кафедры, но тут вспомнил, что ему полагается еще ответить на вопросы защиты.

– Агент Салливан, – начал Беннет, – я просил бы вас прокомментировать последний фрагмент записи и объяснить, что, как вы предполагаете, произошло.

– Мистер Ландсманн, – раздраженно начал Салливан, – я не предполагаю, я знаю. Я сотрудник правоохранительных органов.

– Прошу прощения, сэр, но вы не присутствовали на месте происшествия. Прямые улики ограничиваются только вашей пленкой. А кстати, вы ее никак не монтировали?

– Могу категорически заявить: нет! – возмутился агент.

– Тогда позвольте вас спросить, сэр, каков был ответ капитана Кампоса на предложение доктора Лазаруса сделать ему смертельный укол?

Салливан замялся.

– Вообще-то никакого ответа, по сути, не было. Может быть, больной находился под действием лекарств.

– Или же капитан Кампос уже был мертв. Такое возможно? – предположил Беннет.

– О господи! – все больше раздражался агент. – В этом мире все возможно! Вы же своими ушами слышали, как Лазарус говорит, что пришел избавить его от страданий. Так какая же разница?

– Я бы сказал, разница очень большая. На следствии подсудимый показал, что ни за что не стал бы выполнять свое обещание, не получив от больного внятного согласия. Это вы не станете отрицать?

– Доктор Ландсманн, я давно работаю в правоохранительных органах, и когда полицейский обнаруживает тело, а над ним человека с дымящимся пистолетом, сомнений у него не возникает. Вам так не кажется?

– Судя по всему, у вас действительно нет таких сомнений, агент Салливан. – Беннет прошел к своему месту и взял со стола какой-то документ – Агент Салливан, вы знакомились с протоколом вскрытия? Он приобщен к делу.

– Так точно, сэр.

– И вы помните, что в нем причиной смерти называется большая доза гидрохлорида кокаина?

– Так точно, сэр.

– Не обнаружило ли ФБР отпечатков пальцев подсудимого на шприце или какой-либо другой емкости из-под кокаина?

Салливан помялся.

– Это ничего не значит. Мы нашли при нем полный шприц морфина. Этой дозой можно было убить лошадь.

– Сэр, вы не ответили на мой вопрос. Мы не подвергаем сомнению, что у доктора Лазаруса был при себе шприц с морфином. Я уверен, что присяжные отметили ваше сообщение о том, что он был полон. Но каким образом, вы думаете, доктор Лазарус ввел в организм больного кокаин? И как вы объясняете тот факт, что никакого приспособления найдено не было?

– Он мог его выбросить.

– Но это только ваше предположение, не так ли?

Салливан нехотя кивнул:

– Да, можно так сказать.

Беннет посмотрел на присяжных и невозмутимо отпустил свидетеля:

– Больше у защиты нет вопросов.

Салливан метнул в него злобный взгляд и сошел с кафедры.

Прежде чем вызвать следующего свидетеля, генеральный прокурор Уолтерс взял в руки увесистый том, открыл на заложенной странице и с самодовольной ухмылкой обратился к присяжным:

– Покорно прошу судью Новака пояснить присяжным положение кодекса, в котором содержится определение так называемого «покушения на негодный объект».

Он протянул книгу Новаку, тот нацепил очки и исполнил просьбу обвинения:

– Дамы и господа присяжные заседатели, позвольте зачитать вам следующее положение: «Лицо может быть признано виновным в покушении на убийство, даже если на момент покушения потерпевший уже был мертв, при условии, что имеются доказательства того, что обвиняемый этого не знал».

Уолтерс повернулся к присяжным с лучезарной улыбкой:

– Я бы сказал, что эта формулировка исключает двойное толкование и может быть напрямую отнесена к…

– Возражение! – поднялся Зильберт. – Обвинение не вправе толковать закон.

– Принято, – согласился Новак.

Уолтерс картинно подчинился, всем своим видом давая понять: мол, мы-то с вами знаем, что он виновен, но обязаны соблюдать процедуру.

Он продолжил:

– Поскольку мои коллеги, представляющие защиту, заговорили о приобщенных к делу уликах и показаниях, я бы хотел обратить общее внимание на показания, которые будет давать большому жюри Гектор Кампос, некоторое время назад пытавшийся убить своего брата, – позднее было признано, что он в тот момент находился в невменяемом состоянии. Брат покойного признает, что просил доктора Лазаруса совершить «убийство из сострадания» – я опять употребляю этот термин с большим скептицизмом. Таким образом, у нас имеется еще одно доказательство, что подсудимый действовал с умыслом.

Он выдержал небольшую паузу.

– А теперь обвинение хотело бы пригласить в качестве свидетеля доктора Кортни Холмса.

Несколько находящихся в зале врачей, в том числе один из защитников подсудимого, с волнением наблюдали, как к кафедре для дачи показаний проходит их бывший декан, приносит присягу и готовится отвечать на вопросы.

Холмс перечислил свои многочисленные заслуги. Он тридцать пять лет числился профессором Гарвардской школы медицины и двенадцать лет был ее деканом. А в настоящее время, будучи заслуженным профессором в отставке, он работал в составе нескольких общенациональных комитетов и консультативных советов конгресса.

Уолтерс мотивировал вызов его в качестве свидетеля тем, что у Холмса имелось несколько публикаций по проблемам врачебной этики. Однако защита понятия не имела, в каком свете бывший декан представит нынешнее дело.

– Декан Холмс, вы знакомы с подзащитным?

– Я помню его как блистательного студента. Если мне не изменяет память, он был лучшим выпускником тысяча девятьсот шестьдесят второго года.

– Верно ли, – поинтересовался Уолтерс, – что в феврале тысяча девятьсот пятьдесят девятого года, а затем в начале тысяча девятьсот шестидесятого на возглавляемом вами факультете произошла серия необъяснимых убийств?

Беннет вскочил на ноги.

– Возражение, ваша честь! Из формулировки вопроса следует, что речь идет об убийстве людей, тогда как на самом деле…

Уолтерс не дал ему договорить. Он с сарказмом повернулся к самому Беннету:

– Ах, так вы тоже знаете об этих убийствах, адвокат?

Судья Новак постучал молотком.

– Джентльмены, мы с вами не на научных дебатах! Прошу вас обоих подойти.

Юристы повиновались. Новак шепотом сказал:

– Уолтерс, что вы пытаетесь доказать?

– Ваша честь, я пытался выявить неблаговидные поступки подсудимого в прошлом, с тем чтобы показать последовательно порочную линию поведения.

– Это все недоказуемо! – возмутился Беннет. – Защита возражает.

Судья вздохнул:

– Я позволю ему продолжить, а после решу, допустимы ли такие улики. Вы можете действовать дальше, мистер Уолтерс.

Беннет покорился и вернулся на свое место, мрачно взглянув на Марка Зильберта.

Прокурор продолжил допрос свидетеля:

– Декан Холмс, вы не могли бы нам рассказать об этих случаях?

Прославленный ученый медленно произнес:

– Речь идет о загадочной смерти подопытных животных, а если конкретнее, то собак. Это произошло в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, в тысяча девятьсот шестидесятом повторилось.

– Был ли обвиняемый в числе студентов, которые проводили опыты над этими животными?

Беннет взорвался:

– Защита возражает! Какое отношение смерть собак имеет к делу доктора Лазаруса?

– Доктор Ландсманн, – успокоил судья, – я пока еще не принял никакого решения и вынесу его, когда дослушаю до конца.

– Декан Холмс, вы не могли бы пояснить, что произошло с собаками в этих двух случаях «убийства из сострадания»?

– Я бы счел такую формулировку некоторым преувеличением.

– Позвольте мне поставить вопрос иначе, сэр, – сказал Уолтерс, стараясь скрыть растущее раздражение собственным свидетелем. – Можно ли сказать, что с точки зрения жертв эти убийства были избавлением от боли?

– Пожалуй.

Уолтерс повернулся к присяжным.

– Дамы и господа, обращаю ваше внимание, что в обоих случаях, когда в стенах Гарварда загадочным образом погибли подопытные собаки, в числе студентов значился мистер Лазарус. Сколько всего животных было таким образом «избавлено от страданий», декан Холмс?

– Не припомню.

Уолтерс сверился с записями.

– Я вам помогу. В первом случае было убито девять животных, во втором – шесть. Удалось ли раскрыть эту загадку?

– Нет, сэр.

– А в последующие годы что-либо подобное случалось?

– Нет, сэр, больше не случалось.

Уолтерс Повернулся К Беннету.

– Свидетель ваш.

Беннета вдруг одолела непонятная робость. Ему уже приходилось допрашивать в суде достаточно грозных личностей, но сейчас предстояло задавать вопросы одному из самых почитаемых им педагогов. Неимоверным усилием воли он напомнил себе, что уже давно не школяр.

– Декан Холмс, вы когда-либо издавали труды по проблемам эвтаназии или читали лекции на эту тему?

– Да. Мои работы изданы в сборнике материалов Первой международной конференции по врачебной этике, а также периодически выходят в тех или иных изданиях, как правило, в сжатом виде.

– Сэр, не могли бы вы определить поточнее: высказывались ли вы в печати или публично относительно так называемого «убийства из сострадания»? Есть ли у вас четкое отношение к этой проблеме, вы за или против эвтаназии?

Зал замер. Холмс с достоинством произнес:

– Я знавал случаи, когда надежды на сохранение жизни не было, а наши возможности облегчить страдания больного оказывались исчерпывающими, и врачи – в том числе мои собственные наставники – «ускоряли» кончину пациента.

В зале поднялся шум. Судья сердито застучал молотком, призывая к порядку.

– Декан Холмс, вы осведомлены о проходящей в обществе дискуссии на тему эвтаназии?

– Вполне.

Как специалист, считаете ли вы правильным принять во внимание мнение церкви?

– Да.

– И вам, вероятно, знакома позиция на сей счет Папы Пия XII?

– Знакома.

– Не могли бы вы пересказать суду, что по этому поводу заявил понтифик?

– Насколько мне известно, в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году Его Святейшеству задали вопрос, считает ли он возможным облегчить нестерпимые страдания безнадежного больного морфином или другим болеутоляющим средством, даже если это может представлять угрозу его жизни.

И что он ответил?

– Он сказал «да». Я могу вас точно адресовать к первоисточнику. Эта же точка зрения высказана в Декларации Ватикана по проблеме эвтаназии.

– Иными словами, Папа выступил в поддержку убийства из сострадания?

– Возражение! Возражение! – закричал Уолтерс. – Свидетель не должен строить догадки относительно того, что Папа имел в виду.

– Принимается, – согласился Новак. – Если только доктор Ландсманн не представит нам этой формулировки в печатном виде, присяжным следует не принимать во внимание понятие «убийство из сострадания» применительно к высказыванию Папы Римского. Пожалуйста, продолжайте, доктор Ландсманн.

Теперь Беннет заволновался. Неожиданное заявление понтифика, прежде не замеченного в особо либеральных воззрениях, было одним из его главных козырей. Но его арсенал еще не был исчерпан.

– Последний вопрос, декан Холмс. Если оставить в стороне теорию, вы сами могли бы помочь своему больному умереть?

Воцарилась тишина. Все напряглись, ожидая ответа прославленного медика.

Ответ прозвучал очень тихо:

– Да.

Заключительная реплика Беннета: «Больше вопросов нет» потонула в шуме публики, которую судье пришлось призывать к порядку стуком молотка.

Поднялся Уолтерс.

– Если ваша честь намерены приобщить к делу последние показания свидетеля, я бы хотел спросить у декана Холмса, известны ли ему заявления на эту тему доктора Эдвина Лондона, главного хирурга Соединенных Штатов?

– Известны. Точных слов не припомню, но…

Уолтерс достал листок и объявил:

– Я с радостью освежу вашу память. Доктор Лондон сказал буквально следующее: «Только Всевышний может определить, когда жизнь человека уже потеряла свою цену. Стоит нам принять за этическую норму, что человек вправе решать, кому из его собратьев жить дальше, а кому – умирать, и мы окажемся на пути к концентрационным лагерям». – Тут он поднял взгляд на судью и сказал: – Больше вопросов нет.

Судья обратился к Беннету:

– У вас, доктор Ландсманн?

– Нет, ваша честь.

– У обвинения еще есть свидетели?

– Никак нет, сэр. Я бы только почтительно напомнил присяжным, что мы приобщили к делу протокол вскрытия и что им были зачитаны показания, данные на следствии теми свидетелями, которых сегодня вызвать не представилось возможным. Обвинение предъявило свои доказательства.

– Хорошо. В таком случае объявляется обеденный перерыв. Слушание дела возобновится в два часа.

Без четверти два зал уже был полон.

Беннет поднялся. Настало время защиты. Он собирался потрясти присяжных примерами из других дел, когда так называемые «милосердные убийцы» признавались невиновными.

– Таких прецедентов тысячи. Например, в тысяча девятьсот шестьдесят первом году отец, умертвивший своего искалеченного…

Эдмунд Уолтерс не успел выступить с возражением. Его опередил судья Новак:

– Не принимается судом, доктор Ландсманн! Доказательство недопустимое! Я запрещаю вам прибегать к подобной аргументации.

Беннета лишили его самого сильного аргумента. Он беспомощно взглянул на Марка Зильберта, тот подал ему знак левой рукой.

Тогда Беннет посмотрел на Барни. Тот взглядом попытался напомнить ему то, что уже говорил после беседы с Гектором Кампосом. («Бен, этот парень психически неуравновешен. Это ходячая бомба с часовым механизмом».)

Беннет нехотя пригласил для дачи показаний брата покойного.

– Гектор, – мягко начал он, – вы знали о масштабах телесных повреждений вашего брата? Вам было известно, что он ослеп, частично оглох и не может двигаться?

– Да.

– И вы знали, что он страдает от боли?

– Да, сэр.

– А откуда вам это было известно?

– Он мне сам говорил, сэр.

– Словами?

– Ну… нет, сэр. Он мог только издавать какие-то звуки – ну, вы на пленке сами слышали. Я всегда различал, когда он говорит «да», а когда – «нет». Поэтому я знал, что Фрэнк хочет умереть. Я его сам об этом спрашивал.

– И что вы предприняли в этой связи?

– Купил пушку. Я попытался его застрелить – и промахнулся. – Он сглатывал слезы. – Я промахнулся! Какой ужас! Я промазал!

Парень закрыл лицо руками и зарыдал.

Судья Новак перегнулся к Беннету.

– Может, объявим перерыв?

– Нет, сэр, спасибо. Он сейчас возьмет себя в руки.

С минуту зал ждал, пока молодой человек успокоится.

– Гектор, – так же мягко продолжил Беннет, – ты не можешь нам объяснить, зачем ты это сделал?

– Фрэнк так мучился! Он так хотел, чтобы Бог поскорее забрал его к себе.

Беннет посмотрел на Уолтерса.

– Свидетель ваш, господин генеральный прокурор.

Возвращаясь на свое место, Беннет снова взглянул на Барни – тот утирал пот.

Уолтерс бодро вскочил и повернулся к присяжным.

– Я задам этому джентльмену всего один вопрос. Меня удовлетворит любой ответ. Мистер Кампос, вы просили доктора Лазаруса употребить свои навыки врача и убить вашего брата?

Гектор кивнул.

– Пожалуйста, ответьте словами. Только одно слово – да или нет?

– Да, – ответил парень. – Просил.

Уолтерс картинно взмахнул рукой и объявил:

– Больше вопросов нет.

Беннет уже был на ногах.

– Ваша честь, у меня есть еще вопросы. А точнее, как и у моего уважаемого коллеги, только один вопрос.

Он помолчал, стараясь своим видом успокоить юношу, потом негромко спросил:

– Гектор, это вы ввели Фрэнку кокаин?

Свидетель замер. Беннет попытался мягко его подтолкнуть:

– Гектор, это были вы?

– Меня посадят, – пробормотал тот, крутя головой.

Это было жалкое зрелище. Беннета одолевало сочувствие к бедняге и одновременно страх, что он сейчас сорвется и его показания будут аннулированы. Он очень мягко произнес:

– Пожалуйста, ответьте: да или нет? От этого зависит жизнь невинного человека. Вы ввели своему брату кокаин, чтобы он умер?

Парень опять замялся, но на этот раз решился быстро:

– Да. Франсиско меня об этом умолял.

Зал зашумел. Беннет обратился к судье:

– Ваша честь, на основании показаний данного свидетеля я вношу ходатайство об отклонении обвинения.

– Возражение! – Прокурор Уолтерс даже не дал судье ответить. – Боюсь, мой молодой коллега упустил из виду одну маленькую деталь. Он, кажется, забыл, что по законам нашего штата человек признается виновным, даже если он только намеревался совершить то, что за него уже сделали другие. Следовательно, свидетельство Гектора Кампоса никак не влияет на дело доктора Лазаруса.

Судья Новак повернулся к Беннету:

– Мистер Уолтерс прав. В этом деле налицо момент умысла. Пожалуйста, приглашайте следующего свидетеля.

Беннет помолчал, дожидаясь, пока в зале восстановится тишина, и вполголоса объявил:

– Защита вызывает доктора Сета Лазаруса.

Все замерли. Сет, ссутулившись, бледный и взволнованный, медленно прошел к свидетельскому месту.

– Доктор Лазарус, я буду предельно краток, – сказал Беннет. – Первое. Относительно вопросов обвинения о наличии у вас умысла. Пожалуйста, поясните, намеревались вы или нет оборвать жизнь капитана Кампоса.

– Намеревался, сэр.

– Не поясните присяжным, почему?

– Потому что он уже давно не жил. Это нельзя было назвать жизнью. Есть существенная разница между биологическим существованием и человеческой жизнью. Обезьяны, насекомые и даже деревья и кусты тоже «живут». Но человеческая жизнь – это нечто большее. Это не только биология, но и биография. Я хотел прекратить страдания человека, который уже не мог жить в человеческом смысле. Я полагал, капитан Кампос заслуживает по крайней мере того милосердия, какое наше общество проявляет к раненому живому существу.

Даже в своих самых оптимистичных мечтах Эдмунд Уолтерс и помыслить не мог, что защита вызовет подсудимого давать показания. Ибо ФБР собрало на Сета такое досье, какого хватило бы, чтобы засадить его за решетку до конца дней.

Прокурор бросился задавать свои вопросы:

– Доктор Лазарус, в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году вы были студентом Гарварда и проходили курс под названием «Техника хирургической операций». Вы помните случаи, о которых мы говорили с деканом Холмсом, когда кто-то умертвил подопытных животных? Или, выражаясь научной терминологией, «принес в жертву»? Пожалуйста, ответьте – да или нет?

Сет, не моргнув глазом, произнес:

– Это сделал я.

По залу пронесся возбужденный ропот. Публика пришла в волнение.

– У меня еще только один вопрос, – объявил Уолтерс и впился в Сета взглядом. – Доктор Лазарус, между теми эпизодами, когда погибли лабораторные собаки, и смертью капитана морской пехоты Кампоса вы помогали еще каким-нибудь своим пациентам уйти из жизни?

– Возражение! – рявкнул Беннет. – Обвинение ведет допрос крайне предвзято.

Судья Новак поразмыслил и сказал:

– Отклоняется.

Зал застыл. Барни успокаивающе положил руку на плечо Джуди.

Поскольку подсудимый молчал, Уолтерс повторил приторно-ласковым голосом:

– Доктор Лазарус, мы все ждем ответа. Вы когда-нибудь помогали другим пациентам?

Сет еще немного помолчал, а потом со злостью ответил:

– Да, мистер Уолтерс. Из сострадания.

Прокурор снял очки и объявил:

– Больше вопросов нет.

В зале воцарилась мертвая тишина. Сет вернулся на свое место.

Настало время защите произнести заключительное слово. Беннет вышел вперед.

Он всегда считал несправедливым, что сначала говорит защита, а последнее слово остается за обвинением. Ведь присяжные, при всех их благих намерениях, как тростинки на ветру, особенно к концу процесса. Последнее выступление оказывает, как правило, решающее влияние на их мнение.

Поэтому ему надо очень-очень постараться.

– Ваша честь, дамы и господа присяжные заседатели! Мы с вами в этом зале выслушали немало слов, сказанных с большим чувством каждой из сторон. И по сути дела, факты несколько затерялись за дымовой завесой морально-этических вопросов, которые не имеют никакого отношения к делу доктора Лазаруса. Я бы счел вполне достаточным для принятия решения сделанное под присягой признание Гектора Кампоса в том, что он убил своего брата еще до прихода доктора Лазаруса. Я был бы готов признать ссылку обвинения на понятие «негодного объекта», но хочу обратить ваше внимание, что лишение жизни из милосердия, или, как выражаются мои коллеги-врачи, «смерть с достоинством», уходит корнями в незапамятное прошлое. Еще Иов, сломленный испытаниями, молит Господа ниспослать ему смерть. И хотя Всевышний облегчил страдания несчастного, мы с вами не знаем подобных случаев в онкологических отделениях больниц. Мой подзащитный, доктор Лазарус, признался, что допускал вмешательство в ход событий, только когда у больного не было никакой надежды на выздоровление и когда он страдал от страшных болей.

Беннет перевел дух и негромко продолжил:

– В любом случае, доктор Лазарус не убивал капитана Кампоса. Ибо после всех увечий, полученных во Вьетнаме, капитан Кампос находился в таком состоянии непрестанной агонии, что это уже нельзя было назвать жизнью. Защита сказала свое слово.

У генерального прокурора Уолтерса в запасе было три козыря, и сейчас он собирался выложить их все.

Он начал с Американской медицинской ассоциации.

– Дамы и господа присяжные заседатели, я хотел бы последовать призыву суда и ограничиться рассмотрением обвинения, предъявленного подсудимому. Поэтому я лишь мимоходом упомяну о решении, принятом Американской медицинской ассоциацией в тысяча девятьсот семьдесят третьем году и озаглавленном «Врач и умирающий больной». Хочу процитировать этот документ: «Преднамеренное лишение жизни одного человека другим – а Ассоциация включает сюда и понятие „убийство из сострадания“ – противоречит основополагающим принципам медицины». Конец цитаты. Но забудем об AM А. Вы помните, как защита пыталась ссылаться на мнение католической церкви и спрашивала декана Холмса о единственном высказывании на эту тему Папы Пия, сделанном много лет назад. Но давайте не будем забывать и слова, произнесенные отцом О’Коннором, капелланом ветеранского госпиталя, в котором скончался капитан Кампос…

Он повысил голос и зачитал:

– «Церковь ныне и всегда выступала против лишения человека жизни независимо от обстоятельств». Спешу добавить, что, как мы уже слышали, не менее ясно по данному вопросу высказываются и еврейские богословы. Например, Маймонид, сам будучи врачом, писал, что «к умирающему человеку следует во всех отношениях относиться так же, как к живому».

Выдержав паузу, прокурор продолжил:

– Мы также знаем, что Коран однозначно трактует эвтаназию, даже совершенную по просьбе жертвы, как великий грех, и тот, кто ее совершает, должен – цитирую – «навсегда быть отлучен от Неба». Подсудимый признал под присягой, что помогал людям уйти из жизни. Иными словами, он брался самолично решать, кому жить, а кому умереть. А это, несомненно, прерогатива Всевышнего. Когда-то нацисты приняли такое решение в отношении шести миллионов человек, и весь цивилизованный мир потребовал призвать их к ответу. Дамы и господа присяжные, мы знаем, что мы с вами не боги. Я прошу вас не дать нам уподобиться нацистам. Обвинение закончило.

Было уже поздно. Судья строгим голосом призвал присяжных не придавать значения эмоциональным всплескам с обеих сторон. Не принимать во внимание «философствования» защиты на тему жизни и смерти и сомнительную аргументацию обвинения, опиравшуюся одновременно на Американскую медицинскую ассоциацию, католическую церковь и Гитлера, которые в процессе отнюдь не участвовали. Присяжным надлежало просто решить, виновен ли доктор Лазарус в убийстве или покушении на убийство, а соответственно, должен ли он понести наказание.