Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 41 страниц)

42

Первая международная конференция неонатологов проходила в Мехико с семнадцатого по двадцать пятое января 1974 года и обещала стать заметным событием. Когда дело касается спасения младенцев, о политических различиях как-то забывается.

В вестибюле отеля стоял разноголосый гул. Звучали все языки и наречия. Над изысканной мраморной стойкой регистрации красовался плакат по-испански: «Приветствуем спасителей малышей!» Ниже шел тот же текст на английском, французском и русском языках.

Как и ее коллеги по НИЗу, Лора была зарегистрирована заранее – одна из немногих привилегий государственных служащих. Ее ждали два послания – телеграмма, о содержании которой она догадалась не читая (пожелания успеха от Барни на исковерканном испанском), и надписанный от руки фирменный конверт отеля. Она решила, что здесь есть кто-то из старых друзей по Бостону и записка предвещает радостную встречу. Но такого она никак не ожидала:

Привет, моя дорогая маленькая докторша!

Почему ты не выступаешь на своем родном языке? Не забывай, что «Кастельяно» означает «подлинный кастилец». Обнимаю тебя и целую.

Твой любящий отец.

– Лора, что с тобой? – забеспокоился Дейн Оливер, стоявший в очереди за ключом от номера следом за ней. – Ты побледнела. Плохие новости?

Она помотала головой, не в силах вымолвить ни слова.

– Должно быть, от высокогорья, – заключил Оливер. – К нему надо привыкнуть. Может, пойдешь присядешь, а я тут за тебя закончу все формальности.

Она с благодарностью кивнула и поискала глазами свободное кресло. Приземлившись, Лора попыталась навести порядок в своих мыслях. Какого черта здесь делает отец?

Как убить время до одиннадцати часов завтрашнего утра, когда назначен ее доклад?

Добравшись до номера, она кинулась звонить Барни. Безуспешно. Почему именно сегодня этот трудоголик не снимает трубку? Она позвонила по служебному номеру – может, он задержался?

Но ответил только внимательный дежурный:

– У вас что-то срочное?

«Нет, – сказала она себе, – на пейджер я передавать ничего не стану. Успокойся. Прими пару таблеток, которые ты сама себе выписываешь, и ложись спать».

Наутро она встала с небольшим головокружением. Это могло быть следствием снотворного, реакцией на высоту или результатом того, что на ужин она поела острого мяса, Лора подкрепилась чашкой кофе и заставила себя положить сахар, хотя обычно обходилась без «белого яда».

«Интересно, – подумала она, – где будет сидеть отец». Это ведь не ООН, здесь врачи, представляющие одну страну, тоже могут сидеть вместе, но алфавитный порядок для стран никто не устанавливает. Луис может оказаться где-то в конце зала. А может встать у ближней к сцене двери, чтобы наброситься на нее с жаркими медвежьими объятиями.

В любом случае, сейчас ей было не до него. С того места, где она стояла, ожидая своей очереди, было превосходно слышно все, что происходит в зале. Выступающий перед ней докладчик только что ответил на последний вопрос.

На утренней сессии председательствовал краснощекий румын, настоявший на том, чтобы представлять выступающих по-французски.

Лора собрала в кулак всю свою волю и шагнула на трибуну. Она отбарабанила доклад, ни разу не оторвав глаз от текста.

Председательствующий цветисто поблагодарил ее за выступление и предложил аудитории задавать свои вопросы. Руку вскинул молодой латиноамериканский доктор. В соответствии с протоколом он представился и назвал учреждение, от имени которого прибыл на форум:

– Хорхе Наварро, факультет педиатрии, Народный университет Гаваны.

Этого следовало ожидать. Госдепартамент предупредил их, что со стороны «левого политического лагеря» возможны разного рода провокации. Но ей и в голову не приходило, что подобное может произойти с ней лично.

Почему так получается, спрашивал добрый доктор Наварро на беглом испанском, что в Соединенных Штатах младенческая смертность среди негров и латиноамериканцев выше, чем у белых?

По аудитории пронесся шепоток, отдельные возгласы одобрения, но в основном – гул разочарования и недовольства. Даже политические сторонники Наварро не одобряли его за то, что своей пропагандистской мишенью он сделал беззащитную молодую женщину.

Лора повернулась к председательствующему:

– Мне отвечать? По-моему, вопрос не имеет никакого отношения к теме моего сообщения.

Румын либо не знал английского, либо сделал вид, что не знает. Он легонько кивнул и сказал:

– Madame peut répondre[35]35
  Мадам может ответить (франц.)


[Закрыть].

«Ладно, – подумала Лора. Гнев мгновенно пересилил страх публичного выступления. – Сейчас я отвечу этому твердокаменному придурку, и не менее красноречиво!»

Она стала отвечать на том же языке, на каком был задан вопрос, причем на чистом кастильском наречии. Откуда у него эта статистика? А известно ли ему, что рождаемость среди чернокожих вдвое выше, чем у белых, а у латиноамериканцев самые большие семьи из всех этнических групп в Соединенных Штатах? (Она старательно избегала слова «Америка», поскольку представители Латинской Америки воспринимают это как проявление высокомерия.)

Она разносила его с убийственной любезностью, прибегая к формулировкам наподобие: «Не будет ли наш прославленный коллега из Республики Куба столь любезен, чтобы объяснить причину своего вопроса, не говоря уже о его актуальности?»

Наварро был не простым провокатором. Он оказался на высоте своей задачи:

– В любой так называемой развитой стране уровень младенческой смертности служит безошибочным показателем отношения властей к будущему поколению, и особенно к этническим меньшинствам.

Аудитория оживилась в предвкушении драки, а председательствующий счел излишним лишать ее такого неожиданного удовольствия и ограничивать дискуссию рамками регламента.

– Я нахожу вашу философию весьма интересной, – сказала Лора, одновременно обдумывая свои аргументы. – И я сочувствую кубинским матерям, у которых младенцы гибнут ровно в два раза чаще, чем у наших матерей, в Соединенных Штатах. Но вы, разумеется, относитесь к развивающимся странам, – ей хотелось сказать «к недоразвитым», но она сдержалась, – и мы надеемся, что научный обмен на форумах, подобных нынешнему, позволит вам улучшить ситуацию в кратчайшие сроки.

Она замолчала, чтобы перевести дух, а неутомимый Наварро воспользовался паузой и заявил:

– Вы ушли от ответа на мой вопрос, доктор.

– Отнюдь нет, – невозмутимо возразила Лора. – Вы, кажется, пытались донести до нас ту точку зрения, что уровень смертности отражает отношение большинства нации к меньшинствам. Я вас правильно поняла?

Наварро улыбнулся и с довольным видом скрестил руки на груди.

– Совершенно правильно, доктор.

– В таком случае, доктор Наварро, как вы объясните нам, что у ваших патронов в Советском Союзе – надеюсь, вы согласны, что Россия является развитой страной с огромным этническим разнообразием, – показатели смертности в три раза выше, чем в США? На самом деле детская смертность в СССР в полтора раза выше, чем даже на Кубе.

Под одобрительные возгласы Наварро опустился в кресло.

Хотя в этот момент уже мало кто помнил содержание Лориного доклада, она сошла с трибуны под восторженные аплодисменты.

К ней подскочил Дейн Оливер, с жаром потряс руку и похлопал по спине. Всем своим видом он говорил: «Ну, мы им показали!»

Окинув взглядом зал поверх голов обступивших ее коллег, Лора наконец увидела его.

Это был долговязый, тощий мужчина, лишь отдаленно напоминавший Луиса, каким она его помнила. Но как только они встретились взглядами, сомнений у Лоры не осталось. Однако он не стал пробираться к дочери, а терпеливо дожидался, пока она освободится и подойдет сама. Лора проталкивалась сквозь толпу, на ходу соображая, как ей следует себя повести по отношению к отцу. К бывшему отцу? Или заблудшему?

Что делать, если он бросится ее обнимать? А если пожмет руку? Пожать в ответ, как чужому человеку? Она остановилась в паре метров от него, и Луис ласково улыбнулся. По глазам было видно, как он ею гордится. Поняв, что ближе она не подойдет, Луис заговорил по-испански.

– Доктор Кастельяно? – спросил он.

– Да, доктор Кастельяно, – ответила она.

– Как дела?

– Неплохо. Луис, ты похудел.

– Да, – согласился тот. – Это единственное, что мне не нравится в кубинской демократии. Пить, кроме рома, там нечего, а он мне до смерти надоел. Кроме того, всех госслужащих заставляют заниматься физкультурой. А работнику Минздрава пьянствовать и толстеть не полагается…

– Минздрава?

– Не удивляйся, Лора, я простой функционер. В основном занимаюсь тем, что перевожу медицинские статьи. Могу напечатать твою, если хочешь.

Их перебил голос председательствующего, усиленный громкоговорителем. Румын высокопарно представлял следующего докладчика, профессора из Милана.

– Лаурита, может, выпьем по чашечке кофе? – предложил Луис.

«Он употребляет все те же уменьшительные», – про себя отметила она.

– Почему бы нет?

Они повернулись и вышли из зала, а Лора никак не могла поверить, что это происходит на самом деле.

– Кафе внизу, – сказала она, показав рукой.

– Ты с ума сошла? – возмутился Луис. – Они здесь дерут по три доллара за чашку. Лучше пойдем на улицу, к народу.

Они прошли по Пасео-де-ла-Реформа и через несколько минут свернули на единственную обшарпанную улочку в этом районе, которая, мелькнуло у Лоры, соответствовала пролетарским воззрениям ее отца. Лора угадала – они сели за столик на улице, на какие-то шаткие стулья.

Луис сделал таинственный знак хозяину, стоящему за кассой. Ответный жест Лора поняла как «сейчас сделаю, Луис».

– Это мой старинный друг Хайме. Он глухой. Он мне симпатизирует, потому что я не ленюсь с ним «разговаривать». И он очень симпатизирует делу революции.

Луис внимательно разглядывал дочь, словно перед полным медицинским обследованием.

– Ты тоже похудела. На диете сидишь?

– Нет. – Она улыбнулась. – Я открыла самый надежный способ не набирать лишний вес. Он называется «бессонница».

Луис вдруг перегнулся через стол и понизил голос:

– Лора, я должен знать. Пожалуйста, скажи мне: я – дедушка? – В голосе слышалось волнение.

– Папасито, я уже даже не жена.

– О-о. Извини.

– Он оказался дерьмом, – без всякой злости пояснила Лора.

– Ну, в таком случае ты правильно сделала, что его бросила, – заявил Луис.

– Это он меня бросил, папа.

– Детка, как я тебе сочувствую! Правда! – И поспешил добавить: – А знаешь, в наше время ведь не нужно венчаться в церкви, чтобы завести детей.

Лора не знала, как реагировать. Но тут поняла, что это не совет, а преамбула к следующему сообщению.

– Лора, у тебя есть братик и сестренка. Очень славные детишки, оба.

Он произнес это обыденным тоном, как будто подобные вещи случаются каждый день. Лора почувствовала себя оскорбленной и преданной.

– А разве ты больше не женат на маме?

– Священник, наверное, тоже так бы сказал. Но на Кубе церковь теперь вроде украшения.

Лора задала вопрос, которого, она знала, он от нее ждал:

– У тебя есть фотографии твоих детей?

– А тебе правда интересно на них посмотреть? – мягко спросил Луис.

Не дожидаясь ответа, он полез в бумажник и движением картежника выложил на стол маленькие карточки. Там был и снимок Лоры вдвоем с Исабель. И еще один, где Лора была одна. Она была тронута, но взгляд уже выхватил фотографию мальчугана.

– Его зовут Эрнесто, – пояснил Луис.

– И конечно, ты называешь его Че, – догадалась она.

– Конечно, – с улыбкой кивнул Луис. – А девочку зовут… Исабель.

– Ты назвал ее в честь…

Луис кивнул:

– В знак любви, Лаурита. Надеюсь, когда-нибудь вы с ней познакомитесь.

«Интересно, где? – подумала Лора. – В парке Горького?»

– Расскажи мне о себе, Лаурита. Как ты живешь? Как жила все это время?

Она посмотрела на отца. В его взгляде читались любовь и сострадание. Впервые в жизни она поверила, что он ее любит и на самом деле хочет знать, что у нее на душе.

И она стала рассказывать все. Но сперва ей надо было поплакать.

Когда они вернулись в «Шератон», уже спускались сумерки. Вечернее заседание только что закончилось. Ее заметил Дейн Оливер, и на его лице отразилось облегчение. Она помахала, словно говоря: «Со мной все в порядке, волноваться не стоит». И повернулась к Луису:

– Это мой начальник. Я лучше пойду, а то еще подумают, что я перебежчица.

– Конечно, конечно, – кивнул отец. – Только не забывай, я тоже твоя команда. – И мимоходом заметил: – Кубинцы не в этом отеле живут.

– Надо думать! – поддакнула Лора. – Небось в какой-нибудь ночлежке? С клопами?

– Клопы, между прочим, тоже люди, – усмехнулся Луис. – Когда-нибудь они восстанут и сбросят цепи! – Тут он посмотрел на часы. – Лора, мне пора. Я и так прогуливаю. Обещай, что напишешь мне по тому адресу, что я тебе дал. Обещаешь?

Лора кивнула.

– А я обещаю, что отвечу. Я ведь могу переслать письмо через Мексику. Мне будет интересно, что у тебя нового. Только не вздумай слать мне одни статьи! Мне нужна фотография внуков! Ты меня слышишь, девочка?

Она опять кивнула. Луис крепко обнял свою старшую дочь и что-то шепнул ей на ухо. Нечто такое, о чем Лора боялась думать в своих самых сокровенных мыслях.

Она возвращалась в Вашингтон, который – чего Лора еще не понимала – при всем своем влиянии и могуществе оставался всего лишь большой деревней, правда с мраморными домами. Единственная отрасль экономики этой деревни – было государственное управление, единственная тема разговоров – политика, а единственная газета – «Вашингтон пост».

Поэтому эпизод, которому Лора не придала значения, ибо пикировка с каким-то Наварро была сущим пустяком в сравнении с новым обретением отца, – так вот этот пустяк для Вашингтона оказался лакомым куском. И к тому моменту, как она вошла в свою квартиру, телефон уже раскалился от звонков.

– Привет, Лора, это Флоренс из Института педиатрии. Ты сегодняшнюю «Пост» читала?

– Нет пока.

– Ну так загляни на четырнадцатую полосу: там Максин Чешир поет тебе дифирамбы. У тебя есть газета?

– Есть. Спасибо, Флоренс. Чуть позже почитаю.

Лора поставила чайник, чтобы заварить себе кофе, и подняла с пола газету. Максин Чешир, властительница вашингтонских умов, сообщала из Мексики:

«На прошедшей в городе Мехико Международной медицинской конференции кубинский представитель попытался запугать молодую сотрудницу НИЗа антиамериканской пропагандистской выходкой. Светловолосая красавица доктор Лора Кастельяно не только не дала себя в обиду, но и произнесла этому приспешнику Кастро отповедь на его родном языке. Браво, доктор Кастельяно!»

Она перечитала заметку несколько раз и попыталась понять, какие чувства она у нее вызывает. «Почему обязательно писать о моей внешности? Выходит, будь я Квазимодо, я бы этого сделать не смогла?»

Ее размышления прервал нетерпеливый свисток. К счастью, это был всего лишь чайник.

В институт она попала около часа дня. Дейна Оливера на месте не было, он успел уйти в буфет.

– Сегодня среда, проводится плановое совещание начальников подразделений, – объяснила Флоренс. – Но я уверена, он не станет возражать, если ты поприсутствуешь.

– Даже не знаю… – ответила Лора. – Я лучше подожду. Мне надо с ним увидеться как можно скорее и объяснить, что это не моя инициатива: я вовсе не охотница до дешевой популярности.

– Ты это о чем, дорогая? – не поняла Флоренс.

– Я не хочу, чтобы он думал, что газетчикам наболтала я. Я понятия не имею, откуда они пронюхали.

Флоренс поразилась ее наивности.

– Да ты что, Лора! Доктор Оливер сам позвонил Максин.

– Что? Зачем?

– Конечно, чтобы лишний раз напомнить о нашем существовании.

– А зачем нам о себе напоминать?

– Затем, что всякий раз, как сенат голосует за наше финансирование, бывает нелишним, если кто-то из членов профильного комитета вдруг припомнит, как совсем недавно читал о нас что-то положительное. И можешь мне поверить, Лора, «Пост» в конгрессе читают все.

– А, понимаю, – сказала Лора. – Это мне напоминает, как я баллотировалась в школьный совет в старших классах. Мы тогда шли на любые трюки, чтобы мое имя звучало как можно чаще.

Выйдя из приемной директора, Лора подумала: «Это в самом деле похоже на Мидвуд, и во многих отношениях. Неужели мы уже тогда были такие взрослые? Или мы до сих пор играем в подростковые игры?»

Сначала Лора утешала себя мыслью, что ее неожиданная известность пройдет так же быстро, как возникла Ничего «жареного» в своей перепалке с этим кубинцем она на самом деле не видела. Нет сомнения, у журналистов есть темы и поинтереснее – например, конгрессмены, застигнутые с голыми девочками в городском фонтане возле Мемориала Джефферсона.

Но приглашения все шли и шли.

В Вашингтоне, как только твое имя становится известным публике, особенно если ты связан с какой-то интеллектуальной деятельностью, тебя тут же начинают звать на приемы, чтобы определить, интересный ли ты собеседник.

И конечно, в случае с Лорой Кастельяно свою роль сыграла и внешность. Очень быстро она стала желанным гостем в любом обществе. Приятно было иметь возможность пригласить симпатичную докторшу – героиню прессы, если хозяйка дома обнаруживала, что холостяку сенатору не хватает пары на вечер.

Поначалу Лоре это нравилось. Во всяком случае, она убеждала себя, что нравится. Она могла улыбаться и блистать, демонстрировать чувство юмора и очаровывать присутствующих, и мужчин, и женщин. Иными словами, она стала «идеальной гостьей».

Но страсть Лора оставляла для работы. Производители медицинского оборудования так и вились вокруг нее, рассчитывая оказаться рядом, когда она совершит свое открытие. Хотя светская жизнь по-прежнему шла весьма бурно, возвращаясь с очередной вечеринки, она порой просила своего ухажера высадить ее ночью у института, где с удовольствием работала в тишине и покое. И в то время, как общество пережевывало подробности Уотергейта и ход следующих выборов, она упорно шла вперед. У младенческого геморрагического диатеза политической ориентации нет.

Вторая статья тоже была принята хорошо. А за ней и третья. Можно было не сомневаться, что ей продлят грант еще на один срок. Кроме того, она испытала колоссальную радость, сумев с помощью своей методики спасти нескольких новорожденных в больнице НИЗа. Она во многих отношениях могла чувствовать себя удовлетворенной. Она добилась успеха и всеобщего восхищения. Она добилась гораздо большего, чем осмеливалась мечтать.

Все было прекрасно. Вот только счастья не было.

43

В кабинет Барни вошел мужчина ненамного старше его, с глубокими черными кругами под глазами.

– Мистер Энтони? – спросил Барни.

– Да, – ответил тот. – Я доктор Энтони.

Они уселись друг против друга у письменного стола, и Барни начал как обычно:

– Итак, доктор, что вас ко мне привело?

– Я терапевт, – начал Энтони. – У меня есть жена и дети, они меня любят, хотя вижусь я с ними меньше, чем следовало бы. В целом я неплохой отец. И любящий муж. Иными словами, доктор, у меня нет никакой внешней причины быть недовольным своей жизнью. Я состою в редсовете «Американского журнала», и ко мне направляют больше больных, чем я могу принять.

Барни не перебивал. Не делал никаких попутных замечаний и не задавал вопросов. Пока ему было неясно, чего, собственно, не хватает этому доктору в жизни.

– Я люблю своих больных, – продолжал тот. – Я им предан, честное слово. Когда они в больнице, я каждое утро их навещаю. А если получается, то и перед сном захожу проведать.

– Это, должно быть, морально тяжело, – вставил Барни. – Особенно когда речь идет о неизлечимо больных.

Доктор кивнул:

– У меня такое опасение, что все их проблемы я взваливаю на себя. И, по правде говоря, мне все время требовался некий костыль, чтобы я мог прожить день до конца. – Он помолчал, потом смущенно пояснил: – Я принимал транквилизаторы в большом количестве.

Барни понимающе кивнул.

– Выписывали себе сами?

– Доктор, я без них не могу, – ответил Энтони. – Посмотрите на вещи шире. У каждого моего больного есть семья, которая разделяет с ним тяготы его болезни. Умножьте это на десять… нет, на двадцать, и вы получите представление о том, почему мне время от времени требуется какое-то облегчение.

Он заговорил извиняющимся тоном:

– Я не пьяница, я себя контролирую. Но мне нужно немного валиума, иначе я не проживу. Понимаете? Ради моих же больных!

– Сколько это – «немного»? – спокойно спросил Барни.

– Ну… – Он замялся. – Десять миллиграммов.

– Как часто?

– Несколько раз в день, – уклончиво ответил доктор и посмотрел на Барни.

По лицу консультанта было видно, что ответ его не удовлетворил.

– Ну, в день я в среднем принимаю от пятидесяти до шестидесяти миллиграммов.

– Обычно максимально допустимой дозировкой считается сорок, – негромко прокомментировал Барни.

– Да, я знаю.

– А поскольку он ослабляет работу центральной нервной системы, то со временем стал оказывать на вас необычный эффект.

– Нет-нет! – возразил Энтони. – Я себя хорошо чувствую. То есть… я понимаю, что превышаю дозу, но я вполне дееспособен.

Он вдруг стукнул кулаком по столу и закричал:

– Я хороший врач, черт побери! Хороший!

Барни немного выждал, после чего мягко спросил:

– Доктор Энтони, вы так и не ответили на мой вопрос. Что вас привело ко мне?

– Меня привели сюда причины, – он говорил с трудом, – в которых я сам пока не разобрался. В прошлое воскресенье – нет, две недели назад, – когда моя жена была с детьми у своей матери… – Он замолчал, потом наконец сформулировал свою проблему в пяти словах: – Я пытался покончить с собой.

Вечером Барни рассказал о докторе Энтони Лоре, правда, фамилии не назвал.

– А что его так мучает? – сочувственно произнесла Лора.

– Лора, ты не поверишь: его проблема в том, что он принимает все слишком близко к сердцу. Я прихожу к выводу, что у хороших терапевтов это вроде особой формы рака. Есть врачи, которые заковывают свои чувства в броню и обращаются с больными, как мясник – с тушами животных. И когда я вижу несчастного врача, сопереживающего своим пациентам, как этот бедолага, покушавшийся на самоубийство, я не могу обвинять остальных, бесчувственных. Это разновидность защитной реакции.

– Ты, наверное, прав, – признала Лора – Если я дам себе волю и начну плакать по каждому недоношенному, которого не удалось спасти, я, наверное, свихнусь. Хотя это и так произойдет рано или поздно.

– Лора, – встревожился Барни, – я тебе говорил и сейчас повторяю: ты должна с кем-то проконсультироваться!

– Перестань, Барн. Ты знаешь, что я в порядке. Правда!

– Неужели? Скажи мне честно: сколько тебе нужно валиума, чтобы дожить до вечера?

Она замялась и уклончиво ответила:

– Не так много. У меня все под контролем.

«Господи, – подумал Барни, – лучше бы я эту тему не поднимал!»

К 1972 году Департамент здравоохранения добился запрета телевизионной рекламы сигарет и заставил производителей размещать на каждой пачке предупреждение о потенциальной опасности их продукта для здоровья курильщика.

Теперь, спустя два года, функционеры от здравоохранения выражали обеспокоенность в связи с опасностью, которую курение будущей матери представляет для плода. Чиновники хотели, чтобы общество осознавало, что по незнанию мать может причинить непоправимый ущерб своему ребенку. Выступление Лоры в теледебатах, посвященных этой проблеме, произвело огромное впечатление.

На сей раз в «Вашингтон пост» была напечатана ее фотография. Как Лора и подозревала, снимок вышел не очень удачный – при виде толпы папарацци она рассердилась. А со всех сторон летело: «Посмотрите сюда, Лора!» и «Пожалуйста, улыбнитесь, доктор Кастельяно!»

Они с Барни допоздна обсуждали ее выступление.

– Ты молодец, подруга, – похвалил Барни. – Смотри только нос не задирай! Не хочу, чтобы ты начала позировать для «Плейбоя».

Она рассмеялась:

– Знаешь, Барни, вообще-то, если честно, я здорово струхнула.

– Жаль, что мне не удалось тебя сфотографировать. Я тобой ужасно горжусь.

– Барни, – тихо сказала она, – ведь все мои прямые попадания были с твоей подачи!

– Ага, Кастельяно, мой хронометр показывает, что ты на целых двенадцать часов избавилась от своей заниженной самооценки. Рекорд, пожалуй, а?

Она не ответила.

– Лора, ради бога, я не подавал за тебя заявления на грант в НИЗ. Я не писал твоих статей. Может, все-таки вспомнишь, что это ты получила пятерку за курс Пфайфера. Когда ты наконец возьмешь в толк, что ты – потрясающая?

– Прекрати, Барн, не будь смешным. Пока что мое самое большое достижение в жизни – это высокий рост и светлые волосы.

– А знаешь, Кастельяно, в Калифорнии придумали, как хирургическим путем уменьшать рост. Думаю, что к Рождеству сантиметров на пятнадцать тебя смогут укоротить.

Она засмеялась:

– Спокойной ночи, Барни.

– Это еще не все.

– А что еще?

– Советую тебе покрасить волосы в какой-нибудь гадкий цвет.

Уже давно не вызывало сомнений, что грант для работы в НИЗе Лоре продлят. К чести руководства надо сказать, здесь умели разглядеть ценных сотрудников. Лора теперь вращалась в более высоких кругах, чем члены институтского совета, и запросто общалась с людьми, с которыми те виделись только раз в год, когда приходили плакаться на свою бедность и выпрашивать дополнительные ассигнования.

В то же время Лора демонстрировала подлинный командный дух и энергично лоббировала интересы НИЗа.

Она пребывала в такой эйфории, что совершила беспрецедентный поступок – собрала гостей в своей так до конца и не обставленной квартире.

При всех Лориных дарованиях кулинария в их число не входила. Здесь она целиком положилась на рекомендации Милтона – владельца магазина деликатесов в торговом центре «Силвер-Спринг». В день приема Милтон загрузил машину сэндвичами, соусами и выпечкой. Он оказался настолько предусмотрительным, что даже спросил, достаточно ли у нее в доме столовых приборов, и привез несколько упаковок пластмассовых ножей и вилок.

– Ну вот, – объявил Милтон, – теперь у вас все есть. Вам остается только приготовить пунш, я в этом ничего не понимаю, и встречать гостей. Всего хорошего. Удачи вам! А я утром заеду все собрать.

– Спасибо вам, Милт, – сказала Лора. – Я ничего не забыла?

– Забыли, мэм. Не сердитесь, но, по-моему, вы забыли выйти замуж. До свидания.

Пока Лора смешивала безумное количество пунша (опыт работы в лаборатории научил ее точности пропорций), ей вдруг пришло в голову, что за все время их совместной жизни с Палмером они ни разу не принимали гостей. Да и была ли она замужем вообще?

Барни, который, конечно, получил приглашение первым, расточал похвалы:

– Кастельяно, это настоящий шаг вперед.

На самом деле даже чуткий Барни на сей раз не уловил одного нюанса: прием давался не в честь настоящей Лоры, а скорее в честь некоего имиджа доктора Лоры Кастельяно, установившегося в обществе.

Барни прилетел из Нью-Йорка утром в день приёма и помогал ей в ее приготовлениях. Заметив, как она все больше волнуется, он настоял на том, чтобы она вышла вместе с ним на пробежку.

– Итак, – спросил он на бегу, – с кем из гостей я должен быть особенно любезен?

– Ты должен быть любезен со всеми, Барн. У меня такое чувство, как будто я позвала весь город. Если все явятся, это будет примерно тысяча человек.

– Ого! Представляю себе зрелище – тысяча врачей в одной квартире!

– Эй! – предостерегла она. – Цель этого мероприятия не в том, чтобы дать тебе побольше материала для твоей книги. Просто мне захотелось посмотреть на своих коллег, когда они напьются.

– Ладно, ладно, это тоже весьма познавательно.

* * *

Никто никогда не узнает, сколько именно человек сновало в тот вечер между Лориной квартирой на втором этаже и газоном во дворе дома.

Милтон рассчитал еду на пятьдесят гостей. В первый час все было сметено подчистую. К счастью, Лора предусмотрела, что все, кого она пригласила, большие охотники выпить. И пунш лился рекой, хотя доля водки в нем неуклонно возрастала, по мере того как иссякали запасы сока и имбирного эля.

В начале десятого к Лоре подошла Флоренс (могущественная теневая фигура педиатрической науки) и прокричала, перекрывая гам:

– Лора, ты только посмотри, здесь все! Ты должна быть польщена. Даже доктор Родес ради тебя оставил лабораторию.

– Он тоже здесь? Наш самый главный начальник?

Лора и забыла, что нахально забросила одно приглашение в канцелярию генерального директора исследовательского комплекса. И он пришел!

Она поискала глазами, но не нашла его. Тогда она вышла на лужайку и там увидела Родеса, который, конечно, был в центре внимания. Увидев ее, он окликнул:

– Лора, иди к нам! Какой чудесный вечер!

«Бог мой, – в ужасе подумала она, – он же пьян! Один из величайших умов мировой медицины вот-вот рухнет у меня на газоне!»

Вокруг Родеса толпились его «рыцари круглого стола». Блистательные рыцари науки, подотчетные только Господу Богу и доктору Родесу (а быть может, Родесу в первую очередь), все они были средних лет, за исключением одного, помоложе. И все поголовно были в пиджаках с галстуками, невзирая на теплую погоду. Опять же за единственным исключением: их молодой коллега был в спортивных шортах.

Лора невольно вгляделась в него. «Кто он такой, – гадала она, – что осмелился предстать перед могущественным Полом Родесом в пропотевшем теннисном костюме?» Было видно, что он явился в гости прямо с корта.

Глаза их встретились, и Лора тут же невзлюбила незнакомца. Он был интересный мужчина, загорелый, спортивный, с вьющимися каштановыми волосами и державшийся с полным сознанием собственной привлекательности.

– Здравствуйте, – сказал он. Было заметно, что он считает свой баритон необычайно сексуальным. – Я видел вашу фотографию в газетах, но боюсь, вы мою не заметили. По крайней мере – пока. Я Маршалл Джафф.

– Здравствуйте, меня зовут Лора, – вяло поздоровалась она.

– Ну что вы, вас все знают, вы же сегодня хозяйка бала и вообще – первая красавица Центра.

– А-а… – отреагировала на комплимент Лора – А чем вы занимаетесь?

– Любовью охотно.

В другой обстановке она бы отмахнулась от него, как от назойливого комара.

– Так все же чем конкретно вы занимаетесь в Центре, мистер Джафф?

– Ну, – с расстановкой начал тот, – если точнее, то доктор Джафф. А если еще точнее, то дважды доктор Джафф. У меня докторская степень по медицине и по биологии. Ну как, произвел я на вас впечатление?

– С чего бы? Здесь почти у каждого две докторские степени. Так в какой области вы работаете?

Маршалл положил руку на плечо генеральному директору и объявил:

– Пол меня только что сманил.

– Что-что?

– Видите ли, до прошлого лета я работал микробиологом в Стэнфорде. А сейчас я постоянный член совета, а следовательно, могу заниматься чем мне заблагорассудится. Хоть изобретать мышеловку новой конструкции. Но я с удовольствием займусь тем, что вы мне скажете.

Сомнений не осталось – он был до крайности самовлюблен. Но в то же время в нем было нечто чарующее. Как в гремучей змее. А раз Родес сделал его постоянным членом, значит, он действительно чего-то стоит. То есть он должен действительно быть таким блистательным ученым, каким хочет казаться.