Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 41 страниц)

Уоррен, который перешел в выпускной класс Мидвудской школы, работал помощником официанта в Гринвуд-мэноре, знаменитом горном курорте в Кэтскилле. В письме родителям он передавал Барни, что самые большие чаевые в его заведении платят официантам из числа студентов-медиков. Что касается его будущей специальности – юриспруденции, – то она еле-еле вытягивала его в этом негласном состязании на второе место.

После ужина Лора с Барни отправились полюбоваться морским закатом.

– Как твои? – поинтересовался он.

– У меня не будет времени в этом разобраться, – ответила она. – В понедельник утром у меня поезд на Бостон.

– Но ведь до начала занятий еще полтора месяца!

– Да, но меня пригласил приятель погостить у его родителей на Кейп-Код.

– Что-то серьезное или ты просто выезжаешь на природу? – спросил он.

Она пожала плечами.

Барни не уловил, темнит она или действительно не знает, что сказать.

– Ну а что за парень-то?

– Его зовут Палмер Тэлбот.

– Похоже на название спортивного автомобиля, – заметил Барни. – Хороший парень?

– Слушай, Ливингстон, неужели я стала бы встречаться с каким-нибудь козлом?

Он посмотрел на Лору с хитрой улыбкой и ответил:

– Не исключено. О твоих прошлых проделках нам известно.

– Может, это будет другой случай.

– Конечно, тем более что и имя у него такое звучное.

На обратном пути Лора повнимательней вгляделась в Барни и впервые заметила в его лице следы усталости.

– Барн, эта ночная работа сведет тебя в могилу. Может, найдешь себе что-нибудь полегче?

– Нет, Кастельяно, мне эта работа нравится. У меня там куча времени для занятий. А кроме того, я продвигаюсь по службе! В будущем году я уже буду называться старшим швейцаром.

– И все равно ты себя гробишь! – не унималась она.

– Послушай, ты пока еще не врач.

– Да, но если так дальше пойдет, то, когда я поступлю на медицинский, в анатомичке мне придется препарировать тебя.

В 1955 году американцы дважды в восторге вываливали на улицы. В первый раз – в связи с беспрецедентным в истории Бруклина случаем – «Доджерс» в кои-то веки побили «Нью-Йорк янкис» и выиграли чемпионат!

А затем вся страна всколыхнулась от обнародованных 12 апреля результатов широкомасштабных испытаний разработанной доктором Джонасом Солком вакцины от полиомиелита. Вывод был однозначен: вакцина эффективна. Полиомиелит побежден!

Больше в мире не будет трагедий, подобных той, что унесла жизнь маленькой Исабель Кастельяно. Да благословит Господь доктора Солка!

Но как жаль, что свое открытие он не сделал раньше.

7

Наступили первые сентябрьские выходные, совпавшие в этом году с Днем труда.

В воскресенье утром Уоррен усердно переваривал спортивную страницу «Таймс» и пончик с джемом, в то время как отец бесцельно листал «Книжное обозрение». Сегодня Харольд выглядел бледнее и слабее обычного. И курил уже третью за это утро сигарету.

– Дорогой, еще кофе? – заботливо спросила Эстел.

– Нет, спасибо. Что-то мне душновато. Пойду-ка я лучше в сад, глотну свежего воздуха.

– Вот и чудесно. Я с тобой! – откликнулась жена.

Харольд вцепился в трость и с усилием поднялся.

Он упорно не позволял себе помогать.

Уоррен перешел уже к «Событиям недели», когда из сада донесся панический вопль матери: «Помогите! Помогите! Кто-нибудь, скорее сюда!»

Через секунду Уоррен был во дворе. Отец лежал на земле.

– Мам, что случилось?

– Мы стояли и разговаривали, – всхлипнула Эстел. – И вдруг папа упал. Мне кажется, он без сознания. Не знаю… Я не знаю…

Уоррен опустился на колени и внимательно посмотрел на отца. Глаза у того были закрыты, а лицо – пепельно-серое. Уоррен схватил отца за плечо и закричал, словно хотел его разбудить: «Папа! Папа!» Ответа не было. Он поднес ладонь к отцовскому носу, но не понял, дышит тот или нет. Кажется, да. Но уверенности у него не было. Тогда он приник ухом к груди Харольда.

– Мам, порядок! Я слышу, у него сердце бьется. Только как-то слишком часто. Я позову доктора Кастельяно!

Эстел кивнула, от страха не в силах говорить. Уоррен помчался к соседям, а мать опустилась на землю рядом с мужем и положила его голову себе на колени.

Машины Луиса перед домом не оказалось. Уоррен взлетел по ступенькам и позвонил в звонок, одновременно колотя в дверь другой рукой. Открыла Инес.

– Папе плохо! У него обморок или что-то в этом духе. А где доктор Кастельяно?

– Ох, Пресвятая Дева Мария, он только что уехал по вызовам. Когда вернется, не знаю. Послушай-ка, тут неподалеку, на Парк-плейс, живет доктор Фриман.

Она показала влево.

– Спасибо. Какой номер дома?

Она покачала головой:

– Не знаю. Но это единственный многоэтажный дом в квартале. Снаружи – медная табличка с его фамилией. Быстро тащи его сюда! А я побегу к Эстел. Может, ей помощь нужна.

Меньше чем через две минуты запыхавшийся Уоррен стоял перед подъездом дома 135 по Парк-плейс и жал кнопку звонка рядом с надписью «Оскар Фриман, доктор медицины». Вскоре в домофоне раздался мужской голос:

– Говорит доктор Фриман. Чем могу быть полезен?

– Доктор, у меня с отцом плохо. Он в обмороке. Понимаете, он лежит на земле в саду. Вы можете побыстрее прийти?

– Он без сознания, говоришь?

– Да-да! – От волнения Уоррен почти кричал – Пожалуйста, поторопитесь!

Наступило непродолжительное молчание.

Потом безликий голос равнодушно произнес:

– Извини меня, сынок, но лучше вам вызвать «скорую». Я не могу в такие дела вмешиваться. По причинам профессионального свойства.

Отбой.

Уоррен окаменел. Он был в растерянности, даже в смятении. Он представить себе не мог, что врач откажется идти к больному. «Господи, – подумал он, – что же мне теперь делать?»

Уоррен побежал домой, подгоняемый страхом.

В саду за время его отсутствия практически ничто не изменилось. Только Инес принесла одеяло и укрыла Харольда, которого теперь била дрожь.

– Где же врач? – спросила Эстел.

– Отказался, – сердито ответил Уоррен – Вы в клинику позвонили?

– Да, – ответила Инес, – обещали приехать как можно быстрее.

«Скорая помощь» прибыла через двадцать семь минут.

Харольда Ливингстона отвезли в клинику графства Кинг, где была констатирована его смерть.

Звонок Уоррена застал Барни при исполнении служебных обязанностей. Он, как был в ливрее, выскочил на улицу и схватил такси.

– Ого, что-то новенькое! – усмехнулся таксист – Швейцар сам себе такси ловит!

– Давайте-ка лучше без шуточек! – огрызнулся Барни. – Везите меня поскорее в клинику графства Кинг. Так быстро, как только сможете!

Коридор был тускло освещен и пропах хлоркой. В дальнем конце Барни увидел Инес, которая пыталась успокоить рыдающую мать. Луис грохотал:

– Mierdal[15]15
  Черт! (исп.)


[Закрыть] Что за глупость! Чушь собачья! Надо было его силком тащить!

Подойдя, Барни увидел, что испанец ругает его брата, который явно был в состоянии шока.

– Доктор Кастельяно, я вам клянусь! – слабо отбивался Уоррен. – Я сказал ему, что это вопрос жизни и смерти…

При виде старшего сына Эстел поднялась и воскликнула:

– Барни, Барни! – и кинулась ему на грудь.

Казалось, все вокруг замерло. Барни обнял исполненную горя мать.

Несколькими минутами позже Эстел сказала:

– Я хочу его еще раз увидеть. Пойдешь со мной, Барни?

Сын кивнул.

Он обернулся на брата и сразу почувствовал его состояние.

– Уоррен, побудь здесь, с Кастельяно. Мы сейчас вернемся.

Позже, когда они с Луисом вдвоем шагали к парковке, Барни наконец смог задать свой вопрос:

– Доктор Кастельяно, что вас так рассердило?

Тот, перемежая свой рассказ ругательствами, поведал ему о событиях того утра.

Барни оторопел.

– Неужели врач мог спокойно бросить моего отца умирать и не сдвинуться с места?

Луис ответил сквозь зубы:

– Подонок испугался судебного иска.

– Не понимаю, какого иска?

– Мальчик мой, в этой великой стране многие врачи в такой ситуации откажутся прийти на помощь. Потому что если пациент умрет, то родственники могут подать на них в суд за врачебную ошибку.

– Разве оказать больному помощь не первейшая обязанность врача?

– В моральном смысле – да, – ответил Луис с тихой яростью. – Но не в правовом. Ни в одном законе не сказано, что врач обязан безоговорочно явиться по вызову.

– А вы думаете, это бы что-нибудь изменило? – спросил Барни.

Луис пожал плечами.

– Мы этого уже никогда не узнаем. Причиной смерти твоего отца стал инфаркт миокарда. В случае фибрилляции желудочков время зачастую оказывается решающим фактором. Фриман мог ввести ему лигнокаин и хотя бы начать реанимационные мероприятия.

Барни взорвался:

– Я его убью! Пойду и убью своими руками!

Луис крепко ухватил его за плечо.

– Calma, calmate, hijo[16]16
  Спокойно, спокойно, сынок (исп.)


[Закрыть]. Это ничего не изменит. Ты должен смириться с мыслью, что он умер. Ради матери тебе надо сохранять спокойствие. Помни, ты теперь в семье старший.

Домой они попали около полуночи. Незадолго до этого приехала из Бостона Лора.

– Я… я там приготовила кофе и кое-какие бутерброды, – неуверенно произнесла она. – На случай если вы проголодались…

Ливингстоны были убиты горем, но Лора заметила, что Барни страдает не только от утраты.

Луис и Инес увели Эстел наверх, чтобы дать ей успокоительное и уложить в постель. Уоррен взял с кухни бутерброд и яблоко и удалился к себе, он хотел побыть наедине со своим горем.

Барни и Лора остались на кухне вдвоем.

– Послушай, Барн, не молчи! – негромко сказала она. – Я знаю, тебе сейчас очень больно, а если выговоришься, сразу станет легче.

Он только ниже нагнул голову.

Она подошла к нему, опустилась на корточки и тронула его за рукав.

– Барн, скажи что-нибудь!

Наконец он дал выход обуревавшим его эмоциям:

– Поверить не могу! Врач спокойно дал ему умереть!

– Барни, сейчас это не важно.

– Тогда что важно, черт побери?

Она погладила его по щеке, и он вцепился в ее руку, как утопающий хватается за соломинку.

И дал волю слезам.

Последующие дни Эстел Ливингстон была безутешна. Барни все время находился дома, отлучаясь лишь на лекции или на работу.

Похороны, на которых ожидались только самые близкие, оказались довольно-таки многочисленными – пришло не менее десятка учителей из Эразмус-холла, с любовью вспоминавших покойного, и даже кое-кто из его старых учеников, узнавших о кончине Харольда из «Бруклин игл».

Как-то вечером, недели через две после похорон, Эстел усадила сыновей за стол, чтобы поговорить о будущем.

– У нас все будет в порядке, – объявила она. – Харольд на этот счет был очень педантичен. Дом – наша полная и безусловная собственность. В завещании он оставил вам свою библиотеку на двоих. Других подробностей там нет. Он знал, что вы решите этот вопрос по справедливости.

– Представить себе не могу, что заберу какие-то его книги! – пробурчал Барни.

Уоррен кивнул:

– Я тоже. Пусть все останется как есть. Ну… вы понимаете…

Эстел понимала. Им нужно время – всем троим.

– Он о нас позаботился, – продолжала она. – По страховке из Учительской федерации нам выплатят пятнадцать тысяч долларов, а по государственному страховому полису – еще десять. Это значит, что финансовые затруднения нам не грозят.

Братья кивнули.

– Я много думала о том, как распорядиться этими деньгами, – продолжала мать. – Барни, я хочу, чтобы ты перестал работать до изнеможения. Отныне ты занимаешься только учебой. Все твои расходы я беру на себя, так что ты сможешь больше ни на что не отвлекаться.

Барни хотел было возразить, но Эстел прервала его.

– Пожалуйста, – с нажимом произнесла она, а затем сказала то, что, по ее мнению, должно было положить конец спору: – Этого хотел твой отец. Не думай, что мы с ним никогда не говорили об этом.

Барни замер, на мгновение представив себе, насколько мучительны для матери были подобные разговоры с тяжелобольным отцом.

– Я кладу такую же сумму на твой счет в банке, – повернулась она к Уоррену. – Так что ты сможешь учиться там, где тебе больше понравится.

– Но, мам! – негромко запротестовал Уоррен. – Что тогда останется тебе?

– У меня все будет прекрасно. Как только вы получите дипломы, я смогу продать дом…

Оба сына, не сговариваясь, разом вскричали:

– Нет!

– Дети, будьте реалистами, неужели хоть один из вас мечтает о частной практике в Бруклине? К тому же тетя Сил уже сколько лет шлет нам буклеты из Флориды, и, сказать по правде, с тех пор как она уговорила перебраться туда бабушку, я тоже частенько думаю о том, что было бы чудесно избавиться от зимних галош и зонтов.

– Я понимаю, как много значит для вас этот дом, – продолжала она. – Здесь каждый уголок для вас полон воспоминаний. Но, пожалуйста, поверьте мне, мы сумеем сохранить эти воспоминания, даже если его продадим! Их у нас никто не отнимет.

– Наверное, мама, ты права, – сдаваясь, вздохнул Барни.

Больше сказать было нечего.

Поначалу Барни никак не мог в полной мере осознать, что может делать в каникулы все, что заблагорассудится.

На следующее лето, когда Эстел поехала в Майами присмотреть подходящее жилье, братья Ливингстон отправились в автобусную поездку по стране – с посещением Большого каньона, Йеллоустонского национального парка, калифорнийских мамонтовых лесов. Кульминацией тура были три дня в Голливуде.

И впервые они получили возможность по-взрослому и близко узнать друг друга. Они делились своими мечтами, говорили о тех «идеальных девушках», с которыми хотели бы соединить свою жизнь.

– Это будет довольно грустно, – вполголоса сказал Уоррен.

– Ты о чем, Уор?

– О том, что на наших свадьбах не будет папы. Знаешь, я никак не могу свыкнуться с этой мыслью.

– Я тоже.

Прежде они были братьями. Теперь стали еще и друзьями.

– Какого лешего ты тут делаешь?

Веселый Кен Кэссиди, недавно получивший пост тренера баскетбольной команды Колумбийского университета, с изумлением воззрился на давно позабытого парня, стоящего сейчас в толпе новичков – кандидатов в команду.

– Я здесь на тех же основаниях, что и все остальные, мистер Кэссиди, сэр, – подчеркнуто официально ответил Барни.

– Вали отсюда, не отнимай у меня время!

– Сэр, мы с вами в Америке. Разве здесь не гарантируются всем равные права?

– Ладно, – вздохнул тот, – воспользуйся своим конституционным правом. Выйди вперед и кинь мяч в кольцо, после чего я выкину отсюда тебя.

В первой четверти Барни был единственным, кто забил мяч. А под щитом он так активно работал локтями, что со стороны был похож на осьминога.

К концу замешательство, в которое он поверг новобранцев, вызвало улыбку на лице невозмутимого тренера.

«А, какого черта! – подумал Кэссиди. – Возьму этого шута пятнадцатым. По крайней мере, на тренировках покажет остальным, что такое агрессивная игра».

Почувствовав себя свободным человеком, Барни теперь звонил Лоре не реже раза в неделю, как правило вечером. Она с нетерпением ждала февраля, когда в американском Кембридже должен был состояться матч команд Колумбийского и Гарвардского университетов.

– Кастельяно, – предупредил он, – твои малахольные гарвардские мальчики за всю жизнь такого злобного зверя не видали.

Всю дорогу, пока остальные игроки мирно спали в автобусе, Барни не сомкнул глаз, внутренне настраивая себя на неистовый бой.

В Гарвардском университетском клубе гостей с утра пораньше покормили специальным, плотным завтраком. До игры надо было убить еще четыре часа. Но у Барни были на этот счет свои планы. Бодрым шагом он добрался до станции метро «Гарвард-сквер», доехал до Парк-стрит, откуда на трамвае преодолел последние два квартала до Гарвардской школы медицины.

За пятнадцать минут до назначенного времени он уже стоял возле обшитого деревом кабинета доктора Стентона Веллеса, председателя приемной комиссии.

Гарвардская школа медицины имела репутацию заведения, куда попадают не просто самые сильные, но и самые бесстрашные[17]17
  Гарвардская школа медицины – медицинский факультет Гарвардского университета, но принимаются туда лишь лица, уже имеющие степень бакалавра.


[Закрыть]. Поэтому в оставшееся до собеседования время Барни перебирал в уме все возможные варианты ответа на неизбежный вопрос: «Почему вы решили стать врачом, мистер Ливингстон?»

– Потому что хочу утешать и лечить страждущих.

Нет, это слишком избито.

Тогда, может, так…

– Потому что ваши несравненные условия для научной работы позволят мне открыть новые лекарства, преодолеть новые рубежи. Как было с Джонасом Солком, сумевшим предотвратить будущие трагедии, подобные той, что случилась с маленькой Исабель.

Слишком высокомерно.

А может, иначе?

– Потому что это гарантированное продвижение вверх по социальной лестнице.

Это верно, но кто же в том признается?

Или даже так:

– Потому что хочу много зарабатывать.

(Могут принять за прямолинейность, а могут и прогнать как идиота.)

Нет, лучше так:

– Потому что для меня с детства был примером доктор Луис Кастельяно, и я всегда хотел быть таким неравнодушным человеком, как он.

И наконец:

– Потому что один бессердечный врач стал причиной смерти моего отца, и теперь я хочу утереть нос всем таким негодяям.

Два последних варианта, по крайней мере, абсолютно искренни. Но довольно ли этого, чтобы произвести благоприятное впечатление?

Его размышления прервал мужской голос:

– Мистер Ливингстон?

Барни поднял глаза. Перед ним стоял высокий, поджарый, интересный человек в костюме-тройке, в котором без труда можно было опознать творение «Брукс бразерс», размер 44. Барни вскочил на ноги.

– Так точно, сэр, – по-военному ответил он, чуть не отдав честь.

– Я – доктор Веллее. Спасибо, что взяли на себя труд приехать к нам. Пройдем в кабинет?

Барни вошел в кабинет, стены которого украшали бесчисленные дипломы и грамоты всевозможных обществ и ассоциаций (национальных, международных, королевских, и т. д., и т. п.). Не говоря уже о письмах, под которыми, казалось, стояли подписи всех президентов США, начиная с Джорджа Вашингтона.

Председатель приемной комиссии устроился за огромным столом красного дерева, а Барни сел в традиционное гарвардское кресло с прямой деревянной спинкой.

Наступило молчание, показавшееся ему вечностью. Барни слегка подался вперед, опершись руками на колени, как будто принял стойку для броска.

Наконец Веллее открыл рот и изрек:

– Как вы оцениваете свои шансы сегодня вечером?

Барни опешил. Что это за уловку решил применить этот тип? Как прикажете отвечать на такой вопрос? Вежливо сказать, что постарается продемонстрировать на площадке все, на что способен? Ответить, что надеется сбить спесь с гарвардских соколиков? Или сказать, что неэтично говорить о баскетболе, когда в мире столько болезней и страданий? Нет-нет, все не то.

– По-моему, шансы у нас есть, сэр, – вежливо сказал он.

Следующий вопрос оказался не менее неожиданным:

– Хотите, заключим пари?

Тут Барни окончательно растерялся. Он сказал:

– Пожалуй, нет. Представляете, как это будет выглядеть, если я проиграю и стану совать вам в руку десять баксов? Еще подумают, я вам взятку даю.

Веллее рассмеялся:

– А почему вы увлеклись баскетболом?

К этому моменту Барни утвердился в мысли, что его не рассматривают как серьезного кандидата на поступление.

– Потому что в Бруклине нет полей для поло, сэр.

Тот слегка улыбнулся:

– Гм… Никогда об этом не задумывался. – После этого он поднялся, протянул руку и сердечно произнес: – Рад был познакомиться, мистер Ливингстон.

– Но, сэр, вы так и не спросите меня, зачем я иду в медицинский.

– Мне показалось, вы достаточно красноречиво изложили это в своем заявлении. Меня оно глубоко тронуло. Уверен, вы будете рады услышать, что группа ученых из Гарвардской школы медицины продвигает в Законодательном собрании штата закон «Доброго самаритянина». Если его примут, врачи больше не будут бояться идти на помощь больному, потерявшему сознание, как было с вашим отцом. Жаль, что сегодня мне не удастся побывать на игре: нам предстоит званый обед с какими-то токийскими пожарными. Но в любом случае, мы с вами достаточно часто будем видеться в будущем году.

Не обращая внимания на покрывавший тротуары лед, Барни, как маленький, вприпрыжку несся к трамвайной остановке.

Публики в крытом спортзале университета собралось не так много. Команда Колумбии не считалась опасным соперником. Когда гости вышли на площадку, раздались жиденькие аплодисменты. И только у одного человека на трибунах хватило энтузиазма, чтобы ободряюще прокричать:

– Ливингстон, задай им жару!

Барни улыбнулся и, продолжая одной рукой вести мяч, помахал другой в сторону трибуны.

«Верная добрая Лора, мой фан-клуб в единственном лице». Но горячих болельщиков на самом деле было двое – парень рядом с ней тоже громко хлопал. «Ясно. Этот широкоплечий тип в твидовом пиджаке и есть тот „рыцарь без страха и упрека“ с нелепым именем Палмер Тэлбот. Вид у него, черт возьми, еще более холеный, чем у нашего тренера Кена Кэссиди!»

Прошло примерно три минуты от начала игры, и Барни вышел на замену. Лора опять закричала с трибуны. Он решил продемонстрировать ей все, чему научился за последнее время, но переусердствовал. Еще до конца первой четверти Барни удалили с площадки за фолы. Кэссиди был в ярости:

– Ливингстон, ты что, озверел? Куда девалась твоя комбинационная игра?

– Должно быть, оставил в Нью-Йорке. Не сердитесь.

До конца игры Барни просидел на скамейке. От стыда он не поднимал глаз от пола, боясь встретиться взглядом с Лорой.

После матча, который Гарвард без труда выиграл, Лора ринулась в зал, чтобы обнять Барни. И познакомить его с Палмером.

– Рад наконец с тобой лично познакомиться, – сказал гарвардский красавчик (к тому же выше Барни ростом!). – Лора всегда с такой теплотой о тебе рассказывает.

– A-а, – протянул в ответ Барни, стараясь не выдать своего внутреннего смятения. – В неудачный день вы меня в игре увидели!

– Да будет тебе! – утешала Лора. – Судьи тоже хороши! Я думаю, они все куплены.

– Кастельяно, я тебя умоляю, – ответил Барни, – не надо меня утешать. Я сам бессовестно хамил.

– Послушайте, может, поужинаем сегодня втроем? – встрял в разговор Палмер.

«Черт, – подумал Барни, – я-то хотел побыть с Лорой наедине, рассказать ей о своем собеседовании…»

– Да-да, конечно.

Они отправились в заведение под названием «Генрих Четвертый». Это было элегантное небольшое бистро на третьем этаже деревянного дома в узком переулке по соседству с Бойлстон-стрит.

– Мы подумали, что после игры ты устанешь, и поэтому выбрали место поближе, – объяснял Палмер, выходя на улицу. – Кроме того, там за приемлемую цену предлагают приличную еду.

Барни чувствовал себя неловко и не мог решить, говорит ли этот парень свысока или это ему мерещится из-за разницы в росте.

Они устроились за столиком и завели ничего не значащий разговор, но точек соприкосновения так и не нашли.

Как выяснилось, Палмер год назад окончил Гарвард. Получив диплом с отличием по истории искусств, подчеркнула Лора, в то время как сам Палмер об этом умолчал. Кроме того, обнаружилось, что он еще и занимался греблей на восьмерке. Сейчас он учился на первом курсе школы бизнеса.

Палмер как будто проявил искренний интерес к теме, которую Барни избрал для своего диплома, – «Образ врача в английской литературе».

– Надеюсь, ты процитируешь прекрасные строки Мэтью Арнольда о его желании избавиться от докторов, «напыщенных и гордых», способных лишь «назвать болезнь, но не изгнать ее»? Кажется, я ничего не переврал?

«Нет, Палмер, – подумал Барни, – не просто не переврал, а воспроизвел слово в слово».

Надо признаться, Палмер Тэлбот произвел на него сильное впечатление. Пожалуй, он ему даже понравился.

– А кстати, Барн, – спохватилась Лора, – как прошло твое собеседование?

– Нормально.

– Нормально – и все?

Барни распирало от желания все ей рассказать в мельчайших подробностях, но только не при посторонних. Поэтому он лишь пожал плечами и сообщил:

– Будем считать, что оно прошло более гладко, чем мне виделось в ночных кошмарах. Так что ты можешь не дергаться.

– Ничего не могу с собой поделать, Барн. У меня жуткий мандраж. Понимаешь, они же в год берут всего пять или шесть девушек!

– Зато в России большинство врачей – женщины, – встрял Палмер.

– Предлагаешь ехать в Московский университет? – фыркнула Лора.

– Ну уж нет! – возразил Палмер. – Я и из Бостона-то тебя отпускать не хочу!

В половине двенадцатого они вернулись к спортзалу, где вся команда Колумбии уже сидела в автобусе, готовая к неблизкой дороге в Нью-Йорк.

– Уверен, что не хочешь остаться? – дружелюбно спросил Палмер. – Я тебя охотно устрою в общагу.

– Нет-нет, спасибо. У меня куча зубрежки.

* * *

Оценки у Лоры были высокие, а характеристики – самые положительные, так что она почти не сомневалась, что к собеседованию ее допустят. Но ей потребуется не два положительных заключения, как парням, а три. С этой дискриминацией она ничего не могла поделать.

Первым, кто проводил с ней собеседование, был Джеймс Шей, доктор медицины, известный специалист по внутренним болезням. Из огромного окна его кабинета в корпусе Бикон-холла видны были парусники на реке Чарльз.

– Вы очень красивая девушка, мисс Кастельяно, – заметил он, глядя на нее поверх очков.

– Благодарю, – ответила она. (Что еще она могла сказать? «Вы тоже ничего себе, доктор»?)

– Такой девушке, как вы, надо выйти замуж и завести кучу прелестных детишек, как считаете?

– Прошу прощения, сэр, я не считаю медицину и материнство взаимоисключающими вещами.

– А зря, моя дорогая. Поверьте мне, это так! Женщина не может делать полновесную и действительно успешную карьеру на медицинском поприще, не нанося невосполнимого ущерба своей семье. А ведь вы этого не хотели бы, не так ли?

Лора так и не поняла, говорит ли он всерьез или просто ее испытывает.

– Я поняла вас, сэр…

– Отлично, отлично.

– И поэтому я никогда не выйду замуж, а всю свою жизнь посвящу медицине.

Доктор Шей взглянул поверх очков.

– Вы, конечно, шутите, мисс Кастельяно?

Это был решающий момент. Но ей для ответа понадобилась ничтожная доля секунды.

– Я полагала, что шутите вы, доктор Шей.

Он не нашелся что ответить. С минуту доктор сидел молча, перебирая какие-то бумаги, потом, выдавив улыбку, поднялся и сказал:

– Спасибо, что пришли, мисс Кастельяно.

Она вышла из кабинета, уверенная, что этот раунд остался за ней, но одновременно опасаясь, что один голос в свою поддержку она потеряла.

Следующее собеседование проводила Луиза Хоффман, биохимик тридцати с чем-то лет, настроенная, казалось, не столько спрашивать, сколько утверждать.

– Буду предельно откровенна, Лора, – начала она. – Я тоже в бытность свою в колледже мечтала поступить в медицинский. И меня приняли в Гарвардскую школу медицины, так что мы тоже не лыком шиты. Но существование женщины-врача в условиях клиники – это сплошное унижение. Некоторые врачи-мужчины отказывают вам в самом праве там находиться. Послушайте, у вас светлая голова. Почему вы не хотите заняться исследовательской работой? Там к вам, по крайней мере, будут относиться немного лучше, чем к половой тряпке!

– А я хочу это изменить. Хотя бы попытаться, – возразила Лора. – Если мы так и будем продолжать шарахаться от клинической медицины из-за этих трудностей, то мы и останемся половыми тряпками.

Доктор Хоффман улыбнулась:

– Вы смелая девушка, Лора. Думаю, из вас получится замечательный доктор. Если, конечно, – она сделала театральную паузу, – вы одолеете медицинский факультет.

Два раунда позади, остался еще один. Лора знала, что заключительное собеседование – психологическая оценка – будет иметь решающее значение.

Доктор Пол Гарднер принимал пациентов в безвкусной кирпичной пристройке у себя дома на Честнат-хилл.

Лора явилась точно в назначенное время, без двадцати семь, а через десять минут доктор Гарднер пригласил ее к себе в кабинет. При виде кушетки у нее мелькнула мысль, не придется ли ей на нее ложиться. Но доктор Гарднер жестом пригласил ее сесть.

– Итак?

– Прошу прощения, доктор?

– Итак, вы хотите стать врачом, мисс Кастельяно.

– Да, сэр.

– На то есть какая-то особая причина?

Ну, этот, по крайней мере, приступил прямо к делу.

– Для начала, у меня отец – врач.

– Ага, так вас одолевает чувство соперничества по отношению к отцу?

– Нет, вовсе нет. Я его люблю. И восхищаюсь им.

– Тогда вы, наверное, идете в медицинский, чтобы заслужить его расположение?

– Не поняла вас, доктор.

– Насколько я понимаю, ваша мать не является врачом. Следовательно, получив медицинскую специальность, вы потесните ее в роли главной женщины в семье, не так ли?

– О, пожалуйста! – застонала Лора. – Что еще за… странные мысли!

– Не стесняйтесь, Лора, говорите прямо – «чушь». Здесь вы можете смело говорить все, что у вас на уме.

– В самом деле?

– Да, несомненно.

– Тогда, доктор, должна вам сказать, что, на мой взгляд, чушь – это ваши расспросы.

Гарднеру эта реплика явно пришлась по душе.

– Продолжайте, продолжайте!

Лоре больше не нужно было соблюдать приличия.

– Послушайте, доктор, если бы вы дали себе труд прочесть мое заявление, то узнали бы, что моя сестренка умерла от полиомиелита, когда мне было девять лет. Так что, раз уж вы решили докопаться до глубинных мотивов в моем подсознании, как насчет комплекса вины? Разве непонятно, что единственный способ для меня оправдать свое существование – это попытаться сделать так, чтобы у других детей не умирали братишки и сестренки?

Она слегка понизила голос и дерзко спросила:

– Ну, что скажете?

Гарднер посмотрел ей прямо в глаза (впервые за все собеседование) и ответил:

– Я нахожу это вполне резонным, мисс Кастельяно. И надеюсь, вы изберете своей специальностью психиатрию.

Это был удивительный год. Ибо в 1957 году русские запустили в космос искусственный спутник. И к восторгу Луиса Кастельяно, Кастро и Че Гевара (врач-герой!) начали революцию на Кубе со своей базы в горах Сьерра-Маэстра.

А 15 апреля в два соседних дома на Линкольн-плейс в Бруклине пришли телеграммы из Гарварда, сообщавшие, что Лора и Барни приняты на медицинский факультет.

Детство осталось позади.