Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 41 страниц)

После этого наступила полная тишина. Барни нервно поглядывал на часы.

– Сэр, – попросила подошедшая сестра, – боюсь, вы загораживаете вход в операционную. Это может плохо кончиться. Я прошу вас сесть в сторонке.

– Я врач! – возмутился Барни. – Мое место – там!

– Мне кажется, доктор Муради ясно дал понять, что ваше присутствие нежелательно.

Барни вышел в пустой полутемный вестибюль и прокричал:

– Черт бы тебя побрал, доктор Гастингс! Это ты называешь «звездной командой»?

Пока персонал операционной пробегал мимо него, он всех внимательно рассмотрел. Болл, Муради да еще двое стажеров, которые выглядели так, будто только что вылезли из коротких штанишек.

Барни опять посмотрел на часы. Тридцать пять минут. Нормальное кесарево сечение не может – или, во всяком случае, не должно – продолжаться так долго. Что-то случилось, причем что-то плохое.

– Хорошие новости! – окликнули его из темноты.

Это был Муради.

Барни резко развернулся.

– Ну же! Говорите!

– Все отлично. У вас хороший, красивый малыш. Мальчик.

От невероятного облегчения Барни чуть не упал в обморок. Иранец с дружелюбным видом подошел и положил ему руку на плечо.

– Как решили назвать?

– Не помню, – пролепетал Барни, но тут же взял себя в руки и спросил: – А как Лора?

– Какое-то время она еще будет спать в послеоперационной палате. Доктору Боллу пришлось дать ей сильный общий наркоз.

«Да знаю я, – мысленно проворчал Барни, – я же все слышал».

– Я иду посмотреть на нее и ребенка, – заявил он. – Они где?

– В послеоперационной, – повторил Муради. И нехотя добавил: – То есть ваша жена там. А ребенок наверху.

– Что значит «наверху»? Он должен быть с матерью! Она очнется и испугается, что его нет.

– Послушайте, – сказал Муради, стараясь говорить отеческим тоном, – у ребенка были кое-какие проблемы с дыханием, и мы решили для верности поместить его в интенсивную терапию, хотя бы до утра. Уверен, ваша жена нас правильно поймет.

Барни в один миг был подле Лоры. В палате лежало несколько женщин, их отделяли друг от друга лишь тонкие занавески, и голоса молодых мам, их мужей и младенцев были хорошо слышны.

Лора еще находилась под действием наркоза, но отчаянно силилась проснуться, чтобы выяснить, как дела. Она знала, что, раз ребенка рядом нет, с ним не все в порядке.

– Барни, Барни… – бормотала она.

– Я здесь, – прошептал он. – И у нас теперь есть маленький Гарри.

– Барни, где малыш? Погиб?

– Нет, Лора. Поверь мне, с Гарри все хорошо. У него была небольшая проблема с дыханием, и он сейчас наверху.

– Барн, это очень плохо. Какие у него баллы по Апгар?

– Навряд ли мне их покажут.

– Черт возьми, ты же врач! – простонала она.

– Кажется, сегодня этого никто в расчет не принимает, – с горечью ухмыльнулся он.

– Барни… Тут каждая мама, кроме меня, с ребенком. Поклянись, что он жив!

– Клянусь.

– Иди наверх и проверь. Убедись, что он живой. И пожалуйста, узнай, что у него было по Апгар! Мне надо знать, сколько времени он не дышал.

Он кивнул. Оба понимали, что, когда врачи утаивают информацию, это плохой признак. Хорошее никто скрывать не станет. И оба боялись себе признаться, что опасаются церебральных нарушений.

Не в силах ждать лифта, Барни вприпрыжку поднялся по лестнице и бегом промчался по длинному коридору, ведущему в отделение интенсивной терапии новорожденных.

– Сэр, прошу меня извинить, но у нас тут все стерильно, – преградила ему путь строгая сестра. – Чтобы пройти, вы должны обработать руки и надеть стерильный костюм.

– Хорошо, хорошо.

Барни прошел в моечную и тут заметил Муради. Тот о чем-то шептался с дежурным ординатором реанимации новорожденных.

Барни окликнул его:

– Доктор, отведите меня к нему! Немедленно!

Муради как ни в чем не бывало улыбнулся:

– Пожалуйста, сюда.

Молодой педиатр провел их вдоль ряда кувезов, где лежали игрушечные недоношенные детишки, жизнь которых полностью зависела от аппаратуры. Наконец они подошли к мальчику, который был намного крупнее всех остальных.

– Хорош, правда? – улыбнулся иранец.

Барни поглядел на малыша, и у него навернулись слезы. Единственное, что он мог произнести, было:

– Привет, Гарри. Я твой папа. – И робко спросил ординатора: – А можно его потрогать?

– Конечно.

Барни погладил малыша. Потом взял его ручку, любуясь красивыми крошечными пальчиками. Но он не мог не заметить, что ноготки у него слегка синюшные.

– Где его данные по Апгар?

– Не знаю, сэр. Я помогал доктору Боллу с интубацией.

– Так. Раз вы вдвоем оказывали помощь ребенку, следовательно, Апгар должен был снять Муради.

Барни опять повернулся к иранцу.

– Так как, доктор? Какие вы ему выставили баллы за цвет кожи, сердцебиение, дыхание, рефлексы, мышечный тонус?

Муради развел руками.

– Точных цифр я не помню, но, кажется, поначалу дело было не очень хорошо.

– А нельзя ли поконкретнее? – прорычал Барни. И продолжал настаивать: – А в пять минут? Какие баллы по Апгар были у моего сына на пятой минуте после рождения?

Муради замялся.

– Если честно, мы со вторым тестом немного запоздали.

– Что значит «немного»?

– Ну, сняли где-то минут через шесть. Или семь…

– Хватит юлить, парень! Все ясно: на седьмой минуте. А может, даже на восьмой? Прекратите валять дурака, мы с вами прекрасно понимаем, что речь идет о возможном необратимом повреждении мозга.

Тут вмешался ординатор-неонатолог:

– Сэр, с вашим ребенком все в порядке. Через сорок восемь часов мы переведем его из интенсивной терапии к маме.

Барни больше не мучился подозрениями, что с его сыном что-то не так. Теперь он был в этом уверен. Ему пришла в голову еще одна страшная мысль; раз они так крутят, где гарантии, что все в порядке и с Лорой?

– Здесь есть телефон?

– Конечно. В кабинете старшей сестры. Позвоните родным и сообщите радостную весть.

Барни злобно оглянулся:

– Я не намерен никому сообщать «радостную весть», пока не буду уверен, что есть чему радоваться. Я хочу позвонить доктору Гастингсу и немедленно вызвать его сюда.

– А вот в этом нет никакой необходимости, – с довольной усмешкой объявил Муради. – Я уже ему позвонил, и он вылетает чартером.

«Неудачный» больной, как врачи называют жертву собственной неудачи, – самый одинокий человек в больнице.

Барни с Лорой никто не навещал. Даже разносчицы еды появлялись и исчезали с такой скоростью, словно боялись, что Лорино состояние представляет собой не злость, а какую-то чрезвычайно заразную болезнь. А с того момента, как она увидела на мониторе показатели состояния плода, Лора действительно пребывала в ярости.

По всем признакам, проблемы у ребенка продолжались более получаса, а Муради, этот якобы блистательный виртуоз, даже не придал этому должного значения. По той простой причине, что не удосужился вовремя посмотреть на экран.

И самого важного параметра они так и не знали – сколько на самом деле прошло времени от момента первой до второй оценки состояния ребенка по Апгар?

Этот интервал был главным показателем того, как долго ребенок находился в асфиксии. Если не семь минут, как утверждал Муради, а девять или десять, то шансов, что малыш будет жизнеспособным, крайне мало. И скорее всего, мозгу нанесен непоправимый урон.

Конечно, Барни рассказал жене о замеченных им тревожных признаках – цианозе кончиков пальцев малыша. Уже одно это должно было поставить под сомнение оценку, выставленную доктором по параметру «цвет кожных покровов».

– Мне нужно на него посмотреть, – твердила Лора. – Я должна сама все проверить.

– Успокойся, – сказал Барни. – Ты только что перенесла серьезную операцию. Мне обещали, что ты сможешь подняться к нему сегодня к вечеру.

Раздался стук в дверь. Следом послышался бодрый голос Сидни Гастингса:

– Доброе утро. Ну как, уже одарили врачей сигарами?

Лора ответила сурово:

– Входите и закройте за собой дверь.

– Я только что был наверху и смотрел малыша, – сообщил Гастингс. – Настоящий герой! А когда начнет сосать мамочку…

Барни оборвал:

– Сидни, не тратьте зря слов. Вы прекрасно понимаете, что рано или поздно Лора сама поднимется к нему и выяснит, как обстоят дела на самом деле. Так что будет лучше и честнее, если вы нам скажете правду.

– Не понимаю, о чем вы?

– Перестаньте, Сидни, – перебила Лора.

– Сколько на самом деле потребовалось времени, чтобы он задышал?

– Я еще не видел записей…

– Ложь! – рявкнул Барни. – Небось целый час их изучали!

– Послушайте, Ливингстон, – ответил врач ровным, но сердитым тоном, – я не позволю вам разговаривать со мной в таком тоне. Меня здесь не было, и я не могу отвечать за все недочеты, которые могли иметь место.

– Ага! – ухватилась Лора. – Стало быть, вы признаете, что недочеты были!

– Простите, Лора, я понимаю, у вас была трудная ночь. Но я просил бы не обращаться со мной как с преступником на суде.

Барни сделал титаническое усилие, чтобы не взорваться.

– Сидни, поймите: все, что мы хотим, – это услышать правду. Мы понимаем, что всякое случается. И мы все в тот или иной момент допускали… – Он хотел сказать «халатность», но осекся. – Вот что. У любого врача бывают неудачи. По своему опыту могу сказать, что пациент воспринимает такие неудачи лучше, когда ему говорят правду, даже если он услышит, что медики порядком напортачили.

Чувствуя ужасную неловкость, Гастингс произнес как по писаному:

– Доктор Муради и доктор Болл – безукоризненно добросовестные специалисты. И раз они зафиксировали, что дыхание восстановлено на седьмой минуте, то, значит, так оно и есть. А если вы намерены продолжать общение в таком тоне, то вам придется найти себе другого доктора.

Он повернулся и вышел.

– Сукин сын! – сказал Барни.

Лора протянула руку и тронула его за плечо:

– Барни, немедленно раздобудь мне каталку!

Они опустили кувез, чтобы Лора могла осмотреть малыша, не вставая с кресла. Она проверила цвет пальчиков на руках и ногах, долго слушала грудную клетку, потом взяла шпильку и провела по крохотной подошве.

Барни подумал: «Слава богу, хоть какие-то рефлексы есть!»

Последний тест был самым решающим. Будет ли он сосать? Если мозг поврежден настолько, что малыш не может сосать, это будет означать, что его шансы вырасти в нормального человека равны нулю.

Она взяла его на руки и поднесла к груди. Потом посмотрела на Барни и заплакала от счастья.

– Все в порядке. С ним все будет в порядке.

Они поспешили выписаться домой, как только разрешили врачи. Все трое.

– Ну, Кастельяно, – сказал Барни, стараясь приободрить жену, – хорошо время провели? Никогда не думал, что со мной так будут обращаться. Но самое главное ты держишь на руках. Гарри Ливингстон, вес три шестьсот, будущий чемпион мира!

Однако в глубине души оба таили тревогу.

Они знали, что их чудесный Гарри будет расти, улыбаться, резвиться в песочнице, и все равно им еще долго придется гадать, научится ли он когда-нибудь писать свое имя. Только время сможет развеять эти сомнения. Даже у врачей не на все есть ответ.

55

Кто бы мог предугадать, что несостоявшийся священник-иезуит, страшащийся общественного порицания, робкий и невинный, станет самым уважаемым и богатым человеком на Гавайях?

Но такова была счастливая судьбы Хэнка Дуайера, доктора медицины.

Больше того: он не только преуспевал сам, но и не ленился делать добро другим. Люди, молившиеся на него, называвшие в его честь своих детей и всегда вспоминающие его добрым словом, исчислялись тысячами.

Он мудро решил больше не жениться. Но конечно, отнюдь не намеревался блюсти целибат.

От его жены Черил не укрылось охлаждение супруга. И после того как он добровольно продлил себе срок службы во Вьетнаме, она стала ходить за советом к священнику. А когда посетила мессу в соборе Святого Креста, сам кардинал Бостонский стал ее духовным наставником.

Его преосвященство понял, что такая чистая душа, как Черил Дуайер, сумеет лучше воспитать детей в истинной вере, если не останется одна, без мужской заботы, а освободится от Хэнка и выйдет замуж за кого-то более достойного. И хотя Ватикан разводов не поощряет, выход из положения есть всегда. Например, можно добиться аннулирования брака от имени церкви.

Поэтому от Хэнка не потребовалось никаких действий, и он мог спокойно плескаться В гавайских волнах. Ему лишь присылали бумаги на подпись, которую он ставил моментально и без малейших эмоций. По сути дела, он был благодарен его преосвященству за участие в судьбе его семейства.

Двадцать шестого июля 1978 года случилось чудо. В Англии появился на свет ребенок, которого назвали Луизой Браун. Роды прошли без осложнений, и девочка была совершенно нормальной во всех отношениях. За исключением одной детали: она была зачата не в чреве матери, а в пробирке.

Размножение было в числе немногих вещей, в которых Хэнк разбирался не понаслышке. И ему казалось вполне логичным попроситься к врачам-первооткрывателям Патрику Стептоу и Роберту Эдвардсу в добровольные помощники, с тем чтобы набраться опыта.

Ученые изучили его послужной список. Весьма средние оценки Хэнка в Гарварде с лихвой окупались его героизмом, проявленным в Индокитае.

Такой врач заслуживал того, чтобы дать ему возможность освоить методику искусственного оплодотворения и первым принести ее на американскую землю.

Спустя год Хэнк вернулся, и моментально разнесся слух о том, что он открывает собственную клинику по образу и подобию той, что существовала в Англии. Он никогда не был охоч до публичности, но журналисты отыскивали его сами. Внезапно имя Хэнка Дуайера зазвучало у всех на устах в пятидесятом штате США.

Дело в том, что, когда губернатор Гавайских островов узнал о планах Хэнка учредить клинику, подобной которой нет даже в Калифорнии, он устроил ему дешевый правительственный кредит, чтобы ускорить осуществление проекта.

Несчастные бесплодные женщины Западного побережья моментально прознали о том, что у них по соседству открывается Центр искусственного оплодотворения, и толпой повалили в Институт Хэнка Дуайера.

Несмотря на привольную гавайскую атмосферу, в жизни Хэнка сохранялись некоторые элементы былого аскетизма его церковного прошлого. У него были свои устои, которым он неукоснительно следовал.

Так, он не ел красного мяса, поскольку, как врач, знал об установленном в последнее время факте его вредного воздействия на толстую кишку, а Хэнк не хотел подвергать риску свое здоровье.

Работал он только три дня в неделю.

Пил только после пяти часов.

И никогда, ни при каких обстоятельствах, не встречался с девушками старше двадцати пяти лет.

Опросник Барни Ливингстона достиг Гавайев, когда Хэнк находился в Англии и осваивал искусство делать детей. А секретарша решила, что это очередная рекламная рассылка, и письмо ему не переправила.

Получив в конце концов письмо, Хэнк даже порадовался, что оно запоздало, поскольку, на его взгляд, исследование Барни к его медицинской практике не имело никакого отношения.

Ну как ответить на такие идиотские вопросы: «Самые напряженные аспекты вашей работы?», «Давит ли на вас долг врача?», «О чем вы как врач больше всего жалеете?» Ему все эти слова ничего не говорили. И поэтому он не стал заполнять анкету, а написал ответное письмо.

Дорогой Барт!

Ужасно рад твоему письму. Жаль, что мы не переписывались, пока я служил во Вьетнаме. Но ты знаешь, как там обстояли дела, а под конец стало совсем жарко.

Сначала о грустном. По каким-то своим причинам Черил не обрадовалась моему решению продлить срок военной службы и изыскала способ аннулировать наш брак и при этом остаться девицей на выданье, чтобы можно было выйти замуж еще раз (и сделать несчастным кого-то еще).

Я утешаюсь мыслью, что девушка моей мечты все еще бродит где-то по земле. Может, в один прекрасный день приплывет на доске для серфинга, в золотистом бикини. Не подумай, что я ее не искал.

Из наших я виделся только с Лансом Мортимером – он приезжал сюда на первый и второй свой медовый месяц. Для третьего случая он почему-то решил избрать Мексику.

Но в любом случае у него все очень хорошо. Нет нужды рассказывать, что анестезия в нашем деле – самое теплое местечко и работает он дня четыре в месяц. А все свободное время посвящает своим проектам на телевидении. Надеюсь, ты с ним общаешься. Намой взгляд, из всего нашего потока он преуспел больше всех.

Еще одно. На днях в здешнем книжном магазине я набрел на твою книжку «Чемпионский характер». Они ее уценили аж до двух баксов. Должен тебе сказать, книга потрясающая! Ты можешь гордиться собой. Меня не было в стране, когда она вышла, поэтому не знаю, какие были отклики, но заслуживает она самых восторженных.

Можешь не сомневаться: когда твоя книга про врачей появится на прилавках, я не стану дожидаться распродажи и вообще закажу ее заранее. Надеюсь, ты меня там не очень распекаешь?

Если занесет на Гавайи, непременно поставь меня в известность. Я тут владею парой отелей, так что тебя примут по высшему разряду. Естественно, за счет заведения!

С наилучшими пожеланиями,

Хэнк.

P. S. Прилагаю фотокопию разворота «Гонолулу адветайзера», посвященного рождению нашего тысячного младенца. Из фотографии все понятно: я – в центре, держу четверых близнецов, а вокруг меня – толпы счастливых мамаш, прижимающих к груди отпрысков, о которых они всю жизнь мечтали.

Я буквально ощущаю себя отцом всех этих детей.

56

Ни одного ребенка врачи не наблюдали так пристально, как маленького Гарри Ливингстона. Его также обследовали, осматривали, изучали, анализировали, проверяли и перепроверяли.

Поскольку было ясно, что им уже никогда не узнать, сколько времени в действительности младенец испытывал нехватку кислорода, то Лора с Барни были вынуждены исходить из худшего. И радость, которую доставлял им ребенок, постоянно сопровождалась тревогой, что вот-вот дадут о себе знать симптомы недоразвития интеллекта. Сегодня. Завтра. На будущей неделе.

Поочередно, раз в месяц, они возили мальчика по врачам, и те воспринимали их озабоченность вполне серьезно. Ибо основания для тревоги у Ливингстонов были.

– До двух лет мы с вами ничего наверняка сказать не сможем…

Так они и наблюдали за своим сыном, всегда готовые среагировать на малейшее отклонение от нормы, малейшее нарушение в его состоянии или развитии.

А тот, казалось, своим младенческим умом понимал, что тревожит его родителей, и при каждой возможности старался рассеять их опасения.

В полтора месяца он уже улыбался. Оба точно помнили, в какой ситуации это произошло. В очередной свой визит к внуку Эстел привезла разноцветную гирлянду погремушек, которая вешается на кроватку.

Лора потрясла игрушкой, чтобы показать ребенку, что каждый элемент имеет не только свой цвет, но и звук. И при звуке красного кубика малыш заулыбался.

Слава богу, вздохнули все, один страх развеян.

Следующая веха будет тогда, когда малыш начнет сидеть (если начнет).

И Гарри научился сидеть, еще не достигнув семимесячного рубежа.

А потом – о чудо! – через какую-то неделю после своего первого дня рождения он сделал пять робких шагов от кресла, где сидел Барни, к Лоре. Настоящий будущий чемпион!

Барни только и мог, что повторять:

– Слава богу, Лора! Слава богу, малыш здоров.

А про себя подумал: «Пока».

И вот однажды вечером, когда они вдвоем купали мальчика, Барни вдруг охватила новая тревога.

– Надеюсь, мы не навредили ему своими чрезмерными страхами?

– Не могу сказать, Барн, – ответила Лора, вынимая свое сокровище из воды и передавая на руки отцу, стоящему с полотенцем наготове. – Надо дождаться, пока ему исполнится хотя бы два года. Какие-то небольшие нарушения еще могут проявиться.

– Спасибо, Кастельяно, большое спасибо, – пробурчал Барни.

– За что? – не поняла Лора.

– За то, что подарила мне еще триста шестьдесят пять бессонных ночей.

Прием у Барни начинался в семь тридцать. Но он регулярно вставал в половине шестого, чтобы спокойно пообщаться с сыном. Насладиться сменой подгузников, кормлением из бутылочки и всеми маленькими заботами, доставлявшими ему удовольствие, о котором он никогда не подозревал.

Стараясь компенсировать недостаток своего присутствия в будни, Барни в выходные не отходил от ребенка. Однако мальчик уже проявлял такую общительность, что иногда предпочитал общество двух соседних малышей, у которых к тому же во дворе имелась песочница. Из поведения Гарри и Лора, и Барни сделали вывод, что ему нужен брат или сестра. И решили уступить.

Конечно, процесс размножения был не лишен приятности. Однако когда семь месяцев упорных попыток не дали результата, Лора отправилась к гинекологу, и тот объявил, что ей необходима операция, после которой она уже не сможет иметь детей.

Таким образом, единственной их отрадой до конца дней оставался маленький Гарри.

В тот вечер, когда Лора узнала свой приговор, они с Барни дали друг другу клятву, что ни за что не станут превращать мальчика в невротика, испытывающего чрезмерную заботу, чрезмерную опеку и несущего чрезмерный груз их завышенных ожиданий.

Хотя они и поклялись не кудахтать над мальчиком и не подвергать его бесконечным осмотрам, они не могли не заметить, что к трем годам Гарри стал каким-то вялым. Он продолжал расти, но в весе не прибавлял.

Однажды во время купания Лора позвала в ванную мужа.

– Пощупай-ка, – сказала она, дотрагиваясь до животика сына.

Барни положил ладонь на то место, что она указала, и малыш тут же вскрикнул:

– Папа, больно!

Барни мгновенно понял, что заподозрила Лора, – печень и селезенка были увеличены. Такое состояние в медицине называется пугающим словом «гепатоспленомегалия».

Ночной кошмар, не раз являвшийся им, стал явью.

Но это было не то, чего они боялись. Это не имело никакого отношения к умственному развитию. Это было нечто совершенно иное.

В шесть часов утра, проведя ночь в бесконечном самобичевании («Не надо было пускать его гулять в дождь!» – «Это я виноват, я слишком его кутаю на ночь»), Барни позвонил Адаму Перри, самому уважаемому педиатру Нью-Йорка.

– Привезите его на обследование. Посмотрим, что там не так, – предложил тот.

За двадцать четыре часа Гарри Ливингстон переместился из песочницы в больничную палату. Налицо были признаки патологии. Но какой? Сестры делали бесконечные анализы крови («Пожалуйста, не надо иголок, тетя!» – хныкал малыш), а если Лора оказывалась недовольна результатом очередного исследования, его немедленно повторяли.

– Это все для того, чтобы ты поправился, солнышко, – пыталась она успокоить мальчика.

– Мне здесь не нравится. Я хочу домой!

На что Барни, исполнявший роль безмолвного свидетеля, сказал:

– Домой мы все хотим.

Врачи установили, что из-за увеличенной селезенки у Гарри анемия и тромбоцитопения, то есть пониженное содержание тромбоцитов в крови. Возникла опасность разрыва селезенки.

Теперь в палату Гарри и обратно непрерывным потоком шли специалисты. Среди них были высокие, низкие, толстые и тонкие. Одно объединяло их – все выходили из палаты, пожимая плечами.

Лора и доктор Перри сломали голову над диагнозом. В конце концов Перри заявил:

– Послушайте, Лора, поскольку вы тоже врач, я могу быть с вами откровенен. Я не знаю, что с ним такое. И не знаю, как это лечить. Одно могу сказать: если это будет прогрессировать…

Барни, как мог, старался не запускать своих самых тяжелых больных, но каждую свободную минуту проводил либо у Гарри, либо в медицинской библиотеке, штудируя книжки по детским болезням.

Каждый день звонил Уоррен и спрашивал, могут ли они с Банни чем-то помочь.

– Да, – отвечал Барни. – Только не обижайся, Уоррен, – пожалуйста, оставь нас в покое, мы сами справимся. – И добавил: – И маме ничего не говори.

Они с Лорой ночевали в клинике. Но это был не сон – спать они были не в состоянии. Казалось, с каждым часом состояние их сына ухудшается. Если уснуть, горестно объявила Лора, это будет означать упустить какой-то час из жизни Гарри. Вернее, не какой-то, а целый час!

И они бодрствовали, изучая кипы бумаг и пытаясь найти что-то общее в отчетах разных специалистов, осматривавших Гарри.

– Должен быть какой-то ключ! – твердил Барни. – Какой-то общий знаменатель.

Лора с отчаянием во взоре повернулась к нему и сказала:

– Барни, надо смотреть правде в глаза. Даже если мы узнаем диагноз, это может оказаться слишком поздно.

– Нет, Кастельяно, нет! – с тихой злостью ответил он. – Иди и постарайся уснуть. А я сяду за больничный компьютер и попробую выудить что-нибудь из Национальной медицинской библиотеки. Думаю, что в такой час никто не рвется за клавиатуру.

Он вышел, а Лора погрузилась в тревожный полусон, который не приносил ни облегчения, ни отдыха.

Следующее, что она помнила, был небритый Барни, склонившийся над ее постелью. В руках он держал компьютерную распечатку.

– Я знаю, что с ним, – мрачно объявил он.

– Точно?

Он кивнул:

– Да здравствует кибернетика. Теперь я точно знаю, от чего умрет наш сын.

Она села, потянулась к очкам и взяла у него листок.

– Не трудись, Лора, я тебе все сам скажу. Это называется «синдром Рива – Страсбургера».

– Никогда не слышала.

– Впервые он был открыт в конце девятнадцатого века какими-то лондонскими врачами. Это нарушение липидного обмена, которое ведет к поражению миелиновой оболочки нервного волокна.

– Господи, Барн, я позвоню Перри домой…

– Лора, спешить некуда, – устало возразил он. – Никуда спешить не нужно.

– Это еще почему? Чем это лечится? Что тебе компьютер выдал?

– Вот, пожалуйста. Пересадка костного мозга, пересадка печени, противолейкемическая химиотерапия. Великолепный набор вариантов.

Он помолчал, чувствуя ком в горле, потом сказал:

– И ничто не поможет. Науке неизвестны случаи выживания таких детей.

При этих словах он выдернул у нее бумаги.

– Это еще что такое? – удивилась она.

– Нечего тут читать. Плохи дела. Затронуты все ключевые органы. Да уж, ничего не скажешь, повезло так повезло.

Лора в рыданиях упала ему на грудь.

* * *

Адам Перри прибыл около семи, изучил добытую Барни информацию и, переварив, насколько можно, отчеты разных специалистов, сделал заключение: у Гарри действительно СРС.

– Хотя, – признался он, – должен сказать, что не знаю, каков будет прогноз.

Лора тихо ответила за него:

– Я вам подскажу: Гарри осталось жить несколько недель.

– Нет, черт возьми! – воскликнул Барни. – Мы должны найти выход. Мы должны перебрать всех врачей, всех народных целителей – мне все равно, кто это будет. Пока Гарри дышит, мы будем бороться. Я еду в офис и сделаю несколько звонков. А ты, Лора, позвони тому парню, у которого работала в детской больнице.

Не дожидаясь ответа, он вышел.

Лора вернулась в отведенную им комнатку и стала звонить. Сначала профессору педиатрии из Гарварда.

– СРС? – изумился он.

– Да, профессор, – тихо ответила Лора.

– Господи, я за всю жизнь не встречал ни одного случая! Слушайте, можно, я приеду в Нью-Йорк и…

– Конечно.

– А можно, я привезу с собой кого-нибудь из своих ординаторов? Для них это будет единственная возможность увидеть это заболевание своими глазами.

Лора бросила трубку. И позвонила Дейну Оливеру из Национального института здравоохранения. Она попросила его проверить все показатели. Здесь ее ждало не только утешение, но и некоторое разъяснение.

– Лора, есть способ найти лечение, во всяком случае – теоретический.

«Мне не теория нужна, Дейн», – мучительно подумала она, но заставила себя дослушать.

– Образование аномального миелина вызвано отсутствием одного-единственного фермента.

– Я знаю, знаю, – нетерпеливо перебила она. – Арил-сульфатазы Б.

– Следовательно, задача ясна. Нужно восстановить в организме этот фермент. Насколько мне представляется, есть три способа это сделать.

– Какие? – выдохнула она.

– Первый – пересадить гистосовместимые фибробласты кожи. Но это потребует времени, ведь придется искать донора.

– А известны случаи, когда это помогало?

– Этого еще никто не применял.

«Так, – подумала Лора, – это можно забыть. У нас нет времени искать донора, да и экспериментировать лучше не стоит».

– А два других варианта?

– Можно попробовать методику, какую применяют для лечения у детей остеосаркомы.

– То есть сначала яд, а потом противоядие? Чтобы убить злокачественные клетки? Это слишком рискованно. А третье что?

– Ну, – вдруг замялся ее бывший босс, – у нас в институте есть ребята, которые работают над лабораторной моделью этого фермента.

– И как далеко они продвинулись, Дейн?

– Процесс идет. Результата ожидаем года через два-три. Лора, что еще я могу тебе сказать?

– Дейн, у тебя зафиксировано все, что происходит в каждой медицинской лаборатории нашей страны. Кто-нибудь подступался к этой болезни?

– Вообще-то в Калифорнии есть несколько исследовательских групп, которые пытаются в лабораторных условиях создать все виды ферментов. Главным образом это частные фирмы. На самом деле есть один человек, который, кажется, преуспел в этом больше всех других. Но он очень своеобразный, и я не уверен, что тебе удастся с ним переговорить.

– Дейн, ты мне только имя назови, а там уж я сама. Пожалуйста! – взмолилась Лора и подумала: «Если у этого парня есть лекарство, я на коленях к нему поползу до самой Калифорнии».

– Он работает на одну очень влиятельную небольшую компанию под названием «Необиотика». Он гениальный ученый, но сумел основательно запятнать себе репутацию. Его зовут Питер Уайман.

– Я его знаю! – поспешила оборвать его Лора. – Дай мне его телефон, а дальше я сама справлюсь. Еще раз – как фирма называется?

– «Необиотика». Это в Пало-Альто.

– Спасибо, Дейн. Ты мне очень помог.

Он продиктовал ей номер. Потом извиняющимся тоном (Лора на расстоянии чувствовала, как он огорчен собственной беспомощностью) сказал:

– Лора, мне жаль, что я так мало могу для тебя сделать. И мне очень жаль, что у тебя такое несчастье.

– Спасибо, – едва слышно ответила она и выронила трубку.

В следующий миг она взяла себя в руки и набрала калифорнийский номер.

Однако секретарша оказалась непреклонна:

– Мне очень жаль, но у доктора Уаймана твердое правило, чтобы его не беспокоили, когда он в лаборатории.

– Скажите, что звонит Лора Кастельяно. Вопрос жизни и смерти.

Прошло какое-то время, прежде чем в трубке раздался игривый голос:

– Так-так… Как поживает наша гарвардская Мэрилин Монро?

Лора была не расположена тратить драгоценные минуты на любезности.

– Питер, мне надое тобой увидеться. И как можно скорее!

– Звучит весьма лестно, – рассмеялся он. – Но я женатый человек. Тебе бы раньше о своих чувствах сказать!

– Пожалуйста, взмолилась Лора. – Мы вылетаем ближайшим рейсом на Сан-Франциско.

– А кто это – «мы»?

– Мой муж Барни, я и наш сын. Питер, он очень болен. Мы должны немедленно быть у тебя.

– Лора, при чем тут я? Я ведь ученый, а не практик! Я лечением не занимаюсь.

– Это особый случай.

Он устало вздохнул.

– Ну ладно, – проворчал он. – Думаю, самое удобное время – попозже вечером. Персонал успеет разойтись. Как раз в это время меня посещают самые блистательные идеи. Приезжайте зантра после десяти, идет?