Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

20

В 1959 году студенты, разъезжающиеся на рождественские каникулы, и не подозревали, какой знаменательный год ожидает их впереди. Они знали только то, что их ждет освобождение от лабораторной рутины.

Они еще не догадывались, что в 1960 году Америка увидит сидячие забастовки на Юге против расовой сегрегации. Что с легкой руки (или ноги) Чабби Чеккера твист захватит всю страну, а Израиль захватит Адольфа Эйхмана.

Что в этом году профессор Теодор Мейман создаст первый в истории прибор на основе эффекта «усиления света в результате вынужденного излучения», получивший название лазера[25]25
  Название LASER является аббревиатурой английского определения этого эффекта: light amplification by simulated emission of radiation.


[Закрыть].

Что в ноябре на выборах победит молодой Джон Фицджеральд Кеннеди.

И пожалуй, самое важное для их повседневной жизни – в продаже появятся первые противозачаточные таблетки.

Курс назывался «Физические методы исследования в диагностике» и ставил целью научить студентов, до сих пор имевших дело только с трупами, пробирками и собаками, обращаться с больными.

Профессор Дерек Шоу внушал им, что необходимо обследовать каждую сферу физиологической деятельности, не упуская ни одной системы организма, ни одного сосуда, ни одной железы или органа. И снабдил их ценным советом: «Большинство ваших пациентов будут плохо понимать медицинские термины для обозначения таких функций, как мочеиспускание, дефекация или половой акт. Поэтому, если вы станете формулировать свои вопросы строго научно, больной вас не поймет. Поэтому вам пригодится более простая, а то и вульгарная терминология, если вы понимаете, о чем я говорю».

«Да, профессор Шоу, – разом подумал весь курс, – мы понимаем, о чем вы говорите. Значит, проверив больному органы дыхания и установив, нет ли каких отклонений со стороны сердечно-сосудистой системы, желудка, почек, желез внутренней секреции и нервной системы, а также не значатся ли в анамнезе психические нарушения, мы должны будем спросить, не возникает ли у него проблем, когда он писает и трахается».

– Не забудьте, – вещал профессор Шоу, – в медицинском исследовании нет такой аппаратуры, будь то рентген или даже микроскоп, которая могла бы заменить человеческое восприятие. Главными инструментами диагностики всегда есть и будут глаза, уши, нос (некоторые бактерии имеют характерный запах) и руки. И помните: в тот момент, как вы коснулись своего пациента, он уже считает, что вы его лечите.

Организм есть симфония звуков. Если все отлажено, то он издает красивую, гармоничную мелодию, если нет – подает сигнал о том, что какой-то инструмент в оркестре играет не в лад. Итак, освоение диагностики мы с вами начнем с того, что научимся определять разницу между самыми разнообразными звуками, различимыми только хорошо настроенным ухом.

После внушительного количества музыкальных метафор Шоу перешел к описанию пальпации четырех секторов брюшины.

Профессор резонно полагал, что самыми подходящими объектами для первого взаимного обследования будут сами студенты. Но его предложение было встречено в штыки. Не девушками. Их было четыре, так что они удобно делились на две пары «больных» и «докторов». Ради соблюдения приличий им предоставили соседнюю комнату, где они могли упражняться, не искушая мужское большинство.

Молодые люди в первый момент воспротивились процедуре взаимного ощупывания. Делать друг другу уколы – это одно. Пусть больно, но это всего лишь прокалывание кожи, а исследование внутренних органов – совсем другое дело.

Ну кому захочется давать щупать свою простату Питеру Уайману? Или шарить по мошонке?

Профессор Шоу был привычен к массовому недовольству, но не в таких масштабах.

Сначала послышался ропот, в котором быстро стали различаться возгласы: «Ни за что! Никто не прикоснется к моей заднице!» А затем и: «Пошел ты к черту, Шоу!» Когда же профессор заметил, что студенты начинают потихоньку просачиваться в коридор, он понял, что имеет дело с полномасштабным мятежом, и решил сменить задание.

– Так. По-видимому, мы не сможем проделать это всё на одном занятии, – заявил он, стараясь не выдать своей растерянности, – поэтому предлагаю на сегодня ограничиться знакомством со звуками сердца. Различные шумы, вибрация, фибрилляция.

Чтобы окончательно вернуть аудиторию под свой контроль, профессор решил сразу пообещать и лакомый кусочек на будущее.

– Поскольку речь порой действительно идет о жизни и смерти, – изрек он с каменным лицом, – ни один курс такого рода не может обойтись без влагалищного исследования. Разумеется, для этого упражнения нам придется пригласить пациентов… более опытных. А пока давайте послушаем сердце и научимся понимать его музыку.

Аудитория стихла: сорок восемь стетоскопов приникли к сорока восьми грудным клеткам.

Даже у Лоры не хватило душевных сил провести Рождество в одиночестве. Тремя часами раньше она распрощалась с Барни и Сюзан, которые отправились на машине Ланса в загородный домик в Вермонте, где на них всю неделю будет сыпать снег.

Сидя в пустом буфете и давясь остывшей индейкой, по вкусу напоминавшей развешанные в витринах пластмассовые муляжи, она почувствовала себя такой несчастной, что решила все-таки ехать домой – невзирая на то, что прошлое Рождество оказалось для нее столь тягостным.

Однако, бредя по слякотному тротуару Линкольн-плейс, Лора осознала, насколько чужими стали для нее места ее детства.

Даже дом Ливингстонов с тоской глядел пустыми черными окнами на красную с зеленым вывеску: «ПРОДАЕТСЯ» – свое единственное праздничное украшение: Уоррен и Эстел уехали на Рождество в Майами.

На родное крыльцо она поднималась с замиранием сердца. И была ошеломлена, когда ее встретили теплыми объятиями. И мама, и Луис широко улыбались, излучая безмятежность.

За ужином стала ясна причина: у Кастельяно был необычный гость – красивый священник-кубинец, отец Франсиско Хавьер. Он прочел по-латыни рождественскую молитву и благословил присутствующих.

– Но ты, мне кажется… староват, чтобы играть в Че Гевару.

Революция свершилась! – с жаром воскликнул Луис. – Настало время строить новое общество.

Отец Франсиско Хавьер склонил голову, словно в молитве, а лицо матери превратилось в безжизненную маску.

Лора спросила, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Это серьезно? Он вправду собирается ехать?

– Собираюсь, querida, – со спокойной решимостью ответил Луис.

– А мама?

За Инес ответил ее духовник:

– У вашей матери другие планы. Она, если можно так выразиться, вольется в лоно церкви.

Окончательно сбитая с толку, Лора повернулась к матери.

– Ты хочешь сказать, что уйдешь в монастырь?

– Нет, Лаурита, – кротко ответила Инес. – Я буду петь в хоре. Una lega.

– Это что-то вроде монахини, только без пострига, – пояснил пастор.

– Спасибо, я понимаю по-испански, – огрызнулась Лора.

– Успокойся, – упрекнула Инес. – Отец Франсиско лично нашел для меня монастырь в северной части штата Нью-Йорк, где требуются помощники со знанием испанского языка, чтобы навещать больных и улаживать конфликты в семьях.

Лора с трудом сдержалась, чтобы не крикнуть: «А как же наша семья? О ней что, можно забыть?»

– Я буду заниматься богоугодным делом, – продолжала Инес. – Это поможет мне искупить свои грехи.

Более подробной информации Лору пока не удостоили. Она взглянула на отца и увидела в его глазах поражение. Она вдруг испугалась, ее пронзила боль одиночества.

Но к кому она могла прийти с этой болью? Луис и Инес, судя по всему, отреклись от своих родительских обязанностей.

Тут священник поднялся и стал прощаться: он должен был спозаранку служить мессу. Инес тоже встала, чтобы проводить его до дверей.

Buenas noches[26]26
  Доброй ночи (исп.)


[Закрыть],– попрощался он.

– Осторожнее в темноте, святой отец, – напутствовала Инес.

– Со мной Бог, мне не страшно, – ответил тот и вышел в ночь.

Луис не удержался и сардонически шепнул:

– Будем надеяться, что это так и есть. Потому что три месяца назад Господь явно забыл за ним присмотреть: его тогда так отделали, что мне пришлось наложить ему на лицо пять швов.

Теперь, когда гость удалился, Лора хотела получить у матери хоть какие-то объяснения, но Инес исчезла. «Неужели у нее нет даже желания со мной поговорить?»

– Мама рано поднимается к себе, – стал оправдываться отец. – Она молится, а потом ложится спать. Идем ко мне в кабинет и пропустим по стаканчику, дочка. – Он быстро добавил: – Я имею в виду кока-колу или еще что-нибудь легкое.

Лора кивнула и последовала за отцом в его убежище. Порядок в кабинете поразил ее. Книги и журналы, прежде валявшиеся где попало, были аккуратно расставлены по полкам. Заметив удивление дочери, Луис объяснил:

– Эстел научила меня, как составить каталог книг и журналов. Тогда их будет намного легче паковать. Ты что будешь? Коку, имбирный эль или содовую?

– Мне все равно, – безразлично ответила она. Луис откупорил бутылку «Канада драй», налил стакан и протянул дочери.

– Присядь. Что ты как чужая?

– Я и чувствую себя чужой, – с горечью сказала Лора. – Что за чертовщина происходит у нас в доме?

Луис сел за стол, отодвинул кресло подальше и закурил сигару.

– Ты почти все слышала за ужином. Я еду на Кубу…

– Надолго?

– Я еду на Кубу, чтобы там жить. То есть навсегда, – уточнил отец. – Ты ведь знаешь, больше всего я мечтаю вернуться в свободную Испанию. Но кто знает, доживу ли я до того часа, когда Франко окочурится? Я восхищаюсь Фиделем, а Че Гевара – настоящий интеллектуал, все идеи у него правильные. Кроме того, в наше время в Америке врачу приходится больше времени тратить на бумажную волокиту со страховкой, чем на пациентов. На Кубе медицина свободная, и я смогу лечить всякого, кто будет во мне нуждаться.

Он замолчал, и Лора спросила:

– И ты оставишь маму в этом… монастыре?

Он воздел руки в жесте бессилия и ответил:

– Лаурита, она сама так решила.

Отец подался вперед и оперся всем телом на стол.

– Когда-то давно мы с твоей мамой были мужем и женой, – начал он. – Мужем и женой во всех смыслах. У нас были общие идеалы, общая вера, общие представления о том, как нам следует растить детей. Ты вообразить себе не можешь, через какой ад мы прошли на заре нашей совместной жизни. Она едва оправилась от пулевых ранений, когда появилась на свет ты и одарила нас радостью. Это было для нас как компенсация за то, что нам пришлось оставить страну, которую мы так любили. Потом это случилось с Исабель…

Он помолчал и тяжко вздохнул.

– Это оказалось ударом, сломившим твою мать. Буквально поставившим ее на колени. Это не метафора, можешь мне поверить. Она вечно пропадала в церкви – молилась. Мы совсем перестали разговаривать – я имею в виду, разговаривать о вещах серьезных. Между нами не было ненависти или раздора, зато у нас было кое-что похуже – стена молчания. Брак, в котором прежде было все, вдруг оказался пустышкой… И мы стали жить как чужие. Она говорила только с Богом. Меня она фактически предоставила самому себе. Я начал пить, и много. Да-да, я знаю, ты это тоже видела. Но, дочка, у меня больше не осталось во что верить…

Лора была обижена. «А разве я не могла бы послужить утешением вам обоим?»

– А потом появился Фидель. Я увидел в нем свой последний шанс прожить свою жизнь как verdadero hombre[27]27
  Настоящий мужчина (исп.)


[Закрыть]. Приносить пользу людям. Можешь ты это понять?

Она только кивнула.

– Когда я получил положительный ответ из Министерства здравоохранения Кубы, я все свои бутылки отнес в гараж и с тех пор не брал в рот даже хереса. У меня снова появилась цель…

Лора сидела, глядя в никуда, и пыталась осмыслить все, что услышала за сегодняшний вечер.

– Так вы… расстаетесь?

– Мне очень жаль, querida. Это итог многих лет. Но я почему-то считал, что ты и сама видишь, к чему все идет.

– А как ты планировал поставить меня в известность? Черкнуть открыточку из Гаваны?

В ее голосе слышалось не только возмущение, но и обида.

– Все окончательно решилось только на днях, – стал оправдываться Луис. – А кроме того, единственное, в чем мы с твоей мамой согласны, так это в том, что ты у нас достаточно сильная и способна сама о себе позаботиться. Ты всегда была сильной.

Лора не знала, как реагировать. Интересно, когда отец предавался своим мечтаниям и строил грандиозные планы, подумал ли он хоть раз о том, когда и как они снова увидятся? Если увидятся вообще.

Она не знала, кричать ли ей от злости или покориться, но неожиданно для себя самой она всхлипнула. Луис мигом подскочил и обнял ее за плечи.

– Лаурита, пожалуйста, прости меня! Я знаю, я виноват. Понимаешь, я боялся тебе сказать.

– Зачем вы это делаете? – сквозь слезы спросила она. – С чего вы оба взяли, что, раз я выросла, мне не нужны родители?

– Querida– успокаивал он шепотом, – ты скоро выйдешь замуж. Ты сама станешь мамой. И будешь со всем своим семейством навещать папасито на пляжах Верадеро.

Лора встала и крикнула:

– А с чего ты так уверен, что я вообще выйду замуж?

– Но твой Палмер такой чудесный человек…

– Вот и выходи за него сам! – крикнула она. – Доктор Кастельяно, я больше чем уверена, будь я тебе сыном, ты не стал бы так поступать!

– Это несправедливо, – отбивался отец.

– Ты прав, черт тебя побери! Это несправедливо! Черт с тобой, читай своего Маркса с Энгельсом, а я пошла спать. Завтра первым же поездом я уеду, так что завтракайте без меня. И скажи моей матери, пусть не ждет от меня писем.

Лора направилась к двери, но в последний момент обернулась и сказала:

– Можете сделать мне одолжение и отправить мои шмотки в Вандербилт-холл.

И вышла, хлопнув дверью.

Луис Кастельяно стоял как громом пораженный. Неужели он потерял обеих дочерей?

Когда Лора наконец дотащилась до общежития, там было холодно и пусто, как в гробнице. Ей навстречу вышел один-единственный человек, чудак, оставшийся в общаге в такую ночь.

– Привет, Лора. Удивлен, что ты здесь.

– Я и сама себе удивляюсь.

– Может, поужинаем вместе? По случаю Рождества?

– С удовольствием. Куда предложишь пойти?

– Может, по пицце?

– Давай. Мне все равно. Только подожди чуть-чуть, я отнесу вещи к себе.

Через пятнадцать минут она брела сквозь пургу к пиццерии «У Джакопо» с любимцем курса Питером Уайманом.

Барни изо всех сил продлевал себе удовольствие. В результате они с Сюзи уехали из Нью-Гемпшира после ужина в последний день каникул, а потому добрались до Вандербилт-холла лишь к полуночи.

После прощального поцелуя они разошлись по комнатам, чтобы впервые за десять дней лечь спать порознь. По дороге к себе Барни залез в забитый почтовый ящик. Счета, несколько рождественских открыток и конверт от некоего Эстерхази из морга города Нью-Йорка.

«Черт! Меня что, приглашают на опознание тела?» Он нетерпеливо разорвал конверт.

Дорогой Барни.

Теперь я знаю жизнь. Что на самом деле происходит в психушке? Тебя там не лечат (этого слова даже отпетые психиатры вслух не говорят), а как актер, заучивающий роль, ты входишь в образ «нормального» человека. И когда наконец начинаешь играть эту роль должным образом, все так радуются, что отсылают тебя назад в мир, а на твою койку кладут очередного несчастного.

По ходу дела доктор Каннингем оказался действительно славным малым, особенно когда перестал отвечать на звонки моего папаши. Он помог мне многое для себя понять.

Я по-прежнему хочу выучиться на врача, но не в Гарварде. Никогда не слышал, чтобы больной спрашивал у врача, где он получил диплом.

Разве Зигмунд Фрейд знал биохимию?

Во всяком случае, как ты можешь судить по этому бланку, я поборол свою невротическую боязнь покойницких потрохов самым радикальным образом. В глубине души мне по-прежнему страшно, но теперь я, по крайней мере, могу с этим справиться. Что и составляет суть игры, как я узнал от доктора Каннингема.

С другой стороны, я избавился от комплекса вины за то, что ненавижу своего отца. Он это заслужил.

На данный момент он не только не знает, где я нахожусь, но и не имеет понятия, кто я такой, поскольку я взял родовую фамилию матери – Эстерхази. Которую, я уверен, он старательно предал забвению.

Если ты еще читаешь это скучное послание, я, пожалуй, добавлю, что всегда буду помнить тебя с братской любовью и никогда не забуду, как ты был добр ко мне, когда я больше всего в этом нуждался.

Желаю тебе счастливого Рождества и надеюсь, что ты уже женился на потрясающей Лоре Кастельяно.

Твой Мори Эстерхази (урожденный Истман).

«Ого, – подумал Барни. – Да благословит, нас всех Господь!» Слава богу, они не вытравили из Мори интерес к жизни.

Да, наступивший год обещает быть необыкновенным, особенно если письмо, которое Барни собирался написать, вызовет благосклонную реакцию.

Он достал ручку и бумагу, и тут ему показалось, что в коридоре звонит телефон. «Не важно, мне некому звонить». Потом к нему постучали, и Ланс Мортимер сонным и слегка раздраженным голосом объявил:

– К телефону, Ливингстон! Твои подружки когда-нибудь спят?

Барни отложил ручку и бросился к трубке. «Крошка Сюзи… Уже соскучилась». Он выхватил у Ланса трубку и выпалил:

– Привет, малыш.

Голос в трубке звучал робко и смущенно.

– Барни, извини, что я беспокою тебя посреди ночи…

Это была Лора.

– Вообще-то, – продолжала она, – я тебе уже полтора часа пытаюсь дозвониться. Надеюсь, я тебя не разбудила?

– Все в порядке, Кастельяно. Что случилось?

– Ничего сверхъестественного. Просто весь мой мир распадается на куски, но думаю, с этим можно подождать до утра.

– Не пойдет. Встретимся прямо сейчас в вестибюле.

– Ты уверен, что тебе это удобно? – с тоской спросила она.

– Не будь идиоткой! Считай, что я уже там.

Барни повесил трубку и вернулся к себе. Завязывая шнурки на кроссовках, неожиданно вспомнил о письме.

Он подошел к столу и посмотрел на листок.

Дорогая Сюзан!

Я должен задать тебе два вопроса:

1. Ты будешь моей избранницей в День святого Валентина?

2. Ты согласна выйти за меня замуж?

Может, подписать и по пути забросить ей в ящик?

Нет, момент неподходящий. Он взял листок, скатал из него шарик и метким броском отправил в корзину. И пошел на встречу с Лорой.

21

– Кастельяно, ты уверена, что не принимала ЛСД?

В такой час они в вестибюле были вдвоем, и их шепот эхом отдавался под сводчатым потолком.

– Поверь мне, Барни, лучше бы приняла. Я бы сейчас больше всего хотела отключиться от действительности, о которой я тебе поведала. Сам подумай: мыслимое ли дело – мать уходит в монашки?

– Ну, ведь она не совсем принимает постриг. Ты же говоришь, она будет чем-то вроде монахини в миру?

– Да какая разница! Суть в том, что вся моя семья внезапно прекратила свое существование. Я стану первой в мире сиротой при двух живых родителях. – Ее отчаяние было очевидным. Как хорошо он ее понимает! Барни и сам с ужасом ждал надвигающегося расставания с родным домом, в котором прошли его детство и юность. Но он мог утешаться тем, что родные не покидают его. Лоре же совсем некуда податься, единственным ее домом теперь была комнатенка в общаге.

– Лора, – тихо сказал он, – послушай меня. Во-первых, монастырь твоей матери всего в нескольких часах езды отсюда. Да и до Кубы каких-то девяносто миль, если считать от берегов Флориды. Если как следует потренируешься, сможешь вплавь добраться…

Лора представила себе, как она барахтается в океанских волнах, и на миг улыбнулась.

Во всяком случае, – продолжал Барни со спокойной решимостью, – не забывай: у тебя всегда есть я. И у тебя всегда будет дом, куда ты сможешь приехать. Эстел только что купила огромную квартиру в Майами.

Она уронила голову и всхлипнула.

– Слушай меня, старушка. Сейчас я возьму на себя роль родителя и скажу тебе, что делать. Ты сейчас пойдешь к себе, выпьешь стакан теплого молока и ляжешь спать. Поняла?

Она кивнула и встала. Барни тоже поднялся. С минуту они молча стояли лицом к лицу, в каких-то нескольких сантиметрах друг от друга.

– Господи, Барни, – доверчиво прошептала Лора, – что бы я без тебя делала?

– Кастельяно, уверяю тебя, без меня ты никогда не останешься.

Накануне предстоящего практического занятия почти никто из студентов не спал. Каждый гадал, а порой и спрашивал соседа: «Ну что тут может быть страшного?»

– В конце-то концов, – рассуждал Барни, – почему мы ведем себя так, будто нас ожидает нечто неизведанное. Влагалище есть та часть женского организма, с которой мы знакомы и снаружи, и изнутри. Так что в каком-то смысле на это надо смотреть как на возвращение домой.

– Бред собачий! – возразил Беннет, раздавая честной компании по бутылке пива.

Ребята собрались у него в комнате, чтобы поделиться своими треволнениями, а отчасти в надежде их побороть. Завтра их ожидало первое обследование органов таза.

– Во-во, – поддержал Ланс. – И почему бы тебе, Ливингстон, не признаться, что ты тоже боишься? Нам всем страшно.

– А я не говорю, что мне не страшно. Я только хотел помочь нам всем успокоиться. И кстати, почему бы нам не прислушаться к опытному человеку?

Он показал на Скипа Эльзаса, своего давнишнего партнера по баскетболу, ныне – четверокурсника, а следовательно, человека, уже проходившего подобное испытание.

– Ну-ка, Эльзас, рассказывай! – потребовал Беннет.

– Если быть откровенным, ребята, – начал тот, – то обследование органов таза – это страшная штука. Пострашнее всего остального. Не важно, какой у вас сексуальный опыт: вы же никогда не светили лампой в это самое место с расстояния в несколько дюймов и уж тем более не изучали его с клинической точки зрения. Кроме того, если вы станете действовать наугад, то можете причинить женщине жуткую боль. Первым делом не забудьте прогреть зеркало. Вам бы понравилось, если бы кто-то втыкал вам в какое-нибудь отверстие ледяные железяки?

Вскинулась рука.

– А смазку использовать можно? – поинтересовался Хэнк Дуайер.

– Нет-нет! Первым делом вы должны будете взять цитологический мазок на анализ. Да, и еще произвести посев на гонорею.

– Ты хочешь сказать, что мы полезем носом прямо в рассадник венерических заболеваний? – возмутился Ланс.

– Ну, про нос, кажется, речи не было, – усмехнулся Скип.

По комнате пронесся нервный смешок.

– Так вот, – продолжал он, – когда введете зеркало, то, если правильно будете его держать, увидите шейку матки, она похожа на большой розовый глаз. После этого возьмете свои мазки и деликатно удалитесь.

Раздался коллективный вздох облегчения.

– Погодите! – предостерег Скип, воздевая руки, как полицейский, останавливающий движение. – Это только полдела. Теперь вам предстоит провести бимануальное обследование. Для этого два пальца вводите во влагалище, что, наверное, некоторым из вас знакомо.

Он подождал смеха, но его не последовало.

– Ладно. Вторую руку кладете на живот и пытаетесь определить размер и состояние матки – в нормальном состоянии она на ощупь напоминает лимон. Главное – делать вид, что вы действуете осознанно. Вся процедура займет не больше пяти минут. Да, и еще одно. Вам надо максимально сдерживать свои эмоции, поскольку, верьте или нет, поначалу это действует… возбуждающе.

После небольшой паузы он спросил:

– Вопросы будут?

Хэнк Дуайер с безумным видом поднял руку.

– Слушаю, – сказал Скип.

– Ты сказал, что шейка матки розовая, так?

Тот кивнул.

– Хм… – замялся Хэнк, – Я тут немного попрактиковался… с женой.

– И? В чем проблема?

– Понимаешь, я видел нечто совсем иное, чем ты говоришь. У моей жены шейка, по-моему, синяя. Может, она больна?

– Так, – ответил эксперт, – я вижу, ты плохо читал учебник, старина! Это называется «симптом Чедвика».

– Это опасно? – помертвел Хэнк.

– Как сказать… – ответил Эльзас. – Это зависит от тебя и жены. Синяя окраска шейки – признак беременности.

На что несостоявшийся служитель церкви возопил:

– Черт побери!

Убийца нанес новый удар. Спустя год после первого визита он (или она?) опять посреди ночи заявился в вольер с подопытными собаками и умертвил шесть экземпляров. Деканат хотел вызвать полицию, но декан Холмс решил этого не делать. Общество защиты животных и так давно выступает против опытов над животными, и этот злополучный инцидент только даст им новый козырь.

– Полагаю, лучше всего сейчас будет предать усыпленных собак земле, – предложил он на экстренном совещании с профессором Ллойдом Крукшанком и его лаборантами. – Эту загадку нам надо решить своими силами, не вынося сор из избы. Есть у кого-нибудь версии? Нам известно, что убийца использовал большие дозы обычного обезболивающего. Но не усматривается ли в его поведении какой-нибудь логики? Например, он убивает только крупных или, наоборот, только мелких собак…

Один из лаборантов, Майк, поднял руку:

– Я заметил, что все собаки были порядком изуродованы, сэр.

– Не понял?

– Известно, что одни студенты работают скальпелем ловко, другие – нет. Не очень умелые могут распороть собаке все брюхо.

– И причинить боль? – догадался декан.

– Ну, они, конечно, все под наркозом, но в конце некоторые собаки действительно страдают.

– Я понял тебя, Кортни, – обратился профессор Крукшанк к декану. – Ты думаешь, мы имеем дело со своеобразным убийцей из милосердия?

– Думаю, все улики говорят об этом.

Профессор Крукшанк продолжил:

– Началось это в прошлом году, стало быть, мы можем сказать, что, скорее всего, это делает кто-то из нынешних второкурсников.

– А в прошлом году никто из вас не заметил каких-нибудь чудаков или фанатичных альтруистов? Обычно такие дают о себе знать какой-нибудь проповедью о жестокости по отношению к животным.

Крукшанк с помощниками опять призадумались. Наконец Майк припомнил:

– В прошлом году, на следующий день после такого же инцидента, этот черный парень, можно сказать, протестовал против того, чтобы профессор Крукшанк брал новых животных ради одного последнего занятия.

– Беннет Ландсманн, – подсказал декан.

– Так точно, сэр, кажется, его так зовут.

– Если он и есть наш злоумышленник, боюсь, нам придется это дело замять.

– Перестань, Кортни! – возмутился Крукшанк. – Только потому, что он – негр…

– Я этих слов не слышал, – строго отрезал декан Холмс. – А теперь, доктор Крукшанк, могу я поговорить с вами наедине?

Профессор сделал знак своим сотрудникам, и те быстро удалились.

После этого Крукшанк обрушился на декана:

– Что еще за тайны мадридского двора?

– Насколько я понимаю, Ллойд, фамилия Ландсманн тебе ничего не говорит. Ты «Уолл-стрит джорнел» что, не читаешь?

– Читаю, конечно.

– Тогда ты должен был читать о том, что компания «Федерейтед клозинг» только что купила «Ройял лезеркрафт», целиком принадлежащую господину Хершелю Ландсманну. За двадцать восемь миллионов долларов…

– И?

– По этому случаю и в благодарность за то, что его сын получает университетское образование, мистер Ландсманн пожертвовал на наши нужды миллион долларов. При условии соблюдения анонимности.

Крукшанк присвистнул:

– Бог ты мой! А ты с парнем-то знаком?

– Да, немного. Производит впечатление добропорядочного господина. На преступника не похож. Я не удивлюсь, если нарушителем окажется не он.

– В таком случае надо признать, что мы вернулись на нулевую отметку и имеем дело с рыщущим по коридорам маньяком.

– Давай не увлекаться, Ллойд, он всего лишь умертвил нескольких собачек.

– Пока, Кортни. Пока, – предостерег Крукшанк.

Кучка студентов стояла у дверей гинекологического кабинета. В плохо подобранных белых халатах всем было неуютно. К тому же они чувствовали себя обманщиками, поскольку изображали из себя экспертов в области, где являлись не более чем туристами, причем без визы.

Появилась Грета Андерсен. Она излучала удовлетворение.

– Ну и как? – нервно спросил кто-то.

– Никаких проблем. Пациентка была счастлива увидеть перед собой женщину, которой хотя бы знакомы ее ощущения.

Она покачивающейся походкой удалилась, оставив кое-кого гадать, каково было бы обследовать на гинекологическом кресле саму Грету Андерсен.

Вызвали Барни. Он робко вошел в кабинет и остолбенел. Ибо его больная уже лежала в кресле, задрав ноги на специальные скобы. От пояса и ниже пациентка была завешена бумажной простыней, чтобы она не могла рассматривать Барни, пока он будет осматривать ее. Маленький голубоватый луч очерчивал зону, которую, собственно, ему и предстояло обследовать.

В соответствии с правилами при процедуре присутствовала медицинская сестра в качестве наставницы и помощницы. Она помогла Барни натянуть резиновые перчатки, после чего отошла, давая студенту возможность самостоятельно проделать все, что полагается.

Барни посмотрел на больную. Это была крашеная блондинка лет сорока пяти с явными излишками макияжа на лице.

– Здравствуйте, – произнес он по возможности ободряюще. – Меня зовут доктор Ливингстон, я сейчас осмотрю вас, чтобы убедиться, что все в порядке. Пожалуйста, не напрягайтесь и говорите мне, если будет больно. На самом деле больно вам быть не должно. Я это делал уже тысячу раз.

Последнее он добавил по совету Скипа. На что больная ответила одним-единственным словом:

– Вранье!

Не веря своим ушам, Барни приступил к осмотру наружных половых органов и продиктовал сестре:

– Выделений из влагалища нет, клитор без отклонений…

Дальнейший осмотр показал, что бедра, лобок и промежность тоже в порядке.

Пора было пустить в ход зеркало. Оно было холодное, и Барни попросил сестру открыть горячую воду, чтобы согреть металл.

Снова призвав больную расслабиться, он ввел зеркало во влагалище.

До шейки он дошел, не причинив, как ему казалось, пациентке больших неудобств. Во всяком случае, она только один раз пробурчала: «О черт!» Ага, вот оно. Теперь надо было зафиксировать расширитель, затянув замок на конце. Потом он взял шпатель, осторожно снял соскоб на грибок и поместил его на подготовленное стеклышко.

Оставалось ручное обследование. Он выставил вперед руку, и сестра выдавила ему на пальцы смазку. Положив левую ладонь женщине на живот, Барни приступил к обследованию и вдруг услышал странные звуки: больная задышала часто-часто.

– Мэм, вас ничто не беспокоит? – встревожился он.

– Вы забыли мне напомнить, док! «Собачье дыхание» помогает сохранять мышцы брюшины в расслабленном состоянии.

– Ах да! Конечно. Большое спасибо.

Больная стала осторожно направлять его левую руку, и в результате ему удалось нащупать матку, определить ее расположение, размер, консистенцию, конфигурацию и подвижность.

– Благодарю вас, мэм, вы молодец.

– И тебе спасибо, малыш, ты тоже не подкачал.

– Я знаю, что сделал этой женщине больно, – твердил Беннет во время обеда. – Она даже стонала. Но я никак не мог найти у нее шейку. У меня на это ушла целая вечность!

– Как хорошо, что мне попалась другая, Ландсманн, – признался Барни. – Мне показалось, ее все это просто развлекало, только что не смеялась. Кто после этого захочет быть гинекологом!

– Перестань, Ливингстон, – возразил Ланс. – Это же были настоящие профессионалки!

– Что ты имеешь в виду? Какие еще профессионалки?

– В следующий раз, когда захочешь кому-нибудь из них провести вагинальное обследование, – пояснил Ланс, – это обойдется тебе в двадцать пять баксов в отеле «Беркли».