Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)

Он опять опустился рядом с ней на колени и пробормотал:

– О, прости меня, родная! Но когда попробуешь двое суток кряду не спать, тогда узнаешь, насколько я измочален. Пожалуйста, прости.

– Хэнк, я тебя так люблю! Пожалуйста, не будем больше ссориться.

Отец, мать и дитя несколько минут сидели обнявшись и дружно раскачивались взад-вперед.

И Черил успокоилась.

– Ты завтракать будешь? Как только она уснет, я тебе сделаю французские тосты.

– Да ладно, я в клинике съел какую-то дрянь. Интерны как козлы – все готовы сожрать.

Он встал и направился в спальню, и тут ему пришло в голову, что у интернов есть еще одно сходство с козлами: они необычайно похотливы.

В ночь с субботы на воскресенье приемный покой отделения скорой помощи клиники Беллвью становится похож на армейский полевой госпиталь. У Барни, которому выпало там продежурить тридцать шесть часов кряду, было такое впечатление, будто на улицах Манхэттена идет война.

Как ни парадоксально, но ножевые и пулевые ранения были для врачей самым легким делом. По прошествии нескольких недель он уже наложил на разорванные ткани столько километров швов, что ему вспомнились рассказы Луиса Кастельяно о гражданской войне в Испании: «Я был не столько врачом, сколько белошвейкой».

Постепенно Барни научился накладывать швы в полуобморочном состоянии, так что, оказывая помощь очередной жертве городского насилия, он хотя бы отдыхал головой.

Лечь поспать во время дежурства ему никак не удавалось. Нью-Йорк вполне оправдывал свою репутацию «вечно бодрствующего города».

Он старался найти утешение в том, что о тяготах интернатуры его предупреждали заранее.

«Но почему, – спрашивал он себя, как спрашивали тысячи других молодых врачей до него, – почему у нас такие бесчеловечно длинные смены?»

Ведь ни одна авиакомпания ни за что не позволит своим летчикам находиться в воздухе и половину того времени, которое Барни проводил на дежурстве. За что же так карают интернов?

Как ни удивительно, но именно врачи, то есть люди, лучше других понимающие особенности физиологии, словно игнорировали тот очевидный факт, что уставший человеческий организм не может работать в полную силу. И что на своих полуторасуточных дежурствах стажеры доходят до состояния, близкого к коллапсу.

Он набрался наглости и спросил у одного из старших врачей, какой смысл позволять молодым докторам истязать себя до такой степени, что это не может не отразиться на их пациентах.

И знаменитый врач ответил:

– Так работали мы, и мы выжили.

– Нет-нет, сэр, – возразил Барни сонным голосом, – пускай вас не волнует состояние нашего здоровья, но как быть с тем злополучным пациентом, которого осматривает врач, едва держащийся на ногах? Вы же не станете утверждать, что подобный осмотр отвечает интересам больного? Усталость – прямой путь к ошибкам.

Врач сердито посмотрел на Барни.

– Ливингстон, это является составной частью вашей подготовки, так что почаще вспоминайте поговорку: «Назвался груздем – полезай в кузов».

И Барни стоически нес службу, хотя у него было такое ощущение, что вместо крови у него по жилам течет кофе, а мозги делаются мягкими, как свежая булка.

27

Из всех заканчивающих обучение терапевтов Сет Лазарус получил больше всего предложений.

Ему уступал даже Питер Уайман, который, пожалуй, мог бы и потягаться с ним за неофициальное первенство, не получи он заранее предложения от родного факультета. Питера жаждал заполучить в свой коллектив профессор Пфайфер, для которого он успел стать незаменимым помощником в исследовательской работе. Имея столь заманчивую перспективу, Питер подавал заявки на работу только в те клиники, куда можно было добраться пешком из Биохимической лаборатории. И конечно, получил приглашение из всех.

Его наставник (Питер уже называл его просто Майком) позаботился о том, чтобы в дополнение к жалкой ставке интерна он получал какие-то деньги от Национального института здравоохранения.

Итак, для Питера мало что изменилось, разве что теперь на его визитках и бланках для писем стояло: «Питер Уайман, доктор медицины, доктор биохимии».

Сет установил рекорд Гарварда: он получил пять с плюсом по всем без исключения клиническим дисциплинам. Больницы гонялись за ним, как вузы – за абитуриентами-спортсменами. Кроме того, учитывая многогранные способности, ему было предложено пройти дополнительную специальную практику по любому направлению избранной специальности.

«Подумай как следует о хирургии, это очень престижно, – твердили ему то тут, то там. – У тебя руки виртуоза. Ты владеешь скальпелем, как Яша Хейфец смычком, – точно, быстро, четко. Ты мог бы стать новым Харви Кушингом».

Сравнение с легендарным гарвардским нейрохирургом и физиологом, естественно, Сету польстило, но он поблагодарил и отказался.

Как он признался Джуди, ему не хотелось посвящать свою жизнь лечению неподвижных больных, пребывающих в бессознательном состоянии. Отказался он и от предложения своего босса, Тома Мэтьюза, пойти на полную ставку в отделение патологоанатомии. В этом отделении больные попадали в руки врачей слишком поздно.

И Сет избрал терапию, в которой точно поставленный диагноз порой может избавить больного даже от операции. И что с того, что хирурги посмеиваются над терапевтами и пренебрежительно называют их «блохами»!

Несмотря на приглашения из Сан-Франциско, Хьюстона и Майами, не говоря уже о Бостоне и Нью-Йорке, Сет решил вернуться в родной Чикаго. Он был привязан к своей старой клинике. И там жила его будущая жена.

К несчастью, он не придал должного значения тому факту, что там же находились и его родители.

За время, прошедшее после смерти Говарда, Рози сильно изменилась. Она ходила на кладбище с той же регулярностью, с какой прежде навещала Говарда в больнице, но теперь она помешалась на младшем сыне.

Со свойственной ему наивностью Сет допустил стратегическую ошибку. Они с Джуди решили, что идеальным моментом для свадьбы является июнь будущего года, когда подойдет к концу срок его интернатуры, и условились ничего пока не говорить родителям. Поэтому, вернувшись в Чикаго с дипломом, Сет пошел по пути наименьшего сопротивления и поселился дома.

Рози, которая раньше даже не замечала, если он задерживался к ужину, засидевшись в школьной библиотеке, теперь стала требовать, чтобы Сет каждый вечер ужинал дома. И хотя он всегда звонил из клиники и предупреждал о задержке, мать мало-помалу стала воспринимать его отсутствие как невнимание к родителям.

Более того, со временем ее навязчивая забота приняла такие масштабы, что она не могла уснуть, не дождавшись сына. А он иногда приходил к полуночи. Смотреть по телевизору больше было нечего, разве что какой-нибудь допотопный фильм, но Рози не поддавалась на уговоры Нэта и продолжала сидеть в гостиной.

– Ни за что! – категорично заявляла она и шла спать, только заслышав шаги потихоньку пробирающегося к себе Сета.

Однажды, когда канал для полуночников показывал какой-то шедевр немого кино, она заговорила с мужем на животрепещущую тему.

– Как думаешь, чем он в такое время занимается? – спросила она.

Нэт ответил не сразу: у него выработалась привычка спать перед телевизором, закрыв уши подушкой. Рози пришлось спросить еще раз, во весь голос:

– Нэт! Как думаешь, что он делает в такое время?

Сет, как раз в этот момент на цыпочках поднимавшийся к себе, невольно подслушал дальнейшее.

– Рози, ради бога! Мальчику скоро двадцать пять лет!

– А что, если она его заарканит? Девчонки на это горазды. Все идет хорошо, можно сказать как по маслу, а потом – бабах! – она беременна.

– Ну и хорошо, – сказал Нэт. – Значит, ты быстрее станешь бабушкой.

– Джуди ему не пара, – задумчиво произнесла мать. – Он достоин лучшего.

– Она славная девочка, и они друг друга любят. Что ты еще хочешь? Принцессу?

– Принцессу не принцессу, а уж что-нибудь получше можно найти.

– Послушай, Рози! Сет хороший мальчик. У него есть голова на плечах. Но он тоже не принц. С этой девушкой ему хорошо. Чего еще желать?

Наступила зловещая пауза. Сету захотелось побыстрей подняться в свою комнату и больше не слышать ничего, но мозг отказывался отдать нужное приказание мышцам. И тут до него донесся трагический голос матери:

– Я не хочу его терять, Нэт. Я уже потеряла Говарда. Я не хочу лишиться второго ребенка.

– А кто говорит, что ты его лишишься? Со здоровьем у него все в порядке. Он всего лишь женится.

– Женится и уйдет от нас? В этом-то все дело, Нэт! Я не позволю Сету на ней жениться. Это мое последнее слово.

На что муж ответил:

– Надеюсь, что действительно последнее, Рози. Спокойной ночи.

* * *

На следующее утро Сет Лазарус и Джуди Гордон поехали в Ивенстон, где пред Господом Богом и в присутствии паствы в лице мирового судьи Дэниэла Кэррола и его жены, а также приглашенного за пять долларов свидетеля, но в отсутствие родителей сочетались церковным браком.

Кого соединил Бог, да не разлучит свекровь!

Лора впервые имела дело с новорожденным уродцем.

Прошло двенадцать часов с того момента, как миссис Кэтлин Пейли произвела на свет мальчика весом семь фунтов. Дежурный педиатр Пол Федорко привел своего любимого интерна, чтобы доктор Кастельяно могла посмотреть, как обращаются с новорожденным в первые мгновения его жизни.

У плода было тазовое предлежание, но акушер-гинеколог Лесли провел роды филигранно. Уродство ребенка стало явным только в самый последний момент.

Погруженная в сон мать не подозревала, какой ее ждет удар.

Прекрасный во всех других отношениях мальчик родился с частичной нёбной расщелиной – ткани ротовой полости и носа не до конца срослись, вдобавок у него была заячья губа.

Федорко заранее предупреждал Лору, что надо быть готовой к чему-то подобному, поскольку в роду у Кэтлин имелись такого рода дефекты.

Лоре доводилось видеть в учебниках фотографии детей с «волчьей пастью», но сейчас, при всех ее стараниях сохранять подобающую врачу отстраненность, она содрогнулась.

Доктор Лесли сделал педиатрам знак забрать младенца. Лора с Федорко завернули малыша в пеленки, и сестры бегом повезли его в отделение интенсивной терапии. Мать тем временем перевезли в послеродовую палату, где ей предстояло еще по меньшей мере полдня спать, пока не кончится действие лекарства. Это давало Лесли и его помощникам возможность прийти в себя и подготовиться к разговору с родителями.

В тот день Лора усвоила один важный урок. Когда у врача хорошие новости для больного, он сообщает их сам. В этих случаях он подобен оперному певцу – выходит на середину сцены и исполняет свою арию соло. Если же что-то не в порядке, в дело вступает хор с максимально возможным числом участников.

Иными словами, в кризисные моменты врачи выступают единым фронтом.

Лору тоже призвали в компанию, куда уже входили Лесли, его ординатор и Федорко.

– Все готово, Пол? – спросил Лесли.

Федорко кивнул.

– Книга у меня. – Он повернулся к Лоре: – Ты-то в порядке?

– Если честно, то не совсем, – призналась она. – Я даже не вполне понимаю, что я вообще тут делаю.

Ну, если ты собираешься идти в педиатрию, то надо и этому научиться. А кроме того, если говорить откровенно, в присутствии женщины такие беседы всегда проходят легче, – пояснил Пол.

– А что у вас за книга, Пол?

– Увидишь, – ответил он и улыбнулся. – Не волнуйся, Лора, это тот случай, когда мы почти уверены в мирном исходе.

Морт Пейли сидел подле жены, крепко сжимая ей руку. Было видно, что она еще не совсем очнулась, но муж при виде белых халатов вытянулся по струнке.

– Добрый день, Морт, – сказал акушер-гинеколог, намеренно обращаясь к молодому папаше по имени, чтобы придать своему разговору отеческий характер, который всегда ставит врача в выгодное положение. – Я вас поздравляю.

– Но ведь что-то не так, я знаю! – подала голос Кэтлин. – Я у всех сестер спрашиваю, а они мне твердят: «Дождемся доктора Лесли». Что-то случилось, это у вас на лицах написано. У всех до единого!

– Есть небольшая проблема, – объявил Лесли постным голосом.

– Что? Что такое? – вскричал Морт. – Ребенок нездоров? Или что?

Тут Лесли передал слово педиатру:

– Доктор Федорко вам сейчас все объяснит. Это по его части.

Пол откашлялся и начал подчеркнуто уверенным тоном:

– Морт, я уверен, что вы знакомы с семейным анамнезом Кэтлин. И вы знаете, что по материнской линии у нее в роду имелась такая патология, как «волчья пасть». То есть расщелина нёба.

– О нет! – взмолился отец. – Вы хотите сказать, что малыш будет похож на дядю моей жены? Он же настоящий урод! Даже разговаривать нормально не может.

– Морт, в чем дело? – спросила жена. – Наш малыш – как дядя Джо?

Он нежно взял ее за руку. Кэтлин застонала:

– Нет-нет… Скажи, что это неправда!

– Морт и Кэтлин, – прервал их акушер, – сейчас тысяча девятьсот шестьдесят второй год, и существует методика устранения этого дефекта. Сейчас доктор Федорко вам покажет, какие чудеса творят в наши дни детские хирурги.

– Взгляните сюда, – успокаивающе произнес Пол и открыл альбом с фотографиями.

– О господи! – отшатнулся Морт Пейли.

– Это снимки, сделанные «до», – не унимался Федорко. – А вот те же самые дети после операции. Разве они не чудесны?

Морта это не убедило. Он все еще страдал при мысли о том, что малыш так выглядит.

Ловя взгляды людей в белых халатах, он взмолился:

– Ей этого сейчас не показывайте, хорошо? Ну пожалуйста! Подождите хотя бы денек.

– Нет, Морт, – Лесли был неумолим. – Вы оба должны безотлагательно осмыслить случившееся и думать, как быть дальше.

Наблюдая за дежурным педиатром, демонстрирующим молодому папаше фотографии детей до и после операции, Лора осознала причину такой спешки: Пол просто не мог терпеть боль. Он принимал беду этих людей слишком близко к сердцу и торопился поскорее переложить на них тяжкий груз.

Лора впервые поняла смысл расхожей фразы о том, что для того, чтобы стать – и остаться – врачом, надо обрасти толстенной кожей, облачить свою душу в броню, которую не сокрушат никакие эмоции. Можно облегчать чужие страдания и утолять боль, нельзя только ее чувствовать. Она не знала, сумеет ли когда-нибудь стать настолько сильной.

Через час Федорко предложил:

– Лора, не поможешь немного сестре Уокер? Отнесете маленького Пейли к его маме? Мальчика пора кормить.

– А она сможет это сделать, Пол?

– В физическом смысле – да. Сосать ребенок может. А вот психологически – не знаю. Тут как раз нужно твое внимание. Я бы не хотел прибегать к искусственному вскармливанию. Зачем пользоваться какой-то соской, когда для ребенка всегда лучше материнское молоко?

– Пол, но у меня совсем нет опыта. Что я ей скажу?

– Скажи, что через полгода ее малыш станет красавцем. Если ты убедишь ее взять ребенка на руки, дальше все сделает Природа.

Она немного постояла у дверей палаты, глубоко вздохнула и сказала сестре:

– Подождите здесь. Я попробую ее подготовить. Психологически.

– Но, доктор Кастельяно, обычно мы не так делаем. Мы всегда сразу вносим ребенка.

– Если вы не возражаете, я бы попробовала на этот раз поступить иначе.

– Хорошо, хорошо, доктор, – сдалась сестра. Первая реакция Кэтлин была именно такой, какой боялась Лора.

– Нет! Господи, я не хочу его видеть! Унесите!

Муж все еще был у нее. Он сделал неопределенный жест, который можно было истолковать примерно так: «Когда вы наконец перестанете ее мучить?»

– Кэтлин, пожалуйста, будьте благоразумны, – настаивала Лора. – Он прекрасный мальчик, но с небольшим дефектом, который мы со временем легко устраним.

– Пожалуйста, родная, – прошептал муж, – ты ни в чем не виновата. И я все равно буду тебя любить, обещаю.

Дабы снять напряжение, Лора переменила тему:

– Вы уже придумали, как назвать малыша?

– Мы хотели назвать его Морт-младший… – начала Кэтлин. – Но теперь…

– Мы все равно назовем его Мортом, – не дал ей договорить муж. По голосу было слышно, что он изо всех сил старается ее успокоить.

– Сейчас я принесу вашего маленького Морта, – ласково произнесла Лора. – Он готов к кормлению, и я бы просила вас хотя бы дать ему такой шанс.

Кэтлин не нашла в себе сил ответить. За нее сказал Морт. Он положил жене руку на плечо, посмотрел на Лору и сказал:

– Давайте. Несите нашего ребенка.

Есть непреложное правило: пока ребенка держит врач, он еще как бы принадлежит ему. Но в тот момент, как его касается мама, он навеки поступает в ее безраздельную собственность. И не важно, как он на самом деле выглядит, для матери он всегда будет красивее всех.

Так было и в случае Кэтлин Пейли.

Лора положила младенца ей на руки, мать поднесла сына к груди – и вздохнула.

– Морт, посмотри! – нежно прошептала она. – Он сосет! – Свободной рукой она погладила малыша по взъерошенной головенке. – Морт, какой он прелестный, правда?

– Самый прелестный ребенок на свете, родная моя, – ответил папаша, причем совершенно искренне.

Школа медицины университета Джона Хопкинса, Балтимор, Мэриленд

Дорогая Лора!

Я очень обрадовалась твоему письму и была растрогана рассказом о ребенке, родившемся с «волчьей пастью». Если там у вас педиатрия поставлена на том же уровне, что у нас, все с ним будет в порядке.

У меня произошли кое-какие перемены. В прошлом месяце я как-то оказалась на дежурстве вместе с одним симпатичным врачом. Но он женат, и у него двое детей.

Ты знаешь, как это бывает, когда за окном уже ночь и весь мир спит. Ты начинаешь говорить вещи, которые в иных обстоятельствах ни за что бы не сказала. Мы заговорили о карьере и браке, и этот парень спросил меня, почему я до сих пор не жена и не мать. Я уже сама задавала себе этот вопрос и разумного ответа так и не нашла. Вот я и подумала, что пора поговорить с кем-то, кто поможет мне решить эту проблему.

В результате я стала ходить к одному хорошему психоаналитику – ты о нем, может быть, даже слышала: Эндрю Химмерман. Он по-настоящему незаурядная личность, автор нескольких книг и несметного числа статей. Единственное неудобство – он принимает только в округе Колумбия, и если я так и буду по три раза в неделю ездить из Балтимора в Вашингтон в пять часов утра, то, боюсь, преждевременно сойду в могилу.

Ты ничего не написала о своей семейной жизни. Правда, я думаю, поскольку вы с Палмером так долго были знакомы, для тебя мало что изменилось.

Пожалуйста, не тяни с ответом.

Твоя Грета.

Лора сложила письмо, и в этот момент в кухню, позевывая, вошел Палмер. Он был небрит. Она вскочила, чтобы поцеловать его, и ахнула:

– Бог мой, у тебя такой вид, будто ты всю ночь не спал!

– У тебя – тоже.

– А я и не спала, – ответила она с усталой улыбкой. – Сегодня я спасла две жизни. Ты себе представить не можешь, какое это прекрасное чувство! Ну, давай, теперь ты оправдывайся!

– Я не ложился, потому что ждал тебя.

– Ты что, забыл, что у меня дежурство? Я же тебе все отметила. – Она ткнула на гарвардский фирменный календарь, где зеленой ручкой был зафиксирован весь ее график.

– Лора, читать я умею, – ответил Палмер, нетвердыми руками заваривая себе растворимый кофе. – Просто я человек военной закваски и решил, что двадцать три ноль-ноль означает одиннадцать часов вечера. В общем, ждал тебя к полуночи.

– Черт! – Лора хлопнула себя по лбу. – У нас был вызов из Манчестера, надо было забрать недоношенных близнецов в интенсивную терапию. Мы вдвоем с одним интерном помчались, и ты не поверишь – на обратном пути у нас спустило колесо.

– Ты права – не поверю, – холодно оборвал он.

– Хорошо хоть аппараты искусственного дыхания работали от генератора, не то мы потеряли бы детей… – До нее вдруг дошел смысл сказанного Палмером. – Ты обвиняешь меня во лжи?

Он попытался напустить на себя безразличный вид.

– Лора, Манчестер находится в суверенном штате Нью-Гемпшир, и я уверен, у них там есть свои педиатры…

– Конечно, есть. Но ты знаешь, почему столько людей едет жить в Нью-Гемпшир? Потому что там налоги ниже. А значит, у их больниц нет денег даже на лишнюю коробку лейкопластыря. Этих детей можно было спасти, только доставив к нам. Их надо выхаживать в кувезах.

Она умоляюще посмотрела на Палмера.

– Я знаю, надо было позвонить, но у нас была такая запарка! Прости меня, любимый.

Она хотела поцеловать мужа, но тот отстранился.

– Недотрогу строишь? – рассмеялась она.

– Скорее это относится к тебе, – огрызнулся он.

– Палмер, на что ты намекаешь?

– Во-первых, хотя мне очень хочется верить, что в Манчестере нет современного оборудования в госпиталях, я не готов поверить в то, что у них нет и «скорой помощи», чтобы доставить этих несчастных детей сюда. Во-вторых, я впервые слышу о «скорой помощи», в которой едут сразу два врача. И уж тем более о такой, у которой спустило колесо. И в-третьих, по тому, как ты поешь дифирамбы своим дорогим коллегам, я уже давно понял, что появление «зверя о двух спинах», о котором говорится в «Отелло», – лишь вопрос времени.

Центр ярости в мозгу Лоры посылал ей сигнал: разозлись! Но весь остальной организм был сейчас во власти смертельной усталости.

– Во-первых, мой дорогой муж, – начала она свою отповедь, – тебе бы следовало вспомнить, что Отелло насчет своей жены заблуждался. Во-вторых, в Манчестере нет портативных инкубаторов, и ехали мы не на «скорой помощи», а в специальном фургоне. И в-третьих, я считаю, что у тебя что-то с головой, если ты мне не веришь. Как, например, я могу быть уверена, что ты всю ночь не провел в объятиях какой-нибудь шлюшки? Дай пройти, у меня осталось четыре часа до следующей смены.

Палмер выкрикнул ей вслед:

– Ты мне подбросила хорошую идейку, доктор Кастельяно! Пора мне открыть собственное отделение скорой помощи. Для оказания помощи мне!

Корень раздора заключался в том, что Лора и Палмер связывали с браком разные ожидания. Однако до сих пор она не находила в себе сил обсудить с мужем эту проблему.

Он был приверженцем вполне традиционного взгляда на жену как на друга, компаньона, товарища, мать его детей и, конечно, хорошую хозяйку. Такой образцовой женой была его мать. И Лора, конечно, отвечала всем этим критериям.

Но она, напротив, не имела в голове никакой готовой модели брака. Единственное, что она точно знала, – она не хочет такого брака, как у ее родителей. Тот факт, что Луис и Инес прожили вместе двадцать с лишним лет, еще не доказывал, что каждый из них был для другого второй половиной.

Долгое время она вообще сомневалась, что приспособлена для брака. Ибо единственное, в чем ее родители преуспели, так это в том, что приучили ее во всем полагаться только на себя. А ведь супружество предполагает определенную взаимозависимость. Не от слабости, а в силу того, что сплочение делает двух людей еще сильнее. Две опоры, поддерживающие друг друга, обретают способность выдерживать больший груз.

Но на протяжении всего их длительного романа Лоре больше всего нравилось то, как Палмер ее оберегал. Его невыставляемая напоказ отеческая забота. И он заставил ее поверить, что замужество изменит только ее фамилию, но не образ жизни.

Медовый месяц они провели в экзотическом отеле «Библос» в Сен-Тропе. Каждое утро они шли по краю моря от пляжа Де-ла-Буйябес у Памплоны до пляжа Таити, стараясь не глазеть (или, наоборот, глазеть) на расположившуюся между ними колонию нудистов.

Палмер не скрывал, что находит удовольствие в подобных экскурсиях, и пытался, шутки ради, уговорить Лору тоже снять «верх». Но, к собственному удивлению, он обнаружил, что она далеко не так раскованна, как им обоим казалось.

После обеда они ложились поспать. Наступала сиеста. Потом, когда солнце становилось оранжевым, они сидели в «Ле Сенекье» на берегу моря, созерцая прохаживающихся перед их глазами бронзовых и красивых людей.

Они потягивали «Перно», а в нескольких сотнях метров от них рыбаки энергично выгружали то, чему суждено было стать их ужином в ресторане «Лей Мускарден».

Свадебное путешествие было настоящей сказкой, пробуждение от которой наступило уже в день их прибытия в аэропорт Логан. Ибо Лора, превзошедшая, невзирая на отказ публично снимать лифчик, всех других женщин на курорте своей сексуальностью, нацепила мешковатый белый халат и ни свет ни заря отправилась в свою детскую больницу на дежурство.

Палмер остался коротать оставшуюся половину лета в одиночестве, не зная, чем себя занять до начала осеннего семестра. Он попробовал было с головой уйти в свой китайский, но скоро почувствовал, что сходит с ума, усердно повторяя на все лады китайские слоги, различающиеся по смыслу в зависимости от тона, которым они произнесены.

Временами он брал книгу, шел по Чарльз-авеню, отыскивая тенистое местечко, чтобы почитать. Устав от чтения, Палмер смотрел, как парусники, похожие на белых бабочек, рассекают водную гладь во всех направлениях.

Начинало темнеть, но половина вечера еще была впереди. Тогда он возвращался на Бикон-стрит, размораживал свой ужин, открывал бутылку «Шабли», ставил пластинку Вивальди и представлял себе, что они вдвоем с Лорой, на свидании.

Он был терпелив, а Лора, еще не растратившая лучезарности и энергии, которой зарядилась во время медового месяца, компенсировала свое дневное отсутствие пылкими ночами.

Но интернатура оказалась тяжким грузом, и усталость брала свое. И вот уже, приходя домой, она чмокала мужа, принимала душ, что-то перекусывала и, как аквалангист, погружалась на глубину мертвого сна.

Постепенно она стала забывать про еду. Еще пара месяцев – и она начала переносить душ на утро, а войдя, просто целовала мужа, сбрасывала туфли и валилась в кровать в чем была.

Но – заметим – первым делом она всегда целовала Палмера.

Однажды – чудо из чудес! – она получила нечто вроде увольнительной. На целых два дня.

Палмер был в восторге и предложил съездить в Вермонт, полюбоваться осенними красками, поужинать в уютной гостинице, а потом, выражаясь словами Эдгара По, «любить любовью, которая много больше, чем любовь».

– Голосую за последний пункт, – устало улыбнулась Лора, – но, может, сделаем это поближе к дому? Например, в собственной постели?

– Перестань, Лора, куда девался твой дух авантюризма?

– Думаю, я его растеряла после первой многочасовой операции.

– Лора, любимая, неужели эти усилия того стоят?

Она заметила грусть в его глазах, поняла, насколько ему одиноко, и сказала:

– Да, Палмер, для меня – да.

Зазвонил телефон.

Беннет Ландсманн открыл один глаз, стараясь не проснуться целиком. Было два часа ночи, и он только что лег спать после тридцати часов кряду в отделении скорой помощи. Но телефон не унимался, и наконец, обреченно вздохнув, он снял трубку.

– Доктор Ландсманн, – угрюмо представился он.

– Это доктор Ливингстон. Можете называть меня Барни.

Беннет открыл второй глаз и сел.

– Эй, ты не забыл – сейчас ночь?

– Нет, не забыл. Ты способен что-то воспринимать?

– Ты что, под градусом?

– Нет. Если не считать «Нескафе» и шоколад. Нет, Ландсманн, я, кажется, впервые за целый месяц присел. Я опросил несколько миллионов больных и заполнил их карты. Я потерял счет зашитым мною порезам и рваным ранам. Я дошел до такого состояния, что старший хирург велел мне пойти и лечь. Короче, ближайшие пятнадцать минут я сам себе хозяин, вот я и подумал, не узнать ли мне, как с тобой обращаются в этом Йеле. Ты что, Ландсманн, действительно спал?

– Нет, конечно, как тебе в голову-то пришло? Я в свободное время ставил дополнительный эксперимент. Изобретал лекарство от вранья. Ну и как поживает твоя задница?

– Так же, как и все остальные места, – болит. А ты-то как, приятель? Как успехи на личном фронте?

– Одна или две сестрички положили на меня глаз. Но здесь во всем своя иерархия, и сливки, как всегда, достаются начальству. Ну да ничего, выживу как-нибудь. А что слышно от Кастельяно?

– А ты как думаешь? Ничего особенного. Пашет так же, как и мы. Как ни позвонишь, Палмер все твердит, что ее нет. Я уверен, что в половине случаев она просто подходить не хочет.

После нескольких анекдотов на медицинские темы, полных самого черного юмора, Барни нечаянно наступил другу на больную мозоль.

– Так что получается? Если не считать общей усталости и сексуальных лишений, тебе в Нью-Хейвене нравится?

На том конце трубки наступило молчание.

– Эй, Ландсманн, ты меня слышишь?

Беннет колебался:

– Как тебе сказать… Долгая история.

И он пересказал Барни все свои обиды.

Когда Беннет закончил, Барни сказал:

– Могу себе представить, каково тебе.

– Правда? Можешь?

– Я бы сказал, что настроение у тебя мерзкое.

– Угадал, Ливингстон. И день ото дня все хуже.