Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 41 страниц)

* * *

В ту ночь никто не спал.

Шансов, что приговор вынесут раньше второй половины дня, было немного, но все главные участники драмы собрались в зале суда ровно в девять утра. Присяжные вошли в двадцать минут первого.

Было такое впечатление, будто в зале вдруг кончился кислород, словно все присутствующие разом втянули воздух.

Судья Новак занял свое место.

И обратился к присяжным:

– Присяжные вынесли свой вердикт?

Старшина присяжных Артур Зинн, по профессии зубной врач, встал и объявил:

– Да, ваша честь. Мы признаем подсудимого виновным.

Что тут началось! Новак отчаянно колотил молоточком по столу и призывал к порядку.

Старшина, судя по всему, еще не договорил. Когда тишина была худо-бедно восстановлена, судья переспросил:

– Итак, доктор Зинн, вы сказали…

– Как вы нам и велели, мы основывали свое решение на букве закона. Но мы также единогласно проголосовали за то, чтобы просить высокий суд вынести обвиняемому как можно более мягкое наказание.

Таким образом, жюри присяжных полностью переложило бремя ответственности на судью. Теперь Новак мог с равным успехом засадить Сета за решетку до конца его дней или отправить ужинать в кругу семьи.

– Хорошо, – угрюмо произнес судья и обвел взором адвокатов. – Меня просят о снисхождении. Я готов выслушать ходатайства сторон. Только коротко!

Поднялся Уолтерс.

– Ваша честь, мне кажется, совершенно ясно, что капитан Кампос был далеко не первым больным, кому «помог» этот так называемый доктор. Я думаю, что на совести подсудимого много смертей.

– Хорошо, – нетерпеливо перебил судья. – А вы что скажете, доктор Ландсманн?

– Ваша честь, у подсудимого незапятнанная репутация. Мы просим не только ради него, его жены и детей, но и ради сотен больных, которых он самоотверженно лечил все эти годы, определить ему как можно более мягкое наказание.

– Хорошо, – снова сказал Новак. – Заседание откладывается до трех часов.

Он стукнул молотком и вышел из зала.

Вернулся он только в двадцать минут пятого.

– Подсудимый, встаньте!

Сет встал, опираясь на стол, потому что ноги у него подкашивались. Глаза судьи Новака горели. У Сета закружилась голова.

– Доктор Лазарус, – начал судья, – жюри присяжных признало вас виновным. Но я хотел бы добавить, что и адвокаты обеих сторон также виновны в том, что повернули вопрос в плоскость философии, религии и пустого красноречия. Они сослужили вам плохую службу. Но, несмотря на все это, я понял одну вещь. Вы искренне стремитесь облегчать людские страдания. Ведь ни один человек не заслуживает мучений – ни от руки нациста, ни в силу положений устава. Поэтому я приговариваю вас к трем годам лишения свободы. Условно. Дамы и господа, на этом судебное заседание объявляется закрытым.

52

Вечер после суда Сет, Джуди, Барни и Беннет провели в ресторане «Ле Перроке». Они праздновали победу.

– Поверить не могу, – твердил себе под нос Сет. Джуди не выпускала его из объятий. – Поверить не могу, что сегодня вечером вернусь домой. Это был кошмарный сон.

– Я тебя разбужу, – пообещала Джуди.

Лазарусам так не терпелось поехать домой и остаться одним, что сразу после десерта они сослались на усталость и ушли, по-прежнему обнявшись.

Беннет с Барни остались одни. Если не считать недопитой двухлитровой бутыли марочного шампанского.

– Ландсманн, ты был великолепен! – поздравил Барни.

– Нет, ошибаешься, – вполне трезво возразил тот (хотя выпито было уже немало). – Каждый процесс подобен колесу рулетки. Угадать выигрышное число заранее невозможно. Исход может зависеть от погоды, настроения присяжных, отношения судьи – а больше всего от Госпожи Удачи. Иными словами, если медицину нельзя назвать точной наукой, то юриспруденцию и подавно.

– Хочешь сказать, тебе это не нравится? Ты же фантастическую карьеру сделал!

– Да, – усмехнулся Беннет, – только поэтому и терплю. Иногда ненавижу себя за то, что мне приходится делать. К примеру, когда вынужден третировать медэкспертов. Ломать их через колено, ошеломлять фактами, не всегда имеющими отношение к делу, даже употреблять собственный врачебный опыт, чтобы запугать какого-нибудь движимого лучшими побуждениями бедолагу, которого приперли к стенке и заставили свидетельствовать так, как было нужно юристам, – на что не пойдешь ради того, чтобы выудить из такого несчастного правду!

– Скучаешь по операционной, да?

– Не то чтобы… – неубедительно возразил Бен и тут же признался: – Да, скучаю. И не только по хирургии, а по тому удовлетворению, которое приносит лечение больных. Понимаешь, юриспруденция для меня – только специальность, а медицина была призванием.

Он отхлебнул шампанского и переменил тему:

– А кстати, как продвигается твоя книга?

– Первый вариант почти готов. А что это ты вдруг вспомнил?

– Да так… Подумал, как мало нашлось врачей, готовых выступить в защиту своего собрата по профессии! Вот тебе и клятва Гиппократа!

– Не волнуйся, Бен, я обо всем этом напишу – о хорошем, о плохом и даже о смешном. Но ты должен понять, как все время пытаюсь понять я, что врачи всего лишь слабые человеческие существа. Ни у одного человека нет иммунитета от страха.

– Поосторожнее, Барн! Про медиков много есть что сказать, но только не называй их человеческими существами, а то еще за клевету притянут.

Барни рассмеялся.

– А знаешь что, Ландсманн? Ты говоришь устами подавленного юриста и разуверившегося врача. В одном лице. Так и просишься в историю болезни.

Беннет смотрел, как в его бокале медленно исчезают пузырьки газа.

В затянувшейся тишине Барни вдруг осознал, насколько несчастен его друг.

«Ведь кто его друзья, не считая меня и Лоры? А временами мне даже кажется, что он и нас не хочет близко к себе подпускать. И почему так случилось, что он ухаживал за тысячью женщин и ни с одной так и не связал свою судьбу?»

– Бен, могу я тебе задать серьезный вопрос?

– В такой час? – Бен улыбнулся.

Барни помялся и, преодолевая смущение, спросил:

– Почему ты всегда один?

Беннет не обиделся.

– Это ведь ты у нас мозги лечишь, – ответил он, – вот ты мне и скажи.

– Не знаю, потому и спрашиваю. Но мне больно видеть своего лучшего друга таким несчастным. Ради бога, поделись со мной, я не стану тебя судить. Почему в твоей жизни нет женщины?

Беннет опять уставился в бокал.

– А какую ты мне женщину посоветуешь, Барн? Для евреев я черный, для черных я еврей, для белых я черный, для братьев по крови я чужак. Я всюду чужой. Где мое место?

Барни задумался. Неужели в конце концов ему удалось заставить своего друга пуститься на откровения?

– Знаешь что, Ландсманн, не все же они такие!

– Кто? О ком ты говоришь?

– Доктор, мы говорили о женщинах. И вот тебе мое профессиональное и личное мнение: не все женщины такие, как твоя мать.

– Ханна?

– Нет, старина, я говорю о женщине, которая дала тебе жизнь… и быстренько смылась.

Беннет вдруг вышел из себя и огрызнулся:

– Не грузи психиатрией, Ливингстон. Меня не…

Барни перебил:

– Эй, ты, кажется, сказал, что она тебя не волнует? Признайся, Бен, ты лукавишь, и прежде всего перед самим собой.

– Да ну тебя! Все вы, психиатры, одинаковы. Что бы вы делали, если бы не было таких мамаш?

– То же самое, что ты бы делал без своей.

Барни подождал, пока оба успокоятся.

– Послушай, – тихо сказал он, – не все женщины похожи на Лоррен. Не все исчезают, оставляя за собой пустоту…

Они смотрели друг на друга. Ни один не знал, что сказать. Наконец заговорил Беннет:

– А знаешь, что самое обидное? Что ты это понял, а я – нет.

При взгляде на Беннета Барни пожалел, что затеял этот разговор.

– Послушай, извини, я увлекся.

Беннет помотал головой.

– Нет, Барн, для этого и существуют настоящие друзья. – И добавил: – Этому меня тоже ты научил.

Молчание нарушил каркающий голос Марка Зильберта:

– Прошу прощения, Бен…

Оба разом подняли глаза, и Зильберт сделал неправильный вывод из выражения лица своего темнокожего коллеги.

– Насколько я вижу, Барни тебе уже сказал? Бен, мне жаль, мне ужасно жаль.

Беннет удивился:

– Марк, о чем ты?

– Как, ты разве еще не знаешь про отца?

Беннет инстинктивно вскочил на ноги, готовый бежать, куда потребуется, и воскликнул:

– Нет, а что случилось?

– Он скончался, – сказал Зильберт шепотом, если можно так было назвать звук, издаваемый его аппаратом. – Прошлой ночью. Встречная машина перелетела через разделительную полосу и влепилась в его автомобиль. Водительское место всмятку. Мать пострадала меньше, только она в сильном шоке. Но она успела поговорить с Хершелем, пока его везли в больницу, и он взял с нее слово…

– Какое слово?

– Что она тебе ничего не скажет, пока не закончится суд.

Зильберт замолчал, не зная, что еще добавить.

Барни встал и обнял своего убитого горем друга.

– Идем, Бен, – тихо сказал он, – я отвезу тебя домой.

53

«О Господь Всемогущий, исполненный сострадания! Прими в великой доброте своей душу раба Твоего Хершеля Ландсманна, которого призвал народ его».

Стояла изнурительная жара. На лицах участников похорон Хершеля Ландсманна пот смешивался со слезами.

Пришло почти сто человек, но знакомые и сослуживцы покойного почтительно держались в сторонке, давая содрогающейся от рыданий Ханне и поддерживающему ее Беннету возможность проститься с Хершелем без посторонних.

Брат покойного Стив тоже приехал, но, что характерно, стоял с женой по другую сторону от могилы.

Ничего не подозревающий свидетель этой сцены, чисто выбритый раввин в кипе, стоял в ногах могилы, задыхаясь от духоты.

– Хершель просил не устраивать поминальной службы… – Он неуверенно глянул на Стива, по лицу которого было видно, что у него есть на этот счет свое мнение. – Однако, – продолжал раввин, – я уверен, что он не стал бы возражать против этого небольшого отрывка: «Умирая, человек забирает с собой не злато и не серебро – он берет с собой свое благочестие и добрые дела. Ибо сказано: когда идешь, они ведут тебя; когда ляжешь, они станут смотреть за тобой; когда проснешься, они будут говорить с тобой». Хершель Ландсманн окончил свой земной путь. Да сохранится память о нем в сердцах близких его.

Раввин обвел взором присутствующих и негромко объявил:

– А теперь следует прочесть кадиш по усопшему.

Стив сделал шаг вперед, а Беннет шепнул:

– Мама, ты как?

Ханна кивнула:

– Ничего. Прочти по нему кадиш, Бен.

Бен подошел к краю могилы и взглянул на раввина в ожидании знака.

И тут Стив сказал:

– Перестань, Беннет, это уже чересчур. Дай я за него помолюсь.

Стив повернулся к раввину за поддержкой.

– Не понимаю… – замешкался тот.

Стив опять посмотрел на Беннета.

– Видишь, даже ребе не понимает, что ты тут делаешь. Нет никаких оснований для…

– Прошу меня извинить, – не дал ему договорить раввин и, указав на Бена, спросил: – Разве этот господин не сын Хершеля Ландсманна?

И не успел Стив высказать вслух сомнения в уместности исполнения Беном иудейского обряда, как Ханна вскричала:

– Стефан, оставь его! Он сын Хершеля. И Хершель всегда любил его как родного. Это ты должен уйти!

Ошеломленный Стив умолк. И ничего не сказал, когда Беннет спросил у раввина:

– Я могу начинать?

Ребе протянул ему молитвенник.

– Нет, спасибо, сэр. Я знаю слова.

Призвав на помощь все свое самообладание, он стал читать в полный голос:

– Йисгадал ве йискадаш шмей рабох…

Нынешняя молитва имела для Беннета и скрытый смысл. Почти тридцать лет назад Хершель Ландсманн стоял у могилы его родного отца и читал над ним поминальную молитву – отчасти от имени Беннета.

И вот теперь, в час неимоверной скорби, акт любви был исполнен заново.

54

Профессор Лора Кастельяно была смущена.

Достигнув без малого сорока лет, она вынуждена была сидеть в коридоре женской консультации бок о бок с молоденькими девчушками, годящимися ей в дочери. Барни рвался сопровождать ее к врачу, но Лора запретила. Из-за его нервозности она уже и так вся издергалась.

А кроме того, она боялась, что доктору Сидни Гастингсу («самому лучшему», как установил Барни, дотошно исследовавший этот вопрос) не понравится столь активное участие безумного папаши-психиатра в борьбе за здоровье своего будущего ребенка.

И по правде говоря, Гастингс вовсе не был в восторге, что на него пал выбор Лоры и Барни. Из врачей получаются самые нервные и беспокойные родители. А если врачи они оба, то с ними вообще сладу не будет.

И он не ошибся. Тем более что Лора в силу своей специальности была ходячей энциклопедией гинекологических патологий.

– Доктор, а не может это быть трисомия? На каком сроке вы сможете определить расщелину позвоночника или болезнь Дауна? Как часто вам придется делать мне УЗИ?

– Лора, успокойтесь, пожалуйста. Вы нервничаете на пустом месте.

– Я не нервничаю, доктор Гастингс. Научно установленный факт: после тридцати пяти каждый следующий год резко увеличивает риск рождения больного ребенка. В сорок лет это один на тысячу, в сорок два – один на триста…

– Лора, не нужно рассказывать мне о всех рисках. И не нужно так тревожиться, ни к чему хорошему это не приведет. Через две недели мы проведем амниоцентез и все узнаем.

– А этот ваш Левин – хороший специалист? Вы с ним раньше работали? Вы уверены, что он сумеет ввести иглу так, чтобы ничего не повредить? Где он учился? Какое у него оборудование? Можно, я с ним заранее встречусь ну, чтобы…

Гастингс уронил голову на стол.

– Лора, я вас умоляю! – простонал он. – Может, вы с Барни сами всем займетесь? Ведь у каждого из вас есть свое мнение!

– Хорошо, – вздохнула Лора. – Я постараюсь больше вам не мешать. Но Барни взял с меня слово, что в следующий раз я возьму его с собой.

– Отлично. Позвоните мне за час до прихода, чтобы я успел смыться из города.

Лора медленно встала. Ей было не до смеха. Гастингс даже представить себе не мог, как много этот ребенок значил для них с Барни. Он окликнул ее уже в дверях:

– Лора, не надо так волноваться! Обещаю вам, все у вас будет в порядке.

Она вяло улыбнулась и сказала:

– И вы и я знаем, что ни один врач не может такого гарантировать. Так что давайте лучше договоримся: вы избавляете меня от банальностей, а я вас – от своего мужа.

– По рукам! – обрадовался Гастингс.

– Лора, дыши. Дыши!

В подготовке жены к родам Барни вел себя как настоящий тиран.

– И не забывай считать: раз-два! – приговаривал он, следя, как она занимается гимнастикой. – Ты ведь хочешь, чтобы фигура у тебя восстановилась как можно скорее? Три-четыре.

– Точнее, этого хочешь ты?

– И я тоже. Мы с тобой во всем заодно, – улыбался он – Ну, давай же. Три-четыре.

Лора не очень страдала от утренней тошноты. Это вызывало у них обоих новое беспокойство, ибо токсикоз хотя и неприятная штука, но показывает, что гормоны циркулируют по женскому организму в достаточном количестве.

– Но послушайте, Лора, – увещевал совершенно осатаневший Гастингс, – нет такого понятия, как «нормальный токсикоз». Вот беременность ваша протекает нормально, это я могу засвидетельствовать. Радоваться надо, что вас не тошнит.

– Нет! – возражала она. – Меня бы больше радовало, если бы я вообще не могла есть.

Гастингс все чаще мысленно благодарил Всевышнего за то, что беременность у женщин продолжается только сорок недель. (Ведь у слоних, напоминал он себе, этот срок составляет два года!)

И вот наступила шестнадцатая неделя. Барни с ужасом ждал в приемной доктора Левина, пока тот введет в плодный пузырь страшную длинную иглу и возьмет пробу околоплодных вод.

Он знал, что лабораторный анализ этой субстанции способен показать практически все возможные патологии и аномалии плода, но сама эта процедура сопряжена с определенным риском. Она на целый процент повышает опасность выкидыша. И прибавляет еще одну морщинку на лбу сорокалетней мамаши и ее мужа.

– Как скоро будет ответ? – спросил Барни, настоявший на том, чтобы присутствовать при пункции.

– Я же вам еще вчера сказал! – удивился Гастингс. – Мне очень жаль, но за ночь наука не придумала ничего нового. Результаты амниоцентеза бывают готовы через две недели. Но поскольку вы оба медики, я договорюсь, чтобы для вас было сделано исключение.

– Правда?!

– Правда, – усмехнулся Гастингс – У вас это займет всего четырнадцать дней.

– Плохи дела, Барни. Синдром Дауна. Трисомия.

– Лора, откуда ты знаешь?

– Я не знаю, Барн. Я просто чувствую. Точнее, я ничего не чувствую. А на этом сроке ребенок уже должен толкаться.

– А может, он бодрствует по ночам и ты просто спишь, когда он брыкается?

– Это невозможно. Я вообще не сплю.

Кое-как две недели миновали. И Лора с Барни умудрились не утонуть под бременем собственного пессимизма. Наконец в девять часов вечера позвонил Сидни Гастингс.

– Лора, простите, что беспокою так поздно, но я был занят на операции.

В трубке вдруг раздалась какая-то возня. Барни выхватил у Лоры трубку и выпалил:

– Сидни, одно слово! Все в порядке или нет? Ну?

На том конце провода раздался смех:

– Барни, все хорошо. И это мальчик.

Через два дня Лора позвонила Барни на работу:

– Барни, Гарри меня брыкнул. Я чувствую: он толкается!

– Правой или левой ножкой?

– А какая разница?

– Если он окажется левшой, мне придется пересмотреть программу его спортивной подготовки.

Тем временем воображение Лоры разыгралось вовсю.

Двадцать недель. Ребенок, появившийся на этом сроке, не будет иметь никаких шансов выжить. Двадцать пять. Десять шансов против одного, что он погибнет или останется ненормальным.

И только когда на двадцать восьмой неделе провели ультразвуковое исследование, Лора вздохнула с некоторым облегчением. Теперь, даже если малыш родится раньше срока, у него будут шансы на жизнь, особенно если попадет в руки хорошего неонатолога.

И вот наконец сороковая неделя. И ничего не происходит.

Гастингс пригласил обоих на прием. Барни был в замешательстве: Лорин врач впервые по собственной инициативе пожелал видеть его у себя в кабинете.

– Не волнуйтесь, – сказал гинеколог. – Десять с лишним процентов беременностей длится более сорока недель, особенно у старых первородящих, как вы, Лора. Согласитесь, довольно необычно для женщины в первый раз рожать в таком возрасте.

Он посерьезнел.

– Так. У меня к вам серьезный вопрос.

У Барни упало сердце. Лора перестала дышать.

– Это, конечно, сугубо конфиденциально. – После небольшой паузы он едва слышно произнес: – У меня в семье сложности. А говоря откровенно, она попросту рушится.

«Какое отношение это имеет к нам?» – про себя удивилась Лора.

Гастингс объяснил:

– Мы с Луизой решили предпринять еще одну попытку. Один наш друг предложил нам пожить в его загородном доме на озере Шамплейн. Думаю, пять-шесть дней в уединении помогут предотвратить катастрофу.

Он замолчал и посмотрел на Ливингстонов.

Барни уже понял, что он сейчас скажет, и заранее возмутился.

– Я много раз видел такое течение беременности, как у вас, Лора, – продолжал врач. – И я совершенно уверен, что роды не наступят в ближайшие несколько дней. А кроме того, даже если вы вдруг начнете рожать, там неподалеку есть небольшой аэропорт, и я всегда смогу вылететь частным самолетом, – Он заговорил отеческим тоном: – Послушайте, я понимаю, как много для вас значит этот ребенок. И я вас не бросаю. Вы можете на меня рассчитывать и в профессиональном, и в личном плане. Если мое отсутствие хоть в малейшей степени вас пугает, так и скажите. Я просто не поеду.

Наступила тишина. И Барни, и Лора понимали, что это не простая просьба – это подножка. Моральный шантаж, когда они должны пожертвовать своим спокойствием ради чужого семейного благополучия.

– Послушайте, Сидни, – сказала Лора, – естественно, я хочу, чтобы роды у меня приняли вы. Но если вы уверены в своих сотрудниках…

– Лора, я же вам обещал самых высококлассных специалистов, и я уже обо всем договорился. Ваша звездная команда готова. Во-первых, это Арманд Берковичи, акушер-гинеколог. У него самые золотые руки во всей стране. Сказать по правде, это единственный, кого я подпустил бы к собственной жене, если бы ей понадобилась операция. Я оставил ему вашу карту во всех подробностях, включая семейный анамнез. А вместо акушерки у вас будет сам доцент Реза Муради, крупнейший специалист по ультразвуковой эхографии. Он будет следить за состоянием ребенка, а Берковичи займется вами.

– Прекрасно! – ответил Барни, мысленно уже в который раз представляя себе, как их ребенка держат вверх ногами в свете операционных ламп.

– И опять-таки, – повторил Гастингс, – если вам будет спокойнее со мной, я готов отложить поездку. Малыш важнее.

Барни с Лорой переглянулись. Обоих одолевали сомнения. И в то же время они были готовы уступить нажиму Гастингса.

Наконец Лора сказала:

– Да что вы, Сид! Супружество – тоже очень важная вещь. Поезжайте. Я уговорю ребенка потерпеть до вашего возвращения.

– Черт! Черт! – бурчал Барни по дороге домой. – Как могут два врача поддаться на уговоры, когды мы оба знаем, что это большой риск?

– Удивительная вещь: докторов боятся даже их коллеги. Но вообще-то у нашего малодушия может быть и положительная сторона. Я слышала про этого Берковичи. Он вдвое лучше самого Гастингса, и, по правде сказать, я бы предпочла, если что-то пойдет не так, чтобы в палате был он. Так что, может, нам еще повезет и малыш родится в отсутствие Сидни.

Барни кивнул.

– Эй, Гарри, – обратился он к ее животу, – даю тебе пять дней, так что поторапливайся!

Малыш оказался гениальным – он слушался еще в утробе. Не прошло и суток, как у Лоры начались схватки.

– Черт! – внезапно испугался Барни. – Позвоню-ка я лучше Сидни. Как раз успеет прилететь.

– Нет, – возразила Лора, – он небось еще и до места не добрался. Давай лучше заметим по часам, когда будет следующая схватка, а потом начнем искать Берковичи.

Барни бросился за спортивным секундомером, засек интервал между схватками, после чего кинулся звонить. Он так разволновался, что дважды у него соскакивал палец с диска.

– Кастельяно, все в порядке, – успокоил он жену. – Берковичи уже в госпитале, оперирует какую-то женщину. Освободится в двенадцать. Сказали подождать, а когда интервал сократится до четырех минут, ехать в больницу. Думаю, лучше поехать прямо сейчас.

– Нет, Барн, если они говорят, что еще рано, то…

Она замолчала, чувствуя очередную схватку.

В двенадцать часов терпение Барни кончилось, он довел Лору до машины, неся в руках чемодан, упакованный три недели назад, и привез жену в родильное отделение. Лора едва успела опуститься на кушетку, как скорчилась от новой схватки.

Барни попросил позвать доктора Берковичи, но ему ответили, что тот еще в операционной. Он расценил это как хороший знак. По всему видно, очень внимательный доктор.

Привезли каталку и, невзирая на протесты Лоры, доставили ее в родильный зал.

Два часа. Берковичи все не шел.

– Чем он там занимается? – возмутился Барни. – Вырезает у нее все внутренние органы по одному?

– Тшш! – шикнула Лора. – Давай сосредоточимся на родах. А то, чего доброго, сам их будешь принимать.

Эта реплика не вызвала у мужа никакого восторга.

Три часа. Вошел невысокий, щуплый молодой человек с иссиня-черными волосами и представился доктором Муради, доцентом неонатологии, специалистом по мониторингу новорожденных.

– А где же ваш доктор Берковичи? – накинулся на него Барни.

– Все еще на операции. Мне сказали, операция очень сложная. Но это не важно, я его заменю. Сейчас посмотрим вашу жену…

Он подошел к Лоре и стал проверять открытие шейки матки. У Барни появилось неловкое чувство, оттого что такой мальчишка взял на себя контроль за ситуацией.

К этому моменту схватки у Лоры стали настолько частыми и болезненными, что она ни на чем больше не могла сосредоточиться.

– Я попрошу, чтобы пришла сестра и побыла с доктором Кастельяно, а я пока отведу вас выпить чашку кофе, – обратился Муради к Барни. – Это вас успокоит.

– Ступай, Ливингстон, – сказала Лора, выдавив из себя улыбку, – тебе надо передохнуть.

Барни обрадовался передышке. Смотреть, как мучается Лора, было тяжело. И в то же время он чувствовал себя виноватым. Вдвоем с молодым иранцем они отправились в сестринскую и сделали себе по чашке кофе. В этот момент к Муради подскочил совсем молодой врач, по-видимому стажер.

– Реза! – запыхавшись, сказал он. – У меня в пятой палате проблема с преждевременными родами. Боюсь, один не справлюсь…

Иранец улыбнулся и сказал:

– Сейчас взгляну.

Он положил руку на плечо молодому коллеге, и они вышли.

«Так, – подумал Барни, – должно быть, он хороший специалист, раз к нему бегут за советом». И отправился назад к Лоре.

Интервал между схватками несколько сократился, а сами они стали продолжительнее и интенсивнее.

– Барн, позови Берковичи! – прорычала Лора. – Я больше не могу терпеть!

– Доктор Кастельяно, волноваться не стоит, – раздался от двери голос Муради. – Я уже говорил с доктором и сообщил, что до полного раскрытия еще далеко и у него есть время перевести дух. Он семь часов стоял за операционным столом.

Барни тревожился все сильнее.

– А вам не кажется, что пора ей дать обезболивающее?

– Как вы и просили, мы ей дадим эпидурал, чтобы она оставалась в сознании в момент родов. Но это немного попозже. А я пока посоветуюсь с анестезиологом, что ей дать сейчас, чтобы облегчить ее состояние.

– Отлично, – обрадованно ответил Барни. – Просто замечательно.

– Эй! – окликнула Лора слабым голосом. – Ты сегодня что-нибудь ел?

Барни подошел и взял ее за руку.

– Не помню. Зато я знаю, что ты со вчерашнего дня крошки в рот не взяла.

– Мне нельзя. И ты это знаешь. Но это не означает, что ты должен за компанию морить себя голодом. Спустись вниз и поешь.

– Нет, Лора. Я намерен находиться здесь в роли твоего секунданта.

Тут в палату вошел Муради. За ним высилась могучая фигура анестезиолога. Тот немедленно приступил к делу:

– Здравствуйте, меня зовут доктор Болл. Вам нехорошо, юная леди?

Несмотря на свое мучительное состояние, Лора невольно подумала: «Неужели обязательно в такой момент сохранять все свое высокомерие? Индюк!»

Вслух она вежливо произнесла:

– Да. Хорошо бы вы мне что-нибудь сделали, чтобы немножко унять боль. Но только чтобы я не заснула!

– Никаких проблем, юная леди. Можете не волноваться. Я сделаю вам укольчик, и вы воспарите, как знамя на флагштоке в День независимости.

– Доктор, парить ей вовсе не обязательно, – подал голос Барни. – Просто снимите боль.

Болл не знал, что Барни тоже врач, и снисходительно ответил:

– Мой мальчик, предоставьте это мне. На моем счету больше принятых родов, чем у самого доктора Спока.

При этих словах он с поразительным для своей комплекции проворством сделал Лоре укол скополамина. Почти мгновенно у нее помутилось в голове. Великан кивнул коротышке и, выходя, сказал:

– Позовешь, когда до эпидурала дойдет.

Барни присел к кровати и взял Лору за руку, помогая ей ритмично дышать. Подушка у нее насквозь промокла от пота.

– Барни! – вдруг ахнула Лора. – Тут что-то не так. Схватки не должны продолжаться так долго. Это ненормально, понимаешь?

Барни бросился в коридор за Муради. Тот курил в холле.

– Доктор! – крикнул Барни. – Роды выходят из-под контроля!

– Это хорошо, – с улыбкой ответил молодой врач.

– Что именно?

– Мы ввели ей внутривенно небольшую дозу окситоцина. Он стимулирует сокращение матки. Это ей поможет.

– Может, это и помогает, только уж чересчур! Пойдите к ней!

Иранец затушил сигарету и направился в родильную палату.

Еще из коридора они услышали истеричный крик:

– Приведите мне этого придурочного врача!

Вокруг койки сгрудились стажеры, медсестры и доктор Болл.

– У женщины истерика, – сердито объявил анестезиолог. – Пожалуй, лучше я ее отключу.

– Только попробуй, приятель, и я отключу тебя! – набросился Барни. Он ринулся к Лоре.

Она ловила ртом воздух.

– Монитор… монитор…

– Лора, что случилось? Скажи мне, что не так?

– Я велела сестре повернуть монитор ко мне, чтобы видеть показания. Этот Муради козел, а не специалист! Он же должен с дисплея глаз не спускать!

Она все больше впадала в панику.

– Прибор показывает патологическое состояние плода. Наш малыш в опасности!

– Так-так, минуточку, – встрял Муради. – Давайте не будем все хором строить из себя врачей. Миссис Ливингстон доверена мне.

– Вам? А где ваш чертов Берковичи? – взорвался Барни.

– Да пропади он, твой Берковичи! Сейчас не до него! – прохрипела Лора. – Монитор показывает, что у ребенка замедляется сердцебиение. Это очень плохо! Кто-нибудь, сделайте же кесарево! Немедленно!

В этот момент Муради взглянул на дисплей и понял, что пациентка более чем права.

– Так. Всем выйти! – скомандовал он. – Я сказал: всем!

Он повернулся к сестре.

– Кислородную маску ей, и немедленно в операционную! Я иду обрабатывать руки.

Не успел никто сдвинуться с места, как раздался новый беспомощный крик Лоры:

– Барни, помоги мне! Барни!

Он бросился к жене.

– Что? Что я должен сделать?

– Помоги повернуться. Меня так накачали, что я сама не могу. Помоги встать на колени. Это ослабит давление на ребенка. Улучшит кровообращение.

– Вы слышали, что она сказала? – рявкнул Барни медсестрам. – Черт побери, помогите же мне ее перевернуть! Я тоже врач!

За время беременности Лора очень отяжелела. Барни пришлось поднатужиться изо всех сил, чтобы вдвоем с той единственной сестрой, которая понимала, что происходит, перевернуть Лору и помочь ей встать на четвереньки. Дверь распахнулась, и две другие сестры бегом покатили кровать в родилку.

– Барни, останься со мной! – взмолилась Лора.

– Не беспокойся, Кастельяно, я сейчас догоню.

Он побежал в хирургическую раздевалку. Испуганный Муради натягивал зеленый костюм.

– Где одежда? – выпалил Барни.

– Простите, – возразил иранец, – но сейчас не время для мужей. Ей надо делать кесарево.

– А кто здесь умеет это делать, черт бы вас всех побрал! Буфетчик? Сколько таких операций сделали лично вы? Уверен, что меньше меня.

Молодой доктор вышел из себя:

– Слушайте меня, доктор Ливингстон. Она – моя пациентка, а вы останетесь ждать за дверью. Иначе я позову охрану и прикажу вас привязать к креслу. Мы тут с вами препираемся и теряем драгоценное время. А ребенок в опасности. Так что сядьте, закройте рот и дайте мне пройти.

Барни стукнул кулаком по одному из шкафчиков.

«Ах ты гаденыш! – подумал он. – Разговариваешь со мной так, будто это я виноват, что ты прошляпил монитор! Если бы не Лора, ты бы еще неизвестно сколько ждал!»

Но ничего этого вслух он не сказал. Остатки здравого смысла подсказывали, что врач уже и так до смерти напуган и лучше его сейчас не трогать.

– Доктор, простите, я сорвался. Делайте свое дело. Я знаю, все будет в порядке.

Муради ничего не ответил, повернулся и исчез в моечной.

Барни сидел под дверью операционной, пытаясь по доносящимся оттуда звукам разобрать, что там происходит. Он расслышал две вещи. Сначала Лора кричала: «Где мой муж? Барни! Где мой…» Потом анестезиолог сказал: «Это тебя успокоит».