Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 41 страниц)

– Мы не можем сидеть сложа руки и смотреть, как наша страна отступает от своих основополагающих принципов, – заявил Зильберт. – Этот случай – красноречивый пример того, до чего докатилось наше общество, и я бы просил вас разрешить мне встать на борьбу с этим злом, мистер Ландсманн.

– Пап, я думаю, не стоит этого делать, – морщась от боли, сказал Беннет.

– Нет, сынок, стоит. В Америке самое замечательное то, что каждый человек может рассчитывать на торжество правосудия.

– Ну да, если у него есть деньги на дорогих адвокатов.

– Прости меня, Бен, – сказал Хершель, все больше распаляясь, – тебе переломали не менее десятка костей и повредили позвоночник. И только за то, что ты повел себя как благородный человек.

– Это правильно, – перебил Зильберт. – Они увидели, что вы цветной, и априори решили, что вы преступник. На мой взгляд, это самая опасная форма расизма. И у вас есть шанс призвать их к ответу.

– Эта история уже стала достоянием прессы, – добавил второй адвокат.

– Ну хорошо, – сказал Беннет. – По-моему, все ясно. – Он взглянул на Хершеля. – И сколько будет стоить такое дело?

– Бен, сейчас вопрос не в деньгах. Я заплачу столько, сколько будет нужно.

– Хорошо, папа. – Разговор давался Беннету все с большим напряжением. – Не трать деньги на то, чтобы биться в суде. Лучше отправь их в организацию доктора Кинга в память о нем.

39

Чтобы собрать материал для своего исследования психики врача, Барни составил опросник и разослал друзьям и бывшим однокашникам по Гарварду. Он понимал, что у каждого в багаже имеется пережитая драма, неведомая посторонним. Естественно, он гарантировал всем полную анонимность. Респонденты могли даже не подписывать своих анкет.

Одним из первых ему ответил Ланс Мортимер, причем весьма пространно и предварив анкету письмом.

Дорогой Барн!

Мне кажется, ты затеваешь потрясающе интересное дело. (И как мне это самому в голову не пришло!) Между прочим, мне довелось видеть столько невероятного, что года два назад я начал вести дневник и сейчас готов поделиться с тобой самыми яркими эпизодами. (Отксерить всю тетрадь и переслать тебе не могу – есть вещи, которыми я не стал бы делиться даже со своим психоаналитиком.)

Прилагаю рассказ об инциденте, имевшем место 6 июня 1970 года. Имена, разумеется, изменены – не для того, чтобы оградить невинных, а чтобы уберечь собственную шкуру.

Ты, конечно, понимаешь, что это случилось в Лос-Анджелесе, но я замаскировал все под некий госпиталь Сент-Дэвид в Ньюпорт-Бич. Буду признателен, если ты сохранишь эту легенду. Своим исследованием ты, пожалуй, смог бы взорвать всю медицину. Если прежде не уничтожат тебя.

С приветом,

Ланс.

Поначалу присланная Лансом история показалась Барни чересчур «голливудской». Но, подойдя к концу, он понял, что отворил настоящий ящик Пандоры.

После того как рассказ был прочитан в третий раз, он почувствовал, что не в силах держать это в себе. А поскольку доктора Баумана навряд ли обрадовал бы звонок посреди ночи, то выбора не было.

– Привет, Кастельяно. Разбудил?

– Да нет, а что случилось?

Он зачитал ей текст.

* * *

«Едва ли кто забудет мастерскую игру Люка Джемисона (имя вымышленное) в фильме Стенли Уолтерса (имя вымышленное) под названием, предположим, „Беззвездная ночь“. Так же как и Джун Соммервиль (имя вымышленное) – в реальной жизни жену вышеназванного актера – в роли глухонемой девушки.

И вот клиника получает сообщение, что туда едет машина „скорой помощи“ с Джун, у которой подозрение на перфорированный аппендицит. Весь персонал приходит в небывалое возбуждение.

Меня разбудил хирург Стив Росс (имя вымышленное) и велел срочно готовиться к операции. Я не успел даже толком умыться, как уже мчался в операционную.

Для тех, кто никогда не видел Джун Соммервиль в жизни, могу сообщить, что ее красота не есть следствие умелого макияжа или ловкой работы оператора. Она и в жизни оказалась сногсшибательно красивой женщиной.

Мы бегом везли ее на каталке, и я заметил, что приехал даже заведующий клиникой. Он пригласил к себе в кабинет ее мужа Люка, чтобы помочь ему скоротать время за чашкой кофе.

Я вколол мисс Соммервиль пентотал натрия, чтобы она расслабилась, и попросил ее назвать мне десять своих любимых ролей. Не успела она добраться до „Бен-Гура“, как уже была в состоянии нирваны. Я ввел в гортань трубку и, поддувая в легкие воздух, стал погружать ее в „сладкий сон“ с помощью стандартной смеси галотана с кислородом. Я сделал доктору Россу знак, что пациентка отключилась.

Он потребовал свой верный скальпель и сделал безупречный разрез на ее молочно-белом животике. В считанные минуты – а Росс превосходно владеет своим ремеслом – противный аппендикс был удален и начат парацентез, то есть дренаж брюшной полости.

Но тут случилась катастрофа. Мы, а больше всех доктор Росс, были так возбуждены тем, что в нашу клинику пожаловала звезда такой величины, что перед операцией забыли провести все необходимые обследования.

И никто не знал, что у нее аллергия на пенициллин, пока она вдруг не впала в анафилактический шок. Я стал усиленно подавать ей кислород, и тут случилась новая беда – остановка сердца.

Росс не мешкая рассек ее роскошную грудь для прямого массажа сердца. Секунды бежали, а она все не приходила в себя, и прекрасное тело синело все больше.

Через несколько минут я сказал Россу, что дело безнадежное и дальнейшие попытки можно прекратить.

– Да ты что, идиот! – заорал он. – Как мы можем позволить жене Люка Джемисона умереть на столе? Репутация клиники будет уничтожена. А я стану изгоем для всего города. Продолжай качать, черт бы тебя побрал!

Я возразил, что даже если нам сейчас удастся ее оживить, тканям мозга уже нанесен непоправимый ущерб. Он опять приказал продолжать вентиляцию легких и заткнуться. Выражения звучали самые крепкие.

Через восемнадцать с половиной минут сердце Джун Соммервиль снова застучало.

– Слава богу! – тихонько выдохнул Росс.

А я подумал: „Вся карьера насмарку!“

Как только она задышала более ровно, Росс сорвал повязку и ринулся в кабинет заведующего сообщить мистеру Джемисону, что операция прошла успешно.

Но если сейчас у кого-то возникает недоумение, почему Джун Соммервиль больше не снимается, то это не оттого, что она предпочитает уединение своего розового сада в Бель-Эре, как пишут в газетах. Просто она находится в закрытой психушке, так как из-за необратимых нарушений мозговой деятельности не может узнать даже собственного знаменитого мужа.

Вся эта история меня несколько расстроила, особенно после того, как Росс велел мне принести отчет об операции лично ему. Не считая себя непогрешимым, должен сказать, что любой первокурсник медицинского факультета знает, что уже через пять минут после остановки сердца в мозгу происходят необратимые изменения, и Росс это прекрасно сознавал. Незачем было усугублять горе мистера Джемисона.

Со временем я узнал, что он регулярно навещает то, что осталось от его жены, и всякий раз приносит ей букет красных роз.

А Стив Росс, когда оперирует, почему-то больше не приглашает меня на роль анестезиолога».

Однажды профессор-травматолог Джеффри Керк принес Беннету не традиционную шоколадку, а то, чего он так давно ждал, – рентгеновские снимки.

Они вместе стали их смотреть.

– Ну, Джефф, – залихватски произнес Беннет, – могу дать свое заключение: у этого больного косточки срастаются замечательно.

Тут он дошел до последних снимков, на которых были запечатлены семь шейных позвонков.

– Ого! – удивился он. – Судя по всему, здесь дело было нешуточное. Но ты, кажется, прекрасно справился, Джефф. И когда ты намерен пустить меня назад в операционную?

Услышав ответ, он опешил.

– Понедельник тебя устроит?

Если бы не гипс, Беннет бы запрыгал от радости.

– Буду как штык, Джефф!

Но тут Керк сделал одну оговорку:

– Только, Бен, я не хочу, чтобы вся моя работа пошла насмарку. Ты будешь носить фиксирующий аппарат.

Пока аппарат не сняли, Бену приходилось довольствоваться вспомогательной миссией – в основном шить, в лучшем случае делать разрез в несложных операциях наподобие аппендицита. Физиотерапия в форме занятий сквошем пошла ему на пользу, и руки у него теперь казались даже сильнее, чем до несчастья.

В конце концов он потребовал награды за терпение.

– Сними с меня эту ерундовину, или я сам ее отвинчу! – заявил он профессору Керку. – Мне нужна полная подвижность, чтобы я мог заняться настоящим делом.

Керк нахмурился:

– Насколько я слышал, Беннет, ты уже и так им занялся. У стен есть уши, даже если это стены такого суетливого помещения, как приемный покой.

– Это верно, – робко признался Беннет. – Привезли кучу пострадавших в дорожной аварии, и я был действительно нужен. Могу я теперь делать это официально?

– Можешь, – улыбнулся Керк. – По моей части ты абсолютно здоров.

– Да будет тебе, доктор! Абсолютно здоровых людей не бывает. Но я изо всех сил к этому стремлюсь.

Беннет был так счастлив приступить наконец к работе, что, надевая голубой хирургический наряд, насвистывал веселый мотивчик.

Подойдя к столу, Беннет обратил внимание, что в операционной непривычно много медперсонала Помимо ассистирующей ему Терри Родригес там были еще двое старших хирургов и заведующий отделением.

Он сразу понял, зачем их призвали. Им надо было убедиться, что он не растерял своих навыков в результате тяжелой травмы. Навыков и воли. Беннет сказал себе, что к ситуации надо подходить как к ответственному спортивному матчу, когда все решают выдержка и хладнокровие. И решил сделать все, чтобы ничем не выказать своего волнения и сработать без ошибок.

Беннет улыбнулся коллегам и весело сказал:

– Доброе утро всем. Работа предстоит долгая, так что давайте сразу начнем.

После первых тридцати минут старшие по должности покивали друг другу и тихонько удалились. То, что хотели, они уже увидели.

Вечером ликующий Беннет позвонил Барни.

– Черт, Ландсманн, у тебя нервы железные! – восхитился приятель. – У меня бы коленки тряслись. Удивляюсь, как ты можешь говорить, что получил от этого удовольствие?

– Доктор Ливингстон, – беспечно ответил Беннет, – непременно напиши в своей книге, что большинство хирургов от напряжения ловят кайф.

«Книга вносит самый существенный вклад в психоаналитическую мысль за последние десятилетия. Она, несомненно, займет важное место в специальной литературе».

Отзыв, напечатанный в «Американском психиатрическом журнале» – издании, редко поднимающемся до восхвалений, был воспроизведен на плакате, висящем в фойе Института психиатрии и возвещающем о предстоящей лекции, которую прочтет автор замечательной книги Морис Эстерхази.

– Ты читал? – спросил Брайс Уайзман, просунув голову в дверь кабинета.

– Нигде не могу достать, – посетовал Барни. – Не терпится почитать: автор-то – мой сосед по общежитию.

– Не завирайся, Ливингстон. Не только в Гарварде гении учатся. В объявлении сказано, что этот Эстерхази учился в Лондоне, в госпитале Модели.

– Ладно, не буду зря хвастаться. Но с этим парнем я действительно знаком. Лучше скажи: ты книгу читал?

Уайзман кивнул:

– Три ночи не спал – оторваться не мог.

– Из этого следует, что теперь ты можешь одолжить ее мне, чтобы сна лишился я.

– Конечно, вечером принесу в офис.

– Спасибо, Брайс, – обрадовался Барни. – Удивительно уже то, что книга на медицинскую тему может быть такой захватывающей. Само название вызывает интерес.

– «Законная дочь Фрейда». Звучит как роман.

Они распрощались и отправились каждый в свою клинику.

Стоял ясный зимний день, и Барни решил прогуляться до Беллвью. Ему хотелось побыть наедине со своими мыслями. Подумать о поразительной метаморфозе, происшедшей с Мори Истманом. Он помнил его измученным парнем, решившим свести счеты с жизнью, затем пациентом психиатрической лечебницы, где ему поджаривали мозги электрошоком. И вот теперь, пятнадцать лет спустя, малыш Мори превратился в Мориса Эстерхази, гордость лучшего психиатрического госпиталя в мире.

Он попытался разобраться в своих сложных ощущениях. В первую очередь это, конечно, была радость за Мори. Но еще сильнее было прямо-таки нездоровое удовлетворение от того, что сын смог заткнуть за пояс всегда презиравшего и подавлявшего его отца. Несмотря на свое высокое положение в Американской психиатрической ассоциации, старший Истман никогда не издавал целой книги, хотя и имел множество научных статей. И уж конечно, он и мечтать не мог о таком успехе, какой выпал на долю Мори.

Барни сгорал от нетерпения прочесть творение давнишнего приятеля, в связи с чем даже отменил запланированный ужин в компании молоденькой докторши, недавно приехавшей из Голландии.

Соорудив себе сытный сэндвич с колбасой и сыром, он устроился в своем любимом кресле и открыл книгу.

Уже сама обложка была красноречивой. Название «Законная дочь Фрейда» имело подзаголовок: «Психология Мелани Кляйн».

В книге рассказывалось о противоречивой фигуре британского врача-психоаналитика, которая скончалась несколько лет назад. Мелани Кляйн начала свою карьеру как убежденная последовательница Фрейда, а потом увлеклась проблемами психологии детей раннего возраста, которых Фрейд считал неподходящим объектом для психоанализа.

К великому разочарованию Кляйн, патриархи психологии отвергали результаты ее исследований, почему-то не желая понять, что ее работы являются продолжением того же Фрейда, только на другом этапе. Мори же не только доказывал, что Кляйн – фрейдистка чистой воды, но и подкреплял эти выводы тонкими наблюдениями.

Когда Барни закрыл книгу, на часах было без четверти два. Он так увлекся, что не заметил, что игла проигрывателя уже давно скребет по этикетке пластинки.

На следующий день его ожидал еще один сюрприз – телефонный звонок от Фрица Баумана.

– Барни, полагаю, ты знаешь, что в будущий четверг Эстерхази читает в институте лекцию. Мы с Эльзой даем в его честь небольшой прием, и он специально попросил пригласить тебя. Сможешь прийти?

– Конечно, – ответил Барни, – и с большим удовольствием.

Никогда еще Барни не видел в актовом зале института подобного столпотворения. Здесь были люди даже из Балтимора и Йеля. Мест хватило не всем: десятка два желающих стояли в дверях, держа наготове блокноты.

Фриц Бауман представил Мори как «обладателя, пожалуй, самого нестандартного аналитического ума среди представителей своего поколения».

Мори вышел на трибуну. Барни был поражен произошедшими с ним изменениями и его британским акцентом. Закомплексованный парнишка Мори Истман превратился в современного английского профессора – длинные волосы, очки в металлической оправе, модный вельветовый костюм… Он излучал уверенность в себе.

Простота и доступность его выступления пленили аудиторию. Спокойно, невозмутимо, практически не заглядывая в записи, он изложил свою теорию детского психоанализа, произведя сильное впечатление даже на самых консервативных фрейдистов.

Отвечая на бесчисленные вопросы по окончании лекции, Мори продемонстрировал широчайшие познания в области медицины.

На ужин к Фрицу Бауману были приглашены седовласые институтские светила. Исключение составляли трое гостей. Мори и Барни было под сорок, а жене Мори, Антонии, по профессии нейробиологу, – около тридцати. Она была очень хороша собой.

Степенным англичанином Мори оставался до того момента, как увидел Барни. Тут он бесцеремонно вырвался из толпы окружавших его коллег и бросился его обнять.

– Ливингстон! Как я рад тебя видеть!

Барни, обнимая его в ответ, шепнул:

– Мори, открой секрет: небось что-нибудь очень простое, типа ежедневной овсянки?

– Нет, скорее семь лет психоанализа. И хорошая женщина, – с братской нежностью ответил тот. Потом повернулся к хозяину дома: – Доктор Бауман, вы должны гордиться тем, что в вашем институте работает такой замечательный парень.

– Завтра ты обязательно должен с нами отужинать, – продолжил Мори, – иначе я смертельно обижусь.

– Ну конечно, Мори. И я тебе подарю свою книжку. Десять экземпляров – хочешь? Все равно ее никто не покупает.

– Я ее читал и считаю, что в ней много глубоких мыслей. Антонии тоже понравилось. Не забудь надписать! Скажем спасибо. Да, и, пожалуйста, приходи не один. Ты женат?

– Я женат на своей работе, – немного сконфузясь, ответил Барни.

– Вообще-то я был уверен, что ты в конце концов женишься на красавице Лоре. Как у нее дела?

– Это долгая история, Мори.

В этот момент подошла доктор Антония Эстерхази и шепнула мужу на ухо:

– Дорогой, все шумно требуют тебя. Может, пойдешь поблистаешь? А я пока поговорю с Барни.

Мори поцеловал ее в щечку и вернулся к светилам психиатрии.

– Мори о вас так тепло говорит! – сказала Антония. – Насколько я поняла, вы были единственным человеком, проявившим к нему участие, когда он попал в беду.

– Ну что вы, я ничего особенного не сделал, – замахал руками Барни.

И тут Антония вдруг резко переменила тему.

– Мы могли бы поговорить без свидетелей? – спросила она.

– Конечно.

Они вышли в столовую, где пока еще никого не было.

– Вы не знакомы с его отцом? – тихо поинтересовалась она.

– Можно сказать, нет, но по телефону мы общались. А почему вы спрашиваете?

– На следующей неделе Морис выступает в Сан-Франциско. Если честно, я боюсь, что этот мерзавец явится на лекцию. Может случиться бог знает что.

– Я вас понимаю, – поддакнул Барни. – А зачем Мори на это пошел?

– Думаю, он хочет утвердиться в собственных глазах. Но мне кажется, это игра с огнем!

«Я несостоявшийся человек».

Такой вывод сделал Барни, придя от Бауманов после того, как понаблюдал за Морисом Эстерхази, блистательным психиатром, любящим мужем и отцом, – иными словами, человеком, состоявшимся во всех отношениях.

С трудом верилось, что мужчина, которого он сегодня видел, страдал когда-то настолько выраженным маниакально-депрессивным синдромом, что подвергался лечению электрошоком.

По сравнению с Мори все, чего достиг – или не достиг – сам Барни, казалось малосущественным и поверхностным.

«Да, – сказал он себе словами Роберта Фроста, – мне еще шагать и шагать».

Беннет работал как одержимый, словно стараясь наверстать все упущенное за время болезни и не обращая внимания на уговоры своей ассистентки Терри Родригес немного поберечься. Сегодня он прибыл в госпиталь около шести утра и подкрепился шоколадным печеньем и несколькими чашками кофе. При том что еще вечером он практически заучил историю болезни наизусть, Беннет все же решил просмотреть ее еще раз. Больной был тридцатидевятилетний Гарри Скэнлон, белый.

Ровно в шесть тридцать Беннет стоял у изголовья операционного стола в полном облачении.

Вежливо поздоровавшись с двумя профессорами, он, словно дирижер оркестра, метнул взгляд в сторону концертмейстера – сейчас его роль играл анестезиолог. Тот кивнул и через несколько секунд негромко доложил:

– Больной готов, доктор.

Беннет кивнул в ответ и незамедлительно приступил к делу, ловким движением произведя длинный продольный разрез брюшной стенки. Ординатор вдвоем с сестрой держали ретракторы, давая ему лучший обзор, а он начал стандартное в таких случаях исследование обнажившихся внутренних органов.

Он проверил печень на цирроз и инфильтрацию злокачественными клетками, прощупал мочевой пузырь на предмет камней и внимательно осмотрел все органы, лежащие выше поджелудочной железы. Никаких аномалий он не обнаружил. Можно было продолжать.

Беннет бережно обхватил правой ладонью выпуклую розовую селезенку, переложил ее в левую руку и подтянул к разрезу.

Выгнув шею, чтобы получше разглядеть то, что ему предстояло вырезать, он ощутил легкое покалывание в мизинцах обеих рук. Беннет не придал этому значения, мелькнула лишь мысль, что Терри права – он слишком себя загружает. Но сейчас было не до размышлений.

Он быстро отсек артерию и вену от других окружающих тканей и сделал Терри знак наложить зажимы. Затем выставил руку и приказал:

– Ножницы.

Получив инструмент, он аккуратно отсек селезенку.

– Так, хорошо, – сказал он себе под нос. – Зажимы можно убрать.

И потянулся, чтобы снять с вены зажимающий ее инструмент.

И тут брызнула кровь. Все вокруг оказалось в крови.

Все едва слышно ахнули. Беннет был в шоке. Такой оплошности на его памяти не допускал еще никто. Но корить себя времени не было. Надо было срочно исправлять положение.

Он потребовал отсос, подтянул вену и аккуратно ее зашил. Затем небрежно бросил Терри, чтобы заканчивала, а сам направился в раздевалку, стараясь держаться уверенно, несмотря на все свое внутреннее смятение.

Он сел и попытался осмыслить, что же все-таки произошло. Быть может, дело в усталости? – успокаивал он себя. Но что это было за покалывание в пальцах?

Из задумчивости его вывел тихий стук в дверь. Раздался голос Терри Родригес:

– Беннет, ты там один?

– Да. Входи!

– Как ты? – спросила она.

– А что со мной должно быть?

– Ну, не знаю… Я подумала, ты, может, расстроился из-за этого инцидента. На самом деле ничего страшного не произошло.

– Да перестань, Терри, ты сама опытный врач и прекрасно понимаешь, что это был позор. Фильм ужасов какой-то!

Она немного помолчала:

– Через полчаса у тебя радикальная мастэктомия. Как думаешь, справишься?

– А с чего бы мне не справиться? – рассердился он.

Терри работала с ним уже год, но впервые видела, чтобы он вышел из себя.

– Ладно, ладно. Я пойду перехвачу кофе с булочкой. Тебе что-нибудь взять?

– Нет. Спасибо, Терри. Прости, что сорвался.

– Ничего страшного, – ответила она и вышла.

Впервые в жизни ему потребовалась психиатрическая помощь. По крайней мере – помощь психиатра. Он спросил у Барни, известны ли ему случаи «страха сцены» у хирургов или чего-нибудь похожего, что могло бы послужить объяснением его внезапной неловкости.

– Масса хирургов впадают в панику, – ответил Барни. – Мой партнер по консультации то и дело таких принимает. Но обычно это полная паника, они не могут даже заставить себя приблизиться к больному. Нет, Бен, не думаю, что тебе следует искать причину в голове. На твоем месте я бы как можно скорее проконсультировался у невролога.

– Барн, а ты мне не можешь устроить прием у кого-нибудь в Нью-Йорке? Я не хочу, чтобы по Йелю начали ходить разговоры, особенно под конец года.

– Послушай, Ландсманн, ведь ты разумный человек. Если страшного ничего нет – какая разница, узнают об этом или нет? А если дело серьезное, ты же сам не захочешь оперировать, прежде чем не вылечишься. Я прав?

– Боюсь, что да, – ответил Беннет, стараясь заглушить свои опасения. Черт побери, он всегда гордился тем, что был честен со своими больными. Теперь ради этих больных он должен быть честным с самим собой.

Поскольку найти утешение в психосоматической медицине не удалось, Беннет набрался мужества и пошел к профессору Керку. Симптомов было уже слишком много: боли в спине, периодическое онемение в руках и пальцах. Он сам поставил себе диагноз:

– Джефф, нарушение мышечной функции может быть связано с нервным окончанием восьмого позвонка.

Оба знали, что требуется компьютерная томография шейного отдела позвоночника, и оба заранее могли сказать, что она покажет. Из-за перелома со смещением оказалось задето нервное окончание.

Хуже того, неврологическое расстройство будет прогрессировать, если не провести срочной операции.

– Я не хочу ложиться на операцию! – взревел Беннет.

– А я не хочу оглохнуть, так что перестань орать в трубку, – ответил Барни. – Ландсманн, я тебя умоляю, ты же не хочешь остаться инвалидом? Ты прекрасно знаешь, что Керк – лучший в своем деле. Чего ты боишься, скажи!

Беннет признался:

– Я тоже хирург, ты не забыл? И мне ли не знать, что такие операции только «как правило» проходят успешно!