Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)

12

– И какой же у тебя результат по биохимии?

– Неплохой.

– Перестань, неужели мы будем друг от друга таиться? В конце концов, я же твой будущий муж!

– Кстати, Палмер, позволь тебе напомнить, что я еще не давала официального согласия.

– Ладно-ладно, доктор. Сдаюсь! Скажи-ка лучше, что ты делаешь в День благодарения?

– Занимаюсь, что же еще?

– Ну, это понятно. Но какая-то передышка тебе тоже нужна! Даже смертникам в тюрьме в День благодарения разрешается есть индейку.

– Вообще-то, – сказала Лора, – мы с Барни и еще кое-кто из наших однокурсников думали организовать в столовой общий стол и сделать вид, что мы одна семья. Но в последний момент кое-кто отказался.

– И кто именно?

– Ну, Беннет летит домой в Кливленд, чтобы день или два провести со своими…

– Как экстравагантно! Он, по-видимому, не бедствует.

Лора кивнула:

– Похоже на то, если судить по его гардеробу. А потом и Ливингстон отпал.

– Едет к своим в Бруклин?

– Он не сказал. Вообще-то он в последние дни ведет себя как-то странно…

– Может, за что-то на тебя обижен?

Она пожала плечами:

– Не думаю, разве что злится, что я не сообщила ему свою оценку по биохимии.

Палмер попытался застать ее врасплох:

– А какую ты получила оценку?

– Я тебе уже сказала, Палмер, – отрезала Лора. – Неплохую.

Барни держал приемник на волне музыкальной радиостанции, пока шел сигнал. Казалось, это единственное радио во всей Новой Англии, которое в День благодарения еще не переключилось на рождественские песнопения. Поскольку он был совершенно один во взятом у Ланса «корвете», то мог вслух распевать «Гимн Благодарения», который помнил еще со старших классов школы.

Сегодня Барни окажется одним из немногих, кто проведет праздник не за семейным столом. Мама будет крайне разочарована, ведь она так надеялась, что он на праздник приедет в Бруклин. К тому же своим изменившимся планам он дал весьма лаконичное объяснение: «Надо навестить одного друга, у которого неприятности».

Из любопытства Эстел спросила, не девушка ли этот таинственный «друг», но Барни только сказал, что беспокоиться тут не о чем.

На северной оконечности Хартфорда он свернул с шоссе, после чего ему пришлось еще несколько раз съезжать с одной дороги на другую, всякий раз – на более узкую и примитивную. Наконец он преодолел узкую грунтовую дорожку, обрамленную голыми деревьями, и внезапно увидел перед собой открытое пространство. Метрах в ста впереди стоял роскошный дом во французском стиле. На солидных кованых воротах висела небольшая медная вывеска: «Стратфордский институт».

Барни вспомнилось его шуточное название – «Замок Психо». Ибо здесь обитала аристократия из умалишенных. Или плутократия. Поговаривали, что с пациентов тут берут почти по тысяче баксов в неделю. «Господи, – подумал он, – за такие деньги им должны выдавать смирительные рубашки из кашемировой шерсти».

Он отдавал себе отчет в том, почему пытается развлекать себя нескладными шутками. Он не раз слышал о тревоге, которая охватывает совершенно нормальных людей при посещении подобных заведений. Даже самые уверенные в себе испытывают противоречащее здравому смыслу беспокойство: им кажется, что их тут сочтут своими клиентами и не выпустят обратно на волю.

Подъехав к будке охраны, чтобы назвать себя, он увидел, что охранник жует индюшачью ногу, безразлично уставившись в мерцающий телеэкран. Увидев Барни, он принялся листать свой блокнот, оставляя на каждом листке жирное пятно.

– Угу, – Он кивнул. – Доктор Ливингстон с визитом к мистеру Истману. Проезжайте.

По телефону Барни сказал, что звонит из Гарвардской школы медицины, и это явно облегчило ему доступ в лечебницу.

У массивных деревянных дверей его встречала приветливая матрона, которая поздравила его с праздником и, по-видимому решив, что Барни знаком с заведением, объявила, что «молодой Истман» дышит свежим воздухом на задней лужайке и «доктор Ливингстон» может с ним там повидаться.

Барни кивнул и двинулся по длинному коридору с высокими потолками, но свернул не туда и вскоре оказался перед запертой железной дверью белого цвета. Заглянув в прямоугольное зарешеченное окошко, он увидел какое-то фантасмагорическое сборище пациентов. Они вертелись, потягивались, мычали, погрузившись каждый в свой собственный мир и, судя по всему, абсолютно не желая замечать чье-либо присутствие. Картина напомнила ему кадры из фильма Феллини. Только эта фантасмагория была вполне реальной. «Господи, – подумал он, – неужели и Мори здесь?»

– Чем могу вам помочь? – окликнул суровый женский голос.

– Я… я из Гарвардской школы медицины, приехал навестить молодого Истмана.

– Но здесь-то его нет! – объявила медсестра с негодованием.

«И слава богу!» – подумал Барни.

– Мне сказали, он на задней лужайке. Не подскажете, как туда пройти?

Она показала ему направление. Барни кивнул и заспешил прочь, от души надеясь, что охвативший его испуг не отразился на лице.

Мори он нашел на большой и безлюдной каменной террасе с выходом в огромный, идеально ухоженный сад. Он смотрел на солнце, садящееся за горы Таконик.

– Привет, Мори! – негромко позвал Барни.

– Здравствуй, Барни, – безжизненным тоном ответил приятель, не поворачивая головы. – Спасибо, что приехал. Солнце удивительное, правда? Как будто Господь опускает блестящую медную монетку в прорезь автомата, чтобы купить нам небо, полное звезд.

Он так и не обернулся.

– Чудесная метафора! Ты должен ее записать.

– Я больше не пишу, – пробурчал он.

Поскольку Мори по-прежнему не поворачивался к нему, Барни обошел его кресло и облокотился о перила террасы. Теперь он понял, почему его друг так зачарован небесным светом: его глаза были как выжженные электрические розетки. Барни содрогнулся.

– Как дела в Гарварде? Обо мне кто-нибудь вспоминает?

– Все довольно однообразно, ты знаешь. И по тебе я действительно скучаю, Мор. А в твою комнату поселили такого зануду!

– В моей комнате кто-то живет? Я думал, они ее забьют досками или объявят какой-нибудь карантин, чтобы никто не заразился…

– Перестань на себя наговаривать! – оборвал Барни и положил руку Мори на плечо. – Спорим, ты уже к весне будешь с нами!

– Не надо мне вешать лапшу на уши! Я теперь здесь до конца дней.

Барни взглянул в эти ужасающе пустые глазницы и подумал: «Бедолага выглядел лучше, когда заговаривался. По крайней мере, тогда он был живой!»

– Эй, перестань, уж мне-то поверь! Я уже на одну восьмую врач. Все у тебя будет в порядке, Мор. Ты выйдешь отсюда и станешь новым Джоном Китсом, как ты и хотел.

– Китс умер в возрасте двадцати шести лет.

– Ах да, – спохватился Барни. – Ну, это я неудачный пример привел. Но ты меня понял.

Воцарилась тишина. «В чем дело? – удивлялся Барни. – Ведь он отлично знает, что я имею в виду. Почему он не позволяет мне себя приободрить? Почему с такой настойчивостью тянет меня за собой в пропасть? И почему вообще просил меня его навестить?»

Несколько минут прошло в молчании. Потом Мори каким-то потусторонним голосом прошептал:

– Меня тут поджаривают.

– Что? – Барни понял, о чем шла речь, но не хотел в это верить.

– Доктора называют это ЭСТ – электросудорожная терапия, – пояснил Мори все тем же безжизненным тоном. – Мой товарищ по палате называет это «жаркой». Ты знаешь эти машины, которыми они плавят тебе мозги.

– Шоковая терапия? Ты хочешь сказать, что к тебе применяют шоковую терапию?

Тот кивнул.

Барни был вне себя от негодования. В его представлении электрошок всегда ассоциировался с наказанием. Шок применяют к антиобщественным агрессивным типам; и для лишения жизни, высшей меры наказания, существует электрический стул. Но зачем электрошок этому безобидному парню?

– Считается, что ЭСТ излечивает депрессию. – Он передернул плечами и добавил: – При этом мой папаша полагает, что мне уже лучше.

– Он тебя навещает?

– Нет. Видишь ли, он очень занятой человек, а из Сан-Франциско сюда не наездишься. – Он глубоко вздохнул и продолжил: – Но он звонит. Он звонит доктору Каннингему, старшему психотерапевту, и выясняет, хорошо ли за мной тут смотрят… Эй, ты из-за меня приехал из… ну, не важно откуда… а я тебя даже не спрашиваю, как у тебя дела. И у твоей жены.

– Я не женат, – шепотом поправил Барни, чувствуя нарастающую тревогу.

– A-а… – как-то по-детски протянул Мори. – А разве у тебя ничего не было с этой высокой блондинкой?

– С Лорой? – Барни кивнул. – С Лорой Кастельяно? Мы с ней просто друзья.

– Она красивая. Я помню.

– Вот и хорошо, – сказал Барни, выдавив из себя улыбку. – Если ты можешь говорить о красивых девушках, значит, ты на пути к выздоровлению.

– В психиатрии понятия «выздоровление» не существует, – объявил Мори с выражением безнадежности. – Ты просто переходишь из одной стадии болезни в другую. Я уверен, ты скоро это узнаешь.

– Какой идиот тебе это внушил? – рявкнул Барни.

– Мой отец, – пробурчал Мори. – Сколько я себя помню, он всегда это говорил.

В динамиках звучала бодрая песенка.

Барни ехал назад по федеральной трассе номер 86 и крутил ручку приемника в надежде поймать что-нибудь, что могло бы смягчить тупую боль в его душе. Но хорошо ловилась только хартфордская станция, передававшая исключительно мюзиклы. Звонкие, радостные голоса звучали насмешкой над плачевным состоянием Мори Истмана.

Перед тем как съехать с трассы, он остановился у придорожного кафе, заказал тройной гамбургер (сегодня он показался Барни олицетворением трех несчастий – разочарования, депрессии и отчаяния) и попытался его съесть.

Он разменял у кассирши пять долларов и направился к телефонной будке. Достал из кармана мятый конверт и набрал номер в Сан-Франциско. На третьем гудке трубку сняли.

Офис доктора Истмана.

Он попал в приемную.

– Гм… Вы не подскажете, как мне поговорить с доктором Истманом? Дело весьма срочное.

– Вы наш пациент?

– Нет-нет, я вообще-то врач. Моя фамилия Ливингстон.

В трубке замолчали, потом раздался щелчок, из чего Барни заключил, что одну трубку положили, а затем подняли другую.

После чего он услышал приятный баритон:

– Слушаю вас. Говорит доктор Истман.

– Гм… Это Барни Ливингстон, доктор. Я друг Мори. Я был последним, кто говорил с ним перед тем, как он… Ну, вы знаете…

– Да-да, конечно. Вы получили мое краткое послание?

– Да, спасибо, доктор, – ответил Барни, стараясь не вспоминать о лаконичном благодарственном письме доктора Истмана, лишенном каких-либо эмоций. – Вообще-то именно из письма я и знаю ваш телефон… – Истман отнюдь не стремился поддержать беседу, и Барни ничего не оставалось, как взять инициативу в свои руки. – Видите ли, сэр, я сейчас навестил Мори…

– Это очень великодушно с вашей стороны, – заметил тот.

– Сэр, он хороший парень. Мне он нравится.

– Рад это слышать. Обычно он испытывает проблемы в общении со сверстниками. Так чем я могу быть вам полезен, мистер Ливингстон?

– Помощь нужна не мне, а Мори, сэр.

– Не понимаю.

В голосе психиатра появились раздраженные нотки.

– Доктор Истман, – не унимался Барни, пытаясь сохранять самообладание, – вы знаете, что вашему сыну прописана шоковая терапия?

– Разумеется.

– Простите мне мою прямоту, сэр, но я только что был у вашего сына. И насколько я мог заметить, его состояние заметно ухудшилось с тех пор, как мы виделись в последний раз.

– Доктор Каннингем дает мне совсем другую информацию, – возмутился Истман. – К тому же на каком основании студент-первокурсник считает себя вправе комментировать работу дипломированных специалистов?

– Доктор! – с жаром взмолился Барни – Единственное, о чем я вас прошу, – поезжайте и посмотрите сами, как это лечение испепеляет вашему сыну мозги!

– В этом нет никакой необходимости, Ливингстон. Я отлично знаком с данной методикой, и в моем представлении именно это показано в таких случаях депрессии, как у парня.

Барни отчетливо осознал, что доктор Истман намеренно избегает выражения «мой сын». Как будто для того, чтобы избавить себя от всякой ответственности за удручающее состояние Мори.

– Доктор Истман, я вас умоляю! Пожалуйста, не позволяйте им больше поджаривать Мори. Он поправится. Только дайте ему это сделать в тишине и покое.

Наступило недолгое молчание, нарушаемое лишь потрескиванием на линии.

– Ливингстон, я признателен вам за участие и непременно обсужу этот вопрос с доктором Каннингемом. Надеюсь, вы хорошо провели День благодарения…

Барни онемел.

– Всего доброго, – ледяным тоном попрощался доктор Истман.

Барни повесил трубку и, как боксер после проигранного боя, привалился к стенке кабины.

В свою казарму для будущих медиков он вернулся в начале девятого. Библиотека была еще открыта, и он пошел поискать новые материалы по ЭСТ. Выяснилось, что даже самые рьяные сторонники этой процедуры всячески подчеркивали, что к ней следует прибегать только в случае, когда счет идет на часы и минуты. «Какая спешка в данном случае? – недоумевал Барни. – Мори сидит себе на крылечке и плетет свои метафоры, как старушка вышивальные узоры».

Сообщалось и о неизбежных побочных эффектах, например, о потере памяти, по крайней мере частичной, хотя, по данным некоторых исследований, она носила временный характер. Но что, если Мор не впишется в статистическую норму? Что, если его память будет непоправимо ослаблена?

Кажется, Томас Манн определил гениальность как дар беспрепятственного мысленного проникновения в опыт прошлого. Разве память для художника не самое ценное его достояние?

Мори Шумный, тонко чувствующий, творческий парень, который заслуживает хотя бы того, чтобы ему дали шанс развиться в полноценную личность. А эти убийцы лечат душевную болезнь так, словно это была гангрена мозга. Выжигают каленым железом. «И для этого никакого человеческого мастерства не требуется, – подытожил Барни. – Когда я стану психиатром, я буду стараться лечить душевные раны, возвращать людям их внутреннюю целостность. А этого не может ни один механизм».

– Половой член у человека…

Профессор Лубар прямо-таки смаковал никогда не надоедающую ему тему. На столе перед ним красовалась увеличенная модель органа, о котором шла речь. Среди студентов сей предмет вызывал немалое оживление, а некоторые даже пришли на сегодняшнюю лекцию пораньше.

Лубар поднял макет полового члена и стал демонстрировать отверстие мочеточника, крайнюю плоть и животворящее содержимое мошонки.

После небольшой паузы он с насмешливой ухмылкой спросил:

– Кто-нибудь может мне сказать, что происходит, когда кровь приливает к пещеристому телу полового члена?

На мгновение все замерли. Неужели он имеет в виду это?

И вот, по одному ему известной причине, профессор повернулся к Лоре.

– Итак, мисс Кастельяно, результатом прилива крови является – что?

– Эрекция, сэр.

Аудитория облегченно вздохнула.

– Интересно знать, – спросил Лубар, – почему, несмотря на преобладание в этой группе студентов мужского пола, одна мисс Кастельяно знакома с таким широко известным феноменом, как эрекция полотого члена?

Все молчали.

Никогда не упускавший возможности поддеть ту или иную студентку, Лубар пытливо посмотрел на Лору.

– Может быть, вы знаете тому объяснение, мисс Кастельяно?

– Возможно, я просто видела их больше, чем другие, – ответила та как ни в чем не бывало.

Ошеломленный профессор углубился в «Анатомию» Грея и призвал студентов начать препарировать орган, который был темой сегодняшнего занятия.

– Ну, Кастельяно, – выходя из аудитории, с восхищением пробормотал Барни, – ты сегодня и дала!

– Пустяки! – отмахнулась она. – Интересно, почему ты не ответил?

В этот момент к ним подошла Грета.

– Какая гадость, правда же? – скривившись, сказала она.

– А что такое? – поинтересовалась Лора.

– Все эти грязные намеки… Лубар этой штукой размахивал, как каким-то священным идолом.

– Вообще-то, – небрежно заметил Барни, – у древних греков и римлян это и был священный идол. Они даже поклонялись ему на своих празднествах…

– Барни, умоляю тебя! На сегодня с меня хватит! Если честно, я думаю, что этот профессор Лубар – настоящий…

– Хрен поганый? – подсказала Лора.

Грета бросилась прочь, вспыхнув от негодования и смущения.

Задолго до первой зимней метели обитатели Вандербилт-холла засели за книги. Время для них измерялось не в днях, оставшихся для поисков подарков, а в часах, оставшихся до первой сессии. Экзаменов было четыре – анатомия, гистология, физиология и – четвертый всадник Апокалипсиса – биохимия.

Окна в общежитии не гасли до утра. Случайные прохожие вполне могли решить, что в нем происходят некие ритуальные празднества в честь огня, вроде тех, какими у древних народов сопровождался период зимнего солнцестояния – самое темное время года. Однако внутри здания не только не веселились, но даже почти не спали.

Положение дел было таково, что паника охватила даже Питера Уаймана.

Палмер Тэлбот, поневоле разделявший тяготы студентов-медиков, тоже был вынужден идти на определенные жертвы.

– Лора, что же, и в субботу не получится?

– Пожалуйста, постарайся понять! Мы тут как на осадном положении. Народ от напряжения с ума сходит. Поверь, такого со мной еще не было.

– Так зачем подвергать себя такой муке, Лора? Насколько я понимаю, все, чем ты до сих пор занималась на медицинском, исполнено сплошного ужаса. Как ты, здравомыслящий человек, можешь с этим мириться?

– Считай, что так полагается. Это своеобразная плата, которую я должна заплатить.

– А я, значит, тоже! И ты считаешь возможным при таком образе жизни поддерживать нормальные отношения?

Она вздохнула:

– Палмер, на данный момент меня волнует лишь соотношение между химическими соединениями, черепными нервами и гистологическими слайдами. Я теперь не человек, я – робот, изучающий человеческий организм.

– Ну, если тебе это так противно, почему ты не бросишь?

– Палмер, я никогда не говорила, что мне это противно.

Хотя наукой неопровержимо доказано, что человек не может без сна сохранять ясность рассудка, обезумевшие студенты-медики полностью игнорировали этот факт. Конечно, помогал кофеин, и многие мерили ночи количеством выпитых пластиковых стаканчиков кофе.

Некоторые могли себе даже позволить такую роскошь, как новейшие фармацевтические препараты. Если, на свое счастье, они были знакомы с кем-нибудь из старшекурсников, а еще лучше – из интернов, то получали возможность раздобыть «взбадривающие» таблетки для стимулирования нервной системы и борьбы со сном. Слишком погруженные в учебные материалы, они не удосуживались прочесть еще один короткий текст – листовку-вкладыш к препарату. Даже такая дотошная барышня, как Элисон Редмонд, игнорировала вопрос безопасности таблеток, которые, как ей казалось, помогают сохранять ей полную ясность мысли.

У Барни Ливингстона был свой метод. Чтобы сбросить сонливость, он время от времени делал несколько отжиманий, после чего принимал холодный душ. Все смотрели на него как на безумца – все, кроме Беннета, которого он убедил следовать своему примеру.

Лора предпочитала колу и всякий раз, направляясь в комнату Барни, заполняла ею из автомата большой термос. По коридорам безостановочно шастали студенты, отчаянно стараясь втиснуть необъятную информацию в свои измученные мозги.

И только Хэнк Дуайер не ощущал этого нечеловеческого прессинга. В то время как его однокашники жили словно в аду, ему казалось, будто душа его очистилась и вот-вот покинет это чистилище, устремившись в рай, в объятия Черил.

В три часа утра в день «Первого суда инквизиции» (анатомии) Лора с Барни решили сделать пятиминутный перерыв. Они открыли окно, чтобы бодрящий воздух не дал им уснуть, а затем распахнули и дверь, устроив сквозняк. Привидения в коридоре не обратили на них никакого внимания и продолжали как заведенные шагать, бубнить, запоминать. Шагать, бубнить, запоминать.

– Я это уже где-то видел, – хрипло произнес Барни. – Именно так ведут себя в психушке.

Ни он, ни она не засмеялись. Они были слишком поглощены заучиванием начала, прикрепления и иннервации луковично-кавернозной мышцы.

Сам экзамен оказался намного легче, чем они ожидали. После него первокурсники нашли в себе силы только перехватить чего-нибудь в буфете, вернуться к себе и забыться глубоким сном без сновидений. Наутро они, как роботы, снова брели к экзаменационной аудитории и сдавали следующий экзамен, причем от вопросов им было так тошно, что они буквально выплескивали ответы.

Наконец, всего за четыре дня до Рождества, пытка закончилась. Как и обещала, Лора провела эти дни у Палмера на Бикон-хилл. Она не вполне понимала, какая ему радость лицезреть ее спящей по восемнадцать часов в сутки, но он, казалось, был счастлив уже тем, что она рядом, пусть даже в состоянии анабиоза.

Вечером, когда они сдали последний экзамен, Беннет пришел к Барни попрощаться.

– Веселых тебе каникул, Ландсманн! – пожелал Барни. – Полагаю, у тебя на каждый из двенадцати вечеров припасена новая кливлендская красотка!

– Вообще-то я не домой еду. Две недели буду кататься с родителями в горах.

– На горных лыжах?

Беннет кивнул:

– Но самое приятное бывает после лыж.

– И где ты планируешь ставить свои рекорды?

– В Монтане.

– Далековато…

– Ну, я же вообще парень с размахом!

Однако самые дерзкие планы были у Питера Уаймана. Он оставался в Бостоне, чтобы заняться лабораторными исследованиями не с кем иным, как с профессором Майклом Пфайфером.

Двадцать третьего декабря в семь часов вечера Палмер отвез Лору в аэропорт Логан, где ее дожидался Барни, чтобы лететь рейсом «Истерн эйрлайнс» в Нью-Йорк.

Палмер нежно обнял ее и, попросив приехать заблаговременно, чтобы они не опоздали в клуб на встречу Нового года, отправился на лыжные трассы Вермонта, где, как он сказал Лоре, будет бороться с тоской, тренируясь до изнеможения.

Перед самой посадкой, оставив Лору в очереди, сплошь состоящей из студентов, Барни извинился и побежал к газетному киоску купить «Спорте иллюстрейтед».

Обратно он брел в состоянии некоторого потрясения. Только Лорин голос вывел его из задумчивости:

– Пошевеливайся, Ливингстон! Мы опоздаем на самолет!

Последние пятьдесят метров он преодолел бегом и поспел как раз вовремя, чтобы подать билеты на регистрацию.

– Что с тобой? – спросила она, протискиваясь в битком набитый салон.

– Ничего, ничего. Я что-то не в форме, только и всего.

Они отыскали два места в последнем ряду с правой стороны, втиснулись в кресла и стали пристегиваться. Барни подавленно молчал, уставившись на лысину сидящего впереди мужчины.

– Ливингстон! – заподозрила неладное Лора, – У тебя такой вид, словно ты увидел призрак.

– В каком-то смысле так и есть.

– Барн, что все-таки случилось?

Он в полном оцепенении помотал головой.

– Подхожу я к газетному киоску и вижу Беннета. Он стоял в очереди на посадку.

– И что?

– К стойке первого класса!

– Эка новость! Известно, что деньги у него водятся. Это же по его одежке видно! Что в этом такого?

– Да, но он мне говорил, что едет на горный курорт в Монтану. А на самом деле… Лора, он садился на рейс «Свиссэйр» до Цюриха! Ты не находишь это несколько странным?

– Нет, ответила она. – Я нахожу это чрезвычайно странным.