Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 41 страниц)

Стараясь не выдать своей досады, Питер поднялся из-за стола и удалился.

– Вот кому бы не мешало вены вскрыть! – заявил Беннет.

– Не волнуйся, – с серьезным видом ответил Барни, – все еще впереди. По статистике, в каждом потоке бывает по пять-шесть самоубийств.

– Ты представляешь себе, что это значит? – подхватил Хэнк Дуайер. – Это значит, что, если брать в среднем, один из тех, кто сейчас сидит вот за этим столом, к моменту получения диплома будет лежать в земле!

Все переглянулись.

– На меня можете не смотреть, – заявил с улыбкой Беннет. – Я отказываюсь умирать до тех пор, пока мне не представят письменных заверений, что на небесах нет расовой сегрегации.

18

И вот сессия позади. Опыт предыдущих поколений не обманул: из всего потока только четверо провалились и не были переведены на второй курс. Троим предложили еще раз пройти программу первого курса, четвертому – сделать передышку и начать заново через два года.

Остальные в большинстве своем использовали лето, чтобы очистить память от ненужных подробностей и подготовить мыслительный аппарат к более важным вещам.

Многие устроились работать лаборантами, а некоторым достались более высокие должности, например Питеру Уайману, который фактически занимался настоящей исследовательской работой под руководством профессора Пфайфера.

Сет Лазарус уехал домой на ответственную работу в отделение патологии факультета Чикагского университета, где работал до этого уже два лета.

Как обычно, планы Беннета Ландсманна разительно отличались от намерений его товарищей. Первоначально его мечтой, которой он поделился с Барни по секрету («Не хочу, чтобы весь курс считал меня плейбоем»), было поехать на горнолыжный курорт в Чили. Но, к несчастью, его травмированное ахиллово сухожилие еще не было готово к таким испытаниям. Поэтому он предпочел поехать с родителями в тур по островам Эгейского моря в расчете заняться подводным плаванием, пока старики будут лазить по развалинам.

Хэнк Дуайер нашел себе место санитара в частном санатории. Заведение находилось неподалеку от его квартиры в Бостоне, так что он мог больше времени проводить с Черил, чье положение уже ни для кого не являлось секретом.

Лоре и повезло, и не повезло одновременно. Пфайфер пригласил ее заняться лабораторными исследованиями. Это была большая честь, омраченная перспективой трудиться под началом ненавистного Уаймана.

Барни сперва удивился выбору профессора.

– Не обижайся, Кастельяно, но почему Пфайфер выбрал именно тебя?

Она развела руками:

– Понятия не имею. Меня только радует, что не придется ехать домой.

Все прояснилось, когда были обнародованы экзаменационные оценки. Лора Кастельяно получила великолепный балл – пять с минусом. Особенно невероятным это показалось Барни, который считал, что сам достиг небывалых высот – четыре с плюсом.

Теперь, когда правда открылась, он решил припереть Лору к стенке.

– Кастельяно, не отрицай: это у тебя было девяносто восемь баллов по биохимии? Так?

– Ладно, господин инспектор, вы меня поймали.

– Тогда какого черта ты это так старательно скрывала?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Сначала я подумала, мне просто повезло, а потом…

Она не закончила фразу, но Барни и без этого понял: она боялась поставить его в неловкое положение.

У Барни не было возможности искать себе место в научной или околонаучной сфере. Как только было объявлено о повышении со следующего года платы за обучение, он понял, что придется искать работу, где побольше платят.

И он пошел в таксисты. В одном квартале с Ливингстонами жил некий мистер Копловиц, владелец собственного такси, и Барни нанялся к нему в ночную смену.

Из соображений как сентиментальности, так и экономии Барни жил дома. Осенью на заборе появится надпись: «ПРОДАЕТСЯ», и в комнату, где рождались его детские мечты, вселится кто-то чужой.

Эстел, которая официально ушла на пенсию с конца июня, проводила лето на заднем дворе, попивая чай с Инес Кастельяно, болтая, когда та была склонна к общению, либо просто сидя рядом, если Инес уплывала в свой неведомый мир. В такие минуты Эстел окидывала взором сад и предавалась воспоминаниям о том времени, когда здесь играли два мальчика и девочка.

Завтракала она вместе с сыновьями Барни как раз возвращался домой, а Уоррен, наоборот, собирался на работу. Он готовился к карьере юриста и работал курьером в какой-то адвокатской конторе.

По вечерам сыновья, как правило, отсутствовали: Барни крутил баранку, Уоррен встречался с очередной девушкой. Зато все чаще появлялась Инес – не только пообщаться, но и укрыться от мужа.

Луис уже превратился из тихого выпивохи в буйного пьяницу. К девяти часам это уже был разъяренный лев. И все чаще – торжествующий лев. Ибо его кумир Фидель Кастро только что сумел свергнуть Батисту и освободить кубинский народ. Чем не повод пропустить стаканчик «Куба-Либре»? Или два? А может, десять?

Такое горячее сочувствие кубинской революции не прибавляло ему друзей среди соседей по Бруклину. Ведь Кастро экспроприировал принадлежавшие американцам заводы по переработке сахара. Поэтому нельзя сказать, что клич: «Viva el pueblo cubano!»[24]24
  Да здравствует кубинский народ! (исп.)


[Закрыть] находил повсеместный отклик.

Соседи потихоньку начинали роптать. Кое-кто даже заходил к Эстел, выясняя, не попробует ли она на благо всему кварталу урезонить Луиса. Заставить его если не бросить пить, то хотя бы угомониться.

Некогда талантливый врач деградировал с каждым днем. Его уже штрафовали за вождение в нетрезвом виде. Еще один такой инцидент – и его, скорее всего, лишат водительских прав, а возможно, и врачебной лицензии.

– Неужели ты ничем не можешь ему помочь? – как-то раз спросила Эстел у подруги.

Инес покачала головой.

– Я молилась, – пролепетала она. – Я просила нашу Пресвятую Деву избавить его от страданий.

– А что, – удивилась Эстел, – нет никого… поближе, чтобы его вразумить?

– Святой отец Франсиско Хавьер тоже пытался повлиять…

– Хочешь сказать, ты водила Луиса в церковь?

– Нет, – ответила Инес, – в прошлое воскресенье я пригласила отца Франсиско к нам.

– И что?

– Что?! Луис словно обезумел, орал на святого отца, выкрикивал проклятия в адрес святой церкви и всех епископов из окружения Франко. Святой отец даже не остался к чаю.

«И неудивительно», – подумала Эстел.

Инес принялась молиться, а у Эстел мелькнул вопрос: «Почему им не поможет Лора? Как она может плевать на родителей, когда они так нуждаются в помощи?»

На другое утро она заговорила об этом с Барйи.

– Мне кажется, Лора увиливает от ответственности, – объявила она за завтраком.

– Мам, она пыталась помочь. Уверяю тебя, она многое перепробовала. Но в последний раз, когда она хотела поговорить с Луисом, он брякнул такое, чего она не может ему простить.

– А именно? – оживился Уоррен.

– А именно, – с расстановкой произнес Барни, – заявил, что не намерен выслушивать от нее нотаций, потому что она ему не сын.

Воцарилось молчание. Потом Эстел сказала:

– Бедная девочка!

– Вот уж действительно, ситуация – не позавидуешь! – согласился Уоррен. – При двух живых родителях она совершенно одинока. Готов спорить, она из одного отчаяния выскочит замуж за этого Палмера, или как его там.

– Зря волнуешься, – возразил Барни. – Палмер идет в армию, и они решили взять тайм-аут в своих отношениях.

Эстел еще больше встревожилась:

– Что же с ней станет, бедняжкой?

«Да уж», – мысленно поддакнул Барни.

* * *

Душным августовским утром, в шесть часов Лора приехала вместе с Палмером на призывной пункт бостонского военкомата.

– Лора, я буду тебе писать! И ты черкни мне иногда открыточку, чтоб я знал, что еще не забыт.

– Перестань! Ты же знаешь, что я буду тебе писать много и часто. Ты-то сам уверен, что действительно хочешь задуманного? Зачем своими руками продлевать себе службу?

– Лора, если мне предстоит тебя потерять, то дополнительный срок значения не имеет. По крайней мере, смогу утопить свое горе в офицерском клубе.

– Палмер, ты меня не потеряешь! Я никуда не денусь!

– А я обещаю, что буду хранить тебе верность.

– Не глупи. Я не требую от тебя монашеского целомудрия. Веди себя естественно.

Из чего Палмер с горечью заключил, что в его отсутствие любимая девушка намерена вести активный образ жизни.

– Лора, ты только не забывай: ты не найдешь другого такого преданного человека!

Садясь за руль великодушно оставленного в ее пользование «порше», Лора подумала: «Он прав. Никто не будет любить меня так безоглядно, как старина Палмер».

Сет Лазарус вылез из плавящегося автобуса на плавящийся асфальт. Уже в семь тридцать утра Чикаго был невыносим. Солнце жарило вовсю.

К счастью, до дверей госпиталя ему надо было пройти всего несколько сот метров, а там, в патологоанатомической лаборатории, поддерживалась весьма прохладная температура, дабы воспрепятствовать разложению «пациентов», как упорно именовал их его начальник, профессор Томас Мэтьюз.

(«Вот когда мы закончим и отошлем их на кладбище, тогда можно будет называть их трупами», – говаривал он.)

Сет уже третье лето подряд работал в «доме мертвых», по выражению некоторых медиков. Именно здесь он научился искусно обращаться со скальпелем, брать пробы тканей для исследований и в целом с почтением относиться к человеческому организму, будь то живой или мертвый.

Атмосфера в больничном морге разительно отличалась от их учебной анатомички. Здесь царила почти полная тишина – наверное, из уважения к усопшим. Университетская анатомичка, напротив, приводила на память вавилонское столпотворение, ведь студенты, желая побороть неловкость, неумение и страх, наперебой отпускали сальные шуточки.

Здесь Сет чувствовал себя как дома, хотя в перерывах, глядя в окно на оживленные улицы, спрашивал себя, не следует ли отнести его к разряду «чудаков», поскольку обществу женщин он предпочитает общество покойников.

В колледже у него хотя бы было оправдание. Ведь он намеревался пройти полный четырехлетний курс за три года, так ему не терпелось стать врачом. Понятно, что ему некогда было заводить друзей.

Но и на медицинском факультете Сет не дружил ни с парнями, ни с девчонками. Однокашники ценили его общество только в период сессии, когда они набивались гурьбой к нему в комнату и умоляли помочь с разъяснением какого-нибудь сложного материала.

Два прошедших лета он только смотрел, прижавшись носом к стеклу, на жизнь за окном, к которой мысленно жаждал присоединиться, но не чувствовал себя ее органической частью.

Может быть, он и выбрал патологию, чтобы освободить себя от необходимости сообщать ближайшим родственникам, что родной им человек терпел страдания, от которых его нельзя было избавить?

Как-то июльским утром босс спросил Сета, не идет ли он в буфет пообедать.

– Если да, то купи мне в киоске еще один экземпляр «Трибюн». Там на спортивной странице пишут про моего двадцатичетырехлетнего оболтуса «Звезда малой лиги» не далее как вчера послал очередной выдающийся бросок.

– Поздравляю! – ответил Сет. – Одного экземпляра хватит, сэр?

Тот добродушно улыбнулся:

– Слушай, Сет, я тебя сколько раз просил называть меня Томом? Мы тут не клерки в конторе! Да, одного экземпляра хватит. Думаю, жена уже купила штук десять.

– Ладно. Спасибо… Том.

В разгар обеденного перерыва лифт был забит медсестрами, отправляющимися перекусить, и ухлестывающими за ними докторами.

Спустившись вниз, Сет заглянул в киоск, купил нужную газету и как раз начал листать «Ньюйоркер», когда с ним поравнялась троица хорошеньких медсестер.

Одна заметила его и воскликнула:

– Боже мой! – Она улыбнулась и – о чудо! – окликнула его по имени: – Сет, Сет Лазарус! Глазам своим не верю. Неужели это ты? – Она повернулась к подругам. – Девчонки, вы не поверите: это тот самый парень, о котором я вам только что говорила. Он закончил школу экстерном, и вот, посмотрите, – уже стал доктором!

Тут Сет вспомнил, что на нем халат, а прямоугольная пластиковая бирка на нагрудном кармане гласит: «Доктор Лазарус».

– Бог мой, даже не верится, что это ты, Сет! – продолжала ворковать девушка. – А меня ты наверняка не помнишь. Да и с чего бы? Я пересдавала экзамен по химии, чтобы поступить в медучилище, а ты всем помогал с лабораторными работами. Мне – больше всех. И вот, полюбуйся: я теперь медсестра!

Сет не привык к такому вниманию к собственной персоне.

Он лишился дара речи, но не зрения, а поэтому без труда прочел имя на ее кармашке, после чего призвал на помощь всю свою находчивость, чтобы изобразить из себя дамского угодника.

– Как я могу забыть Джуди Гордон и ее деликвентный взгляд?

Сестры фыркнули.

– И что это означает? – спросила одна.

– О, – протянул Сет, немного смутясь от собственного цветистого красноречия, – это такой химический термин. Он означает «растворяющийся».

Джуди улыбнулась:

– Сет, я польщена, что ты меня помнишь. Кстати, познакомься – мои подруги: Лилиан и Мэгги.

– Очень приятно, – сказал он. – В каком вы отделении?

– В «О», – посерьезнела Джуди.

– Онкология? Это дело серьезное, – кивнул Сет, – Подозреваю, большинство ваших пациентов уже никогда не выйдут из этих стен.

– Угадал, – под дакнула девушка. – Временами это и впрямь тяжко. На нашем этаже жуткая текучка среднего персонала. А ты где, Сет?

– Я в патологоанатомической лаборатории. И кстати я еще не врач. Я тут только на лето.

На протяжении всего разговора Сет судорожно соображал. Это был его шанс, и упускать его он был не намерен.

– Вы не обедать идете? – спросил он.

– Ой, – разочарованно протянула Джуди, – только что оттуда. Нам пора в отделение. Может, в другой раз как-нибудь встретимся?

– Давай завтра пообедаем вместе? – предложил Сет.

– Отлично! – Джуди Гордон улыбнулась.

Три девушки двинулись в сторону лифта, а Джуди, обернувшись, крикнула:

– Завтра у киоска что-нибудь около четверти первого! Хорошо?

Он утвердительно помахал в ответ. После этого они скрылись в лифте.

Какое-то время Сет стоял в оцепенении. Он вспомнил не только Джуди, но и то, как пытался пригласить ее на свидание. Только в тот раз он так и не смог раскрыть рта.

Сет, как всегда, дождался окончания часа пик. В половине восьмого он вошел в автобус, где было уже не так душно и можно было сесть и почитать.

Когда он наконец добрался до места, солнце уже клонилось к закату, и газоны и клумбы скромного пригорода купались в его ласковых вечерних лучах. Всех соседей Сет знал по именам и фамилиям, с тех пор как работал почтальоном в старших классах.

Он дошел до местной площади, где с тридцатых годов располагалась и лавка «Мясо и гастрономия от Лазаруса». Через витринное стекло он увидел, как отец нарезает сыр «Гауда» для миссис Шрайбер, и помахал обоим. Затем через заднее крыльцо поднялся в квартиру на втором этаже. Мама нежно обняла его.

– Привет, дорогой. Что у тебя нового?

– Мама, – нехотя ответил он, исполняя давно заведенный ритуал, – там, где я работаю, ничего не может быть нового. В патологоанатомическом отделении только мертвые пациенты.

– Знаю, знаю, но вдруг ты открыл новое средство от смерти? Такое ведь может произойти?

Он улыбнулся:

– Ты узнаешь об этом первая. У меня есть минутка принять душ перед ужином?

Рози кивнула и вернулась на кухню.

Горячий душ был для Сета профессиональной необходимостью. Его одежда и кожа, казалось ему, пропитывались запахом смерти, и каждый вечер, приходя из клиники, он яростно тер себя мочалкой.

В девять вечера Нэт Лазарус, как всегда, запер лавку, и уже через пять минут семья была за столом.

– Итак, мой мальчик, – спросил отец, – что у тебя новенького?

– Открыл лекарство от рака, – ответил сын с бесстрастным выражением лица.

– Чудесно, – пробормотал тот, больше поглощенный газетным репортажем о вчерашнем бейсбольном матче. – Говорю вам, – внезапно объявил он, – скоро «Кабс» выиграет чемпионат. Голову даю на отсечение!

Все еще под впечатлением сегодняшней встречи, Сет со смехом добавил:

– Кроме того, я нашел лекарство от болезней сердца, а завтра, глядишь, изобрету что-нибудь и от обычной простуды.

Нэт вдруг отложил газету.

– Я не ослышался? Ты занимаешься исследованиями, направленными на поиск лекарства от простуды?

– Интересно, что это ты так оживился, а при словах о средстве от рака и бровью не повел?

– Мальчик мой, – мудро рассудил отец, – ты ведь не бизнесмен и далек от мирских забот. Ты можешь хотя бы отдаленно себе представить, сколько я за зиму продаю этой бесполезной «змеиной мази»? Если бы ты и впрямь изобрел какое-нибудь стоящее средство, мы бы его немедленно запатентовали и здорово бы разбогатели.

– Прости, пап, но я пошутил. Обычная простуда – это последний рубеж медицины. Это как Луна для астрофизиков. Нам ее достичь не суждено.

Нэт посмотрел на сына и улыбнулся.

– Сумасшедшие – проворчала миссис Лазарус – Кому добавки?

Перейдя к бисквиту и домашнему мороженому, Сет небрежно бросил:

– Вообще-то сегодня было одно происшествие. Я столкнулся с девчонкой, с которой мы учились в школе.

Рози Лазарус навострила уши:

– Да? А мы ее знаем?

– Это Джуди Гордон. Она работает медсестрой в онкологии.

Нэт озорно взглянул на сына:

– Сети, смотри только не сделай ей ребенка!

– Отец! – взмолилась Рози. – Я была бы тебе признательна, если бы ты подобного при мне не говорил.

– Прошу прощения, ваше величество, – ответил муж, – но позволь тебе напомнить, что, если бы я в свое время не сделал тебе ребенка, Сета бы тут сейчас не было. – Он повернулся к сыну как к живому подтверждению своих слов. – Я прав, доктор?

– Так точно, сэр, – с профессиональной четкостью ответил тот. – В медицине таких, как наша мама, называют многородящими.

– А перевести на нормальный язык можешь?

– Мам, это означает, что у тебя не один ребенок, а больше.

Все резко замолчали. И напряглись. Сет напомнил родителям – и себе, что было еще больней, – о Говарде.

Говард был старший брат Сета. Но он так и не стал взрослым человеком в результате аварии, случившейся много лет назад. Говард в тот момент сидел у матери на руках, на переднем сиденье. Нэт был за рулем. Он резко затормозил, поскольку перед ним как из-под земли вырос малыш, которого из-за других машин видно не было. И Говарда швырнуло головой на металлическую приборную доску да еще припечатало сверху всем маминым весом.

После такой тяжелой черепно-мозговой травмы Говард хотя и вырос физически, но так и не научился глотать пищу или сидеть без посторонней помощи. Иногда он узнавал родителей, иногда – нет. (Точно знать этого не мог никто, ведь Говард постоянно улыбался.)

В конце концов пришлось поместить его в интернат. Два или три раза в месяц они заставляли себя ехать туда, чтобы не забыть о его существовании и не уверовать в то, что можно жить, не думая о его страданиях. (Да и были ли страдания? Узнать это также не представлялось возможным.)

Говард был для них извечным источником комплекса вины. Безнадежно изувеченный и в то же время необычайно крепкий физически, обреченный на животное существование в одиночестве. Ибо жить ему предстояло долго, хотя вряд ли его существование можно было назвать жизнью.

Семья закончила ужин, и Сет помог матери убирать со стола. Нэт тем временем включил телевизор. К счастью, опять шел бейсбол – надежное лекарство от вечно гложущей боли за старшего сына.

В кухне, вытирая вымытую мамой посуду, Сет вдруг спросил:

– А кстати, как там Говард?

– Что за вопрос? Как ему еще быть? Может быть, когда станешь настоящим врачом, ты изобретешь какое-нибудь средство от проломленной головы.

На сей раз она не шутила. И Сет знал, что мать живет постоянной надеждой на то, что когда-нибудь, где-нибудь медицина найдет чудодейственное средство, которое вернет в семью несчастного мальчика.

– Могу порекомендовать салат с тунцом или курицей, – сказала Джуди Гордон. – На вкус они похожи – я даже подозреваю, что это вообще одно и то же.

– Давай возьмем разные, а потом сравним, – предложил Сет.

Она кивнула, и Сет жестом подозвал официантку.

Итак, – сказала Джуди, – насколько я понимаю, нам надо многое наверстывать.

– Похоже на то.

Поедая свои неразличимые салаты, они предались воспоминаниям и старым шуткам. В ее обществе Сету почему-то было легко. Возможно, благодаря тому, что сама Джуди держалась спокойно, уверенно и дружелюбно.

Сет заказал на десерт шоколадное мороженое, а она – желе. («Фигуру надо беречь, ведь пляжный сезон!»)

Странно, но Сету никак не удавалось представить ее в купальнике, хотя, будучи знаком с анатомией, он легко воображал ее голой. И картинка получалась соблазнительная.

– Ты по-прежнему живешь с родителями? – спросила она, когда они допивали кофе.

– Да. Признаюсь, я не очень-то общительный тип. Живу с мамой и папой, но ведь здесь я бываю только летом.

– Это плохо, – пробурчала она себе под нос.

Сет тут же спросил себя: «Что именно плохо? Что я живу дома или что уезжаю в Бостон?»

По дороге к лифту он набрался смелости и спросил:

– Мы могли бы как-нибудь сходить поужинать?

– Конечно. Может, сегодня и пойдем?

– Отлично. Просто чудесно!

– У меня машина – если ее можно так назвать, – весело похвасталась она, – Но, по крайней мере, она едет. Ты когда освобождаешься?

– Да, в общем-то, я сам себе хозяин. У нас в патологии, если мы раньше уходим, больные не ропщут.

– Тогда в полседьмого? А если что-нибудь изменится, я тебе позвоню в лабораторию.

– Да, конечно. Прекрасно, – повторил он.

В лифте они были вдвоем.

– Сет, скажи мне, – спросила Джуди, – тебя не достает работа с покойниками? Никогда не кажется, что ты вот-вот двинешься рассудком?

– Нет, по-моему, у тебя работа тяжелее. Ко мне они попадают, когда все страдания уже позади. А ты вынуждена смотреть на умирающих. Разве это не тягостное зрелище?

Она кивнула:

– Да. И каждый раз, возвращаясь домой, я думаю: как мне повезло, что я еще жива!

Они продолжили разговор вечером за ужином в принадлежащем некоему Армандо солидном кафе «Северная лихорадка», где Сет никогда не бывал, да и не мог бы себе этого позволить. Но сегодняшний случай был особый.

– Ты удивишься, если узнаешь, в какой ступор впадают самые нормальные люди при мысли о близкой смерти родного человека, – говорила Джуди. – Начинают его сторониться, как будто смерть может быть заразной. Родственники еще заставляют себя приходить, но у друзей всегда находится какой-то предлог. Поэтому больные, за которыми я ухаживаю, невероятно благодарны за малейшие проявления доброты. В любом случае, будь я на смертном одре, я бы точно была благодарна любому, пусть даже почти незнакомой медсестре, если б она стала в последние минуты держать меня за руку. И, сказать по правде – только не обижайся! – врача ты в такой момент днем с огнем не сыщешь, у них вечно какие-то отговорки находятся.

– Ну, – попробовал возразить он, чувствуя, как с каждой секундой в нем крепнет к ней симпатия, – доктора разные бывают, как и медсестры – «Черт, – тут же отругал он себя, – еще решит, что я бессердечная сволочь!»

– А ты и дальше хочешь работать патологоанатомом? – спросила она.

– Если честно, я еще не решил. Сначала это была просто летняя подработка, которая должна была облегчить мне поступление в медицинский. Потом я решил, что этот опыт будет не лишним, когда мы начнем работать в анатомичке. А за последний год я столько нового узнал…

Из скромности он не сказал, что профессор Лубар оценил его знания по анатомии на пять с плюсом – впервые в истории факультета.

– Доктор Мэтьюз считает, что наша работа по установлению причин смерти может оказаться крайне полезной с точки зрения профилактики заболеваний.

– О, это действительно достойно восхищения, – сказала она. – Но тебе не кажется, что ты себя чего-то лишаешь? Какого-то эмоционального аспекта, который и привел нас всех в медицину? – Она вздохнула. – По-моему, нет большего удовлетворения в жизни, чем слышать «спасибо» из уст больного, которому ты помог.

«Ого, – подумал он, – не больно-то она высокого мнения о моей работе! Но смею ли я защищаться?»

Во второй раз за последнее время он вдруг произнес слова, которые исходили из неподвластной ему части его существа:

– Может быть, я это делаю из страха?

«Господи, зачем я это сказал?»

– Из страха потерять больного? – уточнила Джуди. – Это испытывают многие врачи, я знаю. Это совершенно естественно, Сет.

– Нет, я другого боюсь, – продолжил он свою исповедь.*^ Я боюсь… страданий. Мне кажется, патологоанатомия меня привлекает тем, что, как бы ни мучился больной, для него все уже позади. Даже если организм изъеден раком, человек уже этого не чувствует. Мне кажется, я бы не мог смотреть, как больной корчится от боли. Или как он дышит через аппарат, тогда как остальной организм мертв. Мне кажется, у меня не хватает смелости быть настоящим врачом.

По дороге домой Сет находился в каком-то доселе незнакомом ему состоянии, слова вырывались из его уст помимо его воли.

Впереди замаячила автобусная остановка, и Сет подумал, что будет лучше избавить Джуди от своего малодушного общества.

– Джуди, спасибо. Дальше я сам доберусь.

– Да перестань! Мне никакого труда не составляет проехать еще два квартала.

Он кивнул, и оставшийся путь они проделали молча.

– Спасибо, что подвезла, – сказал Сет, – Увидимся в клинике.

– Нет, Сет, – сказала девушка. – Так просто я тебя не отпущу!

Сет с изумлением узнал, что страстью можно компенсировать неопытность. Она прижалась к нему губами, а он обхватил ее и крепко обнял. Поцелуй длился долго.

Когда оба глотнули воздуха, он спросил:

– Мы можем это как-нибудь повторить?

– Что именно? Ужин или мою бесстыжую выходку?

– А это – взаимоисключающие вещи? – спросил он – Во всяком случае, предупреждаю: в другой раз инициатива будет за мной!

– Отлично. Кто знает, куда это нас заведет? Спокойной ночи, Сет. Спасибо еще раз.

Если бы он не боялся разбудить родителей, то, войдя в дом, пустился бы в пляс.

Если когда-нибудь составят список городов Соединенных Штатов, где не следует проводить лето, Бостон, несомненно, войдет в первую десятку. Конечно, у Пфайфера в лаборатории имелся кондиционер для поддержания постоянной температуры, необходимой при экспериментах. Но в Вандербилт-холле никаких кондиционеров не было. Вполне логично. Некоторые препараты в случае перегрева теряются безвозвратно, тогда как лаборанты идут по гривеннику за десяток.

Изо дня в день засиживаясь в лаборатории допоздна, Лора все больше утверждалась в навязчивой мысли, что в том и состоит расчет Пфайфера: его подопечные сидят в прохладной лаборатории как можно дольше, и тем самым исследования продвигаются быстрее.

Поначалу ее мучили угрызения совести в отношении Палмера, которые она пыталась побороть, напоминая себе, что сейчас, слава богу, не война. И все же ей было жаль, что лучший период своей жизни он убьет на чистку сапог, винтовки, а возможно, и отхожего места. Впрочем, она не была уверена, привлекают ли к таким заданиям офицеров.

Но постепенно она все больше склонялась к тому, что ее отказ выйти за него замуж в конечном итоге послужит во благо им обоим.

И снова стала встречаться с парнями.

Иногда, если Лора допоздна засиживалась в лаборатории, ее заставал по телефону Барни (после одиннадцати, когда действовал льготный тариф). Обычно он звонил из автомата в каком-нибудь богом забытом районе и всякий раз веселил ее рассказами о своих пассажирах. Например, о проститутке, предложившей расплатиться с ним натурой.

– То, что ты рассказываешь, намного интереснее всякой медицины. Может, переквалифицируешься?

– Спасибо, Лора. Ночами не спать – это именно то, о чем я мечтал всю жизнь. – Тут его обуревала отеческая забота. – А кстати, ты-то почему еще на работе? Даже каторжники пашут меньше. Почему бы тебе не пойти домой поспать?

– Благодарю вас, доктор Ливингстон. Я, кажется, настолько вымоталась, что именно так и поступлю.