Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 41 страниц)

Барни помотал головой.

– Ну, я думаю, тебе стоит познакомиться с его теорией сновидений и «коллективного бессознательного». Тогда мы, пожалуй, могли бы с тобой и это обсудить.

– Конечно, пап. Обязательно. Я попрошу маму принести мне из библиотеки.

– В этом нет необходимости, – возразил Харольд. – У меня эта книжка есть – в кабинете, на той же полке, где и Артемидор.

С того дня вечерние разговоры с отцом стали для Барни лучшей частью суток.

Обычно Барни удавалось усесться за уроки только после десяти. К полуночи он уже был настолько измочален, что без сил валился на кровать. Его показатели в учебе, как и следовало ожидать, начали снижаться.

В выходные возможности наверстать упущенное тоже не было. По субботам он был обязан являться к Ловенстайну уже к восьми утра и работал полный день.

Оставались только воскресные дни. Но у Барни появился некий фатализм по отношению к своему будущему: «баскетбольная» стипендия ему больше не светила, а с его нынешними оценками в школе навряд ли можно рассчитывать на поступление в Колумбийский университет.

Тогда какая разница? Почему не использовать единственный свободный день для того, чтобы пойти на площадку и сыграть несколько десятков партий, чтобы выпустить пар? Он играл упоенно и подолгу, пока остальные игроки, один за другим, от усталости не расходились по домам.

Как он и ожидал, оценки за первое полугодие у него оказались ниже прошлогодних. Однако средний балл пока еще держался выше девяноста, что само по себе оставляло какие-то шансы на Колумбию. Особенно если успешно написать приближающиеся вступительные тесты.

Главная задача этих общенациональных испытаний состояла в определении способности кандидатов ориентироваться в мире цифр и слов. Теоретически это было как анализ крови – нечто такое, чему нельзя научиться.

Но на практике все рождественские каникулы выпускники посвящали интенсивным занятиям с репетиторами, дабы улучшить эти свои способности. Если семья мечтала о карьере для своего отпрыска, она наскребала двести долларов, которые обычно требовались для того, чтобы дети казались умнее, чем они есть.

Инес Кастельяно считала это своего рода очковтирательством, противоречащим ее понятию чести. Но Луис был реалистом и уговорил жену. Зачем ставить собственную дочь в заведомо проигрышное положение? Он даже великодушно предложил оплатить репетиторов для Барни, но принять это предложение тому не позволила гордость.

В Рождество у Барни был рабочий день (за двойную оплату), поскольку все аптеки в округе по очереди выполняли роль дежурной и на сей раз выпал черед Ловенстайна. Барни было очень одиноко – главным образом потому, что в последнее время он практически не виделся с Лорой. Она то была у репетитора, то где-нибудь развлекалась.

Она объявилась за неделю до экзаменов и предложила открыть Барни кое-какие уловки, которым научилась у своих репетиторов. Такую помощь он с благодарностью принял, и несколько вечеров подряд они занимались вместе.

Результат тестов оказался неожиданно хорошим. Лора получила 690 баллов по языку и 660 – по математике. Этот великолепный результат был превзойден Барни – у того оказалось 720 и 735 соответственно.

– Черт возьми, Барн, – прокомментировала Лора, – да с такими баллами тебя любой университет в стране с руками оторвет!

– Да уж, – криво усмехнулся он. – Только если бы я в этом году мог играть в баскетбол, мне хватило бы и двадцати очков за игру.

Установился мороз, и Барни стал приходить домой похожим на сосульку. В иные дни ему не удавалось урвать больше четырех часов для сна. Но это было его последнее полугодие, финишная прямая. Пройдет месяц с небольшим, и они получат ответы из университетов. Все будет позади, можно будет радоваться.

Или плакать.

Как-то субботним вечером Барни просидел в аптеке почти до полуночи, помогая мистеру Ловенстайну проводить инвентаризацию. Он доплелся до дому по серой слякоти и, с трудом переставляя ноги, поднялся на крыльцо с одной-единственной мыслью – поскорее лечь спать, но при этом не видеть во сне пачки аспирина, антигистаминных и слабительных препаратов.

Но в тот момент, когда он стягивал с себя куртку, желудок напомнил о том, что получил на ужин один только сэндвич. Барни потащился на кухню. Он удивился, обнаружив там свет. И совсем изумился, увидев Лору.

– Эй, какого черта ты тут делаешь посреди ночи? Да еще в субботу?

– Барни, мне надо с тобой поговорить. Это очень серьезно.

– Отец? – ахнул он – Что-то опять с папой?

– Нет-нет. – Она помолчала, а потом едва слышно добавила: – Со мной, Барн. У меня беда. Я понимаю, ты сейчас устал…

– Ничего-ничего, это неважно. Ты садись, я сейчас перехвачу бутерброд, и мы поговорим.

– Нет, только не здесь. Давай пройдемся?

– В такой час?

– Ну, только вокруг квартала, а свой бутерброд ты сжуешь по дороге.

Он впервые внимательно посмотрел ей в лицо. В глазах девушки было отчаяние.

– Ладно, Кастельяно, пошли.

Барни прихватил горсть шоколадного печенья, набросил на плечи забрызганную грязью куртку, и они вдвоем вышли на улицу.

Первые сто метров они преодолели в полной тишине. Наконец Барни не выдержал:

– Может, скажешь все-таки, что случилось?

– Я… Я залетела, – пролепетала Лора. – У меня задержка. Уже две недели.

– Хочешь сказать, ты беременна?

Она только кивнула.

– Господи, как же это случилось?

– Я не знаю, Барн. Мне так стыдно… Правда! И еще я ужасно боюсь.

Его вдруг охватила страшная обида, словно его предал лучший друг.

– А что же ты не пошла к тому сукину сыну, который это сделал? – выпалил он.

Произнести слово «отец» он не смог.

Она покачала головой:

– Потому что он кретин. Ты единственный человек, кому я могу об этом сказать.

– Стало быть, я должен чувствовать себя польщенным? – Он устало вздохнул, но вдруг понял, каково сейчас на душе у Лоры, и постарался совладать с собственными чувствами. – Ладно, – медленно, с расстановкой сказал он, – могу я все же поинтересоваться, кто этот человек?

– Это… Это Сэнди Ливитт.

Тут уж Барни не сумел сдержаться.

– Почему он, черт тебя побери! Получше никого не нашла?

– Ну пожалуйста, Барни, взмолилась она, – наорать на меня и родители могут! – Из ее глаз полились слезы. – Пожалуйста, Барни, – всхлипывала она, – помоги мне!

В безмолвной темноте зимней ночи он остановился и шепотом сказал:

– Успокойся, Лора. Давай вернемся в тепло и все обговорим. Мама уже давно спит, и нас никто не услышит.

Вернувшись в дом, они принялись суммировать то немногое, что знали о подпольной медицинской практике (а они ничего о ней не знали), и попытались выработать какой-то план действий.

Барни было столь же тяжело слушать, как Лоре говорить. В его душе отчаянно боролись гнев и сочувствие.

Лора знала двух девушек из их школы, которые попадали в подобное положение. Каждая решила проблему по-своему.

Одна заплатила пятьдесят баксов какому-то подозрительному типу в задрипанной двухкомнатной квартире на шестом этаже многоквартирного дома в районе Редхук. Все вышло хуже некуда, и ей еще повезло, что осталась жива. «Лекарь», по ее словам, был настолько грязен, что у него было черно под ногтями.

Вторая девушка рассказала обо всем родителям, и те, хотя и пришли в ужас, устроили ей аборт в прекрасных клинических условиях. Но для этого ей пришлось ехать в Пуэрто-Рико во время летних каникул, когда ее отсутствие мало кто заметил.

– Барни, что же нам-то делать? – спросила Лора и тут же пристыженно поправилась: – Прости, не нам, конечно, а мне. Это моя проблема.

– Ты не права, Кастельяно. Успокойся. Мы найдем подходящее решение. Во-первых, скажи: ты абсолютно уверена, что беременна?

– Барни! Уже две недели задержка! Обычно у меня организм работает как часы.

– Ладно, тогда нам надо найти настоящего врача, и поближе, чем в Пуэрто-Рико. Лучше всего было бы спросить твоего отца – ну, сказать, что это для кого-то другого…

– Нет, Барни, он меня раскусит в момент. Я скорей умру, чем ему признаюсь.

Лора отвернулась. Все ее тело содрогалось от сдавленных рыданий. Барни встал, обошел вокруг стола и обнял ее за плечи.

– Лора, я же сказал, что обо всем позабочусь.

А сам подумал: «Хотелось бы мне знать как».

Весь воскресный день Лорина проблема не выходила у него из головы, вытеснив все остальные заботы. К вечеру ему удалось убедить себя в том, что на следующий день он непременно найдет в школе кого-нибудь, кто подскажет выход.

Утром в понедельник они ехали в школу в полном молчании. Барни поразило, что внешне все было как обычно. Девушка, сидящая сбоку от него, была той же самой Лорой, которую он знал столько лет. Только теперь в ее теле рос еще один человечек.

Они распрощались у входа, и Барни начал свои поиски. Каждую перемену он, как охотник, высматривающий добычу, вышагивал по коридорам, напряженно вглядываясь в каждое встречное лицо. В обеденный перерыв он провел разведку в столовой, и с тем же результатом. К часу дня он не продвинулся ни на йоту.

Барни пришел в аптеку и сел за сортировку заказов, уже приготовленных к доставке. Мистер Ловенстайн, как всегда, подошел к нему и прочел будущему доктору краткую лекцию о достоинствах разных препаратов. Барни вежливо слушал, затем сгреб все в небольшой полотняный мешок и шагнул в пронизывающую стужу, где он зато мог остаться наедине со своими мыслями.

И только на обратном пути его осенило. А что, если обратиться к мистеру Ловенстайну? Ведь он знает не меньше любого врача, а общается изо дня в день с десятками медиков! Почему бы его не спросить?

«Потому, – тут же ответил он себе, – что, если он разозлится, а он наверняка разозлится, я потеряю место».

Снимая галоши, он все же взглянул на своего работодателя. Лицо у него доброе, что правда, то правда. И хотя аптекари не приносили клятву Гиппократа, Барни знал, что старик не сплетник. Когда к нему в руки попадал рецепт на лекарство, компрометирующее больного (например, когда кто-то из его клиентов подцепил гонорею), он оставлял Барни присмотреть за аптекой и лично доставлял лекарства, ни словом не упоминая о том, куда направляется.

До закрытия оставалось меньше пятнадцати минут, и мистер Ловенстайн уже запирал шкафчики с опасными лекарствами. И тут к нему подошел Барни с просьбой переговорить.

– Конечно, Барни, что там у тебя? Если хочешь попросить прибавки – можешь не волноваться, я и так собирался поднять тебе зарплату со следующего месяца.

– Нет-нет, – поспешно возразил паренек. – Я совсем о другом.

– Так что у тебя за проблема?

– Понимаете… – Он помялся, но тут же быстро выпалил; – У меня знакомая девушка попала в беду.

Старик внимательно посмотрел на Барни и пробурчал:

– Правильно ли я понимаю, что в ее «беде» повинен ты?

Барни кивнул.

– Это ужасно, – сказал аптекарь, но беззлобно. – Как ты думаешь, зачем мы тогда продаем контрацептивы? Молодые люди, если хотят заниматься подобными вещами, по крайней мере, обязаны принимать надлежащие меры предосторожности. По правде сказать, Барни, ты меня крайне удивил.

– Да, сэр.

Наступила пауза. Казалось, оба размышляли, чья теперь очередь говорить.

Наконец Барни собрался с духом и произнес:

– Мистер Ловенстайн, а есть какой-нибудь выход из положения? Поверьте, мне ужасно стыдно к вам обращаться, но она в таком отчаянии… То есть – мы оба. Я не хочу, чтобы она отправилась к какому-нибудь сомнительному мяснику и рисковала жизнью. – Он почувствовал себя крайне неловко и забормотал: – Наверное, мне не нужно было с вами об этом говорить…

Аптекарь вздохнул:

– Барни, чего уж точно не нужно было делать, так это ставить девушку в такое положение. Но раз вы по какой-то причине не можете пожениться – а в вашем возрасте это вполне объяснимо, – то следует избрать другой путь. Заметь, я отнюдь не уверен, что это правильное решение. Я не Бог. Но чем смогу, помогу.

Барни испытал колоссальное облегчение. Ему даже захотелось обнять старика.

– Запри двери и приходи в кабинет, – скомандовал тот.

Барни поспешил исполнить приказание и вошел в комнатку, служившую аптекарю конторой. Тот писал на каталожной карточке номер телефона.

– Не спрашивай, откуда у меня этот номер, – предостерег старик. – Но насколько я слышал, этот человек работает крайне аккуратно. Он даже выписывает послеоперационные антибиотики – чтобы подстраховаться.

Барни взглянул на карточку.

– Доктор Н. Олбриттон, Пенсильвания?

Хозяин пожал плечами:

– Это все, что я могу для тебя сделать, мой мальчик. Говорят, он принимает по выходным, так что это несколько упрощает дело. Больше от меня ничего не жди. Итак?

– Простите, сэр?

– Ты что, собираешься звонить по такому вопросу из дома? Садись и действуй.

Мистер Ловенстайн тактично удалился, а Барни в легком шоке позвонил в междугороднюю и продиктовал телефонистке номер в Честере, штат Пенсильвания.

Через несколько секунд в трубке раздался спокойный голос доктора. Теперь наступило самое трудное.

Барни постарался выложить суть дела как можно быстрее и в то же время напустить туману, чтобы не выдать имени Лоры. Но врача эти детали, судя по всему, совершенно не интересовали.

– Я, кажется, понимаю, в чем ваша проблема. Вам было бы удобно приехать ко мне в клинику утром в субботу? Это недалеко от Филадельфии.

– Конечно, конечно. Мы приедем, когда вы назначите.

– Ну, тогда, скажем, в одиннадцать. Устроит?

– Да, сэр, разумеется. Большое спасибо.

Но разговор на этом не закончился.

– Мистер Смит, полагаю, вы в курсе моих тарифов?

– Нет, но мы приедем с деньгами, не беспокойтесь. Кстати, сколько именно это стоит?

– Четыреста долларов. И разумеется, наличными.

Барни онемел.

Наконец в трубке раздался вежливый голос:

– Мистер Смит, это для вас ничего не меняет?

– Нет-нет, все в порядке, – охрипшим голосом ответил Барни.

Как только мистер Ловенстайн вернулся в офис, оба оделись и вышли через черный ход.

Барни переполняло чувство благодарности. Он повернулся к старику и взволнованно сказал:

– Мистер Ловенстайн, как мне вас благодарить?

Старик остановился и внимательно посмотрел на своего посыльного.

– Ты отблагодаришь меня тем, что никогда и никому не обмолвишься ни словом. Никому, запомни!

* * *

– Господи, Барни, откуда же я возьму четыреста долларов? У меня на счету и полтинника не наберется! Мы снова там, с чего начали. И мы ничего не можем сделать! – Она опять расплакалась.

Он ответил без тени колебания:

– Слушай меня, Кастельяно, в субботу мы едем к врачу, и все будет в порядке.

– А как же четыреста долларов?

Барни улыбнулся:

– Не волнуйся. У меня на счету почти вся эта сумма.

Она в изумлении уставилась на него.

– Но ты же за эти деньги пахал как проклятый! Ты ведь копил на колледж!

– Неважно. Это мои деньги, и я волен делать с ними что хочу. Так что давай не будем тратить время на дискуссии, а лучше придумаем, что нам наврать родителям, когда мы исчезнем в субботу на полдня.

Лору охватило чувство, которое она не могла описать. Наконец она негромко проговорила:

– Барн, я знаю, это звучит глупо, но я бы сделала для тебя то же самое.

– Я знаю, – серьезно ответил он.

На следующий день после школы Барни зашел прямиком в сберегательный банк «Дайм-Сейвингс» и снял со своего счета 387 долларов 56 центов, а Лора, сняв со своего 46 долларов 1 цент, отправилась брать билеты на автобус – по 6,75 с человека туда и обратно.

Барни распланировал поездку не менее тщательно, чем Ганнибал – переход через Альпы. Один автобус отходил в семь утра и прибывал в Филадельфию около девяти часов. Значит, у них будет еще два часа, чтобы спокойно добраться до клиники Олбриттона.

Мистер Ловенстайн дал Барни отгул, а родителям они сказали, что пойдут добывать входные билеты на «Антония и Клеопатру» с Лоуренсом Оливье и Вивьен Ли. Поскольку выходить из дому придется ни свет ни заря, то они позавтракают в закусочной «Недюсс» на Таймс-сквер. А после театра зайдут в «Линдиз» или «Джек Демпсиз» и перехватят по сэндвичу или сырному пирогу, так что дома объявятся не рано.

Было уже за полночь, а Барни все ворочался в постели, тщетно пытаясь заснуть. Вдруг он услышал звук, похожий на стук камешка об оконное стекло. Он выглянул на задний двор и узнал Лорин силуэт. Через минуту он был внизу.

– Барни, у меня началось! Месячные начались!

– Нет, не может быть… Значит, ложная тревога?

Она принялась смеяться и плакать одновременно.

– Да, Ливингстон, да! Ложная тревога. Разве не здорово? – Она обвила его шею руками, они обнялись.

– Кастельяно, ты себе представить не можешь, как я за тебя рад! – прошептал он.

– Послушай, Барни, – с жаром ответила она, – я никогда этого не забуду. Ты лучший парень на свете!

6

Как и предполагалось, Лору приняли в Редклифф. На полную стипендию. Она с восторгом ожидала учебы в колледже, ведь это давало ей идеальную стартовую площадку для штурма главной цитадели – медицинского факультета Гарварда.

Барни повезло существенно меньше. В Колумбию его приняли, но без стипендии. Точнее, университет обеспечивал ему бесплатное обучение, и только.

– Значит, ты опять сможешь играть в баскетбол? – спросила Лора.

– Да, если у них тренировки между полуночью и четырьмя утра, – с горечью ответил он.

Преисполненный решимости сполна вкусить прелестей студенческой жизни, Барни нашел себе работу с таким расчетом, чтобы зарплаты хватало на помощь семье в прежнем объеме и на оплату общежития.

Первого июля он приступил к обязанностям помощника швейцара в «Версале» – так назывался фешенебельный многоквартирный дом в одном из самых модных районов Нью-Йорка. Работы было много, но он неплохо зарабатывал и к первому сентября уже сумел оплатить общежитие за целый семестр.

Неожиданно настал момент расставаниях Лорой. Все лето он гнал от себя мысль об этом. Даже тогда, когда за неделю до ее отъезда он увидел из окна, как двое грузчиков «Рейлвей экспресс» загружают в фургон ее чемодан.

Вечером накануне ее отъезда они сидели вдвоем на заднем крыльце и смотрели на баскетбольный щит, к которому не подходили уже давным-давно.

– Страшно тебе, Кастельяно?

– Точнее сказать, я в каком-то ступоре. Мне все кажется, что меня приняли по ошибке и я провалюсь на всех экзаменах.

– Да, – поддакнул он, – это мне знакомо.

Они опять замолчали. Потом Лора вдруг шепотом чертыхнулась.

– Что такое? – удивился он.

– Черт! Жаль, что тебя не будет в Бостоне.

– Да уж… Я бы не прочь поиграть за «Бостон селтикс», но надо быть реалистами.

– А мне это не нравится – быть реалисткой.

– Тогда как же ты собираешься стать врачом?

– Не знаю, – честно призналась она. – Я правда не знаю.

Научный руководитель Лоры Джудит Болдуин, бойкая адъюнкт-профессорша биологии, не выказала никакого энтузиазма по поводу намерения своей новой студентки пробиваться в медицинский. Тем более в Гарвард. Сама она, призналась мисс Болдуин, двенадцать лет назад получила от ворот поворот.

– Конечно, не следует переводить это в личностную плоскость – в то время такова была официальная политика университета. На медицинский факультет Гарварда женщин стали брать только начиная с тысяча девятьсот сорок пятого года.

– И даже в войну не брали? – Лора была поражена.

Джудит покачала головой:

– По-видимому, женщины не считались достойными столь престижного заведения. Да и сегодня принимают не более пяти-шести девушек в год, причем считают это величайшей уступкой со своей стороны. Еще в тысяча восемьсот восемьдесят первом году несколько бостонских женщин предложили Гарварду что-то порядка миллиона долларов, чтобы университет согласился готовить ежегодно по нескольку женщин-врачей. Можно себе представить, какая это в то время была сумма! И что бы ты думала? Гарвард ответил «нет».

Нельзя сказать, чтобы все это укрепило Лору в ее намерении.

Джудит поведала еще кое-что:

– Любопытно, но одна женщина в то время на факультете все же училась. Тебе что-нибудь говорит имя Фанни Фармер?

– Это та, что написала кулинарную книгу?

Джудит кивнула:

– Хочешь – верь, хочешь – нет, но в те времена кулинария на медицинском была в числе обязательных дисциплин.

– Для чего же?

– Точно не скажу, – ответила Джудит – Но поскольку жениться студентам не разрешалось, то, по-видимому, профессора сочли, что им следует научиться себе готовить.

– Похоже на монастырский устав, – заметила Лора. – Но я все равно хочу попытать счастья, профессор Болдуин. Вы мне поможете?

– Только в том случае, Лора, если ты внутренне готова к провалу. Уж поверь мне, можно сойти с ума, когда видишь, как парень, который сидел рядом с тобой на биологии или химии и которого ты фактически натаскала, чтобы он с грехом пополам смог заработать положительную оценку, становится студентом-медиком, а ты со своим высшим баллом оказываешься недостойной. Если мои слова звучат горько, то они вполне отражают то, что у меня на душе.

– Хотите меня отговорить? – спросила Лора.

– А это возможно? – поинтересовалась Джудит.

– Нет, – твердо заявила девушка.

– Отлично! – Профессорша улыбнулась. – Тогда давай разрабатывать план кампании.

Вернувшись в общежитие, Лора обнаружила ворох записок от незнакомых парней. А кроме того, письмо от Барни.

Привет, Кастельяно!

Это первый текст, который я печатаю на машинке, подаренной мне твоими предками по случаю окончания школы.

Я только что вселился в Джон Джей-холл. Келью мою просторной не назовешь. По сравнению с ней телефонная будка тянет на Центральный вокзал. Зато я уже познакомился с несколькими классными ребятами и множеством подготовишек с медицинского.

Забавно, но никто из этих подготовишек мне классным не показался. Такое ощущение, что они все подвержены болезни, которую можно назвать синдромом царя Мидаса. На досуге читают – ты не поверишь – «Экономику медицины».

Колумбия произвела на меня большое впечатление, и, хотя мне требуется обязательный набор наук, я решил специализироваться в английском. Не мог же я упустить случай слушать лекции таких тяжеловесов, как Жак Барзен и Лайонел Триллинг! Последний читает здесь курс под названием «Фрейд и кризис культуры». Представляешь, это считается курсом по литературе!

Все было бы прекрасно, если бы не заставляли слушать органическую химию, но я хочу отделаться от этой гадости поскорее, чтобы не висела надо мной дамокловым мечом.

На прошлой неделе я ради хохмы пошел на баскетбольные пробы для первокурсников. Поскольку я заранее знал, что играть мне не светит, даже если каким-то чудом окажусь в команде, то я был спокоен как слон.

Зал был битком набит спортсменами, но мало-помалу зерна были отделены от плевел (чувствуешь, как я оседлал сельскохозяйственные метафоры?), а меня все еще не отсеяли. Когда остались последние две пятерки, я совсем озверел и стал пробовать неимоверно дальние броски – и даже левый крюк, – и все, как по волшебству, ложились в корзину. В конце концов я оказался пред светлым ликом тренера первокурсников, невероятного пижона из богатеньких по имени Кен Кэссиди.

И вот после его полной энтузиазма речи я подхожу и говорю, что по финансовым соображениям не смогу принять его любезное приглашение.

То, что он произнес в ответ, отчасти поколебало его образ идеального джентльмена. Как это я, эдакий сукин сын, мог тратить его драгоценное время, если я заведомо знал, что не смогу играть? И т. д., и т. п. Должен тебе сказать, что некоторые из употребленных им эпитетов я даже на бруклинских спортплощадках не слышал.

Ладно, побежал. Опущу письмо по дороге на работу.

Надеюсь, ты себя хорошо ведешь?

С любовью

Барни.

На Рождество у них накопилось столько новостей, что они проговорили до четырех часов утра. Из того, с каким энтузиазмом Барни рассказывал об интеллектуальных гигантах, чьи лекции он имеет возможность слушать, Лора заключила, что Колумбийский университет дает лучшее образование, чем Гарвард.

Но одно роднило эти заведения: среди тех, кто готовился продолжать учебу на медицинском, были в подавляющем большинстве мужчины, да к тому же беспринципные, преисполненные духа соперничества зубрилы, которые, не задумываясь, испортят твою лабораторную по химии, стоит тебе отлучиться по естественной надобности.

На следующий день был еще один долгий ночной разговор. На сей раз тема была животрепещущей для обоих – родители.

Харольд Ливингстон нашел способ избавиться от ощущения собственной никчемности. Ему пришла в голову мысль использовать приобретенные на фронте навыки для перевода классических произведений восточной литературы, начиная с «Повести о Гэндзи», самого известного японского средневекового романа.

Барни гордился мужеством отца и попытался заверить Уоррена, что для Харольда это не просто способ борьбы с болезнью. Он подошел к этому вопросу по-деловому и, перерыв университетскую книжную лавку, пришел к выводу, что работа Харольда может восполнить существенный пробел в издании художественной литературы.

– Ему это придаст новых жизненных сил.

Что касается Лоры, то ей встреча с семьей радости не принесла. Едва войдя в родительский дом, она ощутила, что семейная жизнь Кастельяно трещит по швам. Каждый старался сделать Лору своей союзницей, словно ища в этом оправдание избранному им пути. А пути их теперь совсем разошлись.

Инес, которая стала так часто бывать в церкви и исповедоваться в грехах, что едва ли успевала нагрешить в промежутках, уговаривала Лору пойти с ней к исповеди.

– Извини, мама, – ответила дочь, – но мне не в чем исповедоваться.

– Дитя мое, мы все от рождения грешники.

На мгновение Лора забыла, что первым ослушанием человека был Адамов грех. Ей вспомнилось другое позорное пятно, павшее на человека после изгнания из рая: Каинова печать. Это было ближе к тому, что она видела дома. Разве я сторож сестре моей? Она знала, что ответ – по крайней мере, в представлении ее матери – будет утвердительным.

Общество отца тоже тяготило ее. Однажды, вернувшись домой поздно вечером, она услышала, как отец зовет ее пьяным голосом из кабинета: «…Venga, Laurita, vengacharlar con tu papa..» «Иди сюда, поговори с отцом!»

Она нехотя повиновалась.

Луис сидел в рубашке с короткими рукавами, обеими руками облокотясь на стол, на котором красовалась наполовину опустошенная бутылка.

– Выпей со мной, Лаурита, – предложил он, едва ворочая языком.

– Нет, папа, спасибо, – ответила она, стараясь сохранять спокойствие. – И тебе, по-моему, тоже уже хватит.

– Нет, дочь моя, – ответил отец. – Боль еще не ушла.

– Что? Я не поняла.

– Я должен пить до тех пор, пока не перестану чувствовать боль бытия.

– Перестань, папа, не надо подводить философскую базу! Ты просто пьяный старик.

– Не такой уж я и старик, Лаурита, – возразил Луис, ухватившись за последнее определение. – В том-то вся и трагедия. Твоя мать отреклась от мира, от дьявола и от всего плотского. Она не подпускает меня…

– Мне так необходимо это выслушивать? – перебила Лора, чувствуя нарастающее смущение.

– Нет-нет, конечно! Я просто подумал, может, если ты увидишь, как тяжела моя жизнь, тебе будет легче понять, почему я пью.

Она не знала, что ответить.

Но отец продолжал:

– Хоть бутылка от меня не отворачивается. Когда мне холодно, она меня согревает. Когда страшно, утешает.

Этот разговор показался Лоре невыносимым.

Она встала.

– Я иду спать. Мне завтра заниматься.

Уже в дверях она снова услышала голос отца:

– Лаурита, я тебя умоляю! Ведь я – твой отец…

Она не обернулась. Она была смущена и оскорблена. И потерянна.

Эстел, разумеется, заметила, что никто из семейства Кастельяно практически не притронулся к угощению, любовно приготовленному ею по случаю Рождества. Инес сидела как каменное изваяние, Луис пил вино, а Лора то и дело смотрела на часы, считая не то что дни, а часы и минуты до благословенного возвращения в Бостон.

Нелегкая обязанность по поддержанию беседы легла на хрупкие плечи Харольда Ливингстона.

Он с улыбкой повернулся к Лоре.

– Барни говорит, вы оба в этом семестре заработали по высшему баллу за органическую химию. Не забрасывайте это дело – и двери в медицинский для вас открыты.

– Для Барни – может быть, – согласилась Лора. – Но моя научная руководительница говорит, что в медицинских кругах женщины не приветствуются. Только для того, чтобы попасть на собеседование, нужно совершить нечто из ряда вон выходящее: стать лучшей в своей группе, заручиться рекомендательным письмом от Господа Бога или, на худой конец, апостола Луки.

Краем глаза она видела, как задело Инес ее богохульство.

– Ну, Лора, ты преувеличиваешь! – сказал Харольд Ливингстон.

– Ну хорошо, – не унималась та. – Кто-нибудь может мне назвать трех известных женщин-врачей за всю историю?

– Флоренс Найтингейл, – немедленно выпалил Уоррен.

– Болван! Она была медсестрой, – оборвал Барни.

– Ну… – медленно начал Харольд, принимая вызов, – в одиннадцатом веке была, например, такая Тротула, профессор медицины в университете Салерно. Она даже написала известный труд по акушерству.

– Ого, мистер Ливингстон! Неплохое начало, – улыбнулась Лора. – Осталось еще две.

– Ну, еще можно назвать мадам Кюри, – сделал новую попытку Харольд.

– Прошу прощения, мистер Ливингстон, но она была всего лишь химиком. Причем и ей пришлось пробиваться. Ну что, сдаетесь?

– Сдаюсь, Лора, – уступил Харольд. – Но поскольку ты специализируешься в истории естествознания, ты должна сама знать ответ на свой вопрос.

Например, недавно «Нью-Йорк таймс» написала о докторе Дороти Ходжкин, которая открыла витамин В₁₂ как средство от пернициозной анемии. Еще могу назвать Хелен Тауссиг – тоже, между прочим, училась в Редклиффе, но на медицинский в Гарвард ее не взяли. Она провела первую в мире успешную операцию ребенку с врожденным пороком сердца. Пожалуй, еще несколько имен я могла бы назвать, но их все равно не наберется и на футбольную команду.

Вдруг подал голос Луис:

– Лаурита, ты это изменишь! Ты станешь великим врачом.

В обычных обстоятельствах Лора была бы благодарна отцу за поддержку.

Но сейчас Луис был в стельку пьян.

Летом Барни наконец добился первого настоящего успеха на любовном поприще. Этим он был обязан далекой от излишнего романтизма, энергичной мисс Рошель Перски, которая, со всей страстью обнимая Барни на диване в родительской гостиной, нежно прошептала:

– Так ты собираешься это сделать или нет?

Он собирался.

И они это сделали.

Естественно, его так и распирало от гордости. В письме к Лоре он туманно намекнул на это, хотя, конечно, в детали вдаваться не стал. Это не был литературный прием: он облек новость в форму намеков не столько из благородства, сколько из желания еще более подчеркнуть свое новое качество. (Он подписал письмо: «Далеко не невинный Барни».)

С Лорой Барни увиделся только в августе, когда она скрепя сердце навестила родителей в доме в Непонсете, – обе семьи к тому времени сговорились о его совместной покупке.