Текст книги "Исцеляющая любовь"

Автор книги: Эрик Сигал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)

– Ну да, ну да, это очень практично.

Барни уже понял, что пустился в плавание по неизведанным морям, но убедил себя, что будет интересно разобраться, чем же живет этот тип.

– Но, конечно, у тебя только одна мама и один папа.

– Это что такое? Допрос?

– Прости, я немного увлекся. Я просто не хотел бы одалживать микроскоп у человека, который – уж прости за прямоту – добыл его «через задний проход».

– Вообще-то ты тоже немного странный. Говоришь как будущий психотерапевт, – весело заключил Ланс. – Мне это нравится. Можешь брать мою машину, когда понадобится.

– Благодарю, – небрежно бросил Барни и стал собирать по частям супермикроскоп, пока благодетель не передумал. – Когда вернуть? – спросил он, беря коробку с препаратами.

– Спешки нет. Если хочешь, держи хоть до конца семестра. Я всегда себе еще один комплект добуду.

– Ланс, ты потрясающий!

– Я тебе правда понравился? – спросил Мортимер с неподдельным изумлением.

– Конечно. – Барни улыбнулся. – Ты уникален.

* * *

Он энергично взялся за дело и в начале двенадцатого почувствовал, что должен принять дозу углеводов. По дороге к кондитерскому автомату он задержался у телефона, чтобы поделиться с Лорой своей удачей.

Ответил раздраженный девичий голос:

– Если вы звоните Грете или Лоре, я немедленно вешаю трубку!

Он узнал этот голос.

– Привет, Элисон, это я, Барни. Ну помнишь, мы с тобой познакомились над телом Леонардо.

– А, привет, – ответила она. – Как продвигается вскрытие?

– Отлично. А у тебя?

– Неплохо. Насколько я понимаю, тебе нужна Лора?

Он уловил в ее голосе тоскливые нотки и решился на невообразимую жертву.

– Послушай, Элисон, не хочешь выпить по чашке кофе?

– Ox, – удивилась она, явно непривычная к малейшему интересу со стороны противоположного пола. – Послушай, Барни, у меня еще сегодня столько работы! Может, как-нибудь в другой раз?

– Конечно, конечно, – с внутренним облегчением согласился он. – А Лора есть?

Трубка повисла на шнуре и ударилась о стену – это Элисон бросилась за Лорой.

К его удивлению, Лора тоже была раздражена:

– Алло! Дадите вы мне наконец заниматься? Кто там еще?

– А ты кого ждала – Марлона Брандо?

– Ой, прости, Барни. Что у тебя случилось?

– Ты не поверишь! У меня есть полный набор слайдов по гистологии и новейший «Никон», чтобы их смотреть!

– Ого! И где ты это все раздобыл?

– А, это долгая история. И слишком интересная, чтобы рассказывать по телефону. Не хочешь прийти посмотреть на восхитительные срезы легочной ткани, окрашенной серебром? Не говоря уже о целом калейдоскопе прочего добра!

– Еще как! Прямо сейчас – годится?

– Давай через полчасика… У меня сейчас сеанс утешения.

– Ах, ну да. Тогда через полчаса, господин Утешитель.

– Садись, Хэнк.

– Барн, я знаю, ты очень занят… Это займет минуты три, не больше.

– Да садись ты! А то заработаешь варикоз.

Дуайер кивнул и присел на край постели.

– Отлично, малыш Хэнк. Выкладывай, что там у тебя.

Гость занервничал и с трудом смог сказать:

– Барни, у меня проблема. Я буду тебе очень признателен, если ты дашь мне совет.

– Конечно дам, – ответил тот, а сам подумал: «С чего он взял, что я знаю больше, чем он?» – Так в чем дело, Хэнк?

Неловкость, терзавшая Дуайера, казалось, заполнила всю комнату. Наконец он сумел выдавить:

– Секс.

– Что ты имеешь в виду? – в свою очередь смутился Барни.

– У меня проблема с сексом, – продолжал Дуайер, вытирая руки о свитер.

«Только не это! – кричал Барни внутренний голос. – Отправь его немедленно к психотерапевту, или у тебя каждую ночь друзья будут выпрыгивать из окна!»

– Послушай, Хэнк, а ты не думаешь, что это лучше обсудить с… со специалистом?

– Нет, нет, нет! Барни, я уверен, что такой опытный человек, как ты, мне обязательно поможет.

«Ну да, – про себя усмехнулся Барни, – а некоторым к тому же кажется, что я наделен обаянием».

– Ну давай, Дуайер, рассказывай.

– Ты ведь знаешь, что я собирался стать священником?

– Да.

– И я тебе, по-моему, говорил, почему передумал?

– Да, что-то вроде «мир, плоть, стетоскоп»…

– Все дело в Черил. Черил де Санктис. Я ее вожделею. Я денно и нощно только о ней и думаю. Я не могу заниматься, не могу спать. Не могу учить анатомию, потому что мне хочется…

– Переспать с ней? – подсказал Барни.

– Да, Барни. Точно. Я знал, ты поймешь.

– Если честно, не уверен, что все понимаю. Потому что пока я не вижу, в чем проблема. Если, конечно, эта Черил не замужем. И не монахиня.

– Господи, ты за кого меня принимаешь? Она отличная девчонка из моего прихода. Воспитательница в детском саду. И из очень набожной семьи.

Он помолчал, потом со стоном добавил:

– И у нее такой верхний этаж – закачаешься!

– Ах, вот оно что, – изрек Барни, пытаясь как-то обобщить услышанное. – Но она на тебя не смотрит? В этом проблема?

– Нет-нет, она меня любит и знает, что и без этой фантастической фигуры я бы все равно ее любил. Но вчера вечером она позвонила и сказала, что приедет на следующие выходные и хочет остановиться в моей комнате.

– Ну, это не проблема, Хэнк. Насколько мне известно, нам запрещено держать в комнате только оружие и змей.

– Мне кажется, она хочет дойти до конца.

– Ну и прекрасно! – в нетерпении воскликнул Барни и подумал: «Мне бы твои проблемы!»

– Так ты думаешь, это нормально? Ничего, что мы совершим прелюбодеяние?

– Послушай, Дуайер, я не моралист, и мне кажется, что если два взрослых человека действительно любят друг друга, то вполне допустим и секс…

– До брака?

– А ты всерьез думаешь на ней жениться, Дуайер?

Тот кивнул:

– Барни, я ее люблю. Так скажи: ты меня благословляешь?

– Ну, думаю, это надо назвать каким-то более светским словом. Скажем, я тебя одобряю. И в конце концов, я же не твой духовник. А кстати, почему ты до сих пор с духовником не поговорил?

– Потому что священник скажет, чтобы я этого не делал.

Не успел Барни осмыслить все грани этого глубоко нравственного диалога, как раздался стук в дверь.

Дуайер бросил взгляд на часы и поднялся.

– Ого, уже первый час. Прости, что отнял у тебя столько времени.

Раздался бодрый голос Лоры:

– Ливингстон, это я! Ты не один?

Дуайер смешался.

– Черт, Барни, почему у тебя нет черного хода?

– Да ты что, Хэнк? Это всего лишь Лора!

– Что значит «всего лишь»? К тебе в полночь является самая красивая девчонка на всем курсе… Как у тебя это получается?

Он быстро повернулся и распахнул дверь.

– Привет, Хэнк – Лора улыбнулась. – Надеюсь, я вам не помешала?

– А я – вам, – смущенно ответил тот.

– Ничего страшного. Я только заскочила убедиться, что у Барни действительно есть такой шикарный микроскоп, как он расписывает.

– Ну да, конечно, – согласился Хэнк, окончательно сбитый с толку. И побежал звонить своей красавице.

11

Лора, – сказал Палмер. – Я не могу находиться с тобой в одном городе и видеться только по выходным! Даже вечер пятницы и то не всегда мой!

– У нас по субботам занятия, ты же знаешь.

– Лора, это варварство, антигуманное варварство.

– Нет, дорогой, это всего лишь школа медицины.

Прошел час. Лора подняла голову.

– Мне пора в общагу. Мне надо пораньше встать и размять свои глазодвигательные нервы над «Анатомией» Грея.

– А как насчет моей анатомии? Неужели не можешь остаться до утра и позаниматься анатомией со мной? Обещаю, что утром сам тебя отвезу, как только встану.

– Прости. В твоем представлении «как только встану» означает, что ты сначала должен прочесть от корки до корки свою «Нью-Йорк таймс».

– Да, и еще «Бостон глоб». – Он ласково улыбнулся ей. – А потом еще разок заняться любовью.

Она поцеловала его в лоб.

– В другой раз, хорошо? – И, начиная одеваться, добавила: – Иногда у меня возникает четкое ощущение, что ты ненавидишь мою учебу.

– Признаюсь, временами я действительно мечтаю, чтобы ты ее бросила. Но совесть неизменно напоминает мне, что ты страстно предана своему призванию, а я веду себя как эгоист.

– Отлично. А совесть тебя не бичует за твои мечты?

– Не сказал бы. Потому что я тут же вспоминаю, что по меньшей мере треть твоего курса уже семейные люди.

– Но из девушек – никто. У нас на это нет времени.

– Потому что вы все время доказываете, что не хуже мужиков?

– Ну что ты, этого было бы мало! Мы вынуждены доказывать, что мы лучше. Как ты не поймешь?

Палмер искренне старался понять, но постичь глубину ее увлеченности все-таки никак не мог.

– Скажи, ведь в принципе ты все же собираешься выйти замуж и иметь семью?

– До этого еще по крайней мере лет десять, – ласково произнесла она. – Я хочу стать не просто врачом, Палмер. Я хочу стать очень хорошим врачом.

Он посмотрел на нее и с любовью проговорил:

– Я тебя люблю, Лора, и буду ждать столько, сколько потребуется.

Он обнял ее, словно скрепляя клятву печатью. Лора прижалась лицом к его щеке, и ей вдруг стало неизъяснимо грустно. «Господи, – подумала она, – такой потрясающий парень и так меня любит! И мне он действительно нравится. Что же мне мешает… ему уступить? Что со мной не так?»

Когда «порше» подкатил к подъезду погруженного во мрак Вандербилт-холла, им навстречу из-за угла вышла парочка. Палмер проводил Лору до дверей, и тут послышался оклик:

– Лора, Лора, погоди!

К ней ринулся Хэнк Дуайер, сопровождаемый невысокой пухленькой девушкой.

– Привет! – весело поздоровалась Лора, удивляясь про себя, что этот несостоявшийся пастор делает на улице так поздно (вечерняя месса уже давно закончилась!), да еще и с девушкой.

– Лора! – волновался Хэнк. – Ты первая, кому я скажу! Мы с Черил решили пожениться! Ах да, вы же не знакомы. Лора Кастельяно. А это моя невеста Черил де Санктис. Мы с ней из одного города.

Его черноволосая подруга кивнула и застенчиво улыбнулась. Даже в темноте видно было, как сияют ее глаза.

Лора представила Палмера, и тот вежливо осведомился, когда именно юная пара намерена связать себя узами брака.

– На Рождество, – оживилась Черил. – Мы поженимся на рождественские каникулы.

– Да, – подтвердил Хэнк со смущенным смешком – Так что я всегда буду помнить о нашей годовщине. Разве не здорово?

– По-моему, чудесно, – оценил Палмер и с едва заметной иронией, которую уловила лишь Лора, добавил: – А твоей учебе это разве не помешает?

– Да ты что! Как раз наоборот! – воскликнул Дуайер. – Сейчас я беспрестанно думаю о Черил, а когда мы будем вместе, я смогу наконец сосредоточиться на занятиях.

Палмер насмешливо повернулся к Лоре.

– Интересная мысль, ты не находишь?

– Каждому свое, – многозначительно ответила она и поцеловала Палмера в щеку. Потом помахала влюбленным и поспешила в дом.

Оказавшись в пустом вестибюле, Лора опять загрустила. Взгляды, которыми обменивались Хэнк с Черил, поразили ее. Они, без сомнения, влюблены друг в друга. А любит ли ее Палмер? Ее вдруг охватила нежность к нему. И непонятная жалость к себе самой.

Ноги сами понесли ее в комнату Барни. Если он еще не спит, она сможет излить ему душу. Выпустить пар. Подойдя, она услышала из-за двери бормотание: Барни прилежно повторял биохимические формулы.

Она остановилась, не желая – или не находя в себе смелости – морочить ему голову своими детскими переживаниями. Об отношениях полов. О любви. И прочей подростковой ерунде.

И она пошла дальше, к себе, бросилась на постель, открыла учебник биохимии и попыталась с головой уйти в аминокислоты. Забыться.

Барни сидел за зубрежкой весь вечер, пока не нагрянул Беннет Ландсманн. Он был потрясающе элегантно одет, и Барни с удивлением услышал, что он всего лишь ходил на новый фильм Ингмара Бергмана в кинотеатр на Эксетер-стрит.

– Хочешь меня погонять? – спросил Беннет.

– Конечно. Как насчет аминокислот? Силен?

– Довольно-таки. Сегодня днем пять часов им отдал.

– Хорошо. Тогда обратим свой взор на такую мелочь, как расщепление белка в, желудочно-кишечном тракте.

– Ты что, издеваешься? Мы разве и это должны знать?

– Так, так, так, Ландсманн… – произнес Барни, копируя снисходительный тон профессора. – От вас требуется знать только самое важное. Иными словами, все, что слетает с моих губ.

– Черт! – прошипел Беннет, и оба засели за книги. Через час Беннет сбегал к себе и принес две бутылки «Будвайзера».

– Скажи мне, Ландсманн, – мягко спросил Барни, – как тебе нравится роль Джеки Робинсона[20]20
  Знаменитый бейсболист команды «Доджерс», первый чернокожий игрок в истории американского бейсбола.


[Закрыть] от медицины?

– Барн, ты мне льстишь. Я хоть и перешел в профессионалы, но в этой лиге отнюдь не являюсь первым игроком.

– Да ладно тебе, Бен, ты же понимаешь, что я хотел сказать.

– Конечно. Мне здесь нормально, Барни. Я же всегда был черный!

– А откуда ты?

– Вырос в Кливленде… – сказал он и замолчал.

В душе Барни любопытство боролось со смущением.

– А чем твои родители занимаются?

Вопрос прозвучал достаточно деликатно.

– Отец шьет обувь, – небрежно бросил Беннет.

– A-а… – Барни был потрясён тем, сколь многого добился этот парень совсем простого происхождения. Но он понял, что подошел к границе чего-то глубоко личного и дальше пути нет.

Еще полтора часа прошло в усиленных занятиях, а затем, обалдев от них, они принялись обсуждать своих сокурсниц.

– А эта Кастельяно… – пробормотал Беннет, сокрушенно мотая головой. – Я знавал ее еще с Редклиффа. Вот кто для меня загадочная личность! Красивая, чертовски умная и настоящая загадка.

Загадочная? Пожалуй, это был единственный эпитет, который Барни ни за что не применил бы к Лоре.

Правда, он-то знал ее по-настоящему. По сути дела, они были друг для друга как родные.

«Вот кто действительно загадка, так это ты, Беннет».

Накануне первого зачета по биохимии всех мучил один и тот же вопрос: «Какое отношение эта абракадабра имеет к исцелению больных?»

– Понимаешь, – жаловалась Лора, – все эти дурацкие схемы напоминают мне учебу на автослесаря или телемеханика.

Они экзаменовали друг друга в комнате Барни.

– Кастельяно, не нервничай! Я согласен, что это все похоже на заучивание пятидесяти сортов макарон, но все-таки эта наука имеет некоторое отношение к работе организма.

– Уверена, что моему отцу учить эту чушь не приходилось!

– А я уверен в обратном. Обмен веществ изучали еще в Древней Греции и Китае две тысячи лет назад.

– Да, но не в таком же объеме! Тогда этих безумных подробностей вообще никто не знал. А кроме того, черт побери, я надеялась, что увижу здесь больных людей!

– Ну что ж, – мрачно пошутил он, – оглянись вокруг! Пфайфер и сам больной, а после всей этой зубрежки и мы такими станем. Хочешь «Хершиз»?

– Нет, но стаканчик кока-колы выпила бы. Чтобы не уснуть. Я сбегаю…

– Не дергайся, Кастельяно, сиди тут и занимайся за нас двоих. Мне надо разогнать кровь, чтобы к мозгам поступала.

Он быстро сбегал к выстроившимся в нижнем коридоре автоматам. Но в этот поздний час автоматы, как назло, все до единого были пусты, даже табачный.

Он медленно побрел наверх, пытаясь вспомнить, у кого из соседей по этажу можно разжиться плиткой и чайником. Ах да, наверняка у Ланса Мортимера есть и то и другое и в двух экземплярах.

Он постучал. Ответа не последовало. Неужели спит? Барни тронул дверь – она оказалась не заперта. Ланс возлежал в кресле, запрокинув голову и смежив веки. На нем были наушники. Наушники?! Вот это выдержка – слушать музыку накануне такого зачета! Барни подошел и тихонько постучал Ланса пальцем по лбу.

– Есть кто живой? – беспечно произнес он.

Ланс открыл глаза и снял наушник с одного уха:

– А, доктор Ливингстон. Куда ты запропастился?

– К себе в комнату, как и все остальные, зубрю проклятущие химические формулы. А ты почему не тем же занят? Или завтра на зачет не идешь?

– Чего это вы все в таком мандраже? Не вижу никаких оснований для паники.

– Может, и так, но тебе не кажется, что стоило бы позаниматься?

– А я что делаю? Вот послушай…

Барни нехотя натянул на голову наушники. К своему изумлению, он услышал голос Ланса, повествующий о тайнах метаболизма, по которым им завтра предстоит держать отчет.

– Вот сижу, слушаю без конца эту пленку, – пояснил Ланс. – Так что даже если нечаянно усну, информация все равно будет записываться на подкорку.

– Ланс, ну ты и личность!

– Правда? – Сосед улыбнулся. – Жаль, что не могу предложить такую запись тебе: я только вчера одолжил этот агрегат в Акустическом исследовательском центре Кембриджа. Может, я чем-то еще могу быть полезен?

– Вообще-то да. У тебя нет ничего, что содержало бы кофеин?

– То есть чая, кофе или кока-колы?

– Лучше бы кока-колы. Две, если тебя это не очень напряжет.

– Угощайся! – сказал Ланс, махнув в сторону холодильника. – Если хочешь, там еще камамбер есть.

Он опять растянулся в кресле и возобновил свою самоподготовку.

Вернувшись к себе, Барни обнаружил Лору крепко спящей на его кровати.

Он взглянул на темные круги у нее под глазами и решил, что отдых ей сейчас нужнее всего. Барни сел за стол и еще с полчаса позанимался. На большее его не хватило. Он еще раз взглянул на Лору – та спала как каменная. Было бы жестоко ее сейчас будить. Барни снял туфли, взял себе одеяло, соорудил подушку из собственной куртки, устроился на полу и мгновенно уснул.

Под утро Лора с изумлением открыла глаза и не сразу поняла, где находится. Через мгновение она увидела спящего на полу Барни и улыбнулась. У него был такой безмятежный вид! Она сложила свои тетрадки и собралась уходить, но в последний момент бросила взгляд на стол – Барни забыл завести будильник. Лора поставила его на семь, после чего тихонько закрыла дверь и на цыпочках удалилась.

Из-под некоторых дверей еще выбивались полоски света. А одна была широко распахнута. Ланс Мортимер, на сей раз без наушников, сидел за столом и чертил схемы. Он поднял на Лору глаза.

– Привет, Лора. – Он улыбнулся. – Как там Барни?

– Заснул, – ответила она как ни в чем не бывало.

– Счастливчик! – завистливо произнес Ланс.

Она посмотрела на него, от усталости даже не возмутившись его ехидством, и прошептала:

– Иди ты, Мортимер, сам знаешь куда…

Уже подходя к лестничной клетке, она услышала его ответ:

– С удовольствием, мисс Лора. Только свистни.

С опухшими глазами, грызя карандаши и страдая от болей в желудке, они дожидались «небольшого зачетика» профессора Пфайфера. Питер Уайман беспечно распевал «Что за чудесное утро!», но от этого их воспаленным желудкам и пульсирующим вискам нисколько не становилось легче.

Душка профессор не обманул их ожиданий. Первый вопрос касался новаторской работы по метаболизму недавнего Нобелевского лауреата сэра Ханса Кребса. При этом требовалось покинуть земные границы.

«Представьте себе, что вы живете не на Земле, а на Сатурне. Опишите цикл Кребса, подставив на место кислорода азот. Начертите подробную схему».

Второй вопрос, по выражению Пфайфера, был «послаще». Он касался обмена сахара в организме. Иными словами, преобразования сахара в вещества, необходимые тканям.

«Даны пять молекул глюкозы. Сколько требуется аденозинтрифосфата и фосфата для преобразования ее в гликоген? Сколько при этом образуется двуокиси углерода?

Дайте поэтапное обоснование».

В одном отношении Гарвардская школа медицины по-прежнему напоминает храм Эскулапа: глубокие шрамы здесь порой рубцуются за одну ночь. Так случилось и с первокурсниками. Уже на следующее утро на лицах студентов, собравшихся в зале «С», чтобы слушать продолжение рассказа профессора Пфайфера о приключениях аминокислот на пути их превращения в идеальный белок, не было никаких следов вчерашних страданий. По всей видимости, не осталось их и в душах будущих медиков.

Профессор, ни словом не обмолвившись о вчерашней работе, немедленно углубился в захватывающие особенности аминокислоты под названием аргинин. Он понимал, что студенты мучаются неизвестностью, и они это видели. От этого общее напряжение лишь усиливалось.

Наконец, секунд за тридцать до конца лекции, Пфайфер глубоко вздохнул и спокойно объявил:

– Да, насчет вашей работы. Мне очень приятно вам сообщить, что среди вас есть те, кто показал очень высокий результат. Двоим я поставил девяносто восемь, а одному даже девяносто девять баллов. – И с улыбкой добавил: – Высший балл я принципиально не ставлю никогда и никому.

Профессор выдержал паузу, перевел дух и продолжил:

– Конечно, были и такие, кто – как бы это выразиться? – еще не совсем уловил суть предмета. Достаточно сказать, что самую слабую работу я оценил в одиннадцать баллов. Но в целом отмечу, что большинство сгруппировались где-то в районе пятидесяти пяти и имеют все шансы успешно сдать курс в целом.

Зал наполнился взволнованным шепотом. На прощание Пфайфер объявил:

– Оценки будут вывешены на обычном месте завтра рано утром. Всего хорошего, джентльмены.

Он развернулся и вышел.

Вслед за ним в коридор потянулись и студенты, и все слышали, как Питер Уайман сказал:

– Интересно, что я такого упустил, что не заработал этого последнего балла?

* * *

Профессор Пфайфер имел обыкновение являться на факультет не позднее шести часов утра, с тем чтобы несколько часов до лекций посвятить исследовательской работе в тиши лаборатории. После зачетов он вывешивал оценки на доске объявлений возле аудитории, из деликатности обозначая лишь инициалы студентов, после чего удалялся к себе в лабораторию.

Надо ли говорить, что на другое утро ранних пташек оказалось множество? Бледный полукруг небесного светила еще только показался над горизонтом, а пять или шесть человек уже вышли к стене, получившей с недавних пор наименование «Стены плача».

Другой традицией было то, что студенты, даже некурящие, узнав свою оценку, прижигали собственные инициалы кончиком зажженной сигареты.

Барни появился в семь часов. Беннет уже был на месте.

Он не улыбался.

Но и не хмурился.

– Ну, Ландсманн, какой счет?

– Ливингстон, – серьезным тоном ответил приятель, – у нас с тобой – серединка на половинку. Вот, смотри!

Он показал на список, в котором шесть имен уже были сокрыты от посторонних глаз. Среди них – обладатели невероятных девяноста девяти и девяноста восьми баллов. Против одиннадцати баллов и пары средних результатов еще курился дымок.

– Во сколько же ты пришел, Бен?

– Без четверти, и эти дырки уже были тут. Мы с тобой, похоже, следуем принципу греческой философии – «ничего слишком». У меня семьдесят четыре. А у тебя – семьдесят пять.

– Откуда ты знаешь? Мне только что пришло в голову, что у нас с тобой инициалы одинаковые.

– Не волнуйся. Я подписал работу полным именем – Беннет А. Так что семьдесят четыре – у меня.

Лицо Барни снова обрело румянец.

– Эй, Ландсманн, а мы с тобой молодцы! И как же мы с тобой заметем следы?

– У меня при себе традиционное орудие.

– Ты же не куришь!

– Нет, конечно, но иногда хожу на свидание с недостаточно просвещенными юными леди, которые дымят.

Из внутреннего кармана пиджака он извлек серебряный портсигар. Достав тонкую, длинную сигарету, он зажег ее такой же серебряной зажигалкой. На обоих предметах была монограмма – или клеймо.

– Вот это штучка! Бен, дай-ка посмотреть!

Тот протянул ему портсигар. На крышке было тиснение в виде круглого вензеля с серебряной литерой «А» на бронзовом фоне.

– А что это?

– А, это вещь моего отца. Он служил офицером в Третьей армии Паттона.

– Круто! – зацокал языком Барни, – Мой отец служил на Тихом океане и ничего подобного не привез. А что твой отец…

– Ладно, пошли, – перебил Беннет, – пора завтракать. Давай выжги наши инициалы, и пойдем отсюда.

Он протянул Барни сигарету. Тот быстро пробежал глазами список в поисках Лориной оценки.

Ее инициалов не было. Точнее сказать – их не было среди оставшихся нетронутыми. Следовательно, она или выполнила работу блестяще, или провалилась.