Текст книги "Таганка: Личное дело одного театра"

Автор книги: Елена Леенсон

Соавторы: Евгения Абелюк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 47 страниц)

Мне кажется, что театр делает в высшей степени важное дело (именно Таганка – родина Высоцкого, его земля), пытаясь преодолеть этот нелепый разрыв между жизнью поэта в народе, на всех магнитофонных лентах, сколько их есть в этой стране, и отсутствием поэта в официальном признании и обращении. Это противоестественно, глупо! …не надо быть пророком, чтобы предсказать имени Высоцкого великое будущее – он войдет в плеяду крупнейших поэтов нашего времени. То, что театр сделал, сделано отлично. Многое поражало меня, как часто поражает на Таганке, своей смелостью. Меня восхитили такие моменты фамильярности, в лучшем смысле этого слова, когда Высоцкому подпевают, перепевают, говорят: «Давай сам…» – это прекрасно, потому что от этого возникает чувство родственности, близости к герою нашего спектакля.

Вы ни разу не показали его портрета,… но … его живое дыхание составляет главное в вашей работе. ‹…›

Я не согласен с тем, что слишком сильно звучит тема смерти. Может быть, всенародная популярность Высоцкого тем и объясняется, что не в последние годы, а всю жизнь он смело подходил к этому мотиву, и тема смерти звучит в поэзии Высоцкого навязчиво не в последние годы, а почти всю его короткую поэтическую жизнь. ‹…› Без этой темы спектакля нет. Он посвящается памяти Высоцкого. Речь идет не только о поэте, но и о его смерти. ‹…› Но есть какие-то законы восприятия, которые на нынешнем этапе спектакля нарушаются, и в конце Высоцкий своим собственным голосом столько раз выходит на такую душераздирающую ноту, что перенести это не хватает сил. Я не знаю, что здесь рекомендовать.

Среди достоинств спектакля: …театр правильно отказался от двух очень важных пластов, …от всей высокогорной поэзии Высоцкого (она кажется мне драгоценной в поэзии) и правильно не ввели в спектакль тексты, звучащие с пластинок.

Я думаю, что, может быть, не кончать спектакль на слишком хорошо известной песне о конях, может быть, кончить песней «Охота на волков».

Я понимаю, что, когда мы, критики, даем советы, мы оказываемся частенько в положении дураков, которым половины не показывают, половину не договаривают, и мы можем смешновато выглядеть. Но все же еще скажу.

В конце … надо … подумать о том, какой силы удар наносится восприятию зрителей…

Еще. ‹…› Я согласен с Можаевым по поводу военной темы. Мне кажется, что в этом фрагменте спектакля как раз начинается то самое провисание, о котором Булат Окуджава говорил, что не знает, где оно начинается. Мне кажется, что именно здесь. Тут мне показалось громоздко,… в то время как очень многое у вас в спектакле потрясающе просто, грандиозно и красиво. ‹…›

И последнее. Хотя Вы, Юрий Петрович, ругали актеров, что они разошлись с музыкой, потеряли тон и темп – все возможно, но мне хотелось бы поблагодарить труппу за воодушевление, с которым она работала сегодня. Чувствовался в каждом заряд громадной эмоциональной силы.

На сцене все время вибрирует торжественная тема, и настроение это передается залу, и будем надеяться, что будет передаваться не только этой, сегодняшней аудитории.

М. И. Туровская. Несколько деловых слов. Не буду повторять явную для всех мысль о крайней необходимости этого спектакля для всех, потому что действительно существует тотальный разрыв между Высоцким … на магнитных пленках и скудно существующим на пластинках. Это … нонсенс, который спектакль преодолел, и кому как не Таганке это было сделать! ‹…› Хочу сказать о том, что, неоднократно приходя на Таганку в тот момент, когда спектакль существует еще в полуразобранном виде, мы часто видим – что-то еще не слажено, что-то еще не звучит; а потом наступает магический момент, когда все выстраивается и спектакль идет по возрастающей. Мне кажется, что и в данном случае здесь все существует в потенции… ‹…›

Мне кажется, если сокращать, то речь идет не о том, чтобы выбрасывать тот или иной комплекс или цикл из спектакля.

Я не могу сказать, что для меня начинается спад там, где идет военная тема. Действительно, есть какая-то растянутость, но это связано с самой поэзией Высоцкого. Здесь можно что-то сделать. ‹…›

Мы знаем, что Высоцкий писал циклами. ‹…› Вы выбрали цикл, а потом снова и снова повторяете, в то время как нужно выбрать ударные и лучшие вещи в каждом цикле.

Начало смотрится легко, потому что это начало спектакля, это первые блатные песни. И это необходимо. Дальше, когда во второй половине спектакля начинается круговращение, они воспринимаются труднее. ‹…›

Прием с Гамлетом мне кажется удачным и интересным, и голос Высоцкого, когда он читает монолог, – это прекрасно, потому что это вторжение в ткань поэзии. Но сам этот прием растянут. Вы каждый раз к нему возвращаетесь, в то время как он должен быть сделан отчетливо, как бы на пуантах, приподнято…

О дозировке знакомого и незнакомого. Для меня, как для человека, слышавшего много, здесь все равно много незнакомого… Дозировка между тем, что зритель уже знает …, и новым – это существенная вещь для спектакля. Вещи популярные должны быть в определенной дозе. ‹…› Дайте знакомое, а дальше [пусть] идет новое. ‹…›

Почему спектакль идет по нарастающей? Потому что он идет от знакомого к незнакомому. От того раннего блатного Высоцкого через бытового Высоцкого, которого мы знаем, к тому новому Высоцкому, который открывается для зрителя. ‹…›

Тема смерти не может не быть [в спектакле], потому что она присутствовала у Высоцкого, как и у всех…

Ю. П. Любимов. К сожалению, не у всех. Некоторые думают, что они бессмертны… ‹…› У нас считается даже неприличным видеть себя в этом смысле, думают, что бессмертны, и часто ведут себя очень странно, если не сказать безобразно. Если бы думали о смерти больше, думаю, что многих безобразий не было бы. Такие вопросы, мне кажется, необходимо ставить.

М. И. Туровская. ‹…› Прав Капица, который сказал, что [в спектакле] много финалов. Много раз возникает ощущение, что вы выходите на мощную заключительную коду. …здесь повторение.

Ю. П. Любимов. Это не мы, это он, он все время поет как в последний раз. ‹…›

Б. А. Ахмадулина. У меня благодарности больше, чем отчетливого художественного мнения. Мы все Вам безмерно признательны за доблестный поступок в отношении Володи… ‹…›

Мне только иногда не хватало голоса Высоцкого. ‹…› Не могу согласиться с тем, что много «Гамлета», я ждала больше в подтекстовой части. Я помню Ваши первые рассуждения, и мне понравилось Ваше соотнесение с Гамлетом, потому что от Шекспира вообще ничего, кроме хорошего, взять нельзя.

Иногда мне казалось, что Ваше собственное режиссерское умение и желание что-то сделать просто уступают место Володе, который действует на человеческие чувства сам. ‹…›В общем, остается пожелать Вам терпения и мужества в Ваших невзгодах.

Т. И. Бачелис^[1003]. Я хочу вернуться к высокой оценке спектакля потому, что психологически, эмоционально театр сделал что-то почти невозможное, потому что боль, которую испытал народ, все мы по отношению к смерти Высоцкого, это страшно. Жизнь его была трудной, и он сумел себя на эту дыбу трудностей поднять. Это театр передает. Это – потрясение.

Я не согласна с тем, что надо сокращать за счет так называемых блатных песен. Это сделано с удивительным вкусом, чувством меры, без малейшего смакования, [без] сентиментальности. Это по-настоящему изящно и соответствует строгости внутренней эмоциональности спектакля. ‹…›

Я присоединяюсь к тем, кто говорил, что военный эпизод очень важен [для] поэзии Высоцкого, … [но] театрально он сделан невыразительно. В данном эпизоде не должно быть игры с конструкцией, изобразительных претензий, брезентовых полотен. Нужно … отобрать абсолютно необходимое, с точки зрения театра, и тогда сохранится то, чем была война Высоцкого – ударом.

Что бы я сократила без сожаления, [это] небольшой, но ненужный эпизод с цыганским гаданьем. ‹…› Это интермедия, которая выпадает из общей композиции спектакля, она стилистически не подходит к сквозной мысли спектакля – погиб принц, Гамлет. ‹…›

Женская драматическая фигура Демидовой, за которой я специально следила чисто профессионально, – даже пластически – фигура трагедии. Когда она с зонтиком приплясывает и ноги ее почти тонут в тени планшета, это очень здорово. Я ничего бы не убирала из того, что касается пластики Демидовой, чтения ею стихов и т. д.

Всего жаль, но от чего-то нужно отказаться. Но только не перегибайте палку.

Трагедия требует от зрителя душевной силы, облегчать ношу нельзя!

М. Я. Маров^[1004]. Я хочу высказать впечатления человека, который профессионально занимается астрофизикой, а непрофессионально – искусством.

Я хотел бы высказать чувство большого восхищения увиденным. Мне кажется, что мы в настоящее время переживаем несоответствие, о котором здесь говорилось, – между всенародным признанием… творчества Высоцкого и тем, очень немногочисленным, количеством его произведений, доступных народу, которые до сих пор ходят, главным образом, в магнитофонной записи.

Мне кажется, что спектакль Юрий Петровича, … прежде всего, … может довести до сознания не только широких масс, но и людей, от которых зависит ликвидировать это несоответствие, [тот факт], что творчество Высоцкого несет в себе заряд высочайшей гражданственности.

Спектакль убеждает в том, что это чувства не равнодушного человека, не злопыхателя, как иногда пытаются [его] представить, а гражданина, патриота своей страны.

Я хотел заметить, что цыганская сцена вряд ли что-то добавляет к творчеству Высоцкого и звучит некоторым диссонансом.

Не нашел я убежденности и в военных сценах. Я несколько старше. Ровесники Высоцкого всегда осознают … талант Высоцкого еще и в том, что, не будучи участником войны, [он] сумел военную пору емко преломить в своем сознании, в своей душе. И мальчишки, слушая Высоцкого, понимают его боль по поводу того периода… И то, что это недостаточно убедительно прозвучало в спектакле, мне показалось обидным.

Мне посчастливилось быть на одном из последних концертов Высоцкого, который проходил на физфаке в г. Жуковском в феврале месяце. Отвечая на многочисленные записки, он упомянул, что в настоящее время работает над спектаклем по своим песням и стихам. Может быть, целесообразно об этом упомянуть в спектакле. Мне кажется, что это лишний раз высветило бы направленность творчества Высоцкого последних лет.

Спасибо за доставленное наслаждение.

Ю. П. Любимов. Благодарю вас. Мы подумаем, что можно сделать.

Благодарю всех, кто принимал участие в сегодняшнем разговоре. Чуткое отношение чувствовалось по спектаклю. Люди принесли нам свои написанные работы о Володе, свои глубокие соображения, очень свежие, пронизанные большой добротой. Своими архивами помогли нам его друзья. За все это большое спасибо.

Спектакль этот нужен, прежде всего, самому театру, чтобы через него понять многое. Он [Высоцкий] сам себя корит своей поэзией, этими сильными покаянными стихами. Это мы хотели передать.

Сегодня первый раз актеры, я и вы, видели работу полностью. И актеры тоже почувствовали длинноты и провисы, почувствовали, где они.

Относительно военного цикла надо подумать, сделать его более четким и глубоким, хотя мне кажется, сам ход [чтение] «Из дорожного дневника» Володи – правильный. ‹…›

Это явление необыкновенное:… сотни тысяч людей по велению души, по зову сердца, а не по указанию и призыву,… пришли почтить память поэта, проститься с ним. Это есть признание поэта и возведение его в ранг народного. Поэтому товарищи, которые так отрицательно, недружелюбно относятся [к поэту], судьбою будут глубоко наказаны за свое ханжество.

Председатель Художественного совета, Главный режиссер театра Ю. П. Любимов^[1005]

Знакомство с этой стенограммой не помешало руководителям Главного управления культуры наложить запрет на продолжение работы над спектаклем.

Попытка Ю. П. Любимова договориться с властями привела к тому, что коллективу театра было позволено сыграть «Владимира Высоцкого» в годовщину смерти поэта, но только в случае доработки спектакля.

Доработка была осуществлена, о чем театр извещал начальника Управления:

Первому заместителю начальника Главного управления культуры исполкома Моссовета тов. Шкодину М. С.

213

20 июля 1981

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Направляем Вам на рассмотрение переработанный экземпляр текста композиции вечера коллектива театра 25 июля с. г., в годовщину смерти Владимира Семеновича Высоцкого.

Просим Вас срочно направить тексты в Главлит СССР.

Главный режиссер театра Ю. П. Любимов

Для себя же в театре составили реестр замечаний М. С. Шкодина:

Замечания ГУКа Изменения театра Стр. 2^[1006]

Ш.^[1007]: «Плохо, что в начале спектакля вносится нота противопоставления поэта и общества». Ю. П.: «У нас в спектакле не звучит это, приходите посмотреть».

Предложили убрать строки:

«Мне объявили тайную войну ‹…›

Передает мою блатную старину…»^[1008] Оставили до просмотра.

Стр. 10

Ш.: «В самом начале – и уже про пьянство»

Предложили убрать строчки:

«Хоть душа пропита…

В прорубь надо да в омут…»^[1009] Согласились убрать

Стр. 11

Предложили убрать четверостишье

«У меня гитара есть…»^[1010] Ю. П.: «Оставили до просмотра»

Стр. 12

Предложили заменить

«Сегодня в нашей комплексной бригаде…»

на «Жираф большой…», так как тоже про животных и не надо порочить комплексные бригады. Ю. П.: «Оставили до просмотра»

(не было категорического требования снять)

Стр. 13

Предложили убрать четверостишье

«У ребят серьезный разговор…» Оставили до просмотра

Предложили убрать

«Я зароюсь в землю…» Ю. П.: «Оставили до просмотра»

Ю. П. категорически отказался снять «Серебряные струны»

Стр. 13 а

Убрать «Чемодан мой от водки ломится…» Заменили на «Чемодан от боржоми ломится…»

Вопрос по всему стихотворению «Вологда»

Стр. 14

Убрать категорически

«Ну, например, о лете…» Убрали

Стр. 16

Предложили убрать

«Но гитару унесли…» Оставили до просмотра

Стр. 17–18 Предложили убрать

«Что же это, братцы…» Оставили до просмотра

Ш.: «Вопрос по песне „Нейтральная полоса“^[1011].

Песня сомнительна.

Нейтральной земли нет, мы ее вспахиваем, чтоб их следы были видны…

А цветы оставьте, пусть они растут на нашей земле…

Лет пять-шесть назад мы бы разрешили:

„Открыли границу, как ворота в Кремле…“^[1012], сейчас – нельзя.

Снять строчки: „Почему же нельзя,

ведь земля же ничья…“ Ю. П.: „Отложим до просмотра.

Эта песня – за мир. Мы Вам дадим полный текст“

Стр. 21

Ш.: „Вопрос по стихотворению „Реже, меньше ноют раны“

Убрать строчки, связанные с отступлением под Москвой“. Убрали строчки

„Может, не стоит трогать тему инвалидов.

Я сам не воевал, но хорошо помню этих омерзительных обрубков в вагонах…

Нужно ли их вытаскивать на сцену“. Ю. П. возмутился

Стр. 21-22

Просили сократить „Песню инвалида“

Ш.: „„Потому что я псами облаян…“ – вещь

небывалая в животном мире…“^[1013] Ю. П.: „Оставить. Мы подумаем“

Стр. 23

Убрать четверостишье

„Ну, а мы – все оправдали мы…“^[1014] Убрали

Стр. 43-44

Ш.: „Вопрос по песне „Правда и ложь“^[1015].

Слово „правда“ у нас очень деликатное слово…“ Ю. П.: „Оставить до просмотра“

Стр. 45

Сократить „Я вчера закончил ковку…“^[1016].

Ш.: „Песня не жизненна, не актуальна, сколько раз я ездил за границу – таких инструктажей не проходил“ Ю. П.: „Оставить, мы подумаем, что можно сократить“

Стр. 48

Ш.: „Песня „Подумаешь, с женой не очень ладно…“

просто страшная, ужас просто…“ Ю. П.: „До просмотра

сократим“ Сократили первый куплет

Стр. 51

Ш.: „Упоминание ‹нрзб.: профиля?› про Сталина и культ личности

в „Баньке…“ убрать…“^[1017] Ю. П.: „Фонограмму на этих

словах будут заглушать“ Золотухин заглушает пением строчки

Стр. 55

Ш.: „Убрать категорически из „Черного Человека“^[1018] пять четверостиший“ Убрали пять четверостиший

Ш.: „В стихотворении „Я однажды умру“^[1019] убрать строчку „Не скажу про живых, а покойников мы бережем…““ Убрали весь первый куплет

Стр. 55а

Ш.: „В стихотворении „Я из дела ушел…“^[1020]

убрать припев „Пророков нет в отечестве моем“, потому что все поймут, будто это о том, что Высоцкому не дали звание народного артиста“

Ю. П. убрать не согласился: „Это древнее библейское выражение“

Стр. 57 Убрали стихотворение „Куда ни втисну душу я…“^[1021]

Стр. 63

Ш.: „Нас смущает мрачная концовка спектакля -

„Охота на волков“ вносит ненужный пессимизм“ Ю. П.: „Я с Вами не согласен, это песня не пессимистическая“^[1022].

В следующем обсуждении спектакля участвовали работники Управления культуры исполкома Моссовета.

Стенограмма заседания Художественного совета Театра драмы и комедии на Таганке от 21 июля 1981 года

Ю. П. Любимов. Наши сегодняшние зрители – наши коллеги, товарищи из Управления – посмотрели работу театра, и я предоставляю им слово.

В. М. Самойленко. Мы считаем, что основная идея поэтического представления остается прежней: конфликт поэта с обществом, отсутствие гражданской позиции у поэта и данного вечера. Об этом мы говорили неоднократно, заявляем об этом и сейчас. Естественно, мы не рекомендуем это для показа. Поскольку Юрий Петрович говорил о том, что показ представления 25 июля – внутреннее дело театра, и поручился за то, что этот вечер пройдет нормально (в соответствующих инстанциях Вами, Юрий Петрович, было об этом заявлено), поскольку это внутренний вечер, вы должны поступать так, как Вам подсказывает Ваша партийная совесть, Ваша должность главного режиссера театра, художническое Ваше назначение. Поэтому, если Вы считаете возможным продолжать работу, продолжайте. Мы рассматриваем это с позиций, которые были высказаны Вам в субботу, 18 июля, в Министерстве культуры. Наше мнение не изменилось. ‹…› …дальше работать так, как Вы считаете нужным, мы не рекомендуем.

Вот то, что можно было сказать кратко.

Ю. П. Любимов. Очень кратко! Короче и не скажешь! Всем присутствующим все ясно – это дело моей совести…

В. М. Самойленко. Да, мы так считаем.

Н. Н. Губенко^[1023]. А каковы все-таки более точные аргументы? Юрий Петрович очень немногословен с нами в передаче существа разговоров после встреч с вами, труппа хочет знать.

В. М. Самоиленко. Я ясно высказываю свою позицию. В субботу разговор был подробный. Его вел заместитель начальника Главного управления культуры М. С. Шкодин. Мы подробно и построчно останавливались на каждой позиции сценария, плана вечера. Вы оставили многие позиции до просмотра. Я Вам сказал, что мнение наше и после просмотра остается прежним. Все ясно.

Н. Н. Губенко. Не ясно артистам, они просят об этом сказать.

В. М. Самоиленко. Мы считаем, что в данном вечере поэт выступает однобоко, что основной сюжет строится на конфликте поэта с обществом. Мы считаем, что нет гражданственной позиции поэта. Вот вкратце то, что можно сказать.

Л. А. Филатов. А как расшифровать это понятие „гражданственная позиция“, ее отсутствие в пьесе? Мы, наоборот, считаем, что то, что мы выбрали из его творчества, это именно гражданственно.

Н. Н. Губенко. Нам прежде всего надо найти общий язык на этой платформе понимания: как понимать гражданственность?

В. М. Самоиленко. Мы понимаем.

Н. Н. Губенко. У меня убрана одна из основополагающих в тексте фраз. У Хмельницкого тоже убрана…

Ю. П. Любимов. Посильно сокращены 10 страниц текста. Все, что товарищи требовали, я выполнил. Но чтобы все знали: когда товарищ Шкодин говорит, что он не воевал, но ему неприятно, когда поется песня инвалида, что в ней он увидел, что это – мерзкие пьяницы, ходившие после войны по вагонам, это его оскорбляет… После этого мне говорить с товарищем [Шкодиным] сложно. И с другими товарищами мне сложно говорить. Они, наверное, и от Пушкина оставили бы маленький томик, а Гоголя вообще запретили бы. (Обращаясь к В. М. Самойленко.) У Вас представление о мире художника превратное, Вы люди некомпетентные, чтобы решать вопрос о крупном русском поэте. Говорить поэтому я буду на другом уровне. Мало того, я напишу письмо и пошлю его в Политбюро…

В. М. Самоиленко. Только не надо угроз…

Ю. П. Любимов. Вы были лаконичным и ясным, и я лаконично и ясно передаю свои слова…

В. М. Самойленко. Поскольку Вы считаете вечер памяти поэта делом театра, поступайте так, как Вам велит совесть – Ваша гражданская совесть.

Ю. П. Любимов. Спасибо, молодой человек.

Н. Н. Губенко. Вы облегчили нам задачу: значит, мы имеем право делать этот вечер?

В. М. Самоиленко. Я так сказал.

Ю. П. Любимов. А товарищ не вправе запретить этот вечер. Это не в его компетенции.

Л. А Филатов. Это мнение можно считать Вашим личным или это мнение тех, кого Вы представляете?

В. М. Самоиленко. Это наше общее мнение.

Ю. П. Любимов. Вы уже успели, даже не дойдя до кабинета, составить мнение… Послушайте после сегодняшнего просмотра то, что скажет Вам коллектив. Я обращаюсь как член партии к Вам с товарищеским предложением – выслушать, что Вам скажут товарищи, здесь присутствующие. А там – дело Ваше.

В. М. Самоиленко. Я повторяю, что мы хорошо знакомы…

Ю. П. Любимов. С чем Вы знакомы?!..

Л. П. Делюсин. …Я фронтовик и считаю, что никакой односторонности изображения военной тематики в поэтическом представлении нет. Как фронтовику, мне странно слушать такие вещи. Нужно быть бесчувственным идолом, чтобы так понять то, что пропел Высоцкий.

Если сказать о своем индивидуальном мнении, я сказал бы, что спектакль очень гражданственен, он показывает Высоцкого как мыслителя, философа, глубоко и остро обнажившего все теневые стороны нашей жизни, к борьбе с которыми призывает нас наша партия и призывала, в частности, на последнем съезде^[1024].

Мне дорого, что Высоцкий показан театром не просто певцом-гитаристом, а поэтом, размышляющим о своем обществе, своеобразно, остро, с душевной болью. Этот спектакль адресован нашему советскому обществу, которое строит коммунизм и должно бороться с еще существующими недостатками. Этот спектакль имеет большое гражданственное значение, этот спектакль – не только память о Высоцком, но и дань уважения нашему обществу.

А. Е. Бовин. Я не могу так эмоционально говорить, как Лев Петрович [Делюсин]. Я не занимаюсь искусством, я занимаюсь политикой. С этой точки зрения, мне кажется, [я] не согласился бы с тем, что главная тема [спектакля] – это конфликт поэта с обществом. Мне как раз кажется, что [его] главная тема – соединенность судеб. Потому что судьба нашего общества драматична. Здесь были лагеря, война, культ личности, послевоенные сложности и другое. И приблатненные песни – это тоже судьба нашего общества. ‹…› Песни Высоцкого, его стихи отразили все эти этапы. Конечно, не все у него было благополучно, все мы это знаем прекрасно, и все это неплохо отражено в спектакле. В этом смысле спектакль очень точен, потому что он не пытается сделать поэта розовым, изобразить его просто на манер шансонье, а показывает его сложную противоречивую судьбу ‹…›. Так мне показалось из того, что я увидел.

Мне думается, что именно с точки зрения партийной это очень важно, потому что мы не хотим, чтобы о нашей истории пели и говорили Солженицын и Галич. Мы должны об этом говорить так, как хотим сами, с нашей точки зрения. ‹…›

Большое спасибо товарищам, которые это сделали!

Б. А. Можаев. Я подробно уже говорил по поводу спектакля, но, очевидно, надо делать это еще и еще.

Обращаюсь к Вам^[1025]. Вы говорите, что со всем знакомы, читали материалы… Но я должен Вам возразить, так как только что услышал несколько неожиданное для меня суждение – и не просто суждение человека, посмотревшего спектакль, но суждение целого Управления об этом спектакле, многие представители которого и не были на просмотре. Прежде всего, меня удивило Ваше главное заявление, основной Ваш довод, будто здесь показан конфликт поэта с обществом. В чем, простите, Вы видите этот конфликт? В том, что некоторые товарищи из Вашего круга не допускали Высоцкого на сцену? Это не конфликт поэта с обществом! Эдак Вы и мне завтра скажете, что поскольку Шкодин и Покаржевский не пускают меня на сцену (у меня не пропустили без всякой понятной для меня причины две комедии – „Живой“ и еще одну, которую оттеснили, на нее тоже есть ЛИТ)^[1026], то у меня тоже конфликт с обществом?! С Вами, с прежним начальником Вашего Управления Покаржевским был конфликт. Но это не значит, что у меня был конфликт с обществом. ‹…› …это не по отношению ко всему обществу, а по отношению к частным проявлениям жизни нашего общества. Мы эти частные проявления обязаны обсуждать не только в таком кругу, но и выносить на сцену, на суд широкой публики. Да, то, что вам порой кажется недозволенным, всем другим покажется обыденным. ‹…›

Что касается критических мотивов, прозвучавших в этом спектакле, то они, как сказали Лев Петрович [Делюсин] и Александр Евгеньевич [Бовин], звучат как раз в нужном направлении и русле, к которому призывают нас решения партии и правительства, особенно последнее решение, прозвучавшее с трибуны XXVI съезда и впрямую связанное с нашей жизнью, – что мы обязаны честно, критически, осмысленно относиться к таким частным проявлениям теневых сторон нашей жизни. И давать право писать об этом … мы обязаны, как сказал Александр Евгеньевич ‹…›.

Гражданская линия в этом спектакле чрезвычайно ясна. Необыкновенное общественное лицо поэта проступило в нем в полную силу.

К сожалению, в отдельных слоях нашего общества сложилось мнение о Высоцком, как о поэте приблатненного направления, авторе песен пустякового жанра. Но такие вещи, как критика самого себя, „жлоба и труса в себе“, – это чрезвычайно жесткое к себе отношение.

Великолепны его тревожные стихи о войне. Они мне всегда нравились. Темы геройства, подвига, тема земли, звучащие в полной мощи сопротивления. А песня истребителя^[1027] – разве это не голос заговорившего Гастелло, разве это не о тех, кто шел в пике и умирал не с проклятьем, а с мыслью – „мир вашему дому“!

Военная часть [спектакля] чрезвычайно мобильна. Ранее она была несколько рыхловата, а сейчас звучит хорошо.

Вопрос, связанный с инвалидом, – это вопрос частный, это один из аспектов военной темы. Такие обиженные судьбой были. Об этом писал Симонов [в стихотворении] „Письмо к женщине“^[1028]. Фактически здесь некоторое подражание симоновскому письму. И тут мне трудно согласиться с Вами, и несколько меня удивляет мнение, что эта вещь, говоря профессиональным языком, недоработанная. Она прозвучала сильнее, чем у Симонова, чем у Маяковского^[1029], также писавшего об этом. Высоцкий увидел эту тему с другой стороны. Люди иного поколения, выросшие на традициях нашей памяти и в детстве хлебнувшие горя, удивительно вынесли эту трагическую ношу. …одно поколение входит в другое и несет его тяготы и его гордость. А ведь какая это гордость? Это наша гордость, тех, кто не видел войну, а чувствовал ее горе по своему голодному детству. То есть гражданский пафос здесь необычайно высок. А критический – этот сон, осуждающий подхалимаж, трусость, внутреннюю раздвоенность, неустойчивость, – разве это не гражданские мотивы?! Нет, с обществом тут нет расхождения!

О смерти. А у Маяковского сколько стихов о грядущей смерти, которую он чувствовал, а у Есенина? Побольше, чем у Высоцкого. Это не значит, что Высоцкий или Есенин конфликтовал с обществом. Это все и сложнее и глубже. И тут … проявляется в полную силу лицо великолепного поэта.

Такой спектакль украсит репертуар не только одного театра.

Насчет длиннот. У меня все-таки осталось ощущение затянутости и длинноты. Во-первых, сбивался ритм. За счет этого прибавилось минут пять. Может быть, резануть что-то еще в песнях о судьбе, которая держит за глотку… Минут 10–15 – лишние.

Военная тема стала мобильна, компактна и звучит хорошо.

Ю. П. Любимов. Она вся переделана, а товарищи этого и не заметили…

Б. А. Можаев. Бытовые вещи чуть-чуть провисают.

Я смотрю уже во второй раз, и оба раза с большим волнением. Александр Евгеньевич смотрел первый раз, его мнение совершенно свежее.

Я выражаю свою уверенность в том, что спектакль будет существовать …, как существуют ваши прекрасные поэтические спектакли по Вознесенскому, о Пушкине, о Маяковском…

Ю. П. Любимов. Все это тоже закрывалось Управлением. „Павшие и живые“ закрывались. Даже „Зори“ были обвинены в пацифизме, и их тоже хотели закрыть. Это уже какая-то сложившаяся … тенденция…

Б. А. Можаев. Некомпетентность тоже, но она порождается не полным незнанием,… а сложностью ситуации, в которой оказываются товарищи: надо оценить вещь впервые, вещь серьезную, глубокую, острую, волнующую.

Это ситуация серьезная… И все же… конечно… она не дает нам права шарахаться в сторону, ответственность … нужно проявить обязательно.

А. Е. Бовин. Юрий Петрович, Вы сказали, что Вы можете проводить вечер. Потом будет идти еще работа. Я так понял.

Н. Н. Губенко. Я родился в 1941 году в августе. Отец ушел на фронт и погиб в 42-м под Луганском. Мать мою (ребята не знают, я не рассказывал) повесили фашистско-румынские захватчики. Большая часть актеров театра – это мое поколение, у которого не только в крови, но в земле лежит то, что делает нас – хотите Вы этого или нет – патриотами своей Родины (извините, что прибегаю к высоким словам). Если Вы хотите, чтобы спектакль воспитывал лучшим образом, чтобы творчество Высоцкого получило, наконец, и официальное признание (что заставило меня вернуться в театр), а не такое, какое сейчас существует в народе: самодельное, стихийное и буйное на пленках магнитофонов, – то не делайте, ради бога, той глупости, которую сделали в свое время по отношению к другим писателям.

Реплика с места. С Есениным?

Н. Н. Губенко. Если Вы совершите это ужасное кощунство, Вы разрушите святую веру в идеалы, на которые Леонид Ильич Брежнев в каждой своей речи указывает, подчеркивая, что мы – общество настоящей свободы, настоящей демократии, в котором ничего не утаивается. Возьмите центральные газеты – „Правду“, „Известия“: четверть страницы о спорте, страница о международном положении, а 2–3 страницы – о наших собственных недостатках. Это голос нашей партии! Не разрушайте веру в нашу партию, в наш народ, с которым партия всегда считает своим первейшим долгом советоваться и считаться. Не разрушайте веру в искренность советского человека, иначе Вы сделаете из Володи, из этого спектакля еще один антисоветский пасквиль и будете работать на руку нашим идеологическим врагам, которые сидят как в окопах и только и ждут момента, чтобы спектакль кастрировали, закрыли, чтобы появилась пища для новой идеологической провокации. Вы так же молоды, как мы. Почувствуйте, что нужно правильно поступить.

Л. А. Филатов (реплика с места). Поступок любого сумасшедшего, который подожжет себя на улице при скоплении народа, всякий подобный акт и шум вокруг него будут „работать“ против нашей идеологии. И … виноваты в этом нездоровом ажиотаже будут конкретно те люди, которые грубым администрированием создадут „волну“ вокруг нашей работы. Задумайтесь, не вы ли плодите околотеатральных кликуш? (Обращаясь к Самойленко.) В свои 28 лет Вы считаете себя таким умным человеком, что не считаете нужным, приличным и интеллигентным послушать то, что говорят писатели, знатоки искусства. Мы для Вас постаревшие, одряхлевшие люди, но мы люди, разбирающиеся и в обстановке, и в искусстве.